Михаил лермонтовкняжна мери. Герой нашего времени. Княжна Мери Краткое содержание мери герой нашего
Глава «Княжна мери» является составляющей романа «Герой нашего времени». Она представляет собой дневник, в котором Печорин описывает знакомство с княгиней Лиговской и ее дочкой – Мери. Печорин влюбляет в себя неопытную девушку. Также убивает на дуэли Грушницкого, а Мери получает разочарование в любви.
Главная мысль главы «Княжна Мери» в том, что Лермонтов показывает незаурядность, самобытность личности Печорина. Он – независимая и интересная личность. В разных ситуациях он на высоте, но это не приносит ему морального удовлетворения.
Очень кратко
Печорин – красивый, породистый молодой человек, но уже с большим опытом. Он уже не молоденький парень, а достаточно взрослый мужчина.
Печорин отправляется в Пятигорск, так как это место славиться своими лечебницами, и очень целебными водами. Вообще, он человек, который играет всю жизнь на своих и других чувствах. В Пятигорске он встречает своего знакомого Грушницкого. Этот парень славится своей самовлюбленностью и эгоизмом. Печорин постоянно над ним насмехается. Теперь он решает отчасти от скуки, отчасти, чтобы насолить Грушницкому, влюбить в себя девушку – княжну Мери. Княгиня Лиговская и ее дочка – княжна Мери отдыхают на водах.
Мери – гордая, умная девушка, но очень молода. Именно поэтому она с легкостью попадается на удочку Печорина, который рад стараться. Он придумывает разные хитроумные планы, так как знает природу людей. Сначала – она подчеркнуто неприступна, но потом постепенно сдается. Она все больше влюбляется в Печорина, и сразу забывает своего ухажера – Грушницкого. Но и Грушницкий тоже не промах, он вызывает на дуэль Печорина, что только доставляет удовольствие холодной натуре его противника. Все заканчивается плачевно. Грушницкий – убит, а Печорин в конце-концов не захотел жениться на Мери.
А в это время, Вера, тайная любовница Печорина, все терпит, а потом – вдруг уезжает, так как ее муж обо всем узнает. Печорин в отчаянии, хотя это странно, ведь он никогда никого не любил.
Краткое содержание главы Княжна Мери из рассказа Герой нашего времени Лермонтова подробно
Княжна Мери – это дочь Лиговской, с которой Печорина свело случайное знакомство. Она образована и умна. В душе ее таятся гордость и великодушие. Не получившаяся любовь с Печориным для нее – это глубокая трагедия.
Печорину скучно и он ищет для себя общества для развлечения. Таким человеком становится для него Грушницкий. Как-то в его присутствии Печорин сравнивает Мери с лошадью. А Грушницкий любит Мери, поэтому колкости Печорина ему неприятны.
Время идет, главный герой ищет новых знакомых и в конце концов Печорин знакомится с доктором Вернером, и последний, в силу проницательности увидел, что может произойти в будущем между Печориным и Грушницким. То есть как фаталист предсказал смерть одного из друзей.
Далее события принимают неожиданный поворот: в Кисловодск приезжает сестра Мери – Вера. Читатель узнает о давнишней любви между ней и Печориным. Говорят, что старая любовь не ржавеет. Чувства вспыхивают вновь, но… Вера замужем и бывшим возлюбленным быть не может, не может изменить мужу. Поэтому Печорин садится на коня и скачет, куда глаза глядят… После он случайно пугает Мери, потому что девушка нечаянно оказывается на его пути.
Далее описан бал у Лиговских. Печорин галантно ухаживает за Мери. Далее события происходят таким образом, что Печорин стал часто бывать у Лиговских. Ему интересна Мери, но Вера для него тоже важна. И, наверное, он посещает Лиговских, чтобы видеть Веру. В конце концов, Вера говорит, что больна неизлечимой болезнью и просит щадяще отнестись к ее репутации. Ведь она замужняя дама в конце концов!
Тогда Печорин ухаживает за Мери, и влюбляет наивную дурочку в себя. Вера видит, что дело ни к чему хорошему не приведет и обещает Печорину ночное свидание в обмен на то, чтобы он не делал больно Мери. Между тем Печорину становится скучно в обществе Мери, он тяготится ее присутствием. Он тяготится ее обществом.
