Дмитрий лихачев - национальное самосознание древней руси. Идея единства Руси продолжала жить в сознании людей

1. Исторический фон «Слова...».
2. Противопоставление личной славы и блага родной земли. Образы Игоря и Святослава.
3. Высокий патриотизм «Слова...». О Русская земля! Уже за холмом ты!

«Слово о полку Игореве» События, о которых идет речь в «Слове о полку Игореве», относятся к концу XII века. Однако две «язвы» — княжеские междоусобицы и половецкие набеги, особенно жестоко терзающие многострадальную Русь, «открылись» значительно раньше. Собственно говоря, тот громадный урон, который наносили русским землям половцы, во многом и был предрешен раздробленностью, разрозненностью княжеств, враждой русских князей между собой. Это очень наглядно показано в «Слове...». «Затихла борьба князей с погаными, ибо сказал брат брату: «Это мое, и то мое же». И стали князья про малое «это великое» молвить и сами себе беды ковать, а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую». Кто такие были половцы? Степняки, кочевники, они приходили и уходили, как потоки сухого раскаленного ветра, оставляя после себя разоренные города и села. Существует версия, что образ Змея Горыныча в русских сказках, сжигающего все на своем пути, уводящего людей в плен — это своеобразная вариация исторической памяти о набегах степных народов.

Очевидно, что справиться с этим испытанием было возможно, лишь объединив силы всех русских княжеств. Попытку создания подобного военного союза предпринял князя киевский Святослав Всеволодович. Хотя объединить всех князей ему не удалось, определенных успехов он достиг: сообща с теми, кто откликнулся на его призыв, он в 1183 году разбил половцев. Планировался еще один поход, который должен был закрепить успехи русского оружия.

Среди союзников Святослава был Игорь, князь Новгород-Северский. Именно его несвоевременная инициатива разрушила дальнейшие планы русских. Игорь возглавил собственную дружину и выступил против половцев. Однако он был разбит и взят в плен. Но поражение Игоря имело печальные последствия не только для него и его сторонников. Многие русские земли снова подверглись жестокому нападению половцев, воспрянувших после победы над Новгород-Северским князем. Что же заставило Игоря выступить против половцев с малочисленной дружиной? Казалось бы, никакой объективной необходимости в этом не было — враг не стоял у ворот его крепости, более того, князь имел определенные обязательства по участию в общем походе. А разгадка проста. Она кроется в понимания личной славы и доблести как высшей ценности. Но сказали вы: «Помужествуем сами: прежнюю славу сами похитим, а нынешнюю меж собой разделим», — сетует мудрый Святослав, узнав о пленении Игоря, его родных и друзей, участвовавших с ним в злополучном походе. Отношение к личной славе воина как к величайшей ценности в раннем Средневековье было характерно не только для Руси, но и для других народов Европы. Однако автор «Слова...», несмотря на прославление доблести князя Игоря и его воинства, указывает на то, что для правителя высшей ценностью должно быть благо его страны. Слава простого воина в подвигах на поле брани, а честь и слава князя — в первую очередь в благоденствии подданных. Таким образом, отвага и доблесть кня-

зя должна служить во благо его народу, а не проявляться нерасчетливо, только ради того, чтобы дать тему для песен сказителей.

Удивительно, но неразумный поступок Игоря действительно был воспет неизвестным автором (или авторами) «Слова,..». Вполне возможно, что произведение было создано по заказу самого князя или кого-то из его близких. Во всяком случае, похвала Игорю в тексте «Слова...» присутствует. Конечно, в определенном смысле князь Игорь заслуживает уважения за свою храбрость и решительность. Однако ему недостает мудрости, этого благословенного качества немногих по-настоящему великих правителей, идеал которого для автора «Слова...» воплотился в образе князя киевского Святослава Всеволодовича. Святослава и его сторонников едва ли справедливо будет считать недостаточно храбрыми воинами. Однако разница между Святославом и Игорем заключается в том, что киевский князь объективно оценил собственные силы и пришел к выводу, что без помощи других князей поход против половцев не принесет желаемого результата.

Интересно отметить, как эти два персонажа «Слова...» относятся к явлениям, которые они расценивают как дурные предзнаменования. Игорь и его воины стали свидетелями солнечного затмения. Тень, накрывшая все войско, вероятно, поразила воображение древних русичей — люди Средневековья относились к подобным явлениям с трепетом. В самом деле, затмение было предостережением не в меру рискованному князю — ведь впереди его воинов ждали плен или гибель. Но как повел себя Игорь? Хотя он и счел затмение знаком свыше, он не остановился. Страсть князю ум охватила, и желание изведать Дона великого заслонило ему предзнаменование. «Хочу, — сказал, — копье преломить на границе поля Половецкого, с вами, русичи, хочу либо голову сложить, либо шлемом испить из Дона».

Что же касается Святослава, то он увидел пророческий сон, предвещающий беду для Русской земли. Проснувшись, князь киевский узнает о походе Игоря и его пленении. Как же поступил Святослав? Он старается как можно скорее собрать других русских князей, чтобы идти на помощь Игорю и защитить Русь от нового вторжения степняков. Итак, Игорь действует вопреки всему, вопреки договору, целесообразности и даже божественному предзнаменованию. Задачей Святослава, как более мудрого, становится минимизация урона от несвоевременного удальства Игоря. Автор «Слова...», несмотря на то что восхваляет доблесть Игоря, искренне переживает по поводу его пленения, радуется его освобождению из неволи, постоянно сокрушается: «А Игорева храброго полка не воскресить!» В этой короткой фразе кроется не только печаль, но и осуждение необдуманного поступка Новгород-Северского князя. Ведь жажда славы, приведшая Игоря в плен, обернулась бедой не только лично для него, но и для всей Русской земли. В неизмеримо большей мере, чем Игорь, заслуживает славы Святослав Всеволодович, усмиривший половцев. Автор «Слова...» упоминает о том, что многие другие народы прославляют мудрость Святослава, укоряя Игоря: «...немцы и венецианцы, тут греки и моравы поют славу Святославу, корят князя Игоря, который погрузил богатство на дно Каялы, реки половецкой — русское золото рассыпал». Однако в чем же сила и притягательность «Слова о полку Игореве», помимо высокой художественности повествования? Разве это такое уж значительное событие — поход Новгород-Северского князя, да к тому же неудачный поход? Но следует иметь в виду, что в сюжете «Слова...», в рассыпанных в его тексте упоминаниях о княжеских междоусобицах, в обрисованном несколькими штрихами образе князя киевского Святослава
скрыт глубокий смысл. Автор Произведения наглядно показывает, какими бедами грозят стране раздробленность и вражда князей. Только в единении, в стремлении сообща беречь и защищать родную землю автор «Слова...», как и князь Святослав, видит будущее Руси.

На всем протяжении средневековья политическая власть феодалов неразрывно связана с землевладением. По мере укрепления феодальной вотчины и превращения ее в замкнутый и независимый хозяйственный комплекс - сеньерию - растет и укрепляется политическая власть вотчинника.

На стадии развития феодальных отношений, непосредственно предшествующей тому времени, когда вотчина начинает включаться в рыночный оборот и разъедаться товарно-денежными отношениями, владелец сеньории приобретает огромные политические права, превращаясь почти в независимого от центральной власти «полугосударя». Он осуществляет административное управление подвластным ему населением, собирает среди него в свою пользу налоги и сборы, творит над ним суд и расправу почти по всем видам преступлений (за исключением особенно тяжелых), обладает собственным аппаратом власти, собственными вооруженными силами и т. д. Иммунитетные грамоты ограждают его права и подтверждают его независимость от представителей центральной власти.

Расцвет ссньерий падает на период феодальной раздробленности, характеризующийся крайним ослаблением центральной власти и расчленением иреяедс единого государства на множество мелких, почти самостоятельных полу государств. Феодальное расчленение государства - процесс длительный, развивающийся по мере углубления и расширения феодальных отнонюний по мере хозяйственного развития отдельных областей, которые не нуждаются больше в поддержке и защите со стороны центра. Этот процесс неразрывно связан с укреплением хозяйственной мощи отдельных вотчинников-феодалов. Окопавшись в своих укрепленных хоромах и замках, обладая достаточными запасами, чтобы выдержать за своими крепкими стенами длительные осады, обеспеченные собственными вооруженными силами, достаточными для защиты своих гнезд,- феодалы не пуждались в военной помощи со стороны централь

кого правительства. Не заинтересованы они были и в таких крупных военных предприятиях, которые когда-то, до феодального расчленения страны, организовывали в поисках добычи и даней носители центральной власти. Если, например, когда-то князь киевский собирал под своими стягами храбрых «мужей» от всех восточнославянских племен и водил их в далекие походы, то теперь такие предприятия не манили уже былых дру-яшнников: опасные и сомнительные походы могут кончиться неудачей, потерей оружия, людей и собственной головы, между тем рядом с домом, не пускаясь в далекие странствия, можно извлекать верный и обеспеченный доход, доставляемый зависимым и закрепощаемым населением.

Военные действия, как правило, теряли свой прежний размах, ограничиваясь небольшими задачами. Дело обычно сводилось к вооруженным налетам на соседа или к несколько более отдаленным экспедициям такого же разбойного характера совместно с другими головорезами-феодалами. Еще вчера союзники дрались между собой, а завтра, не поделив добычи или по другому какому-нибудь ничтожному поводу, опять перессорятся насмерть и из союзников превратятся в непримиримых врагов, чтобы снова потом «подружиться».

Обладая собственным аппаратом власти и всеми атрибутами насилия, феодалы сами в состоянии полностью осуществлять внеэкономическое принуждение над подвластным им населением, не нуждаясь и в этом отношении в содействии центральной власти.

Превращение раннефеодального земельного владения в сеньерию периода феодальной раздробленности представляет длительный процесс. Как он происходил на Руси на ранней ступени развития, проследить невозможно из-за отсутствия источников. Первые наши письменные источники, рисующие уже вполне сложившуюся земельную вотчину, относятся к XI в. Эти же источники свидетельствуют о том, что хозяева земельных владений обладают не только феодальными правами в отношении окрестного крестьянства, но пользуются также большим политическим весом в общегосударственном масштабе.

Анализируя договор 945 г. между князем Игорем и Византией, Б. Д. Греков обратил особое внимание на тех князей и бояр, которые перечислены в договоре рядом с князем Игорем и от имени которых договор подписывают уполномоченные ими послы. На первом месте назван Ивор, посол самого великого князя Игоря. Далее следуют также названные по именам «объчии ели», представители сына Игоря - князя Святослава, жены Игоря - княгини Ольги, двух племянников Игоря и до двадцати знатных вельмож. Все эти послы снабжены золотыми печатями (в отличие от гостей, имеющих серебряные печати). Б. Д. Греков сближает этих послов с теми «апокрисиа-риями» (вельможами), которые в числе прочей ее свиты сопровождали княгиню Ольгу в Константинополь. Далее Б. Д. Греков доказывает связь этих «светлых князей и бояр» с землевладением. «О чем говорит это представительство?- пишет Б. Д. Греков.- Несомненно, прежде всего о том, что этим делегатам было кого представлять. Особенно характерны в этом отношении женщины, Досылавшие своих уполномоченных. Ничего другого тут придумать нельзя, как только признать, что у перечисленных в договоре вельмож и, надо предполагать, их жен и вдов имеются свои дворы в самом обычном для этого времени смысле этого термина,- т. е. усадебная оседлость, хозяйственные постройки, земля, обрабатываемая руками «челяди», известное число военных и невоенных слуг. От этих крупных боярских фамилий, боярских домов, и посылались представители для заключения договоров с греками. В случае смерти боярина, фамильный дом (двор, замок) не прекращал своей жизни: во главе его становилась жена - вдова («что на ню мужь возложил, тому же есть госпожа» - «Русская Правда», Троицкий список, ст. 93). Она тоже посылала своего представителя в Византию. Все это говорит нам об устойчивости этих крупных фамильных, переходящих от отцов к женам и детям, владений, об организованности этих дворов, прежде всего в смысле людского комплекса, собранного под властью своего хозяина» *.

На этом заканчиваются размышления Б. Д. Грекова над вводной частью договора 945 г. и составом посольства княгини Ольги, поскольку эти материалы понадобились ему только как лишнее доказательство того, что у нас в X в. уже существовала крупная земельная собственность. Однако из его наблюдений можно сделать и дополнительные выводы.

1 Б. Д. Греков. Киевская Русь. Госполитяздат, 1953, стр. 131-132.

2 ПВЛ, ч. I, стр. 36.

Во-первых, русские вельможи, уже в X в. являвшиеся крупными землевладельцами, в то же время обладали столь большим политическим влиянием и весом, что без их согласия и непосредственного участия не могло быть заключено важное международное соглашение. Во-вторых, вельмож, перечисленных в договоре 945 г., нельзя рассматривать только как представителей непосредственного окружения князя Игоря, живших в Киеве или имевших дворы и замки в окрестностях столицы. В дальнейших статьях договора предусматривается, что послы, прибывающие в Константинополь, получают свое «слебное» «первое от города Киева, паки из Чернигова и ис Переяславля и ис прочих городов» 2. Б. Д. Греков приводит ряд веских соображений в пользу своей догадай о том, что в составе иторевой делегации в Византию в 945 г. имели своих представителей и некоторые новгородские бояре-мужи3. Стало быть, политическим влиянием пользовалась не только киевская знать, окружавшая великого князя, но и «всякое княжье» (по терминологии договора) и бояре-землевладельцы, рассеянные по всем областям Киевской Руси. Это они являлись родоначальниками будущих черниговских, переяславских и других феодалов, противопоставивших свои местные интересы общим интересам всей страны. Уже в X в. они участвовали в заключении международных договоров, они же играли видную роль во внутриполитической жизни страны, ибо нельзя себе представить, чтобы, имея решающий голос в области внешней политики, они в то же время находились в тени при решении внутриполитических -" опросов.

Среди последних в X в. особенное значение имело взимание дани с населения. И вот мы видим, что в руках отдельных вель-мож сосредоточивается взимание дани с целых областей. По крайней мере, видный сподвижник Игоря - Свеиельд, победив уличей, получает у Игоря право взимать с них дань4. После смерти Игоря Свенельд удерживает свое влияние на государственные дела: он видный воевода Святослава Игоревича. Когда Святослав был вынужден вернуться из Болгарии на Русь, чтобы прогнать осаждавших Киев печенегов, Свенельд {Сфенкель в греческих источниках) оставался в Болгарии в качестве наместника Святослава. Еще при Игоре Свенельд был настолько богат, что имел возможность содержать собственную дружину и прекрасно ее вооружить за счет собираемой дани г>. По рассказу летописи, это обстоятельство и послужило поводом для несчастного древлянского похода Игоря, стоившего ему жизни. Дружина Игоря будто бы заявила ему: «Отроци Свень-тъжи изоделися суть оружьем и порты, а мы нази. Пойди, кня-же, с нами в дань, да и ты добудеши и мы» 6.

3 Б. Д. Греков. Указ. соч., стр. 133-135.

4 ПСРЛ, т. V, стр. 97; т. VII, стр. 277.

г Рассматривая последствия произведенною Карлом Мартеллом переворота в аграрных отношениях, Энгельс пишет: «Перед лицом государства вождь дружины (Gelolgsherr) получал те же права и обязанности в отношении своих вассалов, что и вотчинник (Grundherr), или бенефициарий, в отношении своих поселенцев... Он доставлял вассалов в суд, собирал в поход, был их вождем на войне и поддерживал их военную дисциплину; он отвечал за них и за установленное для них вооружение» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 1-е, т. XVI, ч. I, стр. 405 Подчеркнуто мною.-Я. В.).

6 НВЛ, ч. I, стр. 39.

7 По мнению А. А. Шахматова, позднейшие летописи значительна

Борьбу против Игоря возглавил местный древлянский князь Мал 7, живший в укрепленном городке Искоростени. Но Мал - не единственный владетельный князь «в Деревех». По крайней мере, в летописной легенде о мести Ольги упоминаются и другие, притом связанные с землевладением, влиятельные представители древлянской знати, без совета с которыми князь Мал ничего не предпринимал. «Нарочитые», т. е. знатные, мужи, «князи..., иже расплели суть Деревьску землю», «лучыпие муя^п. иже дерьжаху Деревьску землю» - все они тоже живут в своеобразных замках, «в градех своих» 8. Пусть значительное число этих князьков было потом истреблено династией Рюриковичей, но, несомненно, что основная часть их влилась в землевладель ческую знать Древнерусского государства. Для нас, кроме того, ваяшо констатировать тот факт, что уже в X в. даже в отсталых областях Киевской Руси политическая власть непосредственно связана с землевладением.

В том же X в. происходит первая усобица между князьями правящей династии - сыновьями Святослава Игоревича, закончившаяся тем, что Владимир Святославич, совратив на свою сторону воеводу Ярополка Блуда, оружием и интригой погубил Ярополка «и нача княжити... в Киеве един» 9.

асказили первоначальный рассказ о гибели Игоря, который представляется в следующем виде: «Игорь, побуждаемый дружиной, идет походом на Деревскую землю, но Свенельд не отказывается от данных ему прав; происходит столкновение Игоревой дружины со Свенельдовой и с древлянами (подданными Свепельда); в этом столкновении Игорь убит Мстиславом Лютым, сыном Свенельда» (А. А. Шахматов. Разыскания о древнейших русксих летописных сводах, стр. 365). Едва ли, однако, Свенельд при этой версии мог играть столь видную роль при Святославе. А. А. Шахматов в данном случае переносит современное ему понятие о подданстве на такие времена, когда отношения господства и подчинения между Киевом и «примученньтми» им племенами носили совершенно иной характер, чем позднейшее подданство. Скорее всего можно предполагать, что древляне, убившие Игоря, относились враждебно также и к ставленнику Киева - Свенельду.

8 ПВЛ, ч. I, стр. 40-42 (Подчеркнуто мною.- И. Б.)

9 Там же, стр. 53-56.

Борьба меяеду сыновьями Святослава за власть несколько напоминает позднейшие княжеские неурядицы в том отношении, что отдельные князья в борьбе против Киева начинают уже опираться на определенные области (Олег-на Древлянскую землю, Владимир - на Новгородскую). В какой-то мере в борьбу оказались втянутыми и печенеги. Однако есть и существенное отличие между первой княжеской усобицей и последующими феодальными распрями. В усобице конца X в. участвуют только три князя (если не считать Рогволда Полоцкого, которого Владимир по пути в Киев убил, а город его захватил), в то время как в период феодальной раздробленности в военных столкновениях обычно участвовало множество князей, и крупных и мелких. Военные действия конца X в. были ограниченьт несколькими пунктами, в то время как впоследствии они, как правило, охватывали обширную территорию. В связи с этим и население не испытывало от первой княжеской усобицы таких страданий и бедствий, какие в будущем выпадали на долю жителей охваченных феодальными усобицами областей.

Надо добавить, что на первых порах княжеские усобицы случались очень редко. После победы Владимира над Яропол-ком Русь в течение 35 лет не знала внутренних войн. После второй княжеской усобицы, вспыхнувшей среди сыновей Владимира Святославича и закончившейся в конце концов разделом земли между Ярославом и Мстиславом, внутренний мир продолжался почти 50 лет. Совершенно другая картина наблюдается в период феодальной раздробленности, когда война обычно идет непрерывно, то затихая в одном месте, то зажигаясь в другом, и редкий год обходится без кровопролитных схваток, сопровождаясь массовым разорением и гибелью населения.

