Описание алеши карамазова. VI. Иван Карамазов как герой Кантовых антиномий. Отношения Алеши с братьями

АЛЁША КАРАМАЗОВ - герой романа Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы» (1878-1880), третий сын Федора Павловича Карамазова, брат Ивана Карамазова, Дмитрия Карамазова и Смердякова. К моменту начала событий романа А.К. исполнилось двадцать лет. Это был «статный, краснощекий, со светлым взором, пышущий здоровьем подро сток. Он был в то время даже очень красив собою, строен, средневысокого роста, темно-рус, с правильным, хотя несколько удлиненным овалом лица, с блестящими темно-серыми широко расставленными глазами, весьма задумчивый и по-видимому весьма спокойный». Мать А.К., Софья Ивановна, умерла, когда ему было четыре года. Первые три месяца после ее смерти А.К. провел под присмотром слуги Григория, затем вместе с братом Иваном был взят на воспитание бывшей благодетельницей Софьи Ивановны генеральшей Ворохо-вой, а после ее смерти попал в дом предводителя дворянства Ефима Петровича Поленова, где «его решительно считали за родное дитя». Учился в губернской гимназии, но за год до окончания курса вернулся в родной город Скотопригоньевск и вдруг объявил, «что хочет поступить в монастырь и что монахи готовы допустить его послушником». Духовным наставником А.К. в монастыре становится старец Зосима.

Объявленный в предисловии «От автора» главным героем, А.К. тем не менее играет весьма скромную роль в интриге романа, являясь главным образом конфидентом основных действующих лиц, их воплощенной в человеческий облик совестью. Такое положение своего героя Достоевский объясняет тем, что его замысел предполагает два романа: «Главный роман второй - это деятельность моего героя уже в наше время Первый же роман произошел еще тринадцать лет назад, и есть почти даже и не роман, а лишь один момент из первой юности моего героя». Но если в фабуле романа А.К. задействован слабо, то душевная жизнь героя буквально переполнена событиями. В течение нескольких дней А.К. выпадает пережить смерть своего духовного наставника старца Зосимы, убийство отца, социальную гибель брата Дмитрия, духовный кризис брата Ивана, самоубийство Смердякова и смерть мальчика Илюшечки Снегирева, в судьбе которого А.К. принимает живое участие. Все эти драматические события происходят на фоне многочисленных мистических открытий и откровений, переживаемых как самим А.К., так и окружающими его героями, посвящающими А.К. в тайники своей внутренней жизни: отец допытывается у А.К., есть ли в аду «железные крючья», старец Зосима проповедует о «мирах иных», брат Иван рассказывает поэму «Великий инквизитор», Грушенька передает притчу о луковке, сам А.К. в мистическом экстазе перед гробом старца Зосимы переносится в евангельскую обстановку на церемонию брака в Кане Галилейской, где видит Христа. Все это, преломляясь в душе А.К., обнаруживает его человеческую сущность и характер. А.К. изображен в романе в момент серьезных духовных испытаний, волею автора он как бы оказывается «у бездны на краю» и должен сделать выбор - последний и окончательный - между верой и правдой жизни. Преодолевая соблазны и искушения, А.К. делает этот выбор: «Простить хотелось ему всех и за все и просить прощения, о! не себе, а за всех, за все»Шв.