Грушницкий ревнует. Он взбешен. Мери же признается Печорину в чувствах. Но натыкается на холодную стену равнодушия. (Это показное все, никто не должен знать, что Печорин способен на переживания.) Грушницкий взбешен и вызывает Печорина на дуэль. Но… финал трагичен. Юнкер убит. Поначалу его смерть не афишируют и не называют виновника.
После дуэли Печорину очень плохо и тоскливо. Он рефлектирует сам с собой.
Вера же, зная Печорина, понимает, что Грушницкий погиб от руки ее бывшего возлюбленного. И тогда она принимает решение признаться во всем мужу. Муж выслушивает ее и увозит от эпицентра событий.
Печорин узнает об отъезде Веры, хватает коня и старается догнать свою бывшую любовь. Но попытки остались тщетными, Григорий Александрович только загнал лошадь. А когда понял это, то упал головою в пыль на дороге и горько плакал о былом.
Тогда Печорин возвращается в Кисловодск, где все уже говорят о недавней дуэли. Так как Печорин офицер – его поступок оценивают как недостойный и переводят его на другое место службы.
В конце он приходит к Лиговским проститься. В этой сцене мать Мери предлагает Григорию Александровичу жениться на ее дочери, но… Печорин гордо отвергает это предложение.
Чтобы Мери не терзала себя страданиями, он в разговоре с ней наедине унижает ее. Чувствует себя при этом подлецом, но по-другому поступить не может.
Картинка или рисунок Княжна Мери
Начало 1890-х годов. Лондон. На протяжении двух суток действие происходит в шикарном классическом особняке Чилтернов и в квартире лорда Горинга.
Роман Фенимора Купера «Прерия» является завершающей частью произведений американского классика о кровопролитном завоевании аборигенов Америки белыми.
О том, что произошло с Печориным после отбытия из Тамани, мы узнаём из повести «Княжна Мери» (второй фрагмент «Журнала Печорина»). В карательной экспедиции против причерноморских горцев он шапочно знакомится с юнкером Грушницким, провинциальным юношей, вступившим в военную службу из романтических побуждений: зиму проводит в С. (Ставрополе), где коротко сходится с доктором Вернером, умником и скептиком. А в мае и Печорин, и Вернер, и Грушницкий, раненный в ногу и награждённый - за храбрость - Георгиевским крестом, уже в Пятигорске.
Пятигорск, как и соседний Кисловодск, славится целебными водами, май - начало сезона, и всё «водяное общество» - в сборе. Общество в основном мужское, офицерское - как-никак, а кругом война, дамы (а тем паче нестарые и хорошенькие) - наперечёт. Самая же интересная из «курортниц», по общему приговору, - княжна Мери, единственная дочь богатой московской барыни. Княгиня Лиговская - англоманка, поэтому её Мери знает английский и читает Байрона в подлиннике.
Несмотря на учёность, Мери непосредственна и по-московски демократична. Мигом заметив, что ранение мешает Грушницкому наклоняться, она поднимает обронённый юнкером стакан с кислой - лечебной - водой. Печорин ловит себя на мысли, что завидует Грушницкому. И не потому, что московская барышня так уж ему понравилась - хотя, как знаток, вполне оценил и небанальную её внешность, и стильную манеру одеваться. А потому, что считает: все лучшее на этом свете должно принадлежать ему. Короче, от нечего делать он начинает кампанию, цель которой - завоевать сердце Мери и тем самым уязвить самолюбие заносчивого и не по чину самовлюблённого Георгиевского кавалера.
И то и другое удаётся вполне. Сцена у «кислого» источника датирована 11 мая, а через одиннадцать дней в кисловодской «ресторации» на публичном балу он уже танцует с Лиговской-младшей входящий в моду вальс. Пользуясь свободой курортных нравов, драгунский капитан, подвыпивший и вульгарный, пытается пригласить княжну на мазурку. Мери шокирована, Печорин ловко отшивает мужлана и получает от благодарной матери - ещё бы! спас дочь от обморока на балу! - приглашение бывать в её доме запросто.