Несмотря на то, что все ужасы княжеских неурядиц население начало ощутительно испытывать па себе только со второй половины XI в., еще задолго до этого времени передовые русей о люди резко выступали против междоусобных браней. По поводу измены Блуда Ярополку в летописи помещена длинная тирада, направленная и против неверных слуг, и против междоусобиц вообще: «Се есть совет зол, иже свещевають на крово-пролитье; то суть неистовии, иже приемше от князя или от господина своего честь ли дары, мыслять о главе князя своего на погубленье, горыпе суть бесов таковии» 10.

Бурно реагировала русская общественная мысль на княжеские междоусобия, происходившие между сыновьями Владимира Святославича в первой четверти XI в.

10 ПВЛ, ч. I, стр. 55. По млению А. А. Шахматова, это место попало в Повесть временных лет из предшествующих сводов и читалось уже в Древнейшем летописном своде 1039 г.

Возникшая после смерти Владимира четырехлетняя братоубийственная война, в которую были втянуты поляки и печенеги, вызвала к жизни целый ряд публицистически заостренных литературных произведений, где главными героями выступают князья-мученики Борис и Глеб, невинно погибшие от руки своего брата Святополка Окаянного. К ним относится летописное оказание под 1015 г. «О убьеньи Борисове», включенное А. А. Шахматовым в восстановленный им Дре»внейший летописный свод, затем несколько проложных сказаний о Борисе и Глебе: под 24 июля - краткое житие «святых мучеников», под 15 сентября - об убиении Глеба, под 2 и 20 мая - о первом и втором перенесении мощей (в 1072 и в 1115 гг.), под 11 августа - о перенесении мощей из Выпггорода в Смоленск на Смядынь в 1191 г. Во второй половине XI в. знаменитый Нестор, использовав летописное сказание и некоторые другие источники, написал «Чтение о погублении и о чюдесех святую и бла-женую страстотерпцю Бориса и Глеба». Несколько позднее появилось «Сказание и страсть и похвала святою мученику Бориса и Глеба» неизвестного автора п.

11 В своем исследовании об этом Сказании Н. Н. Воронин пришел к выводу о том, что А. А. Шахматов был прав, считая, что Чтение предшествовало Сказанию, которое в дошедшей до нас редакции было составлено после 1115 г. (вопреки мнению С. А. Бугославского, относившего Сказание ко времени, значительно предшествовавшему Несторову Чтению). Автором Сказания Н. Н. Воронин считает (подкрепляя это предположение многочисленными остроумными соображениями) Лазаря - переяславского епископа и сподвижника Владимира Мопомаха, который до своего поставления в епископы был игуменом Выдубецкого Михайлова монастыря отца Мономаха - князя Всеволода Ярославича, а еще до этого - настоятелем («старейшиной клириков») вышгородской церкви Бориса и Глеба (Н. Н. Воронин. «Анонимное» сказание о Борисе и Глебе, его время, стиль и автор. ТОДРЛ, т. XIII, М.- Л., 1957, стр. 11-56).

Совершенно другой точки зрения придерживается Н. Н. Ильин, который считает Сказание первоначальным памятником о Борисе и Глебе, возникшим около 1072 г. и послужившим источником как для «Чтения» Нестора, так и для летописного сказания «О убьеньи Борисове». Н. Н. Ильин пишет, что работа летописного сводчика свелась к переработке и сильному сокращению Сказания, откуда, критически проверяя материал, переделывая его, перегруппировывая и т. д., сводчик извлекал только фактические данные, очистив «свое повествование от агиографического и риторического элемента, которым был насыщен его источник», причем работа эта была произведена чрезвычайно искусно, что «свидетельствует о высоте интеллектуального уровня редактора летописного свода XI в., что обычно недооценивается нашими исследователями» (Н. Н. Ильи н. Летописная статья 6523 года и ее источник. М., 1957, стр. 189-209; цит. место на стр. 200). Однако с таким же успехом можно утверждать и обратное - что источником Сказания явилась летописная статья, откуда автор Сказания заимствовал фактические данные, столь же искусно расширяя их и разбавляя «агиографическим и риторическим элементом».

Прежде чем перейти к разбору этих памятников русской общественной мысли XI в., необходимо сделать одно существенное замечание. Авторы самых ранних летописных записей уже целиком во власти феодального мировоззрения. Раздрабле-ние земли между различными владельцами писколько не кажется им ненормальным явлением. Как передовые мыслители своего времени, испытывающие патриотическую тревогу за судьбы родной страны, они горой стоят за единство Русской земли, но это единство они мыслят вовсе не в виде единодержавного управления государством, а в виде братства и согласия между всеми князьями, поддерживаемого строгим соблюдением феодальной иерархии - подчинением младших князей старейшим. Позднее, когда отдельные области стало обособляться и закрепились за определенными ветвями княжеской династии, к требованию о соблюдении феодальной иерархии прибавилось и другое - требование о строгом разграничении областей по припципу «отчины», невторжения князей в чужие волости. Убив Бориса и Глеба и третьего брата - Святослава, Святополк вознесся душой. Он ужо мечтал: «Изобью всю братью свою и дрииму власть руськую един» 12. В этих словах чувствуется осуждение не только за убийство братьев, но и за самую гордостную, нелепую и недопустимую с точки зрения феодальной психологии мысль - лишить всех князей власти и забрать ее самому.

12 ПВЛ, ч. I, стр. 94-95.

13 Там же, стр. 100.

Одолев после длительной и напряженной борьбы Свято-полка, Ярослав через несколько лет столкнулся с другим своим братом, Мстиславом Тмутараканским. Происшедшая между ними Лиственская битва закончилась поражением Ярослава. Но Мстислав послал сказать побежденному Ярославу, чтобы он продолжал сидеть в Киеве, потому что, будто бы заявил Мстислав, «ты еси старейшей брат, а мне буди си сто-ропа» 13. Здесь летописец, исходя из своих политических целей, несомненно искажает события, ибо после поражения на Лист-вене Ярослав сидел два года в Новгороде, а в Киеве у него оставались мужи. В это время Мстислав сделал попытку утвердиться в Киеве, но киевляне его не приняли, и он обосновался в Чернигове. Только набрав много воинов, Ярослав возвратился с севора и договорился с Мстиславом о разделе Русской земли по линии Днепра, т. е. о том, что ему Мстислав якобы сам предлагал до этого. Летописец нисколько не сетует по поводу того, что земля раскололась на-двое. Напротив, он с большим удовлетворением отмечает, что после этого «начаста жити мирно и в братолюбьстве и уста усобица и мятежь, и бысть тишина велика в земли» 14. Двенадцать лет братья прожили в добром согласии и сотрудничестве, и когда Мстислав, разболевшись на охоте, умер, Ярослав опять перенял всю власть и «бысть самовластець Руськой земли». Опять-таки летописец отмечает это явление без всякой радости и воодушевления, констатируя его только как факт. Да и явление это совершенно случайное, поскольку незадолго до смерти Мстислава скончался сын его Евстафий, а других наследников у него не было. Следовательно, общественное мнение было уже вполне подготовлено к тому, что после Ярослава земля будет разделена. Весь вопрос заключался только в одпом: чтобы, и будучи разделенной, земля сохранила свое единство. Как добиться этого.

должен был подсказать пример «святых» братьев Бориса и Глеба.

Еще С. М. Соловьев высказал весьма правдоподобное предположение, что Владимир прочил себе в преемники Бориса 15. Последний, сидевший посадником отца в далеком Ростове, незадолго до смерти Владимира оказался в Киеве и по поручению отца возглавил поход против печенегов. Во время этого похода Владимир умирает и, воспользовавшись поддержкой выгагород-цев, власть захватывает Святополк. Нет никаких оснований считать, что Борис, обладая вооруженной силой, добровольно отказался от власти. Русские книжники, однако, передают события исключительно тенденциозно. Попавшее со сравнительно незначительными изменениями из Древнейшего летописного свода в Повесть временных лет сказание о Борисе и Глебе изображает дело в следующем виде. Не встретив печенегов, Борис с дружиной возвращался в Киев. По дороге, на Альте, он получил весть, что отец его умер. Дружина передала себя в его распоряжение: «Се дружина у тобе отъня и вой; пойди, сяди Кыеве на столе отни» (до этого говорится, что киевляне не хотели принять Святополка). Но Борис отказывается: «Не буди мне възяяти рукы на брата своего старейшего; аще и отець ми умре, то сь ми буди в отца место».

15 С. М. Соловьев. История России с древнейших времен, ч. I. ото. Ш-194.

16 В летописном сказании об убийстве Бориса и Глеба II. Н. Ильин находит «ряд несообразностей». Например, «необъясним отказ Бориса вести дружину против Святополка, последствием чего будто бы явился ос уход»; «странным кажется» то, что Борис «не принимает никаких мер для своего спасения, не пытается даже бежать, как бы поджидая убийц» (Н. Н. Ильин. Указ. соч., стр. 40). Эти несообразности совер- шенно устраняются, если рассматривать разбираемый памятник как пу- блицистическое произведение, где превозносится братская любовь и взаимное согласие между членами правящей династии, представители которой, далекие от коварства и междоусобной брани, охотно отдают свою жизнь, лишь бы не "выйти из послушания старейшему князю. Но Н. II. Ильик выходит из затруднения другим путем: оп объявляет

Заставив Бориса провозгласить политическую доктрину, которая летописцу казалась идеальным средством сохранения единства Русской земли, автор летописного сказания «О убьеньи Борисове» передает весьма чувствительные, но совершенно неестественные подробности последних часов князя-Агученика. Узнав, что Святополк хочет его погубить, Борис не предпринимает ни малейшей попытки к спасению: он до того предан старшему брату (притом не из каких-либо особых побуждений, а только в силу того, что тот - старший), что готов принять от него мученическую смерть. Воины, с которыми Борис отказался идти на Киев, уже разошлись, ш он остается только с некоторыми преданными ему отроками 16. Ночью пришли посланные Святополком убийцы. Когда они приблизились к шатру Бориса, то услышали, как он поет псалмы и кануны (следует отрывок из произнесенных Борисом молитв и псалмов). Самоотверженность «блая^енного» Бориса и беззаветная его преданность старшему брату подчеркнуты заключительной молитвой: «Се же не от противных приймаю, но от брата своего, и не створи ему, господи, в семь греха». После этого убийцы, как «звери дивии», напали на него и прободали копьями. Показав величие Бориса, автор приводит еще некоторые подробности, чтобы выставить низость Святополка. Когда к последнему привели израненного Бориса, тот еще дышал. Увидев, что брат еще жив, Святополк велел пронзить его мечом 17.

Едва ли читавшееся в Древнейшем летописном своде сказание о Борисе и Глебе является, как полагают некоторые нелитературным образцом и источником» первоначального повествования о Борисе и Глебе чешские легенды о Вячеславе и Людмиле, которые дали возможность автору повествования восполнить «скудные и противоречивые местные русские предания о судьбе Бориса и Глеба» (там же, стр. 54-65), хотя приводимые параллельные тексты подчас не обнаруживают почти никакого сходства.

17 ПВЛ, ч. I, стр. 90-92.

18 Там же, стр. 92-93. Посмертной славе братьев-мучеников проти- вопоставляется бесславный конец Святополка. Гонимый божьим гневом, он самым постыдным образом («зле») кончает свою жизнь в пустыне между Польшей и Чехией. Могила его, отмечает летописец, существует и по сей день, и из нее исходит страшный смрад: «Се же бог показа на наказанье князем русьскым» (там же, стр. 98).

Расправившись с Борисом, Святополк решил убить и Глеба. «С лестию» (вероломно) посылает он к нему сказать, что отец сильно заболел и чтобы он скорее явился в Киев. Глеб с малой дружиной пустился в путь - «бе бо послушлив отцю». По дороге, на Смядыие, Глеб получил весть от Ярослава с предупреждением, чтобы он не пошел в Киев, так как отец уже умер, а Борис убит Святополком. Если в рассказе об убиении Бориса развивается тема о преданности младшего брата старейшему, то в повести об убиении Глеба подчеркивается другой момент - трогательная дружба меясду двумя братьями, живущими в братолюбии и добром согласии. Глеб плачет и скорбит о гибели брата; он сокрушается, что не услышит больше его «тихого наказанья»; он молит бога послать ему такую же мученическую смерть: лучше соединиться с любимым братом, чем жить «в свете семь прелестнемь» (коварном). Тут и его настигают беспощадные убийцы. Приняв венец, Глеб вознесся на небеса, где соединился с Борисом. Рассказ заключается псалмом: «Се коль добро и коль красно, еже жити братема вкупе!» 18 Как программа и призыв, этот псалом на протяжении двух столетий будет вплетаться в различные летописные рассказы о кровавых распрях князей и попытках их примирения.

19 «Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им». Под- готовил к печати Д. И. Абрамович. «Памятники древней русской лите- ратуры», вып. 2, изд. Отделения Русского языка и словесности Академии наук. Пгр., 1916, стр. XIV. К этому мнению склонялся и А. А. Шахматов «Остается невыясненным,- пишет он,- существовало ли оно (сказание о Борисе и Глебе.-Л. Б.) раньше в отдельном виде или сочинено самим составителем свода. Более вероятным представляется мне последнее предположение» (А. А. Шахматов. Разыскания..., стр. 92).

20 Вроде того, что убийцы не могли «вборзе» снять с любимого от- рока Бориса угрина Георгия большой золотой гривны, 21 А. А. Ш а х м а т о в. Разыскания..., стр. 66, 69-70, 94.

22 По версии Нестора, а также, как предполагает А. А. Шахматов, а Древнейшего свода, Глеб в момент смерти отца находился в Киеве, а Святополку вовсе не пришлось посылать за ним в Муром.

23 Возможно, что первоначально существовало два отдельных рас- сказа - о Борисе и о Глебе. В Повести временных лет общий рассказ об убийстве обоих братьев озаглавлен «О убьеньи Борисове» - не есть ли это заголовок отдельного рассказа о гибели Бориса? У Нестора тоже сперва идет повесть о Борисе, а затем - о Глебе; связь между обеими повестями чисто механическая, а в начале, когда автор говорит об обоих братьях, то это получается у него в литературном отношении довольно неловко со ссылкой: «нъ се уже възвратимся на первую повесть» («Па- мятники древней русской литературы», вып. 2, стр. 6). Представляется странным, почему не был канонизирован третий убитый Святополком брат - Святослав Деревский, умерший такой же насильственной смертью, как Борис и Глеб. Очевидно, о его гибели, кроме краткой лето- писной записи, не существовало никакого литературного сказания, так что его «святость» нельзя было подтвердить никакой «документацией».

следователи, древнейшим и первоначальным 19. В сказании сохранились некоторые реальные подробности трагической гибели братьев 20, совершенно теряющиеся в позднейшей благочестивой фразеологии и тенденциозных рассуждениях. Надо полагать, что в действительно первоначальном сказании было значительно больше реальных подробностей и мало рассуждений, нагроможденных последующими писателями и публицистами. Между прочим, в первоначальном варианте сказания Глеб не рисовался таким уже безропотным мучеником за братнее единство, каким он предстает в Повести временных лет. В «Чтении» Нестора, в основу которого, по мнению Л. А. Шахматова, автор положил сказание Древнейшего летописного свода21, Глеб рисуется совершенно другим, чем в Повести временных лет. Судя по рассказу Нестора, Глеб вовсе не расположен принять мученическую смерть. В то время как Борис безропотно ждет своей участи, Глеб принимает всяческие меры, чтобы избежать смерти. Он заранее приготовляет для бегства «кораблец»22 и бежит из Киева. Когда его настигают посланные в погоню люди Святополка, он велит своим отрокам не вступать с ними в бой, надеясь, что сумеет договориться с братом, упросит, умилостивит его; он все время молит бога о спасении и т. д.23. Зато Нестор насытил публицистическими мотивами рассказ об убийстве Бориса, усилив и всячески подчеркнув те политические тенденции, которые содержались уже в предыдущем рассказе.

Свое «Чтение» Нестор писал в те годы, когда феодальная раздробленность стала уже ощутительным фактом политической жизни Руси и никакой другой строй современниками уже не мыслился. Нестор поэтому осуждал стремление Свято-полка к единодержавию 24, по в то же время устами Бориса указывал путь к сохранению единства Руси и при феодальной раздробленности. Борис, будучи младшим сыном Владимира, нисколько не стремится занять киевский стол. Напротив, он безмерно рад и счастлив, что престол занят старшим братом, которому он заранее выражает свою беспредельную покорность. «Слышав же, яко брат ему старейший на столе седить отчи. възрадовася, рекый: сии ми будеть яко отець» 25. Он отправляется к Святополку. «Блаженый же ну темь своим идяше, радуяся, иже брат ему старей на столе отчи сел» 26.

24 Святополк «нача мыслити на праведнаго, хотяше бо оканьный всю страну погубитп и владети един» (там жо, стр. 7. Подчеркнуто мною.- И. Б.).

25 Там же, стр. 8.

26 Там же, стр. 9.

«Чтение» Нестора, как отметил еще А. А. Шахматов, создано под свежим впечатлением выступления молодых князей - Бориса Вячеславовича, Олега и Романа Святославичей, поднявших оружие против своих дядей Ярославичей - Всеволода и великого князя Изяслава. Осуждая такие выступления, Нестор вкладывает в уста Бориса целую тираду о том, что меньший брат ни при каких обстоятельствах, будучи даже несправедливо обижен, не может и не должен быть «противен» брату старейшему. Когда Борис получает предупреждение, что Святополк хочет его убить, он «не ят веры, глаголя: «Како се можеть быть истина, еже вы и глаголете ныня? Или вы не весте, яко аз мний (младший.- И. Б.) еемь, не противен еемь брату своему старейшему сущю?». Не меняет он своего убеждения и намерения даже тогда, когда узнает страшную правду о планах Святополка и бегстве Глеба. «Си слыша блаженый, глагола сице: «благословен бог! Не отъиду, ни отбежю от места сего, ни пакы супротивлюся брату своему, старейшему сущю; но яко богу годе, тако будеть. Уне ми есть еде умрети, неже во иной стране» 27. В последних словах как бы выражается укор Глебу, бежавшему от Святополка из Киева, а также Святославу Деревскому, бежавшему в Венгрию. Возможно также, что здесь содержится намек на бегство Олега Святославича от своего дяди Всеволода из Чернигова в Тмуторокань. Идея слепой и безграничной покорности старшему брату так величественна и возвышенна, что лучше умереть за нее, чем, нарушив ее, спасти свою жизнь!