Судя по черновым записям, А.К. изначально был задуман таким же философом, как и Иван. Но в окончательном варианте Достоевский предпочел сделать главной доминантой образа не высокий интеллектуализм, а мудрость сердца. Среди главных черт характера А.К. - открытость, искренность, отсутствие себялюбия, бескорыстие и целомудрие. Вместе с тем писатель наделил А.К. такими свойствами личности, как бесстрашие, целеустремленность и воля. Именно сочетание этих черт позволяет А.К. занимать в романе совершенно’ уникальное место: «все этого юношу любили, и это с самых детских даже лет его». Присутствие А.К. поднимает других из смуты обыденной жизни, облагораживает и очищает их, вместе с А.К. в мрачный и суетный мир Ското-пригоньевска входит свет вышней Истины. Не случайно окружающие называют его то «ангелом», то «херувимом». При всей сложности и драматизме выпадающих на долю А.К. душевных испытаний Достоевский наделяет его образ исключительной целостностью и определенностью, придает ему не только глубину и завершенность, но и необыкновенную «масштабность» (Р.Гуардини). А.К. принадлежит текст жития старца Зосимы, который являет собой главное содержание шестой книги романа «Русский инок», по замыслу Достоевского являющейся ответом на самые крайние аргументы атеизма, выставленные в поэме «Великий инквизитор» и в главе «Бунт».

Важным моментом в понимании образа А.К. является тот факт, что действие второго, «главного», романа должно было развернуться в год 33-летия героя. Эта недвусмысленная параллель с жизнью Христа достаточно отчетливо намечена и проведена и в «Братьях Карамазовых». В этом смысле А.К. стоит в ряду т.н. христоподобных героев Достоевского, таких, как Иван Петрович, повествователь из «Униженных и оскорбленных», и «Князь Христос» Лев Николаевич Мышкин («Идиот»), и выражает мечту писателя о пришествии «русского Христа». В свете евангельских событий «момент из первой юности героя» очевидно следует связывать с темой искушения веры. Эта же тема акцентирована и другой христианской параллелью, которая последовательно проводится в романе, - житием Алексия, человека Божия. В этой связи сюжетной кульминацией романа следует признать седьмую книгу «Алеша».

Возможным литературным прототипом А.К. Л.П.Гроссман называл персонажа романа Жорж Санд «Спиридон» инока Алексея. А среди реальных лиц сходные черты современники отмечали в Алексее Храповицком (впоследствии митрополит Антоний Храповицкий), с которым Достоевский был хорошо знаком. Революционер-народник, террорист Д.В.Каракозов, который также иногда упоминается в связи с образом А.К., скорее всего мог быть прототипом первоначально задуманного ге роя, но вовсе не того, который выведен в окончательном виде.

По свидетельству А.С.Суворина, Достоевский планировал написать впоследствии роман, «где героем будет Алеша Карамазов. Он хотел провести его через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили. Он искал бы правду и в этих поисках, естественно, стал бы революционером» (Суворин А.С. Дневник. Пг., 1923. С. 16). Однако логика художественного развития «Братьев Карамазовых», выведенный в романе образ А.К. и недвусмысленные авторские ремарки в тексте исключают такое развитие событий.

При всей значимости для романа и самого Достоевского образа А.К. критика отнеслась к нему без должного внимания. «Младший из братьев Карамазовых, Алеша, обрисован бледнее других, - писал К.В.Мочульский, отражая мнение многих своих коллег. - Его личная тема заглушена страстным пафосом Дмитрия и идейной диалектикой Ивана». Подобное восприятие образа сказалось и на последующей рецепции его в творчестве других писателей. Среди героев мировой литературы XX века наиболее типологически близкими можно считать Иосифа из романа Т.Манна «Иосиф и его братья» и Авдия Каллистратова - персонажа романа Ч.Айтматова «Плаха». Наиболее созвучным живописным образом является картина М.В.Нестерова «Философы» - двойной портрет П.А.Флоренского и С.Н.Булгакова, в чертах которых многие зрители признавали сходство с их представлениями о героях последнего романа Достоевского - А.К. и Иваном. Неоднократные попытки воплотить образ А.К. в театре и в кино не приводили к сколько-нибудь значительным художественным открытиям.