Обстоятельства меж тем усложняются. На воды приезжает дальняя родственница княгини, в которой Печорин узнаёт «свою Веру», женщину, которую когда-то истинно любил. Вера по-прежнему любит неверного своего любовника, но она замужем, и муж, богатый старик, неотступен, как тень: гостиная княгини - единственное место, где они могут видеться, не вызывая подозрений. За неимением подруг, Мери делится с кузиной (предусмотрительно снявшей соседний дом с общим дремучим садом) сердечными тайнами; Вера передаёт их Печорину - «она влюблена в тебя, бедняжка», - тот делает вид, что его это ничуть не занимает. Но женский опыт подсказывает Вере: милый друг не совсем равнодушен к обаянию прелестной москвички. Ревнуя, она берет с Григория Александровича слово, что он не женится на Мери. А в награду за жертву обещает верное (ночное, наедине, в своём будуаре) свидание.
Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подошвы Машука: во время грозы облака будут спускаться до моей кровли. Нынче в пять часов утра, когда я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов, растущих в скромном палисаднике. Ветки цветущих черешен смотрят мне в окна, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их белыми лепестками. Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бешту синеет, как «последняя туча рассеянной бури»; на север поднимается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона; на восток смотреть веселее: внизу передо мною пестреет чистенький, новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, – а там, дальше, амфитеатром громоздятся горы все синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльборусом… Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка; солнце ярко, небо сине – чего бы, кажется, больше? – зачем тут страсти, желания, сожаления?.. Однако пора. Пойду к Елизаветинскому источнику: там, говорят, утром собирается все водяное обшество.
* * *
Спустясь в середину города, я пошел бульваром, где встретил несколько печальных групп, медленно подымающихся в гору; то были большею частию семейства степных помещиков; об этом можно было тотчас догадаться по истертым, старомодным сюртукам мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей; видно, у них вся водяная молодежь была уже на перечете, потому что они на меня посмотрели с нежным любопытством: петербургский покрой сюртука ввел их в заблуждение, но, скоро узнав армейские эполеты, они с негодованием отвернулись.
Жены местных властей, так сказать хозяйки вод, были благосклоннее; у них есть лорнеты, они менее обращают внимания на мундир, они привыкли на Кавказе встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум. Эти дамы очень милы; и долго милы! Всякий год их обожатели сменяются новыми, и в этом-то, может быть, секрет их неутомимой любезности. Подымаясь по узкой тропинке к Елизаветинскому источнику, я обогнал толпу мужчин, штатских и военных, которые, как я узнал после, составляют особенный класс людей между чающими движения воды. Они пьют – однако не воду, гуляют мало, волочатся только мимоходом; они играют и жалуются на скуку. Они франты: опуская свой оплетенный стакан в колодец кислосерной воды, они принимают академические позы: штатские носят светло-голубые галстуки, военные выпускают из-за воротника брыжи. Они исповедывают глубокое презрение к провинциальным домам и вздыхают о столичных аристократических гостиных, куда их не пускают.
Наконец вот и колодец… На площадке близ него построен домик с красной кровлею над ванной, а подальше галерея, где гуляют во время дождя. Несколько раненых офицеров сидели на лавке, подобрав костыли, – бледные, грустные.
Несколько дам скорыми шагами ходили взад и вперед по площадке, ожидая действия вод. Между ними были два-три хорошеньких личика. Под виноградными аллеями, покрывающими скат Машука, мелькали порою пестрые шляпки любительниц уединения вдвоем, потому что всегда возле такой шляпки я замечал или военную фуражку или безобразную круглую шляпу. На крутой скале, где построен павильон, называемый Эоловой Арфой, торчали любители видов и наводили телескоп на Эльборус; между ними было два гувернера с своими воспитанниками, приехавшими лечиться от золотухи.
Я остановился, запыхавшись, на краю горы и, прислонясь к углу домика, стал рассматривать окрестность, как вдруг слышу за собой знакомый голос:
– Печорин! давно ли здесь?
Оборачиваюсь: Грушницкий! Мы обнялись. Я познакомился с ним в действующем отряде. Он был ранен пулей в ногу и поехал на воды с неделю прежде меня. Грушницкий – юнкер. Он только год в службе, носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель. У него георгиевский солдатский крестик. Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один год. Он закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой, ибо правою опирается на костыль. Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания. Производить эффект – их наслаждение; они нравятся романтическим провинциалкам до безумия. Под старость они делаются либо мирными помещиками, либо пьяницами – иногда тем и другим. В их душе часто много добрых свойств, но ни на грош поэзии. Грушницкого страсть была декламировать: он закидывал вас словами, как скоро разговор выходил из круга обыкновенных понятий; спорить с ним я никогда не мог. Он не отвечает на ваши возражения, он вас не слушает. Только что вы остановитесь, он начинает длинную тираду, по-видимому имеющую какую-то связь с тем, что вы сказали, но которая в самом деле есть только продолжение его собственной речи.