Усиливая политическую тенденцию предыдущих рассказов о Борисе, Нестор несколько переставляет события. В летописном сказании дружина Владимира, возвращаясь с Борисом с похода против печенегов, предлагает ему занять Киев после получения вести о смерти старого князя, когда о намерениях Святополка еще ничего не известно. Верный идее старейшинства, Борис, естественно, отвергает предложение дружины. В «Чтении» Нестора дружина предлагает Борису свои услуги для занятия Киева уже после того, как злодейские намерения Святополка обнаружились вполне. Теперь Борис, казалось бы, имеет уже полное моральное право выступить против брата п покарать его. Нестор дает и некоторые подробности о сопровождавших Бориса воях, сообщая, что их было 8 тысяч человек и все они были вооружены. Подробности немаловажные: онп должны показать, что предложенное Борису предприятие могло рассчитывать на полный успех. И тем не менее, несмотря на то, что, выступив цротив Святополка, Борис в сущности защищал бы правое дело, несмотря, далее, на преданность большой вооруженной дружины, сулившей ему верный успех,- Борис решительно отказывается от выступления и заявляет своим воям: «Ни, братие моя, ни, отчи, не тако прогневайте господа моего брата, еда како на вы крамолу въздвигнеть; нъ уне есть мне одиному умрети, нежели толику душь» 28. Здесь, помимо всего прочего, подчеркивается еще ответственность князя за массовую гибель воев и населения, которой сопровождались бесконечные княжеские усобицы 29.

28 Там же, стр. 10.

29 Эту же мысль об ответственности князей за врученный им богом народ проводит и летописец в рассказе о преступлениях Святополка Окаянного: «Аще бо князи нравьдиви бывають в земли, то многа отдают- ся согрешенья земли; аще ли зли и лукави бывають, то болше зло наво- дить бог на землю, понеже то глава есть земли» (ПВЛ, ч. I, стр. 95).

Заканчивается «Чтение» Нестора многозначительным намеком на современные ему события. Упоминаются «не покоряющиеся старейшим и супротивлящеся им» «детскы князи», под которыми, как уже указывалось, имеются в виду изгои - Святославичи и Борис Вячеславович, выступившие против Изяслава и Всеволода Ярославичей. Борис Вячеславович погиб в бою на Иежатиной ниве, Романа Святославича на возвратном пути убили приведенные им же половцы, с которыми Всеволод Ярославич сумел договориться. Молодые князья убиты, но это не мученическая смерть, так высоко вознесшая Бориса и Глеба: «Ти не суть такой благодати сподоблени, яко же святая сия». «Святые» братья добились чести и славы покорностью. «Мы же ни мало имам покорения к старейшинам, нъ овогда прекыи глаголем им, овъгда же укаряем я, многажды же супротивимся им» 30.

30 «Памятники древней русской литературы», выи. 2, стр. 25. При всей ценности наблюдений и выводов, сделанных Н. Н. Ворониным в его исследовании о Сказании, я не могу в силу приведенных соображений о публицистической заостренности «Чтения» согласиться с высказанной и названном исследовании мыслью об абстрактности произведения Не- стора, которое Ы. Н. Воронин, вслед за С. А. Бугославским, характеризует как церковное житие, составленное «по образцу греческих агиографов», где читатель «движется среди явлений отвлеченного мира». Нельзя со- гласиться и с утверждением С. А. Бугославского (к которому прчгмыкает Н. Н. Воронин, называя его «метким»), будто Нестор «игнорирует дей- ствительность», а «исторические интересы стоят на последнем месте» (Н. Н. Вор о нин. Указ. соч„ стр. 40, 48 и 52). Странно при этом, что Н. Н. Воронин, так тщательно и любовно разобравший все сообра- жения А. А. Шахматова, касающиеся «Чтения» и Сказания, умалчивает о том, что, по мнению А. А. Шахматова, «Чтение» Нестора явилось своеобразным ответом на выступление молодых князей - Бориса Вяче- славича, Олега и Романа Святославичей. Четко выраженная в «Чтении» мысль о том, что младшие князья должны подчиняться старейшему кня- зю, Н. Н. Воронин квалифицирует как проявление «узко-феодальной ди- настической морали». Между тем в условиях начавшегося расчленения прежде единой Руси патриотически настроенные публицисты конца XI - начала XII в. видели в таком подчинении одно из средств установления внутреннего мира.

31 По меткому наблюдению Н. Н. Воронина, в Сказании проводится «мысль о международной, мировой значимости культа Бориса и Глеба. Они превосходят сол у некого святого Димитрия - он защищал только своп город, Солунь, его интересы были феодально узки. Борис и Глеб пекутся не об одном или двух городах..., но о всей земле Русской» (Н. Н. Ворони н. Указ. соч., стр. 52).

32 «Путешествие новгородского архиепископа Антония в Царьград в конце XII в.». СПб., 1872, стр. 79 и 150; II. Серебря иск и й. Древне- русские княжеские жития. М., 1915, стр. 20; Николай Никольский. Материалы для повременного списка русских писателей и их сочинений (X-XII вв.). СПб., 1906, стр. 276; В. Н. Бенешевич. Армянский про- лог о свв. Борисе и Глебе. ИОРЯС, т. XIV, кн. 1. СПб., 1909, стр. 201-236.

Культ Бориса и Глеба, установленный еще в княжение Ярослава, пользовался на Руси большой популярностью и занесен был даже в другие страны31. Так, архиепископ новгородский Антоний видел в 1200 г. «велику икону» Бориса и Глеба в константинопольской Софии и церковь Бориса и Глеба в городе Испигасе. В Созавском монастыре в Чехии существовал особый придел Бориса и Глеба. В югославянском прологе под 24 июля имеются две редакции житий Бориса и Глеба; кроме того, в виде краткого жития помещена о них заметка и под 2 мая, в день перенесения мощей. Сохранился и армянский пролог о «Романосе и Давите» (Роман и Давид - христианские имена Бориса и Глеба), «иже в Русех скопчашася от беззаконного брата их» 32.

Популярность культа Бориса и Глеба, перешедшая даже за пределы страны, объясняется вовсе не тем, что это были первые русские «святые». Эта популярность вызывалась тем ореолом величия, которым в глазах русских людей был окружен их патриотический подвиг. Среди кровавых княжеских неурядиц, опустошавших некогда цветущие земли, люди с умилением вспоминали о том, что когда-то якобы существовали князья, бескорыстно преданные своему главе, бесконечно далекие даже от мысли о какой-либо усобице, с радостью жертвовавшие жизнью, лишь бы отвратить кровопролитие, удерживавшие свою дружину от заманчивых искушений о захвате власти, преисполненные чувства ответственности за спокойное существование народа. И глядя на какого-нибудь драчливого современника, люди; воспитанные на книжной традиции, вероятно, с тоской думали: о, если бы этот хоть чем-нибудь напоминал Бориса и Глеба!.. Сказания о бескорыстных и миролюбивых князьях, естественно, находили почитателей и в таких странах, как Чехия, Сербия и Армения, население которых также страдало от княжеских неурядиц.

33 ПВЛ, ч. I, стр. 54.

34 Там же, стр. 96. Этот же мотив выдвигает и Сказание об убийстве Бориса и Глеба: «Ярослав, не тьрпя сего зълааго убийства, движемся на братоубийца оного, оканьнааго Святоплъка...» («Памятники древией рус- ской литературы», вып. 2, стр. 44).

С точки зрения идеальных понятий о покорности и послушании старейшему князю, воплощенных в «подвиге» Бориса, борьба Владимира Святославича против старшего его брата Ярополгга и Ярослава - против Святополка Окаянного представляется в неприглядном свете. Как ни велика была вина Ярополка, первым поднявшего рать на Олега Древлянского, и Святополка, убившего трех безвинных своих братьев, судить его, по понятиям книжников, авторов сказаний о Борисе и Глебе, должны были не младшие князья... Но слишком живо было в памяти правление Владимира и Ярослава, когда Русь не терзалась усобицами, чтобы осудить их за действия, в результате которых установился порядок на земле. Поэтому, всячески осуждая Блуда, изменившего своему господину, летописец в то же время не только не обвиняет Владимира, но выставляет его в роли обороняющегося. «Не яз бо почал братью бити,- велел он будто бы передать Блуду,- но он. Аз же того убоявъся, при дох на нь» 33. А Ярослав выставляется орудием и мстителем за попранное право. «Не я почах,- говорит он,- избивати братью, но он; да будет отместышк бог крове братья моея, зане без вины пролья кровь Борисову и Глебову праведную... Суди ми, господи, по правде, да скончается злоба грешнаго» 34.

Добившись власти, Ярослав менее зверскими средствами в сущности продолжает политику Святополка Окаянного, сводившуюся к сосредоточению всей власти в одних руках: с братом Мстиславом Ярослав решает спор оружием, а другого брата - Судислава - по явной клевете (им же, может быть, и инспирированной) он засадил в «поруб». И все же, хотя после смерти Мстислава Черниговского Ярославу и удалось стать «самовластием» Русской земли, мы наблюдаем в его время уже известный закат былого политического единства государства. В годы правления Ярослава еще более усилился сепаратизм отдельных областей. Полоцком владели потомки Яросла-вова брата Изяслава Владимировича, и Полоцкой областью Ярослав не распоряжался. Богатый Новгород, уже при Владимире Святославиче тяготившийся своей зависимостью от Киева, при Ярославе еще более расцвел в хозяйственном отношении, и тем самым накапливались предпосылки для будущего его отделения. Чернигов уже совсем было обособился от Киева при Мстиславе, который, между прочим, предпринял здесь постройку патронального храма - собора Спаса, где и был похоронен. Рвавшаяся к обособлению правящая знать областей нуждалась в самостоятельных княжеских династиях, которые были бы прочно связаны с данной землей и могли бы защищать ее местные интересы от притязаний Киева. Так идея «старейшинства» дополнилась идеей об «отчине», т. е. о полусамостоятельных областях, принадлежащих представителям определенных княжеских линий, которых великий князь киевский не может по своему произволу ни сменить, ни переместить, ни ущемить в каком-либо другом отношении.

Сочетание идеи старейшинства с правами «отчины» нашло свое воплощение во включенном в Повесть временных лет знаменитом памятнике XI в., известном в литературе под названием «ряда Ярослава». Когда Ярослав умирал, рассказывает летопись, он будто призвал к себе сыновей и «урядил» их. «Имейте в собе любовь,- наказывал Ярослав своим сыновьям,- понеже вы есте братья единого отца и матере. Да аще будете в любви межю собою, бог будеть в вас и покорить вы противный под вы, и будете мирно живуще. Аще ли будете ненавидно живуще, в распрях и которающеся, то погьтбнете сами и погубите землю отець своих и дед своих, юже налезо-ша трудомь своимь великым; но пребывайте мирно послуша-юще брат брата». Стольный город Киев Ярослав поручил старшему сыну Изяславу и повелел другим сыновьям: «Сего послушайте, якоже послушаете мепе, да той вы будет в мене место».

Таким образом, в «ряде Ярослава» подчеркивается идея старейшинства: младшие братья должны беспрекословно повиноваться старшему, держащему киевский стол, и слушаться его, как отца.

На старшего брата также налагаются известные обязательства. Если кто-нибудь захочет обидеть свою братью, наказывает Изяславу Ярослав, то он обязан помочь ему против обидчика. В этом еще пет ограничения идеи старейшинства, ибо примерный отец, естественно, должен прийти на помощь сыну, терпящему несправедливые обиды. Но в то же время Ярослав значительно ограничивает права старшего сына, роздав другим сыновьям волости и «заповедав им не преступити предела братия, ни сгонити» 35. Владимир сам рассаживал по волостям многочисленных своих сыновей, рассматривая их как наместников, перемещая с одного конца государства в другой. Так же поступал и Ярослав. Но после его смерти должны были наступить другие порядки: князь киевский, которого все другие князья должны были почитать, как отца родного, отныне не имел права распоряжаться волостями: они делались уже постоянными владениями определенной княжеской линии, становились «отчиной», над которой не властен даже старейший князь, номинальный глава государства. В приписываемом Ярославу ряде сказывается уже ставшая явной во второй половине XI в. феодальная раздробленность Руси, вызванная углублением феодальных отношений и укреплением отдельных областей.

К этому времени начинают сказываться и все отрицатель-ные явленггя феодальной раздробленности. Младшие Яросла-вичи - Святослав и Всеволод в 1073 г. согнали с киевского стола Изяслава Ярославича. В борьбе с братьями Изяслав опирался на внешние силы - поляков, немцев, на папу римского. Разъедаемая усобицами, Русь уже не в состоянии оказать сосредоточенный отпор степным кочевникам и делается легкой добычей половцев. В этих условиях передовые люди страны мучительно ищут выхода из создавшегося тяжелого положения.

36 ПВЛ, ч. I, -стр. 108.

Как и в оценке социальных отпошений, русские книжники, и в частности летописцы, исходят из реальных возможностей. Они не выдумывают никаких несбыточных схем. Они понимают, что к временам Владимира и Ярослава, когда князь киевский мог распоряжаться всеми ресурсами земли, уже нет возврата. Чтобы противостоять кочевникам и прекратить постоянную внутреннюю войну, надо было прежде всего урегулировать межкняжеские отношения. Именно в этих целях и была выдвинута теория «отчины», которая должна была удержать строптивых и драчливых князей от незаконного вторжения в чужие пределы. Таким образом, представление об «отчине», как об области, имеющей своего законного владетеля и защищенной «отчинным правом» от покушений со стороны других князей, возникло в качестве идеологической теория на основе определенных социально-экономических и политических отношений36.

Совсем иначе рассматривают этот вопрос буржуазные историки, обычно толкующие дело таким образом, будто сперва Ярослав придумал идею старшинства и идею отчины, а уже потом по его «ряду» стали строиться межкняжеские отношения.

С. М. Соловьев при определении господствовавших в Киевской Руси межкняжеских отношений исходил из своей теории родового быта. По его мнению, господствовавший якобы на Руси «родовой быт» оказал влияние и на взаимные отношения в среде княжеской династии Рюриковичей, так что, «когда семья княжеская, семья Рюриковичей, стала многочисленна, то между членами ее начали господствовать родовые отношения...». Единство княжеского рода, по С. М. Соловьеву, сохранялось при помощи так называемого «лествичного восхождения», в силу которого после сметри великого князя каждый из остальных членов княжеского рода делает очередной шаг, поднимаясь на одну ступень по лестнице, ведущей к вершине власти, к киевскому золотому столу. «Такие отношения в роде правителей, - пишет С. М. Соловьев, - такой порядок преемства, такие переходы князей могущественно действуют на весь общественный быт древней Руси, на определение отношений правительственного начала к дружине и к остальному народонаселению, одним словом,- находятся на первом плане, характеризуют время». Перемены наступают только во второй половине XII в., когда на сцену выступает северная Русь.

36 Недаром А. А. Шахматов, а до него некоторые другие исследователи отмечали связь летописной статьи о смерти Ярослава с событиями 1073 г., когда Святослав и Всеволод, преступив «отню заповедь», изгнали Изяслава из Киева. Выступая под 1073 г. с решительными обвинениями против младших Ярославичей, особенно Святослава, летописец при этом дважды указывает на нарушение завета Ярослава. В связи с этим А. А. Шахматов пришел к выводу, что статьи о смерти Ярослава и о событиях 1073 г. составлены одним лицом: под 1054 г. автор подробно сообщает о том, как Ярослав заповедал своим сыновьям «не преступати предела братня, ни сгонити», а под 1073 г. он выступает обличителем младших князей, польстившихся на чужой предел (А. А. Шахматов. Разыскания..., стр. 403-404, 451).

Определить после смерти великого князя старшего в роде было совсем нетрудно. «Основанием старшинства было старшинство физическое, причем дядя имел преимущество перед племянниками, старший брат - перед младшими, тесть - перед зятем, муж старшей сестры - перед младшими шурьями, старший шурин - перед младшими зятьями». Из порядка лествичного восхождения исключался ТОЛЬКО "КНЯЗЬ-ИЗГОЙ (отец которого умер при жизни деда). Изгою отводилась определенная волость, которой он и его потомки раз навсегда «ограничивались. Именно этим случайным обстоятельством М. С. Соловьев объясняет обособление Полоцкой земли, Га-лзщкой, Рязанской, позднее - Туровской земли. Если исключить немногочисленных князей-изгоев, то понятие о единстве и нераздельности княжеского рода поддерживалось среди остальных князей тем, что каждый член рода «мог получить старшинство, не оставшееся исключительным ни в одной линии».

Каковы были, по С. М. Соловьеву, обязанности князей друг к другу и их реальные взаимоотношения? «Старший князь,- пишет он,- как отец, имел обязанность блюсти выгоды целого рода, думать и гадать о Русской земле, о своей чести и о чести всех родичей, имел право судить и наказывать младших, раздавать волости, выдавал сирот-дочерей княжеских замуж. Младшие князья обязаны были оказывать старшим членам уважение и покорность, имея его себе отцом в правду и ходить в его послушаньи, являясь к нему по первому зову, выступая в поход, когда велит». Другими словами, все эти определения прав и обязанностей точно такого же рода, как и те, какие мы видели в завещании Ярослава. Однако родственное чувство не может удержаться мея^ду далекими родственниками, «и как скоро это условие (родственная любовь.- //. Б.) исчезло, то вместе рушилась всякая связь, всякая подчиненность, потому что никаких других отношений, кроме родовых, не было; младшие слушались старшего до тех нор, пока им казалось, что он поступает с ними как отец; если же замечали противное, то вооружались» 37.

37 С. М. Соловье в. История России с древнейших времен, изд. «Общественная польза», кн. I, стб. 2-3, 279"-280, 282, 284 (Подчеркнуто мною,- И. Б.)

Построение С. М. Соловьева, совершенно игнорирующее конкретные общественно-экономические отношения, искусственно и надуманно, а нарисованная им картина никогда не имела места в Киевской Руси. Занятие княжеских столов происходило вовсе не по выдуманным С. М. Соловьевым правилам, о которых сами князья не имели никакого представления, а в зависимости от реальных возможностей и ресурсов каждого князя и от того, насколько крепко он был связан с данной волостью и в первую очередь с ее землевладением. Основная ошибка С. М. Соловьева заключается в том, что такой важный и сложный процесс, как феодальное расчленение страны, он сводит исключительно к притуплению родственных чувств в княжеском «роде». Между тем этот процесс, имевший глубокие социально-экономические и политические корни, был вызван вовсе не характером княжеских взаимоотношений, а, напротив, княжеские взаимоотношения строились в зависимости от того, как глубоко зашел этот процесс. Разумеется, и обособление отдельных областей совершенно нелепо объяснять несчастными случаями в княжеской семье (преждевременная смерть князя - отца «изгоя» при жизни деда изгоя).

Подобно С. М. Соловьеву, и В. О. Ключевский считает, что порядок занятия княжеских столов в Киевской Руси имел решающее значение для всей жизни тогдашнего общества. Если С. М. Соловьев полагал, что изображенный им порядок перехода князей из волости в волость якобы «могущественно действует на весь общественный быт древней Руси», что отношения между князьями «находятся на первом плане, характеризуют время», то и В. И. Ключевский считает, что действовавший в XI в. порядок княжеского владения Русской землей является основой ее политического строя38.

В. О. Ключевский принимает в общем построение С. М. Соловьева, хотя вносит в него поправки, различая «схему или норму порядка и его практическое развитие». «Норма порядка», по В. О. Ключевскому, якобы наблюдалась в практике первых поколений Ярославичей, «а потом она остается только в понятиях князей, вытесняемая из практики изменяющимися обстоятельствами». Установившийся порядок лишь изредка нарушался доблестью князя, смотревшего на завоеванный им город, как на военную добычу, а также вмешательством городов. Как и С. М. Соловьев, В. И. Ключевский также объясняет обособление отдельных областей тем, что они случайно достались князьям-изгоям, «генеалогическим недорослям».