Карамазов Алексей Фёдорович (Алёша) («Братья Карамазовы»), младший сын Фёдора Павловича Карамазова и Софьи Ивановны Карамазовой, брат Ивана Фёдоровича Карамазова, брат по отцу Дмитрия Фёдоровича Карамазова и Павла Фёдоровича Смердякова, воспитанник Ефима Петровича Поленова. С первых же строк романа Повествователь предуведомляет, что именно Алёша станет главным героем второй части (второго романа) «Братьев Карамазовых»: «Первый же роман произошёл ещё тринадцать лет назад, и есть почти даже и не роман, а лишь один момент из первой юности моего героя…» И далее происходит представление младшего из Карамазовых читателю с объяснения, почему он предстаёт вдруг в рясе послушника: «Было ему тогда всего двадцать лет (брату его Ивану шёл тогда двадцать четвёртый год, а старшему их брату Дмитрию двадцать восьмой). Прежде всего объявляю, что этот юноша, Алёша, был вовсе не фанатик, и, по-моему по крайней мере, даже и не мистик вовсе. Заранее скажу моё полное мнение: был он просто ранний человеколюбец, и если ударился на монастырскую дорогу, то потому только, что в то время она одна поразила его и представила ему, так сказать, идеал исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к свету любви души его. И поразила-то его эта дорога лишь потому, что на ней он встретил тогда необыкновенное по его мнению существо, - нашего знаменитого монастырского старца Зосиму, к которому привязался всею горячею первою любовью своего неутолимого сердца. Впрочем я не спорю, что был он и тогда уже очень странен, начав даже с колыбели. Кстати, я уже упоминал про него, что, оставшись после матери всего лишь по четвёртому году, он запомнил её потом на всю жизнь, её лицо, её ласки, “точно как будто она стоит предо мной живая”. <…> В детстве и юности он был мало экспансивен и даже мало разговорчив, но не от недоверия, не от робости или угрюмой нелюдимости, вовсе даже напротив, а от чего-то другого, от какой-то как бы внутренней заботы, собственно личной, до других не касавшейся, но столь для него важной, что он из-за неё как бы забывал других. Но людей он любил: он, казалось, всю жизнь жил совершенно веря в людей, а между тем никто и никогда не считал его ни простячком, ни наивным человеком. Что-то было в нём, что говорило и внушало (да и всю жизнь потом), что он не хочет быть судьей людей, что он не захочет взять на себя осуждения и ни за что не осудит. Казалось даже, что он всё допускал, ни мало не осуждая, хотя часто очень горько грустя. Мало того, в этом смысле он до того дошёл, что его никто не мог ни удивить, ни испугать, и это даже в самой ранней своей молодости. Явясь по двадцатому году к отцу, положительно в вертеп грязного разврата, он, целомудренный и чистый, лишь молча удалялся, когда глядеть было нестерпимо, но без малейшего вида презрения или осуждения кому бы то ни было. Отец же, бывший когда-то приживальщик, а потому человек чуткий и тонкий на обиду, сначала недоверчиво и угрюмо его встретивший (“много дескать молчит и много про себя рассуждает”), скоро кончил однако же тем, что стал его ужасно часто обнимать и целовать, не далее как через две какие-нибудь недели, правда с пьяными слезами, в хмельной чувствительности, но видно, что полюбив его искренно и глубоко, и так, как никогда конечно не удавалось такому как он никого любить...