Он довольно остер: эпиграммы его часто забавны, но никогда не бывают метки и злы: он никого не убьет одним словом; он не знает людей и их слабых струн, потому что занимался целую жизнь одним собою. Его цель – сделаться героем романа. Он так часто старался уверить других в том, что он существо, не созданное для мира, обреченное каким-то тайным страданиям, что он сам почти в этом уверился. Оттого-то он так гордо носит свою толстую солдатскую шинель. Я его понял, и он за это меня не любит, хотя мы наружно в самых дружеских отношениях. Грушницкий слывет отличным храбрецом; я его видел в деле; он махает шашкой, кричит и бросается вперед, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!..
Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать. Приезд его на Кавказ – также следствие его романтического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что… тут, он, верно, закрыл глаза рукою и продолжал так: «Нет, вы (или ты) этого не должны знать! Ваша чистая душа содрогнется! Да и к чему? Что я для вас! Поймете ли вы меня?» – и так далее.
Он мне сам говорил, что причина, побудившая его вступить в К. полк, останется вечною тайной между им и небесами.
Впрочем, в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен. Мне любопытно видеть его с женщинами: тут-то он, я думаю, старается!
Мы встретились старыми приятелями. Я начал его расспрашивать об образе жизни на водах и о примечательных лицах.
– Мы ведем жизнь довольно прозаическую, – сказал он, вздохнув, – пьющие утром воду – вялы, как все больные, а пьющие вино повечеру – несносны, как все здоровые. Женские общества есть; только от них небольшое утешение: они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски. Нынешний год из Москвы одна только княгиня Лиговская с дочерью; но я с ними незнаком. Моя солдатская шинель – как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня.
В эту минуту прошли к колодцу мимо нас две дамы: одна пожилая, другая молоденькая, стройная. Их лиц за шляпками я не разглядел, но они одеты были по строгим правилам лучшего вкуса: ничего лишнего! На второй было закрытое платье gris de perles1
Серо-жемчужного цвета (фр.).
Легкая шелковая косынка вилась вокруг ее гибкой шеи.
Ботинки couleur puce2
Красновато-бурого цвета (фр.).
Стягивали у щиколотки ее сухощавую ножку так мило, что даже не посвященный в таинства красоты непременно бы ахнул, хотя от удивления. Ее легкая, но благородная походка имела в себе что-то девственное, ускользающее от определения, но понятное взору. Когда она прошла мимо нас, от нее повеяло тем неизъяснимым ароматом, которым дышит иногда записка милой женщины.
– Вот княгиня Лиговская, – сказал Грушницкий, – и с нею дочь ее Мери, как она ее называет на английский манер. Они здесь только три дня.
– Однако ты уж знаешь ее имя?
– Да, я случайно слышал, – отвечал он, покраснев, – признаюсь, я не желаю с ними познакомиться. Эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью?
– Бедная шинель! – сказал я, усмехаясь, – а кто этот господин, который к ним подходит и так услужливо подает им стакан?
– О! – это московский франт Раевич! Он игрок: это видно тотчас по золотой огромной цепи, которая извивается по его голубому жилету. А что за толстая трость – точно у Робинзона Крузоэ! Да и борода кстати, и прическа? la moujik3
По-мужицки (фр.).
– Ты озлоблен против всего рода человеческого.
– И есть за что…
– О! право?
В это время дамы отошли от колодца и поравнялись с нами. Грушницкий успел принять драматическую позу с помощью костыля и громко отвечал мне по-французски:
– Mon cher, je hais les hommes pour ne pas les mepriser car autrement la vie serait une farce trop degoutante4
Милый мой, я ненавижу людей, чтобы их не презирать, потому что иначе жизнь была бы слишком отвратительным фарсом (фр.).
Хорошенькая княжна обернулась и подарила оратора долгим любопытным взором. Выражение этого взора было очень неопределенно, но не насмешливо, с чем я внутренно от души его поздравил.