Полностью принимая «теорию лествичного восхождения» С. М. Соловьева, В. О. Ключевский несколько уточняет ее соображениями о существовании двух лествиц - «лествицы лиц и лествицы областей», строго соответствовавших одна другой. «Все наличные князья,- пишет В. О. Ключевский,- по степени старшинства составляли одну генеалогическую лест-вицу. Точно так же вся Русская земля представляла лествицу областей по степени их назначения и доходности. Порядок княжеского владения основывался на точном соответствии ступеней обеих этих лествиц, генеалогической и территориальной, лествицы лиц и лествицы областей».

38 См. В. О. Ключевский. Соч., т. I. Курс русской истории, ч. I-М.5 1956, стр. 169.

«Теорию лествичного восхождения» В. О. Ключевский связал со своим собственным представлением о древнерусском князе, как о какой-то перелетной птице, парившей по всем

областям Руси и не имевшей нигде своего прочного гнезда. Корни системы безраздельного владения князей Русской землей В. О. Ключевский, вопреки твердо установленным историческим фактам, усматривает в том, что якобы и в XI в. «понятия о князе, как территориальном владельце, хозяине какой-либо части Русской земли, имеющем постоянные связи с владеемой территорией, еще не заметно. Ярославичи в значительной мере оставались еще тем же, чем были их предки IX в., - речными викингами, которых шедшие из степи опасности едва заставили пересесть с лодки на коня». Да и самую теорию лествичного восхождения князья придумали для своих практических удобств. Однако придуманный ими порядок был нарушен в силу того, что княжеский род разросся, родственные отношения запутались; иные племянники оказались годами старше своих дядей, это порождало недоразумения, распри и споры - кто из них «старше». Именно эти затруднения породили понятие об отчине: «Когда сыновьям становилось трудно высчитывать свое взаимное генеалогическое отношение по отцам они старались разместиться по волостям, в которых сидели отцы» 39.

Теория лествичното восхождения с поправками В. О. Ключевского вызывает еще больше возражений, чему С. М.Соловьева. Во-первых, В. О. Ключевский утверждает, что этот порядок твердо держался в первом поколении Ярославичей. Между тем он был нарушен через 19 лет после смерти Ярослава и воображаемого его «ряда», а именно в 1073 г., когда Святослав при помощи Всеволода прогнал старшего брата Изяслава. После смерти Святослава Всеволод уступил великое княжение старшему брату Изяславу не потому, что тот был старший (это обстоятельство не помешало Всеволоду помочь Святославу изгнать Изяслава), а потому, что он не был уверен в благоприятном исходе вооруженной борьбы и предпочел мирно договориться со старшим братом, получив от него львиную часть наследства Святослава с городом Черниговом и совершенно обездолив своих племянников Святославичей (не «изгоев» в понимании С. М. Соловьева и В. О. Ключевского), которые не только не продвинулись вперед по генеалогической лестнице (как этого требует «теория лествичного восхождения»), но и вообще потеряли почти все свои владения.

39 Там же, стр. 170, 174, 176, 178, 183.

Когда умер последний Ярославич, великий князь Всеволод, то «старший в роде» Святополк занял киевский стол не по праву старшинства, а совершенно случайно, как лицо нейтральное, которое могло уравновесить наблюдавшуюся в то время острую борьбу между Владимиром Мономахом и Олегом

Святославичем. После сме(рти Святополка великокняжеский стол, как известно, занял Владимир Мономах. Между тем, если бы, как утверждает В. О. Ключевский, при первых поколениях Ярославичей действовала придуманная им и С. М. Соловьевым «система», то киевский стол должен был занять не Владимир Мономах, а старший в роде Давид Святославич.

Очень наивно звучит утверждение В. О. Ключевского, что понятие об отчине возникло вследствие затруднительности вычисления генеалогических взаимоотношений князей. Конечно, дело здесь не в генеалогических подсчетах, а в указанных уже выше гораздо болеее глубоких причинах.

Неправильно, далее, утверждение В. О. Ключевского, будто в XI в. русские князья совершенно не были связаны с какой-либо определенной территорией. Уже в середине XI в. княжеское землевладение приняло столь широкие размеры, что явилась потребность в законодательном порядке оградить интересы этого землевладения. Как известно, это нашло воплощение в «Правде Ярославичей». Даже занимая Киев, отдельные князья продолжали опираться на свои земли-отчины.

Характерно в этом отношении, что Святослав Ярославич, умерший в 1076 г. великим князем киевским, был похоронен не в киевской Софии, а в храме Спаса в Чернигове.

Чувствуя, вероятно, всю шаткость своего построения, В. О. Ключевский вынужден признать, что придуманный им порядок «действовал всегда и никогда - всегда отчасти и никогда вполне»40. Но признать, что «система», якобы лежавшая в основе всей политической жизни страны, действовала лишь при первых поколениях Ярославичей и притом только «отчасти»,- это значит дискредитировать самую систему, на построение которой потрачено так много остроумия.

40 См. В. О. Ключевский. Указ. соч., стр. 188.

41 В. Сергеевич. Древности русского права, т. II, изд. 3. СПб., 1908, стр. 365.

Теория Соловьева - Ключевского встретила критическое отношение уже в буржуазной историографии, в частности, со стороны В. И. Сергеевича. Обрисовав отношения между Ярославом Мудрым и его братом Судиславом, который был заключен Ярославом в тюрьму, В. И. Сергеевич остроумно замечает, что Судислав по теории лестничного восхождения имел несомненное право на старейшинство после Ярослава; стало быть, Ярослав его устранил не потому, что он не имел права на Киев, а «потому, что наши древние князья и не подозревали о существовании теории родового распределения столов» 41. Но пра вильно отвергая фетиш в виде предложенной Соловьевым- Ключевским системы «лествичного восхождения», якобы существовавшей в Киевской Руси п разработанной там во всех деталях, В. И. Сергеевич со своей стороны выдвигает другой фетиш в виде «договорного начала», которое будто бы лежало в основе всей политической яшзни Руси с древнейших времен и до 30-х годов XVI в.

В своей теории «договорного начала» В. И. Сергеевич исходил из положения, будто отдельные области Руси искони были совершенно самостоятельными государствами, во главе которых стояли суверенные государи. Рассматривая князей как правителей независимых друг от друга волостей, В. И. Сергеевич считает, что отношения между ними улаживались только двояким способом: либо ратью, либо мирным договором, причем такие отношения наблюдаются уже во второй половине X в. «Совершенно то же наблюдаем и во всем последующее время до полного исчезновения удельных князей» 42.

Конец договорному праву, которое «представляет величайшую помеху для образования единого государства с единым государем во главе» 43, положили, по мнению В. И. Сергеевича, московские бояре во время Ивана Грозного, когда они привели к крестному целованию братьев умершего великого князя Василия Ивановича, а сами отказались целовать им крест именем малолетнего государя44. То обстоятельство, что «договорное право», беспрерывно действовавшее на протяжении шести столетий, внезапно было прервано московскими боярами, объясняется, по Сергеевичу, тем, что «потомство основателя московской линии, князя Даниила, было менее плодовито, чем потомство Владимира Моиомаха. Благодаря этому в Москве в каждый данный момент было менее претендеитов-отчичей на московский стол, чем в Киеве на киевский» 45.

42 Там же, стр. 150-152.

43 Там же, стр. 221.

44 Там же, стр. 256.

45 Там же, стр. 275.

Построение В. И. Сергеевича не более приемлемо, чем схема Соловьева-Ключевского. Прежде всего Сергеевич исходит из ложной предпосылки об исконной суверенности древнерусских княжеств, хотя известно, что даже при феодальном строе отдельные княжества не были настоящими, полностью суверенными государствами. До этого, т. е. до раздробления Руси на самостоятельные полугосударства, отдельные области, входившие в состав Киевской Руси, тем более не были настоящими государствами. Характер договоров, заключавшихся между русскими князьями в X]--XII вв., совершенно не походит на характер договоров, заключавшихся в последующие века. Конечно, и в тех и в других часто говорится об одних и тех же вопросах - о границах, неприкосновенности владений и т. д. Однако тематика и формулировки договоров еще не определяют ни их внутреннего содержания, ни тем более характера власти договаривающихся сторон.

Восстанавливая характерные, как ему кажется, стороны межкняжеских договоров на протяжении долгого периода, с X по XVI в., В. И. Сергеевич совершенно не считается с социально-экономической и политической обстановкой, порождавшей данные договоры, и с теми поправками, которые эта обстановка вносила не только в содержание, но подчас даже в формуляр договоров. В представлении В. И. Сергеевича не реальная жизнь, не материальные условия общества выработали определенные юридические нормы и формулы, а, напротив, юридические формулы тяготеют над жизнью, определяя: ее течение и развитие.

Совершенно необоснованно и наивно звучат те соображения В. И. Сергеевича, которыми он объясняет прекращение практики «договорного начала» в Москве. Объяснить создание самодержавного строя одними только «благоприятными случайностями» или биологическими причинами, вроде недостаточной плодовитости потомков князя Даниила Александровича. Московского,- это значит расписаться в полной методологической беспомощности.

В своем обзоре выдвинутых буржуазной историографией теорий по интересующему нас предмету остановимся еще на схеме А. Е. Преснякова, разработанной им в диссертации «Княжое право в древней Руси». Суть его построения заключается в том, что князья древней Руси владели страной по нормам обычного семейного права46 Пока княжеская семья не разделилась, остается цельным и государство; последнее распадается как только происходит семейный раздел: «Нераздельное владение - при нераздельности семьи; после раздела полная отдельность, самостоятельность владения с распадом семейного союза на ряд отдельных, независимых семей, общей дедины - на ряд самостоятельных отчин» 47.

46 А. Пресняков. Княжое право в древней Руси. СПб., 1*909,. стр. 154.

47 Там же, стр. 61.

Нормы семейного быта и привели к распаду всех государств «славяно-германского мира», в том числе и Киевской Руси. Во всех таких государствах, указывает А. Е. Пресняков, мы «видим, как понятие наследства, обычно-правовое понятие семейного быта, примененное к княжескому владению, ведет к распаду молодой государственности, еще не успевшей создать новые нормы и отношения, свободные от узких рамок частного семейного быта. Всюду потребность сохранить раз созданное единство ведет к борьбе против того, что сознавалось, как право-к семейным злодеяниям, уничтожению соперников-братьев и прочей родни. Рядом кровавых опытов доходят исторически-молодые династии на заре славянского средневековья до попыток выработать какие-нибудь компромиссы для примирения непримиримых начал: государственного и семейно-династиче-окого». Такой компромисс А. Е. Пресняков усматривает в «ряде Ярослава». Тут и семейный раздел, и «стремление избежать естественного последствия раздела: распада семейного союза»48.

Рассматривая достояние князей-рюриковпчей как какое-то «семейное владение», А. Е. Пресняков не может даже уловить, в чем собственно заключаются их государственные функции. Подводя итоги своему исследованию, А. Е. Пресняков приходит к выводу, что в основе владельческих отношений князей династии Рюриковичей к землям и волостям «лежало отношение семейного владения». Чем же владели князья «Рюрикова рода»,- спрашивает А. Е. Пресняков, и отвечает: «Не территорией. До конца рассмотренного периода князья не считаются владельцами всей земли: ее окняжение было делом дальнейшего исторического развития. И не верховной властью. Князья XI-XII столетий не были государями - ни сами по себе, ни, тем более, как члены владельческого рода. Ни о единоличной, ни о коллективной государственной верховной власти древнерусских князей говорить не приходится, если не злоупотреблять словами. Князья-рюриковичи владеют волостями. Волости эти слагаются в системы по отдельным землям, вокруг главных городов, а в общей сумме земли-волости составляют древнюю киевскую Русь, русскую землю, в широком смысле слова... Это единство выражается в таких совокупных взаимоотношениях, которые не находят выражения в терминах государственного права. Не можем подвести древнюю Русь ни под понятие единого государства, ни под понятие федерации, ни под понятие суммы суверенных государств-волостей...» 49.

48 Там же, стр. 33-34.

49 Там же, стр. 153-154.

Построение А. Е. Преснякова - не менее идеалистическое, чем уже рассмотренные схемы С. М. Соловьева, В. О. Ключевского и В. И. Сергеевича. Не «семейный раздел» и не «понятие наследства» определяют расчленение молодых государств «славяно-германского мира», как считает А. Е. Пресняков, а рост и углубление феодальных отношений. Не распоряжения царствующего князя, сделанные им при жизни или в предсмертном «ряде», определяют дальнейшие политические отношения страны, а, напротив, складывающиеся под влиянием материальных условий жизни общества политические отношения вызывают появление различных легенд и сказаний о предсмертных «рядах», создаваемых определенными политическими группами в определенных политических целях. Просто удивительно, что такой тонкий источниковед, (как А. Е. Пресняков, слепо верит в существование «ряда Ярослава» именно в том виде, в каком он помещен в летописи, и придает ему магическое значение в дальнейших судьбах страны.

Вместив князей Киевской Руси в узкие рамки семейных отношений, А. Е. Пресняков не признает за ними ни владельческой территории, ни верховной власти. В его изображении князья древней Руси - это какие-то загадочные существа, неизвестно чем занимающиеся и неизвестно для чего существующие. В этом отношении А. Е. Пресняков пошел еще дальше В. О. Ключевского, который признавал за князем хоть функции «военного сторожа» Русской земли.

Точно так же и Киевская Русь, в представлении А. Е. Преснякова, это в лучшем случае только географическое понятие, которое нельзя подвести ни под один термин, имеющий какое-нибудь отношение те государственному праву. А между тем и князь киевский, и отдельные князья, стоявшие во главе полугосударств, на которые расчленилась Киевская Русь, владели средствами государственного насилия - вооруженной силой, «порубами», княжеской администрацией, издавали законы, взимали налоги и т. д., обеспечивая всеми этими средствам]I власть господствующего класса над эксплуатируемыми массами; одновременно они возглавляли вооруженные силы государства и опирались на них при проведении своей внешней политики. Отрицая Киевскую Русь в качестве государства, А. Е. Пресняков приходит в противоречие с самим собой, ибо в другом месте своей диссертации он все же читает Киевскую Русь молодым государством «славяно-германского мира».

В общем построение А. Е. Преснякова представляет собой разновидность схемы «лествичного восхождения», основанной па теории родового быта (хотя А. Е. Пресняков вносит в эту схему поправки и местами критикует ее). Только у С. М. Соловьева Русская земля находится в родовом владении князей династии Рюриковичей, а у А. Е. Преснякова - в семейном; у С. М. Соловьева земля начинает дробиться спустя известное время после раздела, когда родовые счеты запутываются, а у А. Е. Преснякова дробление наступает тотчас же после «семейного раздела».

В основе всех разобранных теорий, ка;к бы они между собой ни различались, лежит идеалистическая методология, в силу которой жизнь государств и народов управляется незыблемыми юридическими отношениями и формулами. На самом деле, как мы уже указывали, расчленение Древнерусского государства происходило вследствие глубоких изменений, происшедших в материальной жизни общества. Для людей того времени было ясно, к каким печальным последствиям ведет политическим распад государства. Борясь против этих последствий, они выдвигали различные идеи, которые, по их мысли, должны были восстановить единство страны. Так возникла идея старейшинства, воплощенная в преданиях и литературных памятниках о популярных князьях Борисе и Глебе. Но в условиях быстрого прогресса феодальной раздробленности идея старейшинства в чистом ее виде оказалась весьма нереальной и она вскоре была дополнена идеей отчины, согласно которой князья, чтобы избежать между собой излишних распрей и споров за волости, должны сидеть в унаследованных от отцов (владениях и в то я^е время признавать и уважать права старшего киевского князя.

Идея отчины получила признание на первом межкняжеском съезде, состоявшемся в 1097 г. в Любече. На съезд прибыли киевский князь Святополк Изяславич, Владимир Мономах, Давид и Олег Святославичи, князь владимиро-волынский Давид Игоревич - все двоюродные братья п двоюродный их племянник князь теребовльский Василько Ростиславич. Созванный «на устроенье мира», съезд проходит под знаком объединения всех сил страны для борьбы с половцами. «Почто губим Русьскую землю,- говорили по летописному свидетельству князья,- сами на ся котору деюще? А половци землю нашю песуть розно, и ради суть, оже межю нами рати. Да ноне отселе имемся в едино сердце и блюдем Рускые земли» 50. Для общего соглашения была найдена формула, которая доляша была как-будто всех удовлетворить. Эта формула гласила: «Каждо да деряшть отчину свою» 51. По этой формуле, Святополк должен был получить все волости, принадлежавшие Изяславу Ярославичу, Владимир - волости Всеволода Яросла-вича, Давид, Олег и брат их Ярослав - наследство Святослава Ярославича. Кроме того, за некоторыми князьями были закреплены города, розданные им Всеволодом в бытность его великим князем. Давид Игоревич получил Владимир-Волынский, Воло-дарь Ростиславич - Перемышль, а Василько Ростиславич - Теребовль. На достигнутом соглашении участники съезда целовали крест и условились сообща всем действовать в отношении князя, который вздумал бы выступить против другого («аще кто отселе на кого будеть, то на того будем вси»52). Так в государственной практике восторжествовал принцип, выдвинутый русской общественной мыслью еще в 70-х годах XI в.

50 ПВЛ, ч. I, стр. 170. Г)1 Там же.

52 Там же, стр. 170-171.

Принцип отчины, который, с одной стороны, сдерживал княжеские междоусобицы, а с другой - ограничивал в известном смысле права старейшего (киевского) князя, был выдвинут русской публицистикой в качестве компромисса. В последнем, как это часто бывает, было заложено внутреннее противоречие, ибо именно при обособленности отчин нельзя было т. думать об объединении всех сил страны против степных кочевников. Характерно, что и самый принцип, провозглашенный па съезде, не был выдержан до конца, ибо богатый Новгород, давнишняя отчина Изяслава, был передан не Святополку Изяславичу, а Владимиру Мономаху. Но всего хуже было то, что торжественно провозглашенный принцип был тотчас же после съезда нарушен. Присутствовавший на съезде Давид Игоревич с согласия киевского князя Святополка Изяславича и на его территории зверски ослепил другого участника съезда Василька Ростиславича, князя Теребовльского. Рассказ об ослеплении Василька, написанный с потрясающим драматизмом священником Василием и включенный в Повесть временных лет, сильно изменен Сильвестром, ибо автор первой редакции Повести временных лет скорее выгораживал Святополка и, вероятно, подтверждал наличие совместных замыслов Василька и Владимира Мономаха против Святополка. В таком измененном виде рассказ представляет много неясного. С одной стороны, возмущенный коварным ослеплением Василька, Владимир Мономах, действуя совместно с Давидом и Олегом Святославичами, заставляет Святополка выступить против Давида Игоревича и восстановить положение. С другой стороны, на втором княжеском съезде в 1100 г. в Витичеве Мономах соглашается на передачу принадлежавшего Давиду Игоревичу Владимира-Волынского провинившемуся Святополку и на отнятие Теребо"вля у пострадавшего Василька. Вынужденный под давлением Владимира Мономаха выступить против Давида Игоревича, Святополк Изяславич не только захватывает в свою пользу волость последнего - Владимир-Волынский, но стремится также владеть волостями Ростиславичей - Василька и его брата Володаря, и все это не встречает никакого отпора со стороны пользующегося симпатиями летописца Владимира Мономаха.

Из летописного описания событий, последовавших за ослеплением Василька, видно, как глубоко волновал русскую общественно-политическую мысль вопрос о единстве государства и как любой князь, подчас рвавший Русскую землю на куски, прикрывал свои действия разговорами о ее благе. Когда Владимир Мономах узнал об ослеплении Василька, то потребовал от Давида и Олега Святославичей выступить совместно с ним против Святополка Изяславича и Давида Игоревича. «Аще сего не правим,- заявил Владимир Мономах,- то болшее зло встанеть в нас и начнеть брат брата заклати, и погыбнеть земля Руская, и врази напги, половци, пришедше возмуть земьлю

Русьскую» 53. Но предпринятая Владимиром Мономахом карательная экспедиция имела свою оборотную сторону: независимо от своих целей и причин, она все-таки усиливала рознь между русскими князьями и ослабляла Русскую землю. Этот мотив и выдвинули митрополит Николай и мачеха Владимира Мономаха, посланные киевлянами, чтобы отговорить Владимира от военных действий. «Молимся, княже, тобе и братома твоима, не мозете погубити Русьскые земли. Аще бо възмете рать межю собою, поганий имуть радоватися и возмутъ землю нашю, иже беша стяжали отци ваши и деди ваши трудом великим и храбрьствомь, побаряюща по Русьскей земли, ины земли приискываху, а вы хочете погубити землю Русьскую» 54. Владимир Мономах склонился на увещания митрополита и своей мачехи, и мир был заключен на условии, что сам Овятополк выступит против Давида Игоревича. Усобица, таким образом, вовсе не была ликвидирована, а только локализована.

53 ПВЛ, ч. I, стр. 174.

54 Там же, стр. 174-175. Приведенные места очеяь напоминают со- ответствующее место из Предисловия к Начальному своду. Отметим да- лее, что, описывая события, происшедшие за несколько лет до этого, в 1093 г., когда между Владимиром Мономахом и Святополком Изясла- вичем, выступившими против половцев, возникли «распри и которы», летописец устами «смысленных» людей также выражает ту мысль, что перед лицом внешней опасности следует отложить до более благоприят- ного времени свои взаимные расчеты. «Почто вы распря имата межи собою? - спрашивали «смысленные» мужи Владимира и Святополка.- А. поганий губять землю Русьскую. Последи ся уладита, а яоне поидита противу поганым» (там же, стр. 143).

55 Там же, стр. 115,

Уже и раньше летописец при случае подчеркивал необходимость соблюдения князьями принятых на себя обязательств. Когда в результате народного восстания 1068 г. великий князь Изяслав Ярославич вынужден был бежать из Киева и на престол сел освобожденный народом из «поруба» князь полоцкий Всеслав, летописец считал это событие знаменательным в том отношении, что оно случилось в день воздвижения креста. Поскольку, рассуждает летописец, Изяслав нарушил крестное целование, арестовав Всеслава, которому клятвенно была обещана безопасность, «бог же показа силу крестную на показанье земли Русьстей», наведя сперва половцев, а потом освободив Всеслава в день воздвижения55. В конце века, в связи с ослеплением Василька и нарушением соглашения, достигнутого на Любечском съезде, русская публицистика начинает больше уделять внимания теме о необходимости соблюдения принятых на себя обязательств. В рассказе об ослеплении Василька с особой выразительностью подчеркиваются те места, где говорится о нарушении принятых обязательств. Один из «детских» Василька предупреждает его, чтобы он но ходил к Святополку, потому что тот хочет его- схватить. Но Василько и слышать не хочет, не допуская мысли, что люди так легковерно могут преступить крестное целование: «Како мя хотять яти? Оногды целовали кресть, рекуще: аще кто на кого будеть, то на того будетъ крест и мы в си» 56.

Эта доверчивость Василька; его глубокое убеждение в том, что князья не могут нарушать принятые па себя обязательства, представляют очень искусный литературный прием, который должен продемонстрировать перед читателем всю низость и тяжесть совершенного преступления. В дальнейшем повествовании описывается, как ослепленный Василько, вынужденный вступить в бой с Святополком Изяславичем, воодушевляет своих воинов, высоко держа над головой крест, который вероломно целовал Святополк. «Приступи Святополк крест, надейся на множество вой. И сретошася на поли на Рожни, исполнившимся обоим, и Василько възвыси крест, глаголя: яко сего еси целовал, се першее взял еси зрак очью моею, а се ныне хощеши взяти душю мою. Да буди межи нами крест сь» 57. Читатель психологически подготовлен к тому, что победа по справедливости должна достаться Васильку. И действительно Святополк был разбит и бежал к Владимиру-Волынскому.

Тему о верности обязательствам развивает в своем Поучении и Владимир Мономах. В самом начале Поучения Владимир1 рассказывает, как на Волге встретили его послы от «братьи», предложившие ему соединиться с ними, чтобы выгнать Рости-славичей и забрать их волости. Но Мономах не согласился с их предложением и заявил: «Аще вы ся и гневаете, не могу вы я ити, ни креста переступити» 58. И дальше среди наставлений детям мы встречаем и такое: «Аще ли вы будете крест целовати к братьи или г кому, али управивъше сердце свое, на нем же можете устояти, тоже целуйте, и целовавше блюдете, да не, прпступни, погубите душе своее» 59.

Попавшего к нему в руки половецкого хана Бельдюза Мономах предал жестокой казни, по объяснению летописца, за то, что тот неоднократно нарушал свои клятвенные обязательства («роту») не нападать на Русскую землю. «Чему ты не казаша,- спрашивал Бельдюза Владимир Мономах,- сынов своих и роду своего не преступаги роты, но проливашеть кровь хрестьяньску? Да се буди кровь твоя на главе твоей» 60.

56 ПВЛ, ч. I, стр. 172.

57 Там же, стр. 178.

58 Там же, стр. 153.

59 Там же, стр. 157.

*» Там же, стр. 184-185.

В этой обстановке мучительных поисков приемлемых

политических форм межкняжеоких отношений, которые принесли бы мир и покой истерзанной внутренними омутами и внешними нападениями земле, появилась Повесть временных лет. Этот замечательный памятник русской культуры тщательно изучается почти уже 200 лет. Виднейшие русские историки и литературоведы посвятили ему множество исследований, рассматривающих памятник с разных сторон: как исторический источник, как художественное произведение и т. д. Большой известностью в этой области пользуются работы А. А. Шахматова, особенно его обширное введение к реконструированному им тексту Повести временных лет по второй н третьей редакциям 61.

Повесть временных лет дошла до нас во второй редакции, принадлежащей одному из сподвижников Владимира Мономаха, игумену его семейного Выдубицкого монастыря, а впоследствии епископу переяславскому - Сильвестру (третья редакция, появившаяся при Владимире же Мономахе, содержит лишь самые незначительные поправки и дополнения). Таким образом, перед нами памятник общественно-политической мысли, отразивший в другом литературном жанре те же идеи, которые в своем поучении проводил Владимир Мономах. Отсюда совершенно естественно, что Повесть временных лет уделяет много внимания династии Рюриковичей. «Династия, по мнению историка-летописца,- пишет Б. Д. Греков,- спасла русский и многие нерусские народы от «усобиц», она «великим трудом» сколотила государство, она же должна и сейчас, когда «усобицы» с новой силой разъедают Русь, спасти политическое единство страны. Эта идея пронизывает всю тогдашнюю и последующую литературу, доводя ее до высшего своего выражения в «Слове о полку Игореве» 62.

61 А. А. Ш а хм а т о в. Повесть временных лет, т. I. Пгр., 1916.

62 Б. Д. Греков. Первый труд по истории России. «Исторический журнал», 1943, № 11-12, стр. 66.

63 ПВЛ, ч. I, стр. 175.

Эта идея, добавим от себя, ярко выраженная в Повести временных лет, перекликается с подобными же мыслями в Поучении Владимира Мономаха. Мы приводили уже выше слова митрополита Николая и мачехи Мономаха, вспоминавших о том, как отцы и деды современных им князей «стяжали» Русскую землю, которую их потомки делают легкой добычей «поганых». Эти слова находят полное сочувствие со стороны Владимира Мономаха. По словам летописца, «се слышав, Во-лодимер расплакавъся и рече: поистине отпж наши и деди наши зблюли землю Русьскую, а мы хочем погубити» 63. Княжеские усобицы казались автору Повести временных лет (как и предшествующим летописцам) делом столь нелепым,

чудовищным и диким, что они приписывали их козням дьявола и любую княжескую «котору» объясняли происками «сото-иы». Такие же мысли мы находим и в Поучении. «Но все дьяволе наученье! - пишет Владимир Мономах в послании к Олегу Святославичу,- То бо были рати при умных дедех наших, пои добрых и при блаженых отцих наших. Дьявол бо не хочет добра роду человеческому, сваживаеть ны» 64.

«Стержневую идею» Повести временных лет Б. Д. Греков определяет как «гордость за свое прошлое, опасение за будущее и призыв к защите целостности родины» 65. Но автор Повести не просто призывает к соблюдению целостности родины,- он выдвигает целую систему социальных и политических мероприятий, которые, по его мнению, должны были приостановить распад государства. О социальных воззрениях летописцев конца XI и начала XII в., которые нашли свое отражение в Повести временных лет, речь шла в предыдущем очерке. Мы видели, что эти воззрения целиком совпадали со взглядами Владимира Мономаха, выраженными им в Поучении, в соответственных статьях Пространной Правды Русской и вообще в практической его деятельности. Мы могли также убедиться, что и политический идеал летописца, пришедшего в результате горького опыта к убеждению, что идею старейшинства необходимо дополнить идеей неприкосновенности отчин,- также соответствовал государственным устремлениям Владимира Мономаха, который, в свою очередь, пришел к этому компромиссу после тяжелых поражений (потеря Чернигова) и разочарований.

64 ПВЛ, ч. I, стр. 166.

65 Б. Д. Греков. Указ. статья, стр. 66.

66 ПВЛ, ч. I, стр. 171.

67 Там же, стр. 10 (Подчеркнуто мною.- //. Б.).

В Повести временных лет идея отчины, на которую не смеют посягать чужие князья, пронизывает все содержание памятника. Русские книжники верили, что если князья проникнутся этой идеей, то каждый из них будет спокойно сидеть в своей отчине, и прекратятся на Руси раздоры и кровопролитие. Эта идея нашла яркое выражение в рассказе о «ряде Ярослава», о котором речь шла выше, она восторжествовала на Любечском съезде, по поводу которого летописец отмечает, что «ради быша людье вси» 66. Даже в вводной, недатированной части памятника, где повествуется о легецдарных доисторических временах, проводится идея мирного сожительства князей, которого можно достигнуть четким разграничением волостей, пределов которых никто не должен преступать: «Сим же и Хам и Афет, разде-лпвше землю, жребьи метавше, не преступати никому же в жребий братенъ, и живяхо кождо в своей части» 67.

Всякое нарушение этого принципа встречает яростное осуждение со стороны летописца как внушенное дьяволом злое дело. «Святослав седе Кыеве,- отмечает летописец,- прогнав брата своего, преступив заповедь отню, паче же божью. Велий бо есть грех преступати заповедь отца своего..., не добро бо есть нреступати предела чюжего» 68.

Но яшвя в своей отчине, князь не должен замыкаться в собственной скорлупе и обособляться от интересов всей Русской земли. Напротив, он должен все время стоять на страже единства Руси, помогать несправедливо пострадавшим князьям (то, о чем постановил и Любечский съезд), проявлять преданность старейшему, не помнить зла. Под этим углом зрения летописец описывает события, связанные с выступлением Олега Святославича и Бориса Вячеславича против их дядей Всеволода п Изяслава Ярославичей. Олег и Борис пришли к Чернигову, «много зло створше, проливше кронь хрестьяньску, ея же крове взищеть бог от руку ею и ответ дати има за пагубленыа душа хрестьянскьт» е9. Разбитый племянниками, Всеволод пришел за помощью к старшему брату Изяславу. Тот его утешил, вспомнил, как он сам, лишившись престола, блуждал по чужим землям, и обещал Всеволоду помощь: «Аще будет пама причастье в Рускей земли, то обема; аще лишена будеве, то оба. Аз слояда голову свою за тя» 70. Изяслав сдержал свое слово. Он выступил на помощь Всеволоду и в битве на Нежатиной ниве погиб сраженный копьем. За это летописец посвятил ему прочувствованное надгробное слово. Когда побитый Всеволод, говорит летописец, обратился к Изяславу, тот мог вспомнить ему то зло, которое он претерпел от братьев. Но Изяслав «не вдасть зла за зло, но утеши, рек: «Елма же ты, брате мой, показа ко мне любонь, введя мя на стол мой и нарек мя старейшину собе, се аз не помяну злобы первыя, ты ми еси брат, а я тобе, и положю главу свою за тя», еже и бысть». Так погиб Изяслав, «не желая болшее волости, ни именья хотя болша...» 71. Дальше идет панегирик любви, которая в представлении летописца, как и других русских книятиков, мыслилась как всеобщее согласие и гармония интересов.

68 Там же, стр. 122.

69 Там же, стр. 132.

70 Там же, стр. 132-133.

71 Там же, стр. 134.

Даже рассказывая о делах, не имеющих никакого отношения к политической жизни страны, летописец подчас стремился осветить их именно так, чтобы извлечь урок для межкняжеских отношений. Рассказывая, например, о Киево-Печерском монастыре, Повесть временных лет сообщает, что после смерти

Феодосия монастырь при новом игумене Стефане продолжал преуспевать. Монахи жили в ноете и молитвах, «в любви нре-бывающе, меншии покаряющеся старейшим и не смеюще пред ними глаголати, но все с покореньемь и послушаньем великым, такоже и старейши имяху любовь к меншим...» 72. Нарисованная летописцем умилительная картина являлась чистейшим вымыслом, так как в Киево-Печерском монастыре все время кипела борьба «партий» и не прекращались интриги. В обстановке этой борьбы не удержался у власти и Стефан. Как рассказывает Киево-Печерский патерик, монахи, сами, вопреки воле Феодосия, выдвинувшие Стефана себе в игумены, восстали против него и свергли с игуменства. Но летописца все это нисколько не смущает, и он даже умалчивает о факте смещения Стефана. Он рисует идеальную картину, которая должна служить примером и образцом для русских князей и являться основой для сохранения внешней безопасности и внутреннего мира на Руси.

Порой летописец не останавливается перед тем, чтобы заведомо (правда, только в деталях) извратить и приукрасить факты, лишь бы снова и снова подчеркнуть свою любимую идею о средствах достижения согласия в Русской земле. Мы уже видели это на примере освещения событий, связанных с борьбой между Ярославом Мудрым и его братом Мстиславом Тмутороканским, когда летописец приписывает Мстиславу, пошедшему войной против Ярослава, необычное уважение и любовь к старшему брату. Так же приукрашивает летописец и события, связанные с борьбой Ростислава Владимировича за Тмуторокань. В 1065 г. внук Ярослава Мудрого князь-изгой Ростислав Владимирович выгнал своего двоюродного брата Глеба Святославича из Тмуто-рокани и сел там князем. Отец Глеба Святослав Черниговский выступил против Ростислава в Тмуторокань, и тот очистил город. Летописец при этом уверяет, что Ростислав нисколько не боялся Святослава, но отступил из политических убеждений, не желая поднять оружие против своего дяди («не хотя противу стрыеви своему оружья взяти») 73. Насколько действительно Ростислав уважал старших князей и считался с их волей, можно судить по тому, что как только Святослав ушел обратпо в Чернигов, Ростислав опять прогнал Глеба и окончательно водворился в Тмуторокани...

72 ПВЛ, ч. I, стр. 125.

73 Там же, стр. 110.

Итак, Повесть временных лет, помимо своих художественных и научных достоинств, является еще целеустремленным публицистическим произведением, основные мысли которого направлены к обоснованию наилучших способов сохранения единства Русской земли. В художественной форме, применяя все доступные ему в ту пору приемы научной критики, летописец повествует об исторических судьбах своей родины, но уроками истории он пользуется для того, чтобы внушать князьям и вообще всему правящему классу необходимость достижения внутреннего мира - социального и политического. Мы уже видели, что эти идеи созвучны программе и государственной практике Владимира Мономаха. Таким образом, появление в его княжение Повести временных лет в той редакции, которая до нас дошла, представляет явление вполне закономерное, свидетельствующее о том, что для проведения своей политики Владимир Мономах широко пользовался идеологическими средствами.

Вообще, время Владимира Мономаха отмечено усиленной работой общественной мысли и широким культурным движением, выразившимся, помимо появления двух редакций Повести временных лет и Поучения самого Мономаха, в сооружепии и украшении живописью многих храмов, в начале создания Печерского патерика, обработке оригинальных русских житий, Хождении игумена Даниила, предпринявшего путешествие в Палестину, и т. д. Стоит немного подробнее остановиться на Хождении игумена Даниила, поскольку в этом произведении отразилась характерная для того времени забота о Русской земле, которую современники ощущали единой и нераздельной.

74 Интересно сопоставить предостережения игумена Даниила с «Во прошанием Кириковым», где иеромонах новгородского Антониева монастыря Кирик запрашивает архиепископа Нифонта: «А иже се рех: идуть в сторону в Ерусалим к святым, а другим аз бороню, не велю ити: еде велю доброму ему быти..., есть ли ми, владыко, в том грех?». Действия Тшрчика были вызваны, вероятно, нежеланием, чтобы «добрые» работники отрывались от труда у своих хозяев; кроме того, возвращавшихся на родину пилигримов, окруженных ореолом «святости», приходилось зачислять церковными людьми, принимать в церковные богадельни я тем самым отягощать церковную казну. Так или иначе, но Нифонт одобрил поведение Кирика. «Велми... добро творигаи,- заявил Нифонт,- ла того деля идет, абы порозну ходячи ясти и пити» (РИБ, т. VI, стб. 27). Еще решительнее Нифонт ответил на подобный же вопрос священника Ильи. «Ходили бяху роте (дали клятвенный обет.- И. Б.),-спрашивал Илья,-

В литературе можно встретить указание, что сочинение игумена Даниила представляет собой путеводитель для паломников по «святым местам». Но это не путеводитель, ибо Даниил ставит перед собой совершенно иные цели. Он не только не пытается соблазнить кого-нибудь на далекое, полное трудностей и опасностей путешествие в Палестину, но внушает читателю, что милостыней и добрыми делами можно «спастись», сидя дома и не совершив такого путешествия; Даниил, кроме того, предупреждает, что для такого предприятия нужны большие средства, и далеко не всем оно доступно 74.

Сам Даниил принадлежал к верхам русского общества. Недаром к нему предупредительно относился иерусалимский король Балдуин, а католический епископ в Назарете принимал его с большой честью и богато угощал. Располагая крупными средствами, Даниил вместе с «дружиной» своих слуг жил 16 месяцев в лавре св. Саввы в Иерусалиме. Отсюда, наняв себе хорошего проводника («вожа добра»), он предпринимал экскурсии по разным направлениям, на что потратил немало своего «добыточка». Время пребывания Даниила в Палестине устанавливается довольно точно. Оно падает на 1106-1107 гг.; в это время король иерусалимский Балдуин совершил поход на Дамаск, которым воспользовался Даниил, чтобы под защитой крестоносцев пробраться к Тивериадскому озеру.

Не будучи путеводителем, записки Даниила в то Яхе время отличаются исключительной точностью сообщаемых в них фактов и данных. Он описывает преимущественно то, что видел собственными глазами, а если сообщает что-нибудь с чужих слов, то не иначе как удостоверившись в надежности источника. Описав, например, гору Ливан, оті прибавляет: «Горы же тоя Ливаньския не могох дойти ногами своими, страха ради поганых, но сказаша ны добре о горе той, иже водяху ны християие живущий тамо» 75. Где только можно, он старается все сам вымерить, чтобы дать читателям самые достоверные сведения. Он сообщает, например, что глубина Иордани составляет 4 сажени, «яко же измерих и искусих сам собою, ибо пребродих на ону страну Иордана, много походихом на брегу его» 76. Он сам измерял «гроб господень» в длипу, ширину и в высоту (на людях это сделать было невозможно, но его одного впустил в помещение ключарь, которому Даниил подал «нечто мало») 77.

хотяче в Ерусалим». И Нифонт повелел в таких случаях наложить эпи-темию: «та бо, рече, рота (такой обет.- И. Б.) губить землю сию» (там же, стб. 61-62).

75 «Житье и хоженье Данила Русьскыя земли игумена», под ред. М. А. Веневитинова. «Православный Палестинский сборник», т. III, вып. 3. СПб., 1885, стр. 109.

76 Там же, т. I, вып. 3. СПб., 1883, стр. 45-46.

77 Там же, т. III, вып. 3, стр. 138-139.

78 Там же, стр. 126. Эта литературная манера не покидает его, когда он, преисполненный пафоса, описывает службу в страстную субботу в иерусалимской церкви Воскресения, где стоит «гроб господень». Очень реалистически описывает он наблюдавшуюся здесь толчею ш суматоху,

Хоя^дение игумена Даниила свободно от фантастических рос-казней, которыми любили поражать воображение своих слушателей или читателей средневековые пилигримы, побывавшие в «святых местах». По собственным словам Даниила, он описывает свое путешествие «не хитро, но просто», «не мудро..., но не ложно, якоже видех очима своима» 78.

Прожив 16 месяцев в Палестине, Даниил исходил страну вдоль и поперек. Постоянно живя в Иерусалиме, он побывал в Яффе и других городах Средиземноморского побережья, в Вифлееме, Назарете, Иерихоне, в Акре и на Иордане, в Галилее, на Елеопской горе, у горы Ливанской и во многих других местах.

Экскурсии Даниила часто были сопряжены с большими трудностями и даже опасностями. Он сам всжарабкался по трудному каменистому склону на вершину Фаворской горы, причем на восхождение потребовалось шесть часов «борзо идугце» 79. Однажды Даниилу надо было пройти от Вифлеема к Аскалону, но по дороге стояла гора, которая была занята сарацинами. Однако у Даниила была добрая многочисленная дружина, с которой он сумел «прейти бес пакости место то страшное; ту бо приле-жить Асколонь град, да оттуда да выходить поганий и мнози и биють на пути том зле» 80. Он посетил Галилею, куда от Иерусалима ведет горный «путь страшен велми и тяжек зело». Бал-дуин отправлялся на восток к Дамаску мимо Тивериадского озера. Когда Даниил узнал об этом, он пошел к королю, поклонился ему и попросил взять его с собой. Балдуин с радостью согласился и поручил Даниила своим отрокам. «И тако проидо-хом места та страшная с вой царьскими без страха и без пакости; а без вой путем тем никтоже может пройти» 81.

В первую очередь Даниила, конечно, интересовали «святыни», но не только они привлекли его внимание. Его пытливый взор обращается ко многим сторонам жизни и быта посещаемых им местностей, далеким от целей его путешествия. В своих записках он приводит много интересных географических, экономических и этнографических данных.

происходившую от множества народа, который приходил сюда на пасхе из Вавилона, Египта «и от всех конец земли». «Великая теснота» и «лютое томление» до того ужасны, что многие люди задыхаются (там же стр. 130).

79 Там же, стр. 111.

80 Там же, т. I, вып. 3, стр. 69.

81 Там же, стр. 92-93.

82 Там же, стр. 9.

83 Там же, т. III, вып. 3, стр. 102.

Но наблюдая и изучая чужие іместа, Даниил все время помнит о своей родине, образа которой не могут заслонить ни великолепные пейзажи с пышной растительностью, ни преизобиль-ные долины, ни даже «святые места». Деревья, на которых растут черный темьян и гонфир, напоминают Даниилу родную ольху и осину82. На берегу Иордани растет дерево, напоминающее Даниилу русскую вербу. На Тивериадском озере он ел необычайно вкусную рыбу («рыба... дивна и чюдна зело... и есть сладка в ядь рыба та пача всякая рыбы»), которая напо-минает ему русский коропичь или короп (карп) 83. По реминисценциям, связанным с христианскими древностями, Даниила очень привлекает река Иордань. Он побывал на ее среднем течении, где стоит купель в память крещения Иисуса Христа, а потом, другим маршрутом, вышел к ее верховьям. Он с наслаждением пил иорданскую воду, про которую пишет, что она очень мутна, но вкусна («сладка») и прямо нельзя насытиться ею, «ни с нея болеть, ни пакости во чреве человеку». Он приводит сведения о течении Иордани, ее берегах, о ее глубине и ширине. И все время среди патетических высказываний, связанных с крещением Христа, Даниил вспоминает свою родную реку Сыовь (приток Десны), которую, по словам Даниила, Иордань очень напоминает: «Всем же есть подобен Иордан к реце Сновьстей, и в шире, и в глубле, и лукаво течет (до этого уже описывалось, что Иордань делает петлю.- IL Б.) и быстро вел ми, яко же Сновь река». Посетив верховья Иордани, Даниил опять сравнивает ее со Сновыо: «п есть всем подобеп Снове рсце, в шире и в глубину, и болонием (поймой.- И. Б.) подобен есть Иордан Снове реце» 84.

С большим пафосом рассказывает Даниил, как он на «гробе господнем» поставил «кандило» «от всея русьскыя земли» 85, как он «во всех местех святых» не забывал «князь русскых и княгинь, и детей их, епископов, игумен, и боляр п... всех христиан» Зб. При этом он далек от областной ограниченности, гордясь тем, что по его стараниям теперь в Палестине поминают «в актенин» русских князей, среди которых перечисляются князь киевский Святонолк Изяславич, Владимир Мономах, князья черниговские Давид п Олег Святославичи, Глеб минский, помимо других князей, не названных по имени 87.

84 «Православный ПалестинскиГг сборник», т. I. вып. 3, стр. 45-46; т. III, вып. 3, стр. 100.

85 Там же, т. III. вып. 3, стр. 127-129.

86 Там же, стр. 139-140.

87 Тот факт, что Даниил «вписывал в свой помянпик в лавре св. Саввы имена и великого князя Святополка с Владимиром Мономахом, и враждебного им Олега Святославича», В. В. Данилов объясняет тем, что Даниил был «последователь народного направления Печерского мо- настыря», ттостриженником которого, как доказывает В. В. Данилов, он был (В. В. Данилов. К характеристике «хождения» игумена Даниила. ТОДРЛ, т. X, М.-Л., 1905, стр. 104). Однако к тому времени, когда Да- ниил был в Палестине, на Русп временно установилось политическое равновесие между тремя основными княжескими линиями, и Олег не проявлял вражды к Святополку и Владимиру.

По характеру записок Даниила можно судить о вкусах и запросах русских читателей начала XII в. Точность описания, достоверность сообщаемых фактов, реалистичность и горячая любовь к родине, мыслимой, как великое, нераздельное целое,- все это составляет отличительную черту не только Хождения Даниила, но и многих других литературных памятников того времени. Этим же требованиям удовлетворяет и Повесть «ременных лет, и Поучение Владимира Мономаха - два самых ярких литературных памятника, имевших целью идеологически спаять русское общество перед лицом внешней опасности и реальной угрозы внутреннего расчленения государства.

Смелая попытка Владимира Мономаха путвхМ умеренных реформ и известных уступок князьям (признание за ними прав на отчину) снова воссоединить Киевское государство было заранее обречено на неудачу. Ибо нельзя, во-первых, никакими умеренными реформами уничтожить глубокие противоречия антагонистических классов и нельзя, во-вторых, никакими юридическими формулами и дипломатическими соглашениями приостановить процесс феодального расчленения государства, вызывавшийся глубокими экономическими и социальными причинами. К тому же провозглашенный на Любечском съезде принцип, согласно которому каждый князь должен был держать свою отчину, содержал в себе, как уже выше отмечалось, внутреннее противоречие, ибо, устранив, с одной стороны, некоторые поводы к княжеским неурядицам, он, с другой стороны, содействовал еще большему обособлению отдельных волостей от Киева.

Правда, в своей объединительной политике Владимир Мономах достиг крупнейших успехов. Во время его 12-летпего княжения (1113-1125 гг.) на Руси было сравнительно тихо и спокойно. Предшествовавшие вокняжению Владимира Мономаха походы в глубь степей, в которых активнейшую роль играл сам Мономах, особенно походы 1103 и 1111 гг., на несколько десятилетий обезопасили Русскую землю от набегов половцев. Внутри страны Владимир Мономах сосредоточил в своих руках огромную территорию (Киев, Переяславль, Новгород, Смоленск, Ростов), где он самовластно распоряжался либо непосредственно, либо через своих сыновей. Но и другие князья, прочно сидевшие в своих отчинах, в том числе и давнишний соперник Владимира Мономаха Олег Святославич, не смели ему перечить и покорно ходили «но его воле». Два непокорных князя - Глеб Всеславич минский и Ярослав Святополкович влади-миро-волынский были беспощадно сокрушены, причем о непокорности их пишет потворствовавший Мономаху летописец, на самом же деле возможно, что Мономах просто польстился на их землю. Это достигнутое Владимиром Мономахом единство Русской земли деря^алось еще некоторое время и после его смерти, при сыне Моиомаха Мстиславе Владимировиче (1125-1132 гг.).

Следует, однако, отметить, что характер этого единства Руси, достигнутого при Владимире Мономахе и его сыне, отличается от того единства, которое наблюдалось на Руси при предках Мономаха. Подручные Мономаху князья беспрекословно ему подчинялись и выполняли его поручения, но он не мог уже по своему усмотрению пересаживать их из одной волости в другую: в своих отчинах они имели прочные корни и являлись полными хозяевами. Они подчинялись Мономаху не потому, что земли их органически связаны с Киевом, что они зависят от киевского князя, кто бы им не был, а потому, что в руках Владимира Мономаха вследствие благоприятного для него стечения обстоятельств оказались большие ресурсы, благодаря которым он мог оказывать давление на других князей и держать их в подчинении. Но самый удачливый князь не может повернуть назад хода истории. Только на самое короткое время - на каких-нибудь 20 лет - Владимиру Мономаху и Мстиславу Владимировичу удалось задержать феодальное расчленение страны, и после смерти Мстислава с новой силой разгорелись княжеские неурядицы, вконец изнурившие население.

Положение осложнялось еще тем, что теперь соперничавшие князья все чаще приводили на Русскую землю половцев, оставлявших за собой кровавый след насилий и убийств, пожаров и развалин. В межкняжескую борьбу вмешивались поляки и венгры, отряды которых губили русские города и села.

Опираясь на свои отчины, князья уже не смотрели на Киев как на средоточие всей Русской земли, а как на безотчинное владение, не принадлежащее какой-нибудь определенной княжеской династии, которое можно в виде богатого приза присоединить к своим волостям. В силу явного феодального раздробления Киевского государства и хозяйственного обособления отдельных областей, князья уже не в состоянии выделить из своей среды крупных деятелей типа Владимира Мономаха, которые пытались бы снова воссоединить Древнерусское государство. Князья по-прежнему часто говорят об общих интересах всей Русской земли, о том, что не надо проливать кровь христиан, но такие заявления исходят либо от князей, потерпевших поражение, которым выгодно до поры до времени заключать мир, либо от князей, лишившихся материальных ресурсов и власти, вроде слабоумного сына Мономаха Вячеслава Владимировича.

Разговоры о том, что надо жалеть Русскую землю, заводят при тяжелых для себя обстоятельствах те самые князья, которые непрестанно наводили на Русь половцев. Эти разговоры превратились в пустую, трафаретную формулу, лишенную всякого определенного содержания. Иногда же князья для «обоснования» своих притязаний просто пародировали выдвинутые публицистикой XI в. старые формулы, направленные к сохранению единства Русской земли. Так, например, в конце XII в. группа князей-Мономашичей, стремившаяся закрепить за собой на вечные времена Киев, придумала новый «завет Ярослава»,.

ничего общего не имевшего с тем, который был придуман в 70-х годах XI в. Речь идет о посольстве, которое в 1195 г. Рюрик Ростиславич со сватом своим Всеволодом Большое Гнездо и братом Давидом Ростиславичем направили к князю черниговскому Ярославу Всеволодовичу и ко всем Ольговичам с требованием, чтобы те не искали отчины Мономаха - Киева и Смоленска - «под нами и под нашими детьми, и подо всим нашим володимерим племенем, како нас разделил дед наш Ярослав по Дънепр, а Кыев вы не надобе» 88.

Между тем в широких слоях русского народа идея о единстве Русской земли продолжала жить. Князья и крупные феодалы ведут между собой непрерывные войны, отдельные области подвергаются опустошительным набегам, но в массе населения, которое больше всего страдает от княжеских неурядиц, стойко держится представление о единой Русской земле, не разбитой на отдельные волости-полугосударства, живущей общими интересами и стремлениями. То и дело горожане, и в первую очередь киевляне, отказывают князьям в поддержке, требуют от них, чтобы они мирились с противником и прекратили бессмысленные кровопролития. Даже Изяславу Мстиславичу, который пользовался в Киеве большим влиянием, приходилось прибегать иногда к хитрости, чтобы заставить киевлян выделить ему военную помощь. Вот один из подобных эпизодов. В 1149 г. Изяслав, узнав, что против него выступил Юрий Долгорукий, заявил киевлянам: «Оже бы пришел толико с детьми, то которая ему волость люба, ту же бы взял, но оже на мя половци привел и вороги моя Ольговиче, то хочю ся бити». Киевляне, однако, не хотели войны и решительно заявили Изяславу: «Мирися, княже, мы не идем». Изяслав не хотел мириться, но, чтобы получить вспомогательное войско, ему пришлось внушить киевлянам, что, только обладая силой, ему легко будет договориться с Юрием. Лишь вняв этим доводам, киевляне пошли за ним89.

Время от времени со страниц литературных памятников или с амвона раздавались голоса, призывавшие князей прекратить усобицы, соблюдать верность обязательствам, но призывы эти уже были бессильны оказать влияние на ход событий.

88 ПСРЛ, т. II, стб. 688.

89 Там же, стб. 378.

90 Впервые отрывок из Слова был напечатан М. П. Погодиным («Москвитянин», 1843, № 12, стр. 412-413). Полностью памятник напе- чатан Хр. Лопаревым («Слово похвальное на перенесение мощей свв. Бориса и Глеба». ПДП, вып. XCVIII. СПб., 1894). Судя по тому, что о князе Давиде Святославиче говорится, что он «не в чужой стране

К числу таких памятников принадлежит литературное произведение, известное в науке под названием «Слова о князьях»90. Автор обращается к князьям, которые противятся своей старейшей братье, воздвигают рати и наводят на свою братыо «поганых». Он ставит им в пример Бориса и Глеба, которые «претерпеста брату своему не токмо отъятие власти, но отъятие живота». «Вы же,-обращается автор к князьям,- до слова брату стернети не можете и за малу обиду вражду смертоносную въздвижете, помощь приемлете от поганых на свою братью» 91. Далее автор приводит «притчу» о черниговском князе, участнике Любечского съезда Давиде Святославиче: «Тот Давид ни с кем не имеаше вражды; аще кто нань рать въздвигнеть, он же покорением своим рать уставляше... Аще кто кривду створяше к нему от братьи, он же все на собе при-тираше; кому ли крест целоваше, в весь живот свой не ступа-ше, аще кто к нему не исправляше целованиа, он же единако исправляйте, никого приобиде, ни зла створи. Братья же его, видяще тако суща, вси слушахуть его яко отца и покоряются ему, яко господину. В велице тишине бысть княжение его» 92.

Очень характерно, что Слово, ограждая интересы князей, ничего не говорит о бедствиях Русской земли. Интересы родины и народа отодвигаются на задний план и заслоняются заботой о князьях. Призывы автора Слова расплывчаты и беспредметны. Они не выходят за пределы благочестивых пожеланий и, будучи приложены к строптивым, алчным, своекорыстным князьям, лишепы всякого практического значения.

91 «Памятники древней письменности», вып. ХСУШ, стр. 15.

92 Там же, стр. 16. После этого идет рассказ о чудесах при кончине Давида, вплоть до того, что солнце не заходило, пока его не положили в гроб (там же, стр. 16-17).

93 ПСРЛ, т. II, стб. 467-469.

Что касается летописцев XII в., то они сплошь и рядом невозмутимо проходят мимо таких ужасов феодальной войны, которые непременно вызвали бы взволнованную реакцию у старых летописцев XI или начала XII в. Автор Повести временных лет (а, может быть, предшествующий сводчик) резко осуждал Олега Святославича за то, что он наводит «поганых» на Русскую землю. А вот любимый герой киевской летописи середины Х]1 в. Изяслав Мстиславич, который в надгробном слове рисуется как «истный, благоверный, христолюбивый, славный» князь, незадолго до смерти захватил в Галицкой земле много русских пленных, а так как дружины у него было мало, то, чтобы не отягощать себя и не подвергнуться внезапной вылазке из Галича, повелел всех пленных перебить, взяв с собой только лучших мужей 93 - в виде ли особо ценной добычи или из солидарности с захваченными рыцарями, людьми своего класса.

А летописец, несомненно, близкий к Изяславу человек, бесстрастно излагает этот факт и не находит ни одного слова для осуждения действий своего князя.

Приведем еще более разительный пример. В 1169 г. Киев подвергся страшному разгрому со стороны организованной Андреем Боголюбскпм коалиции русских князей. Два дня суз-дальцы, смольняне и черниговцы громили город, «и не бысть помилования никомуже ни откудуже церквам горящим, крестьянам убиваемом, другым вяжемым, жены ведомы быша в плен, разлучаеми нужею от мужий своих, младенцы рыдаху зряще материй своих, и взяша именья множьство и церкви обнажиша иконами и книгами и ризами и колоколы... и бысть в Киеве на всих человецех стенание и туга и скорбь не утешимая и слезы непрестаньныя» 94. И опять летописец не находит ни слова осуждения по адресу организатора погрома Апдрея Боголюбско-го и его сына Мстислава, предводительствовавшего войскахми. Напротив, летописец отмечает, что «поможе бог Андреевичи) Мьстиславу с братьею и взяша Киев», как будто речь идет о занятии вражеского города 95.

Вторично еще более страшному погрому Киев подвергся 2 января 1203 г. На Киев напали Рюрик Ростиславич и Ольговп-чи «со всей половецкой землей». Они сожгли и разграбили весь город, разгромили церкви и монастыри, убили массу народа и многих увели в плен. Летописец отмечает, что такого «зла не было от крещенья над Кыевом», объявляет бедствие наказанием за грехи 96, но опять-таки ни словом не осуждает ни Рюрика, ни Ольговнчей, которые навели половцев на старейший русский город и сами громили его.

94 Там же, стб. 545.

95 Там же, стб. 544.

96 ПСРЛ, т. I, вып. 2, стб. 418-419.

Так летописание, в силу изменившейся на Руси внутриполитической обстановки, мельчает и теряет свой прежний широкий политический горизонт. Мельчают старинные формулы, имевшие когда-то целью снова спаять воедино Русскую землю. Формула об отчине, которая в XI в. имела в виду три больших земельных комплекса (владения Изяславичей, Святославичей и Всеволодовичей), между которыми должна была установиться нерушимая дружба, теперь дробилась и распространялась на любого соседа-феодала. В цитированной уже «Златой чегги» XIV в., статьи которой были составлены значительно раньше этого времени, есть специальное «Слово о суседех», где предписывается: «Суседа Яче не обидите и не отъемлите земли его» 9/. Так «искрошился» «завет Ярослава» и принцип, торжественно провозглашенный на Любечском съезде.

Другая статья того же сборника - «Слово о князех», составленная, по всей вероятности, в XII в. и, во всяком случае, не позднее первой половины XIII в., также пропитана феодальным мировоззрением. Основное ударение в этой статье делается на необходимости верно служить своему князю и ни в коем случае не отъехать к другому. Автор статьи «паки и еще» подчеркивает, что отъезжающий к другому князю подобен Иуде. «Аще ли начнете прияти инем князем от своего,- говорится в Слове,- то подобии будете жене блядиве мужате> иже со всеми блясти хощет, и последи муж ея устерег ю, псы ею накормит, и весь род ея в сороме будет велице» 98.

Киевское государство крошилось на мелкие владения и вместе с этим в литературе феодального класса измельчала идея единой, сильной Русской земли, которую так страстно отстаивала публицистика XI - начала XII в.

«Москвитянин», 1851, № 6, стр. 125.

Сочинение

1. Исторический фон «Слова...».
2. Противопоставление личной славы и блага родной земли. Образы Игоря и Святослава.
3. Высокий патриотизм «Слова...». О Русская земля! Уже за холмом ты!

«Слово о полку Игореве» События, о которых идет речь в «Слове о полку Игореве», относятся к концу XII века. Однако две «язвы» - княжеские междоусобицы и половецкие набеги, особенно жестоко терзающие многострадальную Русь, «открылись» значительно раньше. Собственно говоря, тот громадный урон, который наносили русским землям половцы, во многом и был предрешен раздробленностью, разрозненностью княжеств, враждой русских князей между собой. Это очень наглядно показано в «Слове...». «Затихла борьба князей с погаными, ибо сказал брат брату: «Это мое, и то мое же». И стали князья про малое «это великое» молвить и сами себе беды ковать, а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую». Кто такие были половцы? Степняки, кочевники, они приходили и уходили, как потоки сухого раскаленного ветра, оставляя после себя разоренные города и села. Существует версия, что образ Змея Горыныча в русских сказках, сжигающего все на своем пути, уводящего людей в плен - это своеобразная вариация исторической памяти о набегах степных народов.

Очевидно, что справиться с этим испытанием было возможно, лишь объединив силы всех русских княжеств. Попытку создания подобного военного союза предпринял князя киевский Святослав Всеволодович. Хотя объединить всех князей ему не удалось, определенных успехов он достиг: сообща с теми, кто откликнулся на его призыв, он в 1183 году разбил половцев. Планировался еще один поход, который должен был закрепить успехи русского оружия.

Среди союзников Святослава был Игорь, князь Новгород-Северский. Именно его несвоевременная инициатива разрушила дальнейшие планы русских. Игорь возглавил собственную дружину и выступил против половцев. Однако он был разбит и взят в плен. Но поражение Игоря имело печальные последствия не только для него и его сторонников. Многие русские земли снова подверглись жестокому нападению половцев, воспрянувших после победы над Новгород-Северским князем. Что же заставило Игоря выступить против половцев с малочисленной дружиной? Казалось бы, никакой объективной необходимости в этом не было - враг не стоял у ворот его крепости, более того, князь имел определенные обязательства по участию в общем походе. А разгадка проста. Она кроется в понимания личной славы и доблести как высшей ценности. Но сказали вы: «Помужествуем сами: прежнюю славу сами похитим, а нынешнюю меж собой разделим», - сетует мудрый Святослав, узнав о пленении Игоря, его родных и друзей, участвовавших с ним в злополучном походе. Отношение к личной славе воина как к величайшей ценности в раннем Средневековье было характерно не только для Руси, но и для других народов Европы. Однако автор «Слова...», несмотря на прославление доблести князя Игоря и его воинства, указывает на то, что для правителя высшей ценностью должно быть благо его страны. Слава простого воина в подвигах на поле брани, а честь и слава князя - в первую очередь в благоденствии подданных. Таким образом, отвага и доблесть кня-

зя должна служить во благо его народу, а не проявляться нерасчетливо, только ради того, чтобы дать тему для песен сказителей.

Удивительно, но неразумный поступок Игоря действительно был воспет неизвестным автором (или авторами) «Слова,..». Вполне возможно, что произведение было создано по заказу самого князя или кого-то из его близких. Во всяком случае, похвала Игорю в тексте «Слова...» присутствует. Конечно, в определенном смысле князь Игорь заслуживает уважения за свою храбрость и решительность. Однако ему недостает мудрости, этого благословенного качества немногих по-настоящему великих правителей, идеал которого для автора «Слова...» воплотился в образе князя киевского Святослава Всеволодовича. Святослава и его сторонников едва ли справедливо будет считать недостаточно храбрыми воинами. Однако разница между Святославом и Игорем заключается в том, что киевский князь объективно оценил собственные силы и пришел к выводу, что без помощи других князей поход против половцев не принесет желаемого результата.

Интересно отметить, как эти два персонажа «Слова...» относятся к явлениям, которые они расценивают как дурные предзнаменования. Игорь и его воины стали свидетелями солнечного затмения. Тень, накрывшая все войско, вероятно, поразила воображение древних русичей - люди Средневековья относились к подобным явлениям с трепетом. В самом деле, затмение было предостережением не в меру рискованному князю - ведь впереди его воинов ждали плен или гибель. Но как повел себя Игорь? Хотя он и счел затмение знаком свыше, он не остановился. Страсть князю ум охватила, и желание изведать Дона великого заслонило ему предзнаменование. «Хочу, - сказал, - копье преломить на границе поля Половецкого, с вами, русичи, хочу либо голову сложить, либо шлемом испить из Дона».

Что же касается Святослава, то он увидел пророческий сон, предвещающий беду для Русской земли. Проснувшись, князь киевский узнает о походе Игоря и его пленении. Как же поступил Святослав? Он старается как можно скорее собрать других русских князей, чтобы идти на помощь Игорю и защитить Русь от нового вторжения степняков. Итак, Игорь действует вопреки всему, вопреки договору, целесообразности и даже божественному предзнаменованию. Задачей Святослава, как более мудрого, становится минимизация урона от несвоевременного удальства Игоря. Автор «Слова...», несмотря на то что восхваляет доблесть Игоря, искренне переживает по поводу его пленения, радуется его освобождению из неволи, постоянно сокрушается: «А Игорева храброго полка не воскресить!» В этой короткой фразе кроется не только печаль, но и осуждение необдуманного поступка Новгород-Северского князя. Ведь жажда славы, приведшая Игоря в плен, обернулась бедой не только лично для него, но и для всей Русской земли. В неизмеримо большей мере, чем Игорь, заслуживает славы Святослав Всеволодович, усмиривший половцев. Автор «Слова...» упоминает о том, что многие другие народы прославляют мудрость Святослава, укоряя Игоря: «...немцы и венецианцы, тут греки и моравы поют славу Святославу, корят князя Игоря, который погрузил богатство на дно Каялы, реки половецкой - русское золото рассыпал». Однако в чем же сила и притягательность «Слова о полку Игореве», помимо высокой художественности повествования? Разве это такое уж значительное событие - поход Новгород-Северского князя, да к тому же неудачный поход? Но следует иметь в виду, что в сюжете «Слова...», в рассыпанных в его тексте упоминаниях о княжеских междоусобицах, в обрисованном несколькими штрихами образе князя киевского Святослава
скрыт глубокий смысл. Автор Произведения наглядно показывает, какими бедами грозят стране раздробленность и вражда князей. Только в единении, в стремлении сообща беречь и защищать родную землю автор «Слова...», как и князь Святослав, видит будущее Руси.

Другие сочинения по этому произведению

Значение «золотого слова» Святослава (По «Слову о полку Игореве») Князь Игорь – герой «Слова о полку Игореве» Образ русской земли в «Слове о полку Игореве» Образ князя Игоря в «Слове о полку Игореве» ОБРАЗ ЯРОСЛАВНЫ ("Слово о полку Игореве") Образ Родины в «Слове о полку Игореве» Сочинение по произведению "Слово о полку Игореве" Ярославна – образ женщины-патриотки в «Слове о полке Игореве» Средства художественной выразительности в «Слове о полку Игореве» Отношение автора к князю Игорю Основная идея «Слова о полку Игореве» В чём пафос памятника «Слова о полку Игореве» Тема природы в «Слове о полку Игореве» Плач Ярославны Каким я себе представляю автора «Слова о полку Игореве» Отзыв на «Слово о полку Игореве» Князь Игорь – герой и защитник в поэме «Слово о полку Игореве» Изображение природы автором «Слова о полку Игореве» Образ князя Святослава Проблема автора в Слове о полку Игореве Анализ эпизода «Сон Ярослава» в «Слове о полку Игореве» Природа в «Слове о полку Игореве» Чем ценно идейное содержание «Слова о полку Игореве» Образ Русской земли в памятнике Древней Руси «Слово о полку Игореве» - сочинение «Золотое слово» Святослава и авторская позиция Патриотическая идея «Слова о полку Игореве» Художественные средства изображения в «Слове о полку Игореве» Образ идеального правителя в произведениях русской литературы Образ Игоря защитника Русской земли в «Слове о полке Игореве» Описание Русской земли в «Слове о полку Игореве» Темные места честного "Слова о полку Игореве" После прочтения поэмы "Слово о полку Игореве" Ярославна продолжение фольклорных традиций в образе Образ Ярославны в эпосе «Слово о полку Игореве» Фольклорные мотивы в «Слове о полку Игореве» Фольклорная традиция в «Слове о полку Игореве» Описание сюжета произведения «Слово о полку Игореве» Образы и символы в «Слове о полку Игореве» Основная идея «Слова о полку Игореве» Печальные повести в прозе о походе Игоревом Кто был автором «Слова о полку Игореве» Идея защиты земли Русской в произведениях устного народного творчества ХРИСТИАНСКАЯ ОСНОВА "СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ" Историческая основа и значение «Слова о полку Игореве» Композиция «Слова о полку Игореве» “Слово о полку Игореве” Бородина Первая часть «Слова…» рассказ о походе Игоря «Слово о полку Игореве» и его связь с устным народным творчеством Образы Родины и ее защитников в «Слове о полку Игореве» Образ защитника Родины в «Слове о полку Игореве» ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ "Слово о полку Игореве" - памятник литературы древней Руси Пафос памятника «Слова о полку Игореве» Защитники родной земли в «Слове о полку Игореве» "Слово о полку Игореве" - исторический документ XII века (1) «Слово о полку Игореве» О русская земля Слово о полку Игореве исторический документ XII века О, светло светлая и красно украшенная земля русская! (по «Слову о полку Игореве») Смелость и любовь к родине в «Слове о полку Игореве» «Слово о полку Игореве» - величайший памятник древнерусской литературы Идейно-художественное своеобразие «Слова о полку Игореве» Повествование о походе русской дружины в «Слове о полку Игореве» Религиозные представления человека 12 века на примере поэмы «Слове о полку Игореве» Изображение Руси в Слове о полку Игореве Святослав – князь киевский История открытия «Слово о полку Игореве» Лучше же убитым быть чем плененным быть Раскрытие основной идеи «Слова о полку Игореве» «Слово о полку Игореве» - выдающийся памятник древнерусской литературы.Воплощение в «Слове...» идеи единства Русской земли. Создатель «Слова о полку Игореве» написал свое произведение в 1185 году «Слово о полку Игореве» - образец устного народного творчества Смелость и любовь к родине столкнулись в характере Игоря «Слово» занимает выдающееся место и по своим художественным достоинствам, и по изображению природы Ярославна, как реальное историческое лицо, жена князя Игоря Адаптирование летописного текста «Слова о полку Игореве» Летописная повесть о походе Игоря Святославовича на половцев в 1185 году Тема Руси в «Слове о полку Игореве» Сюжет «Слова о полку Игореве» ЗОЛОТОЕ СЛОВО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ("Слово о полку Игореве") «Слово о полку Игореве». Основные образы. Идея патриотизма. Ярославна - продолжение фольклорных традиций в образе (2) Неизвестный экземпляр первого издания «Слова о полку Игореве» Рекомендации по изучению «Слова о полку Игоревом» Связь «Слова о полку Игореве» с устным народным творчеством Автор Слова о полку Игореве "Слово о полку Игореве" самое замечательное произведение Тема Центральный образ и главный герой в «Слово в полке Игоре» Глубокий патриотизм автора "Слово полку Игореве"

III. Идея единства Руси в годы княжения Владимира Мономаха

Одно из самых значительных явлений русской средневековой культуры - летописание. Политически острая летопись постоянно служила ориентиром в политической жизни городов, княжеств, областей. В летописи скрещивались вое важнейшие идейные течения Руси, в нее вносились наиболее важные документы (договоры, завещания князей, послания) и лучшие исторические литературные произведения.

Возникнув во второй четверти XI в., при Ярославе Мудром, летописание сразу же достигает высоких ступеней развития. Древнейший Киевский свод Ярослава Мудрого и последующие Киево-Печерокие своды 1073 и 1093 гг. были, насколько возможно о них судить по сохранившимся в позднейших летописях фрагментам, произведениями государственного размаха и огромной идейной силы.

1

Попытка Ярослава создать вокруг Софии Киевской прочный оплот русского просвещения не удалась. Вслед за русским митрополитом Иларионом, Константинополь снова присылает митрополита - грека. Центр русского просвещения передвигается со второй половины XI в. в Киево-Печерский монастырь, где получали образование первые русские епископы и попы и где книжность и литература нашли себе до поры до времени надежное пристанище.

Первая переработка Древнейшего Киевского свода была произведена около 1073 г. монахом Киево-Печерского монастыря Никоном, книжная деятельность которого оказалась особо отмеченной впоследствии в житии Феодосия. Никон был в свое время (в конце 1060-х годов) сослан в Тмутаракань. Отсюда в своде ряд тмутараканских известий и преданий: о поединке черкеса-касога Редеди с Мстиславом (эпизод этот упомянут в «Слове о полку Игореве»), о хозарской дани и др. Использование фольклора Причерноморья привело к переработке рассказа Древнейшего свода о крещении Руси. Никон ввел в свод так называемую «Корсунскую легенду», рассказывавшую о крещении Владимира не в Киеве, а в Корсуни (Херсонесе), в Крыму, в результате победы, одержанной им над греками.

Настроение торжества по поводу водворения нового порядка и христианства, которое охватывало целиком Древнейший свод, сменяется у Никона в новых политических обстоятельствах второй половины XI в, тревогой за судьбу родины, раздираемой феодальными междоусобиями.

Свои политические устремления Никон осторожно выразил, поместив в свод завещание Ярослава Мудрого (произведение, возможно, написанное не Ярославом). В нем Ярослав просит своих сыновей быть «в любви межю собой» и не погубить «землю отець своих и дед своих, иже налезоша трудомь своимь великымъ».

Свод Никона был подвергнут основательной переработке в 1093 г. В атом своде окончательно оформилась центральная часть летописи в том ее виде, в каком она вошла впоследствии в «Повесть временных лет». Это и позволило исследователям летописания назвать свод 1093 г. «Начальным».

Начальный свод проникнут тем же настроением тревоги за судьбу родины, что и предшествующий ему свод Никона. Междоусобия князей приняли к этому времени такой характер, что летописцу приходилось не только призывать к прекращению распрей, но обосновывать и само единство княжеского рода. О этой целью в свод внесена легенда о призвании трех братьев-варягов. Легенда эта заимствована, повидимому, из новгородской летописи, где живы были еще предания о приглашении наемных дружин варягов. Предания эти оказались трансформированы под воздействием эпических мотивов, сильно распространенных и на Западе и на Востоке, о трех братьях - основателях городов, и под влиянием ходячих средневековых легенд о происхождении правящей династии из иноземных государств.

Замечательною особенностью Печерского Начального свода 1095 г. было использование для его составления Новгородской летописи. Киевское летописание становилось, таким образом, общерусским, не только по идее, но и по исполнению.

В обстановке упадка Киевского государства Начальный свод вступил на путь идеализации старых времен и старых князей, которые как бы противопоставлялись и ставились в пример новым. Ратную доблесть и неутомимость в походах больше всего ценит летописец в первых русских князьях. На основании старых дружинных песен летописец вставил в свой свод известную характеристику Святослава - описал его суровый образ жизни, предприимчивость, подвижность и рыцарское прямодушие, с которым он предупреждал о. себе врагов, ввел его энергичные обращения к дружине перед битвами и т. д.

Побуждая князей к активной политике против степи, летописец в полных трагизма и скорби словах повествует о хищных набегах половцев, разорявших Русскую землю, толпами уводивших в рабство население сел! и городов. Печальные, с осунувшимися лицами, с ногами в путах, гонимые «незнаемою страною», мучимые жаждою и голодом пленники со слезами говорили друг другу: «аз бех сего города», «аз сея вси» (села).

Летописец Начального свода принадлежал к тем «смысленным мужам», которые видели несчастье Русской земли в распрях князей, головой пробивавших себе дорогу к Киевскому столу, и не раз обращались к князьям с призывом: «почто вы распря имате межи собою, а погании [язычники - степные народы] губять Землю Русьскую».

2

Бесспорно одна из лучших русских летописей - «Повесть временных лет», составленная в 1110–1118 гг.

В предшествующий созданию «Повести» период, на рубеже XI и XII вв., Киевская Русь испытывает на себе наиболее тяжкие удары кочевников, ставшие жесточайшим народным бедствием. Степные кочевники - половцы - делают отчаянную попытку прорвать оборонительную линию земляных валов, которыми Русь огородила с юга и юго-востока свои степные границы, и осесть в пределах Киевского государства. В 1096 г. половецкий хан Боняк чуть не ворвался в Киев, ограбил и разорил Печерский монастырь, когда монахи спали по кельям. Теснимая с севера половцами и печенегами, а с моря турецким флотом с Чахой во главе, союзная Киеву Византия была бессильна предотвратить грозившую ей самой опасность.