Да и все этого юношу любили, где бы он ни появился, и это с самых детских даже лет его. Очутившись в доме своего благодетеля и воспитателя, Ефима Петровича Поленова, он до того привязал к себе всех в этом семействе, что его решительно считали там как бы за родное дитя. А между тем он вступил в этот дом ещё в таких младенческих летах, в каких никак нельзя ожидать в ребёнке расчётливой хитрости, пронырства или искусства заискать и понравиться, уменья заставить себя полюбить. Так что дар возбуждать к себе особенную любовь он заключал в себе, так сказать, в самой природе, безыскусственно и непосредственно. То же самое было с ним и в школе, и однако же, казалось бы, он именно был из таких детей, которые возбуждают к себе недоверие товарищей, иногда насмешки, а пожалуй и ненависть. Он например задумывался и как бы отъединялся. Он с самого детства любил уходить в угол и книжки читать, и однако же и товарищи его до того полюбили, что решительно можно было назвать его всеобщим любимцем во всё время пребывания его в школе. Он редко бывал резв, даже редко весел, но все, взглянув на него, тотчас видели, что это вовсе не от какой-нибудь в нём угрюмости, что напротив он ровен и ясен. Между сверстниками он никогда не хотел выставляться. Может по этому самому он никогда и никого не боялся, а между тем мальчики тотчас поняли, что он вовсе не гордится своим бесстрашием, а смотрит так, как будто и не понимает, что он смел и бесстрашен. Обиды никогда не помнил. Случалось, что через час после обиды он отвечал обидчику, или сам с ним заговаривал, с таким доверчивым и ясным видом, как будто ничего и не было между ними вовсе. И не то чтоб он при этом имел вид, что случайно забыл или намеренно простил обиду, а просто не считал её за обиду, и это решительно пленяло и покоряло детей. Была в нём одна лишь черта, которая во всех классах гимназии, начиная с низшего и даже до высших, возбуждала в его товарищах постоянное желание подтрунить над ним, но не из злобной насмешки, а потому, что это было им весело. Черта эта в нём была дикая, исступленная стыдливость и целомудренность. Он не мог слышать известных слов и известных разговоров про женщин. <…> Видя, что “Алёшка Карамазов”, когда заговорят “про это”, быстро затыкает уши пальцами, они становились иногда подле него нарочно толпой и, насильно отнимая руки от ушей его, кричали ему в оба уха скверности, а тот рвался, спускался на пол, ложился, закрывался и всё это не говоря им ни слова, не бранясь, молча перенося обиду. Под конец однако оставили его в покое и уже не дразнили “девчонкой”, мало того, глядели на него в этом смысле с сожалением. Кстати, в классах он всегда стоял по учению из лучших, но никогда не был отмечен первым.

Когда умер Ефим Петрович, Алёша два года ещё пробыл в губернской гимназии. Неутешная супруга Ефима Петровича, почти тотчас же по смерти его, отправилась на долгий срок в Италию со всем семейством, состоявшим всё из особ женского пола, а Алёша попал в дом к каким-то двум дамам, которых он прежде никогда и не видывал, каким-то дальним родственницам Ефима Петровича, но на каких условиях, он сам того не знал. Характерная тоже, и даже очень, черта его была в том, что он никогда не заботился, на чьи средства живёт. <…> Но эту странную черту в характере Алексея, кажется, нельзя было осудить очень строго, потому что всякий, чуть-чуть лишь узнавший его, тотчас, при возникшем на этот счёт вопросе, становился уверен, что Алексей непременно из таких юношей в роде как бы юродивых, которому, попади вдруг хотя бы даже целый капитал, то он не затруднится отдать его по первому даже спросу или на доброе дело, или может быть даже просто ловкому пройдохе, если бы тот у него попросил. Да и вообще говоря, он как бы вовсе не знал цены деньгам, разумеется не в буквальном смысле говоря. Когда ему выдавали карманные деньги, которых он сам никогда не просил, то он или по целым неделям не знал, что с ними делать, или ужасно их не берёг, мигом они у него исчезали. Петр Александрович Миусов, человек насчёт денег и буржуазной честности весьма щекотливый, раз, впоследствии, приглядевшись к Алексею, произнёс о нём следующий афоризм: “Вот может быть единственный человек в мире, которого оставьте вы вдруг одного и без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни за что не погибнет и не умрёт с голоду и холоду, потому что его мигом накормят, мигом пристроят, а если не пристроят, то он сам мигом пристроится, и это не будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а может быть напротив почтут за удовольствие”…»