– Эта княжна Мери прехорошенькая, – сказал я ему. – У нее такие бархатные глаза – именно бархатные: я тебе советую присвоить это выражение, говоря об ее глазах; нижние и верхние ресницы так длинны, что лучи солнца не отражаются в ее зрачках. Я люблю эти глаза без блеска: они так мягки, они будто бы тебя гладят… Впрочем, кажется, в ее лице только и есть хорошего… А что, у нее зубы белы? Это очень важно! жаль, что она не улыбнулась на твою пышную фразу.
– Ты говоришь о хорошенькой женщине, как об английской лошади, – сказал Грушницкий с негодованием.
– Mon cher, – отвечал я ему, стараясь подделаться под его тон, – je meprise les femmes pour ne pas les aimer car autrement la vie serait un melodrame trop ridicule5
Милый мой, я презираю женщин, чтобы не любить их, потому что иначе жизнь была бы слишком нелепой мелодрамой (фр.).
Я повернулся и пошел от него прочь. С полчаса гулял я по виноградным аллеям, по известчатым скалам и висящим между них кустарникам. Становилось жарко, и я поспешил домой. Проходя мимо кислосерного источника, я остановился у крытой галереи, чтоб вздохнуть под ее тенью, это доставило мне случай быть свидетелем довольно любопытной сцены. Действующие лица находились вот в каком положении. Княгиня с московским франтом сидела на лавке в крытой галерее, и оба были заняты, кажется, серьезным разговором.
Княжна, вероятно допив уж последний стакан, прохаживалась задумчиво у колодца. Грушницкий стоял у самого колодца; больше на площадке никого не было.
Я подошел ближе и спрятался за угол галереи. В эту минуту Грушницкий уронил свой стакан на песок и усиливался нагнуться, чтоб его поднять: больная нога ему мешала. Бежняжка! как он ухитрялся, опираясь на костыль, и все напрасно. Выразительное лицо его в самом деле изображало страдание.
Княжна Мери видела все это лучше меня.
Легче птички она к нему подскочила, нагнулась, подняла стакан и подала ему с телодвижением, исполненным невыразимой прелести; потом ужасно покраснела, оглянулась на галерею и, убедившись, что ее маменька ничего не видала, кажется, тотчас же успокоилась. Когда Грушницкий открыл рот, чтоб поблагодарить ее, она была уже далеко. Через минуту она вышла из галереи с матерью и франтом, но, проходя мимо Грушницкого, приняла вид такой чинный и важный – даже не обернулась, даже не заметила его страстного взгляда, которым он долго ее провожал, пока, спустившись с горы, она не скрылась за липками бульвара… Но вот ее шляпка мелькнула через улицу; она вбежала в ворота одного из лучших домов Пятигорска, за нею прошла княгиня и у ворот раскланялась с Раевичем.
Только тогда бедный юнкер заметил мое присутствие.
– Ты видел? – сказал он, крепко пожимая мне руку, – это просто ангел!
– Отчего? – спросил я с видом чистейшего простодушия.
– Разве ты не видал?
– Нет, видел: она подняла твой стакан. Если бы был тут сторож, то он сделал бы то же самое, и еще поспешнее, надеясь получить на водку. Впрочем, очень понятно, что ей стало тебя жалко: ты сделал такую ужасную гримасу, когда ступил на простреленную ногу…
– И ты не был нисколько тронут, глядя на нее в эту минуту, когда душа сияла на лице ее?..
Я лгал; но мне хотелось его побесить. У меня врожденная страсть противоречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку. Присутствие энтузиаста обдает меня крещенским холодом, и, я думаю, частые сношения с вялым флегматиком сделали бы из меня страстного мечтателя. Признаюсь еще, чувство неприятное, но знакомое пробежало слегка в это мгновение по моему сердцу; это чувство – было зависть; я говорю смело «зависть», потому что привык себе во всем признаваться; и вряд ли найдется молодой человек, который, встретив хорошенькую женщину, приковавшую его праздное внимание и вдруг явно при нем отличившую другого, ей равно ненакомого, вряд ли, говорю, найдется такой молодой человек (разумеется, живший в большом свете и привыкший баловать свое самлюбие), который бы не был этим поражен неприятно.
Молча с Грушницким спустились мы с горы и прошли по бульвару, мимо окон дома, где скрылась наша красавица. Она сидела у окна. Грушницкий, дернув меня за руку, бросил на нее один из тех мутно-нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин. Я навел на нее лорнет и заметил, что она от его взгляда улыбнулась, а что мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку. И как, в самом деле, смеет кавказский армеец наводить стеклышко на московскую княжну?..
Нынче поутру зашел ко мне доктор; его имя Вернер, но он русский. Что тут удивительного? Я знал одного Иванова, который был немец.
Вернер человек замечательный по многим причинам. Он скептик и материалист, как все почти медики, а вместе с этим поэт, и не на шутку, – поэт на деле всегда и часто на словах, хотя в жизнь свою не написал двух стихов. Он изучал все живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа, но никогда не умел он воспользоваться своим знанием; так иногда отличный анатомик не умеет вылечить от лихорадки! Обыкновенно Вернер исподтишка насмехался над своими больными; но я раз видел, как он плакал над умирающим солдатом… Он был беден, мечтал о миллионах, а для денег не сделал бы лишнего шагу: он мне раз говорил, что скорее сделает одолжение врагу, чем другу, потому что это значило бы продавать свою благотворительность, тогда как ненависть только усилится соразмерно великодушию противника. У него был злой язык: под вывескою его эпиграммы не один добряк прослыл пошлым дураком; его соперники, завистливые водяные медики, распустили слух, будто он рисует карикатуры на своих больных, – больные взбеленились, почти все ему отказали. Его приятели, то есть все истинно порядочные люди, служившие на Кавказе, напрасно старались восстановить его упадший кредит.
Его наружность была из тех, которые с первого взгляда поражают неприятно, но которые нравятся впоследствии, когда глаз выучится читать в неправильных чертах отпечаток души испытанной и высокой. Бывали примеры, что женщины влюблялись в таких людей до безумия и не променяли бы их безобразия на красоту самых свежих и розовых эндимионов; надобно отдать справедливость женщинам: они имеют инстинкт красоты душевной: оттого-то, может быть, люди, подобные Вернеру, так страстно любят женщин.
Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребенок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребенку, и неровности его черепа, обнаруженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие черные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны были вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались в светло-желтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно черного цвета. Молодежь прозвала его Мефистофелем; он показывал, будто сердился за это прозвание, но в самом деле оно льстило его самолюбию. Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае – труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги! Вот как мы сделались приятелями: я встретил Вернера в С… среди многочисленного и шумного круга молодежи; разговор принял под конец вечера философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убежден в разных разностях.
– Что до меня касается, то я убежден только в одном… – сказал доктор.
– В чем это? – спросил я, желая узнать мнение человека, который до сих пор молчал.
– В том, – отвечал он, – что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру.
– Я богаче вас, сказал я, – у меня, кроме этого, есть еще убеждение – именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться.
Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим вечером.
Я лежал на диване, устремив глаза в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошел в мою комнату. Он сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, – и мы оба замолчали.
– Заметьте, любезный доктор, – сказал я, – что без дураков было бы на свете очень скучно!.. Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заране, что обо всем можно спорить до бесконечности, и потому не спорим; мы знаем почти все сокровенные мысли друг друга; одно слово – для нас целая история; видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку. Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя. Итак, размена чувств и мыслей между нами не может быть: мы знаем один о другом все, что хотим знать, и знать больше не хотим. Остается одно средство: рассказывать новости. Скажите же мне какую-нибудь новость.
Утомленный долгой речью, я закрыл глаза и зевнул…
Он отвечал подумавши:
– В вашей галиматье, однако ж, есть идея.
– Две! – отвечал я.
– Скажите мне одну, я вам скажу другую.
– Хорошо, начинайте! – сказал я, продолжая рассматривать потолок и внутренно улыбаясь.
– Вам хочется знать какие-нибудь подробности насчет кого-нибудь из приехавших на воды, и я уж догадываюсь, о ком вы это заботитесь, потому что об вас там уже спрашивали.
– Доктор! решительно нам нельзя разговаривать: мы читаем в душе друг друга.
– Теперь другая…
– Другая идея вот: мне хотелось вас заставить рассказать что-нибудь; во-первых, потому, что такие умные люди, как вы, лучше любят слушателей, чем рассказчиков. Теперь к делу: что вам сказала княгиня Лиговская обо мне?
– Вы очень уверены, что это княгиня… а не княжна?..
– Совершенно убежден.
– Почему?