В этот тяжелый период русской истории в Киевской Руси консолидируются силы, стремящиеся к решительному нажиму на степь. Подъем этот (совпадает с освободительным движением в Испании против господства мавров и с общим движением в Европе на Восток в отпор наступающим туркам, прервавшим европейскую торговлю с Азией. Русь, составлявшая левый фланг европейской обороны против напора кочевых и полукочевых народов, полукольцом охвативших Европу, объединяется под властью Владимира Мономаха и переходит от пассивной обороны к активному наступлению на степь. Степные походы Мономаха сбивают волну половецких набегов и спасают самую Византию от гибели.

Именно в это время составляется замечательный памятник русского летописания - «Повесть временных лет», вся проникнутая единой мыслью о Русской земле, о ее защите, о необходимости единения перед лицом внешней опасности.

«Повесть временных лет» одновременно завершает целый период киевского летописания и вместе с тем является основой всех последующих летописаний, начало которых она, обычно, составляет.

История создания величайшего памятника русского летописания - «Повести временных лет» - чрезвычайно сложна и запутана. Здесь сказалась работа целых поколений русских книжников, сказались сложные искания исторической мысли, сложное мировоззрение, в котором боролись аскетические монашеские настроения с реальными запросами русской жизни. Многочисленные литературные источники устные и книжные, русские и иноземные, язык «Повести», то просторечный, близкий к разговорному, то книжный, пересыпанный славянизмами и грецизмами, легли в основу этого грандиозного творения. В создании «Повести» принимали участие две литературные школы - Киево-Печерская и Выдубецкая, по-разному понимавшие свои задачи, но удачно сложившие свои силы в произведении, отличающемся убедительной законченностью, цельностью архитектоники.

В 1110 г. монах Печерского монастыря Нестор переработал Начальный свод 1095 г. К новому своду Нестор привлек византийский исторический материал - хронику Георгия Амартола и его продолжателя, затем компилятивный «Хронограф по великому изложению» и др.

Нестор связал русскую историю с мировой, придал ей центральное значение. Программа летописца и его задачи точно сформулированы в самом названии «Повести»: «Се повести временных лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуда Русская земля стала есть». Показать Русскую землю в ряду других европейских стран, доказать, что русский народ не без роду и племени, что он имеет свою историю, которой вправе гордиться, - такова замечательная по своему времени цель составителя «Повести». «Повесть временных лет» должна была напомнить князьям о славе и величии родины, о мудрой политике их предшественников и об исконном единстве Русской земли. Задача эта выполнена летописцем с необыкновенным тактом и художественным чутьем. Широкий замысел сообщил спокойствие и неторопливость рассказу летописца, целеустремленность и твердость его суждениям, художественное единство и монументальность всему произведению в целом.

Начало «Повести временных лет» посвящено событиям всемирной истории, предшествующим сложению Киевского государства. Летописец вводит Русь на мировую историческую арену, сообщая самые разнообразные сведения - географические, этнографические, культурно-исторические. Неторопливо раскрывает летописец ту историческую обстановку, в которой родилось Русское государство, рассказывает сперва о народах мира, затем о древнейших судьбах славянского племени и «словенского» языка. Просто и наглядно дает летописец географическое описание Руси, путей, связывающих ее с другими странами, с замечательной последовательностью начиная свое описание с водораздела рек Днепра, Западной Двины, Волги. Далее летописец описывает древнейший быт русских племен, рассматривая их как единый народ, и не забывает при этом упомянуть о соседящих с ними мере, черемисах, муроме и мордве.

Летописец обращает внимание на происхождение русского языка, как на главный признак русской народности. Он выступает первым в русской истории и в истории славянства вообще защитником идеи общеславянского единства: «бе бо един язык Словеньск; а Словеньск язык и Русьскыи един есть…, аще и поляне зъвахуся, но Словеньска речь бе; полями же прозъвашася, зане в поли седяху, а язык Словеньск бысть им един».

Чтобы придать особую значительность христианскому просвещению на Руси, составитель «Повести» включил в нее легенду о путешествии апостола Андрея через Русскую землю. Андрей благословил Киевские горы, а в Новгороде посмеялся банному обычаю: «како ся мыють и хвощются [хлещутся] младыми прутьями» и обливаются «квасом уснияным». «И того ся добьють, егда влезуть ли живи и облеются водою студеною и тако оживуть. И то творять мовение себе, - прибавляет Андрей, - а не мучение». В этом сочетании торжественного с комическим проявился подлинный художественный Темперамент летописца, не боящегося заставить апостола произносить каламбуры.

Собственно русскую историю летописец дополнил договорами русских с греками, взятыми им из княжеского архива, включил легенду о сожжении Ольгой Искоростеня, о белгородском киселе и др.

Обильно отразились в «Повести» произведения устного народного творчества. С русскими былинами роднит «Повесть» главным образом основная, общая им тема - оборона Русской земли от восточных кочевников. Так же, как и русские былины, летописец воспевает богатырство, силу, доблесть и подвиги русских воинов. Поединщики-богатыри по-былинному решают в летописи исход войны единоборством перед войсками. Один из редких подвигов былинного характера отразился в летописном рассказе о поединке юноши-кожемяки с печенежским богатырем перед лицом двух войск - русского и печенежского.

Летопись рассказывает, как русские, вызванные на единоборство, тщетно искали поединпщка, который смог бы противостать печенежскому богатырю, как затем начал «тужить» князь Владимир и как, наконец, объявился некий старый муж я сказал Владимиру: «Князь, есть у меня один сын - меньшой - дома; с четырьмя вышел я сюда, а тот дома остался. Из детства никто еще не мог его победить: однажды я его журил, а он мял кожу, так в сердцах он разорвал ее руками». Услышав это, князь Владимир обрадовался и послал за младшим сыном старика, кожемякой. Приведенный к князю, неказистый на вид, юноша просит предварительно испытать его и привести ему большого и сильного быка. Быка привели, раздразнили его горячим железом и пустили бежать. Когда бык бежал мимо, юноша-кожемяка схватил быка рукой за бок и вырвал ему кусок кожи с мясом. Видя это, Владимир разрешил юноше бороться с печенежским богатырем.

На следующее утро печенеги выпустили своего превеликого и страшного богатыря, а русские - своего. Увидел его печенежин и посмеялся, потому что русский богатырь был мал ростом. Полки размерили место для поединка, и богатыри сошлись. Юноша-кожемяка так сильно сжал печенежина руками, что удавил его и бросил его на землю. Раздался крик в полках, и устрашенные печенеги бежали. Обрадованный Владимир заложил на месте поединка город, а скромного кожемяку сделал «великим мужем».

В этом рассказе «Повести» впервые отразилась мысль, ставшая затем излюбленным мотивом русской литературы вплоть до наших дней, о скромности настоящего героизма, о силе народного духа в незаметных внешне героях (Пушкин, Лермонтов, Л. Толстой, Достоевский и др.). Невысокий ростом ремесленник, пятый сын своего отца, которого даже не берут в поход, а оставляют дома, побеждает превеликого и страшного богатыря-печенежина, против которого не решался выйти никто из профессионалов-воинов.

Спустя короткий срок, в 1116 г., потребовалась новая переработка летописи. Причина, побудившая к этой переработке, заключалась в том, что «Повесть», торжественная и патетичная вначале, не давала ответов на вопросы современной ей политики в известиях, касавшихся княжения Владимира Мономаха.

На этот раз летописание было перенесено по воле Мономаха в Выдубецкий Михайловский монастырь, державшийся политической ориентации Мономаха. Сторонник Мономаха - игумен Сильвестр - особенно придирчиво переработал последние летописные статьи с 1093 г. по 1110 г., идеализировал Мономаха за его походы на половцев, за властную политику, за ум, за смелость и заботу об общенародных интересах.

Сильвестр не скупится приводить программные речи Мономаха, в которых последний призывал к единству Руси, к твердому отпору наступающей степи: «Почто губим Русьскую Землю, сами на ся котору деюще, а Половци землю нашу несуть розно и ради суть, иже межю нами рати; да ноне отселе имемся в едино сердце и блюдем Рускые земли». C сочувствием передает Сильвестр возражения Мономаха дружине, не хотевшей итти в поход на степь, чтобы не губить по весенней распутице лошадей смердов: «дивно ми, дружино, - говорит им Мономах, - оже лошадий жалуете, ею же кто ореть [пашет]; а сего чему не промыслите, оже то начнеть орати [пахать] смерд, и приехав половчин ударить и [его] стрелою, а лошадь его поиметь, а в село его ехав иметь жену его и дети его, и все его именье. То лошади жаль, а самого не жаль ли».

С тою же целью возвеличения общенародных устремлений Мономаха введен в «Повесть» драматичный рассказ попа Василия об ослеплении в междоусобной борьбе с родичами князя Василька Теребовльского. Множество бытовых подробностей и реалий делает этот рассказ одним из самых живых в летописи киевского периода. С потрясающей силой развертывает рассказ Василия картину феодальных раздоров. Подробно и не торопясь повествует поп Василий, как заманили Василька на именины, как постепенно оставили ею одного в комнате, как схватили и везли затем на телеге в Белгород, где бросили в «истобку [избу] малу». Оглядевшись Василько догадался, что хотят с ним сделать, стал кричать и плакать. Вошли конюхи, разостлали ковер и хотели повалить на него Василька. Василько отчаянно отбивался. Конюхи позвали подмогу. Василька схватили и связали, а затем сняли с печи доску, положили ему на грудь и сели по концам. Но Василько и тут сопротивлялся так отчаянно, что сняли с печи и вторую доску и придавили ею «яко персем троскотати [трещать]». Кончив точить, нож, овчарь Святополка подошел и ударил им в глаз Василька, но сначала промахнулся и перерезал ему лицо: «И есть рана та Василька и ныне». «По семь же вверте ему ножь в зеницю и изя зеницю, по сем в другое око въврьте ножь и изя другую зеницю». Ослепленного, едва живого Василька снова взвалили на телегу я повезли во Владимир Волынский. Трогателен путевой эпизод с окровавленной сорочкой Василька, которую ослепители, остановясь для обеда в Воздвиженске, дали постирать попадье.

«Сего не бывало есть в Русьскей земьли ни при дедех наших, ни при отцих наших, сякого зла», - сказал ужаснувшийся при известии об ослеплении Василька Владимир Мономах и послан за Давидом и Олегом Святославичами сказать: «поидета к Городцю, да поправим сего зла, еже ся створи се в Русьскей земьли и в нас, в братьи, оже ввержен в ны ножь: да аще сего не правим, то болшее зло встанеть в нас, и начнетъ брат брата закалати, и погыбнетъ земля Руская, и врази наши, половци, пришедше возмуть земьлю Русьскую».

Сознание необходимости единения перед лицом внешней опасности, возмущение моральной низостью современных летописцу русских князей, их раздорами, составляют основную мысль летописи в описании феодального разброда конца XI в. Не было «сякого зла» в Русской земле, не такие были русские князья в прежние времена, не разоряли они населения поборами, обороняли Русскую землю, советовались во всем со своей дружиной, в ладьях на холстинных парусах ходили на самую Византию, гнушались золотом и паволоками, любя одно оружие. «Отци ваши и деди ваши трудом великим и храбрьством, побарающе по Русьской земли, ины земли приискываху, а вы хочете погубити землю Русьскую», - в этом обращении к русским князьям в 1097 г. ключ к историческим воззрениям на события своего времени составителя «Повести временных лет». Есть и сейчас князья, подобные древнему Святославу - это Владимир Мономах; его держитесь, как бы хочет сказать выдубецкий летописец.

Своим призывом на борьбу со степью, к прекращению междоусобий и к сплочению вокруг Владимира Мономаха выдубецкий летописец внес последний штрих в «Повесть временных лет», сделав ее цельным и законченным произведением, отразившим глубокое понимание национальных задач и точно отвечавшим политическим запросам своего времени.

Впоследствии, когда составлялись новые летописи, «Повесть временных лет» всегда переписывалась в их начале. «Повесть» как бы служила политическим введением к разного рода городским, княжеским, митрополичьим летописям и идеи ее (идеи защиты родины) резко отражались в последующем летописании. В тяжкие годы татаро-монгольского ига бесчисленные списки «Повести временных лет», открывавшие собою местные, городские и княжеские летописи, напоминали русскому народу о временах его независимости, о былом могуществе его родины, о необходимости объединения для борьбы о грозным степным врагом. Призывы «Повести» к борьбе со степными кочевниками - половцами - воспринимались в те годы как призывы к борьбе с татарами и сыграли значительную роль в пропаганде идеи свержения татаро-монгольского ига на Руси.

Такова была замечательная русская летопись, созданная по повелению Владимира Мономаха.

3

Богатое разнообразными литературными фактами время Владимира ярче всего характеризуется произведениями самого Мономаха- талантливого и начитанного писателя.

Сохранившееся в единственном списке Лаврентьевской летописи 1377 г. «Поучение» Мономаха (в испорченном состоянии) распадается на два произведения: «грамотицу» Мономаха к своим детям («поучение» в собственном смысле этого слова)и послание Мономаха к князю Олегу Святославичу черниговскому, в котором он оплакивает своего сына Изяслава, убитого в 1096 г. под Муромом в сражении с войсками этого Олега, и просит отпустить захваченную им сноху - вдову Изяслава.

Идеологическое содержание «Поучения» Мономаха не ограничивается призывом сыновей и всех, «кто прочтет» его «Поучение», к единению, к прекращению междоусобий, к соблюдению общенациональных интересов. Идея борьбы с братоубийственными междоусобиями заключена была еще в завещании Ярослава I: «имейте в себе любовь, понеже вы есте братья единого отца |и матере». Мономах дает в автобиографической части своего «Поучения» образ мужественного, деятельного, смелого, неутомимого правителя, горячего печаловника о Русской земле, который «ночь и день, на зною и на зиме, не дал себе упокоя». Мономах приглашает заботиться о смерде, о челяди, о «хрестьяных душах» и «убогих вдовицах», призывает к строгому соблюдению крестных целований, осуждает междоусобия и особенно пользование военной помощью чужеземцев, поляков и половцев, которых наводили князья на Русскую землю для решения своих династических споров. «Не вдавайте сильным погубити человека», - пишет Мономах в «Поучении» и, вместе с тем, приглашает не лениться в учении, не лениться в дому своем и на молитве, не лениться «на войне и на ловех».

«На войну вышед, не ленитеся, не зрите на воеводы; ни питью, ни еденью не лагодите [не предавайтесь], ни спанью; и стороже сами наряживайте, и ночь, отвсюду нарядивше около вои, тоже лязите, а рано встанете; а оружья не снимайте с себе вборзе, не разглядавше ленощами, внезапу бо человек погыбает». Таков своеобразный воинский устав Мономаха.

Политическая программа Мономаха находит себе объяснение в событиях его времени. Мономах в общенародных интересах энергично стремился к смягчению феодальной эксплоатации, достигшей в конце XI в. чрезвычайно жестких форм, к установлению на Руси твердой и единой великокняжеской власти и к активному наступлению на степь.

Свой образ князя-патриота Мономах дополнил личным примером. Мономах описывает в «Поучении» свои «пути» и «ловы», т. е. военные и охотничьи подвиги, всюду, наряду с христианским идеалом воздержания от греха, молитвой, уважением к старшим и духовным лицам, проповедуя идею деятельной, жизни, неустанного труда на пользу родины, отваги и энергичной защиты интересов своего народа. «А из Чернигова до Киева нестишь [около 100 раз] ездих ко отцю, днем есмь переездил до вечерни; а всех путий [походов] 80 и 3 великих, а прока [прочих] не испомню меньших. И миров есм створил с половечьскыми князи без единого 20… А се тружахъся ловы дея… конь диких своима рукама связал есмь в пущах 10 и 20… Тура мя 2 метала на розех и с конем, олень мя один бол… вепрь ми на бедре мечь оттял… лютый зверь скочил ко мне на бедры и конь со мною поверже…».

Реальным изображением княжеского поведения - походов, сражений, охот, заключений договоров, каждодневного, неустанного соблюдения народных интересов и т. д. - Мономах дополнил свои патриотические наставления, дал нарочитый образец для подражания.

Мономах не стремился составить в своем поучении законченную автобиографию или законченный автопортрет, а передавал лишь цепь примеров из своей жизни, которые он считал поучительными и в которых постоянно акцентируется им общественно-идейная сторона. В этом уменье выбрать из своей жизни то, что представляло не личный, а гражданский, общенациональный интерес, заключается замечательное своеобразие автобиографии Мономаха, резко противоположной эгоцентрической автобиографий протопопа Аввакума или автобиографическим отрывкам в переписке Курбского с Грозным - двум другим автобиографическим произведениям в древней русской литературе. Образ Мономаха выступает в «Поучении» как бы помимо его воли, чем достигает особенной художественной убедительности. «Поучение» Мономаха давало жизненный идеал князя-патриота, администратора, хозяина, воина, отвечало на конкретные запросы русской жизни. Можно предполагать, что «Поучение» имело значительный резонанс в русской действительности. Не случайно Владимир Мономах был впоследствии идеализирован русской летописью.

4

Времени Мономаха принадлежит первое из дошедших описаний паломничеств - «Хождение» Даниила, также отразившее патриотические идеи эпохи. Средневековые паломничества в «святую землю» имели существенное познавательное значение, способствовали международному обмену культурными ценностями, приучали к терпимости и, вместе с тем, развивали в паломниках здоровое национальное чувство.

Замечательною чертою Даниила является отсутствие в нем каких бы то ни было узко местных тенденций. Всюду, куда он ни попадает, он чувствует себя представителем всей Русской земли в целом. Он называет себя «русские земли игуменом», у гроба Господня ставит «кандило» «от всея русьскые земли», отличается терпимостью к чуждым верованиям (латинству и магометанству) и умеет всюду внушить к себе уважение, не вмешиваясь в распри сарацин и крестоносцев. Даниил свел - знакомство со «старейшиной срацинъским» и иерусалимским королем Балдуином I, Фландрским (1110–1118) и побывал там, куда не пускали других.

Наши представления о литературе времени Мономаха далеко неполны, но и то, что мы знаем, свидетельствует о тех широких и разнообразных путях, на которые вступила в это время культура Киевского государства, черпавшая свои идейные силы в защите общенародных интересов, в идее единения перед лицом внешней опасности.

В литературе этою периода нет той стройности и торжественности, которая была в литературных произведениях времени Ярослава, но она ближе к русской жизни, она разнообразнее, как разнообразнее были и запросы эпохи, она неспокойна и тревожна, как тревожны были события того времени.

94 История русской литературы, т. I. Изд. Инст. литер. Акад. Наук СССР, М.-Л., 1940, стр. 271 (гипотеза покойного В. Л. Комаровича).

95 Лаврентьевская летопись под 1054 г.

96 Ср. в «Слове о полку Игореве» - «земля незнаема» - половецкая степь.