Алексей вдруг, не кончив курс в гимназии, оставил своих «тёток» и приехал неожиданно в Скотопригоньевск к отцу. Здесь он отыскал могилу своей матери, пожил молча и опять же вдруг объявил вечно пьяному Фёдору Павловичу, что поступает в монастырь послушником. В связи с этим внезапным решением своего героя Повествователь как бы вынужден конкретизировать и его внешний портрет, и характер: «Может быть, кто из читателей подумает, что мой молодой человек был болезненная, экстазная, бедно развитая натура, бледный мечтатель, чахлый и испитой человечек. Напротив, Алёша был в то время статный, краснощёкий, со светлым взором, пышущий здоровьем девятнадцатилетний подросток. Он был в то время даже очень красив собою, строен, средне-высокого роста, тёмно-рус, с правильным, хотя несколько удлинённым овалом лица, с блестящими тёмно-серыми широко расставленными глазами, весьма задумчивый и по-видимому весьма спокойный. Скажут, может быть, что красные щёки не мешают ни фанатизму, ни мистицизму; а мне так кажется, что Алёша был даже больше чем кто-нибудь реалистом. О, конечно в монастыре он совершенно веровал в чудеса, но, по-моему, чудеса реалиста никогда не смутят. <…> Скажут, может быть, что Алёша был туп, не развит, не кончил курса и проч. Что он не кончил курса, это была правда, но сказать, что он был туп или глуп, было бы большою несправедливостью. Просто повторю, что сказал уже выше: вступил он на эту дорогу потому только, что в то время она одна поразила его и представила ему разом весь идеал исхода рвавшейся из мрака к свету души его. Прибавьте, что был он юноша отчасти уже нашего последнего времени, то есть честный по природе своей, требующий правды, ищущий её и верующий в неё, а уверовав требующий немедленного участия в ней всею силой души своей, требующий скорого подвига, с непременным желанием хотя бы всем пожертвовать для этого подвига, даже жизнью. Хотя, к несчастию, не понимают эти юноши, что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев, и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжёлое учение, на науку, хотя бы для того только, чтоб удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить - такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам. Алёша избрал лишь противоположную всем дорогу, но с тою же жаждой скорого подвига. Едва только он, задумавшись серьёзно, поразился убеждением, что бессмертие и Бог существуют, то сейчас же естественно сказал себе: “Хочу жить для бессмертия, а половинного компромисса не принимаю”. Точно так же, если б он порешил, что бессмертия и Бога нет, то сейчас бы пошёл в атеисты и в социалисты (ибо социализм есть не только рабочий вопрос, или так называемого четвёртого сословия, но по преимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни, строящейся именно без Бога, не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю). Алёше казалось даже странным и невозможным жить по-прежнему. Сказано: “Раздай всё и иди за мной, если хочешь быть совершен”. Алёша и сказал себе: “Не могу я отдать вместо «всего» два рубля, а вместо «иди за мной» ходить лишь к обедне”. Из воспоминаний его младенчества может быть сохранилось нечто о нашем подгородном монастыре, куда могла возить его мать к обедне. Может быть подействовали и косые лучи заходящего солнца пред образом, к которому протягивала его кликуша мать. Задумчивый он приехал к нам тогда может быть только лишь посмотреть: всё ли тут или и тут только два рубля, и - в монастыре встретил этого старца...»

Речь идёт о старце Зосиме, который стал духовным наставником, Учителем Алёши, укрепил в его душе те силы, которые помогают ему преодолевать «карамазовщину», находить ориентиры в жизни. В этом «первом романе» Алексей Карамазов находится несколько в тени своих братьев Ивана и Дмитрия. Он зачастую выступает в роли исповедника и их, и отца, и многих других персонажей романа вплоть до Грушеньки Светловой и Ракитина. Для образа самого Алексея очень важна сцена его разговора с Иваном в трактире, когда Алёша, «божий человек», на вопрос брата о том, что надо сделать с помещиком, затравившем собаками маленького мальчика, ответил: «Расстрелять!..» Важное место занимает Алексей в сюжетной линии, связанной с темой «Дети». Первый роман заканчивается символической сценой у камня, где Алёша, окружённый маленькими товарищами умершего Илюши Снегирёва, произносит «речь» и призывает мальчиков: «Будем, во-первых, и прежде всего добры, потом честны, а потом - не будем никогда забывать друг о друге…»