– Потому что княжна спрашивала об Грушницком.
– У вас большой дар соображения. Княжна сказала, что она уверена, что этот молодой человек в солдатской шинели разжалован в солдаты за дуэль.
– Надеюсь, вы ее оставили в этом приятном заблуждении…
– Разумеется.
– Завязка есть! – закричал я в восхищении. – Об развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится о том, чтоб мне не было скучно.
– Я предчувствую, – сказал доктор, – что бедный Грушницкий будет вашей жертвой…
– Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя знал, что она говорит вздор.
– Достойный друг! – сказал я, протянув ему руку.
Доктор пожал ее с чувством и продолжал:
– Если хотите, я вас представлю…
– Помилуйте! – сказал я, всплеснув руками, – разве героев представляют? Они не иначе знакомятся, как спасая от верной смерти свою любезную…
– И вы в самом деле хотите волочиться за княжной?..
– Напротив, совсем напротив!.. Доктор, наконец я торжествую: вы меня не понимаете!.. Это меня, впрочем, огорчает, доктор, – продолжал я после минуты молчания, – я никогда сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому что таким образом я всегда могу при случае от них отпереться. Однако ж вы мне должны описать маменьку с дочкой. Что они за люди?
– Во-первых, княгиня – женщина сорока пяти лет, – отвечал Вернер, – у нее прекрасный желудок, но кровь испорчена; на щеках красные пятна. Последнюю половину своей жизни она провела в Москве и тут на покое растолстела. Она любит соблазнительные анекдоты и сама говорит иногда неприличные вещи, когда дочери нет в комнате. Она мне объявила, что дочь ее невинна как голубь. Какое мне дело?.. Я хотел ей отвечать, чтоб она была спокойна, что я никому этого не скажу! Княгиня лечится от ревматизма, а дочь Бог знает от чего; я велел обеим пить по два стакана в день кислосерной воды и купаться два раза в неделю в разводной ванне. Княгиня, кажется, не привыкла повелевать; она питает уважение к уму и знаниям дочки, которая читала Байрона по-английски и знает алгебру: в Москве, видно, барышни пустились в ученость, и хорошо делают, право! Наши мужчины так не любезны вообще, что с ними кокетничать, должно быть, для умной женщины несносно. Княгиня очень любит молодых людей: княжна смотрит на них с некоторым презрением: московская привычка! Они в Москве только и питаются, что сорокалетними остряками.
В центральной главе «Княжна Мери» заложен главный мотив романа: побуждение Печорина к активным действиям, любопытство, подталкивающее к новым экспериментам с участием людей, желание понять их психологию, безрассудность в поступках. Анализ главы «Княжна Мери» из романа «Герой нашего времени» покажет противопоставление Печорина «водяному» обществу. Его отношение к нему и обществу в целом.
«Княжна Мери» ежедневник Печорина, где в подробностях описан каждый прожитый день. Помимо сухих дат Григорий в малейших деталях дает полный анализ событий, происходящих с его участием и с участием других людей. Словно под микроскопом рассматривает Печорин каждый сделанный шаг, исследует души людей, пытаясь докопаться до мотивов их поступков, делиться с дневником личными переживаниями и эмоциями, испытанными лично им.
Доктор Вернер первый, сообщивший Григорию о приезде Веры на курорт. При встрече с ней Печорин понимает, что до сих пор испытывает к ней чувства, но можно ли назвать это любовью. Появлением в жизни Веры, он внес определенный хаос в ее семейную жизнь. Он мучит ее, между делом забавляясь с молоденькой княжной Мери, затеяв новую игру с новым персонажем.
Его целью стояло влюбить в себя девушку, развеяв серые будни очередной забавой. Соблазнение тем приятней, что он знал, как его ухаживания заденут Грушницкого. Парень явно влюблен в княжну, но Мери не воспринимала его всерьез, считая скучным и занудным. Распушив павлином хвост Печорин начал ухаживать за ней. Приглашал на прогулки, танцевал с ней на светских вечерах, засыпал комплиментами. Он не знал для чего ему это надо. Мери он не любил, и быть с ней не собирался. Исключительно из желания насолить другому человеку, отыгравшись на чувствах той, которая влюбилась в него по-настоящему. Впрочем, все как всегда. Печорин в своем репертуаре. Вторгшись без спроса в чужую жизнь, он в очередной раз заставил страдать тех, кто отнесся к нему по-человечески.
Комедия стала трагедией. Мери оклеветали. Печорин знал, чьих рук дело грязные слушки, распускаемые по округе. Он не хотел, чтобы имя девушки полоскали на каждом шагу. Выход был один пригласить Грушницкого на дуэль. Перед началом дуэли Печорин решил вновь поэкспериментировать над главным участником, из-за которого разыгралась драма. Свой пистолет Печорин не зарядил и стоял перед Грушницким совершенно безоружный. Таким образом, он пытался проверить насколько ненависть Грушницкого способна захлестнуть его, затмив всякий разум. Чудом Григорий остался жив, но вынужден был убить лжеца.
Кто же такой Печорин на самом деле, хороший человек или плохой. Однозначного ответа на этот вопрос не найдется. Он противоречив и неоднозначен. Положительные качества характера переплетаются с плохими качествами, вводя нас в заблуждение.
В этой главе четко отслеживается формирование личностных черт главного героя. Сам Печорин считал, что общество, подобное Грушницкому сделало из него морального инвалида. Он неизлечим. Болезнь поглотила Печорина целиком, не оставив шансов на выздоровление. Печорин погряз в безысходности, тоске и апатии. Он перестал видеть яркие краски, радовавшие его взор на Кавказе. Скука, одна скука и ничего более.
«Княжна Мэри» является наибольшей по объему повестью в романе Лермонтова « ». Стоит отметить, что эта глава написана в форме дневника главного героя . В «Княжне Мэри» Лермонтов попытался максимально точно показать нам «светскую жизнь» 30-х годов 19 столетия. В своем дневнике Печорин не проводит анализ своих поступков, он не дает оценку окружающим, он просто пересказывает нам происходящие события.
Действия главы «Княжна Мэри» разворачиваются на лечебных водах Пятигорска. Здесь Печорин встречает своего давнего знакомого Грушницкого. Грушницкий был юнкером, получившим ранение в ногу. Он был карьеристом по натуре, чем очень раздражал главного героя. Но, не смотря на негативное отношение, Печорин и Грушницкий проводят много времени вместе. Именно Грушницкий обратил внимание Печорина на княгиню Лиговскую и ее дочь . Позже главный герой заметил, что между Грушницкой и Мэри были теплые чувства. После этого он, ради забавы, решает завоевать любовь молодой девушки и показать всю ничтожность Грушницкого.
16 мая в своем дневнике Печорин сообщает нам, что дела по реализации его задумки продвигаются. Но его беззаботная задумка закончилась трагически. Чтобы защитить честь Мэри, он вызвал Грушницкого на дуэль. Там Печорин получает ранение в колено, а погибает. После этих событий Мэри серьезно заболевает. Княгиня Лиговская думает, что молодые люди стрелялись из-за ее дочери. По приезду в дом Лиговских княгиня сообщает Печорину, что теперь он может жениться на ее дочери. Но главный герой не любит Мэри, он сознается ей, что делал все ради смеха, чем окончательно разбивает сердце девушке.
В этой сцене Лермонтов показывает нам Печорина, как неоднозначную личность. С одной стороны главный герой смеется над чувствами девушки, а с другой – ему жалко это милое существо. Печорин сознается в своей низости, лицемерии и эгоизме. Он струсил поменять свою свободу на женитьбу. Чувства любви Мэри вмиг сменяются на чувства ненависти. Девушка получила первый тяжкий жизненный урок.
Позже мы узнаем, что за участие в дуэли, Печорин был сослан в крепость, где познакомился с Максимом Максимычем.
Немаловажным моментом в раскрытии личности Печорина в главе «Княжна Мэри» являются взаимоотношения главного героя и Веры. Со слов доктора Вернера Печорин узнает, что тоже находится в Пятигорске. Она была любовницей главного героя и, возможно, единственной женщиной, которая по-настоящему любила Печорина со всеми его недостатками и достоинствами. Кульминацией отношений между этими людьми стало последнее письмо Веры Печорину. В нем женщина в очередной раз признается главному герою в любви. Она понимает, что никогда не будет с ним рядом, но продолжает любить. Единственное, о чем Вера просит Печорина – не жениться на Мэри.
Прочитав это письмо, главный герой понял, что именно Вера была той женщиной, которую он искал всю жизнь, но было уже поздно.