Между прочим, здесь, на финальных страницах первого романа, Алексей выглядит совершенно не так, как в начале: «…он сбросил подрясник и носил теперь прекрасно сшитый сюртук, мягкую круглую шляпу и коротко обстриженные волосы. Всё это очень его скрасило, и смотрел он совсем красавчиком. Миловидное лицо его имело всегда весёлый вид, но весёлость эта была какая-то тихая и спокойная…»

Всего в течение нескольких дней романного действия Алёше выпало пережить смерть своего духовного наставника старца Зосимы, убийство отца, арест брата Дмитрия, сумасшествие брата Ивана, самоубийство Смердякова, смерть Илюши Снегирёва. Все эти испытания обостряют момент выбора, перед которым стоит этот герой - между верой и «карамазовщиной». Вместе с тем, как раз Алексей противостоит в романе «карамазовщине» отца и Дмитрия, атеизму Ивана, и вообще он в мрачный и суетный мир Скотопригоньевска вносит свет Высшей Силы, недаром окружающие называют его «ангелом» и «херувимом».

В опубликованном дневнике А. С. Суворина есть такая запись о Достоевском: «Тут же он сказал, что напишет роман, где героем будет Алёша Карамазов. Он хотел его провести через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили…» [Д. в восп., т. 2, с. 390] Умные читатели ещё на первых страницах романа «Братья Карамазовы» могли прочесть-промыслить такой исход жизни-судьбы младшего из братьев, вдумавшись в слова, что если бы Алёша «порешил, что бессмертия и Бога нет, то сейчас бы пошёл в атеисты и в социалисты», и в его ответ Ивану про казнь помещика-самодура. Знаменательно, что во втором романе, через 13 лет, Алёша достиг бы как раз возраста Иисуса Христа. Несомненно, в продолжении романа получила бы развитие и линия, связанная с зарождением любви между Алёшей и Лизой Хохлаковой.

Алёша Карамазов в мире Достоевского, наряду с Иваном Петровичем («Униженные и оскорблённые») и князем Мышкиным («Идиот»), - один из самых «светлых» героев, «положительно прекрасный человек». Его имя и отдельные моменты судьбы связывают его с житийным героем - святым Алексеем человеком Божиим, в честь которого был назван и последний сын Достоевских, Алексей, умерший в мае 1878 г. Фамилия Карамазовых составлена из тюркского «кара» - чёрный и русского «мазать», и, возможно, если помнить о замышляемом «террористическом» будущем Алексея, недаром созвучна фамилии террориста-народника Д. В. Каракозова, совершившего в 1866 г. покушение на царя.

Алёша Карамазов

Лит.: Гуардини Р. Херувим // Гуардини Р. Человек и вера. Брюссель, 1994; Ветловская В.Е.

Литературные и фольклорные источники «Братьев Карамазовых» (Житие Алексия, человека Божия и духовный стих о нем) // Достоевский и русские писатели. М., 1971; Альтман М.С. Алексей Карамазов // Альтман М.С. Достоевский. По вехам имен. Саратов, 1976; Старосельская Н. «Бывают странные сближенья…» (Одна из версий пути Алексея Карамазова) // Достоевский и мировая литература. СПб., 1993. № 1.4. 2; Сараскина Л.И. Поэма о Великом инквизиторе как литературно-философская импровизация на заданную тему // Достоевский и мировая культура. СПб., 1996. № 6; Belknap R.L. The Genesis of The Brothers Karamazov. Evanston, Illinois, 1990; Thompson D.O. The Brothers Karamazov and the poetics of memory. Cambridge, 1991.

Раса: Место жительства: