Л.Н.Толстой, Рассказы из азбуки, с иллюстрациями Пахомова. Лев толстой - азбука

Очень рада, что вышла такая серия, т.к. у меня есть одна книга с иллюстрациями Пахомова - Л.Н.Толстой, Рассказы из азбуки, и это одна из самых любимых книг. Иллюстрации запоминаются навсегда, они живые и настоящие - замечательные дети старых ушедших времён, народный быт...

Публикую все развороты своей старой книги. Калининград, издательство Янтарный сказ, 1992 год . Формат А4. Книга не очень старая, однако её рассматривают часто, и даже твёрдая обложка уже потёрлась, теперь книгу можно обновить, раз вышли новые издания. И дополнить её другими книгами с иллюстрациями этого прекрасного художника.

О ХУДОЖНИКЕ ЭТОЙ КНИГИ А.Ф.ПАХОМОВЕ

Обложка книги.

Алексей Федорович Пахомов родился в деревне Варламово Вологодской губернии, в крестьянской семье. Отец его был единственным грамотным человеком на всю деревню, так что в доме водилась бумага.

Мальчик с пяти лет увлекся рисованием, и отец с гордостью оклеивал избу работами сына. Шести лет, как и толстовский Филипок, мальчик пошел в школу.

Молва о его необыкновенных художественных способностях дошла до семьи предводителя дворянства Ю.Зубова, известного любителя и ценителя искусств. Зубовы приняли деятельное участие в судьбе юного художника.

Закончив земскую школу и уездное училище в г.Кадникове, Пахомов (на средства, собранные по инициативе Зубовых среди местной интеллигенции) едет в 1915 г. в Петроград. Здесь он заканчивает в 1922 г. Училище рисования Штиглица, а затем, с блестящими успехами, Академию художеств.

Молодой Пахомов становится крупным самобытным живописцем и автором монументальных росписей. Одновременно он начинает работать иллюстратором детских журналов Новый Робинзон, Еж и Чиж в содружестве с Е.Чарушиным, Ю.Васнецовым, В.Курдовым.

А. Ф. Пахомов стоял у истоков молодого ленинградского Детиздата, возглавляемого С. Маршаком и В. Лебедевым. Здесь с иллюстрациями А. Пахомова вышли книги Е.Шварца, М.Зощенко, С.Маршака, В. Маяковского, Р. Киплинга, Д. Свифта и многих других авторов.

Рисунки к русской классике - произведениям Пушкина, Некрасова, Л.Толстого - наполнены особым пахомовским теплом, поэзией и безусловной правдой жизни.

Мир толстовской Азбуки был родным для художника. Сам Пахомов писал: Уважительное отношение к крестьянству было основным мотивом моих иллюстраций к "Азбуке" . ... Мне хотелось вложить в рисунок все прекрасное, что сохранилось в моей душе о чудесной поре моего крестьянского детства, которое совпало с последними годами жизни Л.Н.Толстого.

Любовь к этому миру, настоящее знание его и классическое мастерство художника делают Азбуку не просто одной из книжек для первого чтения, но и азбукой народной русской жизни для детей.

Рассказы из азбуки Льва Толстого с иллюстрациями Алексея Пахомова

Обложка книги.

Рассказы из азбуки Льва Толстого с иллюстрациями Алексея Пахомова.

Я нынче прочту по книге всю сказку, это мне не трудно.

У Груши не было куклы, она взяла сена, свила из сена жгут, и это была её кукла; звала она её Маша. Она взяла эту Машу на руки.
- Спи. Маша! Спи. дочка! бай, баю, бай!

Петя ползал и стал на ножки. Хочет ступить - боится. Чуть не упал. Мать схватила его и понесла.

Была зима, но было тепло. Было много снегу. Дети были на пруду. Взяли снегу, клали куклу.
Руки зябли. Зато кукла вышла славно. Во рту куклы была трубка. Глаза куклы были угли.

Маме много дела.
Надо маме шить, мыть, ткать и печь.

У Маши была тётка. Маша пришла и села на лавку. Тётя дала Маше два куска дыни. Маша снесла дыни брату Пете.

Нашли дети ежа на траве.
- Бери его. Вася, на руки.
- Мне колко.
- Ну клади шапку на землю; а я скачу его в шапку. Шапка была мала, и дети ушли, а ежа не взяли.

На лугу были чурки. Дети взяли эти чурки и клали избу. Прежде стены, после крышу. И на крыше была труба, а на углу были двери.
Изба была не мала, но двери были тесны для куклы. Дети сняли крышу, и куклы сели туда сверху.

Спала кошка на крыше, сжала лапки. Села подле кошки птичка. Не сиди близко, птичка, кошки хитры.

Хотела галка пить. На дворе стоял кувшин с водой, а в кувшине была вода только на дне. Галке нельзя было достать.
Она стала кидать в кувшин камушки и столько наклала, что вода стала выше и можно было пить.

ЖЕЛЕЗОМ ХЛЕБА ДОБЫВАЮТ

Несла баба ведро воды. Ведро было худо. Вода текла на землю. А баба была рада, что нести стало легче.
Пришла, сняла ведро, а воды нету.

У бабки была внучка; прежде внучка была мала и всё спала, а бабка сама пекла хлебы, мела избу, мыла, шила, пряла и ткала на внучку; а после бабка стала стара и легла на печку и всё спала. И внучка пекла, мыла, шила, ткала и пряла на бабку.

Несла Жучка кость через мост.

ЛГУН (басня).

ДВА ТОВАРИЩА (басня).

В одной деревне две крестьянские девочки пошли за грибами. Одну звали Феколкой, а другую Настькой.

КАК ТЁТУШКА РАССКАЗЫВАЛА О ТОМ КАК ОНА ВЫУЧИЛАСЬ ШИТЬ (Рассказ).

Старый дед и внучек (басня).

Лев и собачка (быль).

Отец и сыновья. Старик и яблони.

Загадки, поговорки, и о художнике.

Выходные данные книги.

Обратная сторона книги.

Дети в рисунках Алексея Пахомова
Новинки серии Ладушки (иллюстрации Васнецова)
Ладушки - книги с иллюстрациями Васнецова
Собака, кот, кошка и курочка

Лев Николаевич Толстой

Рассказы из «Новой азбуки»

Три медведя

(Сказка)

Одна девочка ушла из дома в лес. В лесу она заблудилась и стала искать дорогу домой, да не нашла, а пришла в лесу к домику.

Дверь была отворена: она посмотрела в дверь, видит – в домике никого нет, и вошла. В домике этом жили три медведя. Один медведь был отец, звали его Михаил Иваныч. Он был большой и лохматый. Другой была медведица. Она была поменьше, и звали ее Настасья Петровна. Третий был маленький медвежонок, и звали его Мишутка. Медведей не было дома, они ушли гулять по лесу.

В домике было две комнаты: одна столовая, другая спальня. Девочка вошла в столовую и увидела на столе три чашки с похлебкой. Первая чашка, очень большая, была Михайлы Ивановичева. Вторая чашка, поменьше, была Настасьи Петровнина; третья, синенькая чашечка, была Мишуткина. Подле каждой чашки лежала ложка: большая, средняя и маленькая.

Девочка взяла самую большую ложку и похлебала из самой большой чашки; потом взяла среднюю ложку и похлебала из средней чашки, потом взяла маленькую ложечку и похлебала из синенькой чашечки; и Мишуткина похлебка ей показалась лучше всех.

Девочка захотела сесть и видит у стола три стула: один большой, Михайлы Иваныча, другой поменьше, Настасьи Петровнин, и третий, маленький, с синенькой подушечкой – Мишуткин. Она полезла на большой стул и упала; потом села на средний стул, на нем было неловко, потом села на маленький стульчик и засмеялась, так было хорошо. Она взяла синенькую чашечку на колена и стала есть. Поела всю похлебку и стала качаться ва стуле.

Стульчик проломился, и она упала на пол. Она встала, подняла стульчик и пошла в другую горницу. Там стояли три кровати: одна большая – Михайлы Иванычева, другая средняя – Настасьи Петровнина, третья маленькая – Мишенькина. Девочка легла в большую, ей было слишком просторно; легла в среднюю – было слишком высоко; легла в маленькую – кроватка пришлась ей как раз впору, и она заснула.

А медведи пришли домой голодные и захотели обедать. Большой медведь взял свою чашку, взглянул и заревел страшным голосом: «Кто хлебал в моей чашке!»

Настасья Петровна посмотрела свою чашку и зарычала не так громко: «Кто хлебал в моей чашке!»

А Мишутка увидал свою пустую чашечку и запищал тонким голосом: «Кто хлебал в моей чашке и все выхлебал!»

Михайло Иваныч взглянул на свой стул и зарычал страшным голосом: «Кто сидел на моем стуле и сдвинул его с места!»

Настасья Петровна взглянула на спой стул и зарычала не так громко: «Кто сидел на моем стуле и сдвинул его с места!»

Мишутка взглянул на свой сломанный стульчик и пропищал: «Кто сидел на моем стуле и сломал его!»

Медведи пришли в другую горницу. «Кто ложился в мою постель и смял ее!» – заревел Михайло Иваныч страшным голосом. «Кто ложился в мою постель и смял ее!» – зарычала Настасья Петровна не так громко. А Мишенька подставил скамеечку, полез в свою кроватку и запищал тонким голосом: «Кто ложился в мою постель!» И вдруг он увидал девочку и завизжал так, как будто его режут: «Вот она! Держи, держи! Вот она! Вот она! Ай-яяй! Держи!»

Он хотел ее укусить. Девочка открыла глаза, увидела медведей и бросилась к окну. Окно было открыто, она выскочила в окно и убежала. И медведи не догнали ее.

Как дядя Семен рассказывал про то, что с ним в лесу было

(Рассказ)

Поехал я раз зимою в лес за деревами, срубил три дерева, обрубил сучья, обтесал, смотрю, уж поздно, надо домой ехать. А погода была дурная: снег шел и мело. Думаю, ночь захватит и дороги не найдешь. Погнал я лошадь; еду, еду – все выезду нет. Все лес. Думаю, шуба на мне плохая, замерзнешь. Ездил, ездил, нет дороги и темно. Хотел уж сани отпрягать, да под сани ложиться, слышу – недалеко бубенцы погромыхивают. Поехал я на бубенчики, вижу, тройка коней саврасых, гривы заплетены лентами, бубенцы светятся и сидят двое молодцов.

– Здорово, братцы! – Здорово, мужик! – Где, братцы, дорога? – Да вот мы на самой дороге. – Выехал я к ним, смотрю, что за чудо – дорога гладкая и не заметенная. – Ступай, говорят, за нами, – и погнали коней. Моя кобылка плохая, не поспевает. Стал я кричать: подождите, братцы! Остановились, смеются. – Садись, говорят, с нами. Твоей лошади порожнем легче будет. – Спасибо, говорю. – Перелез я к ним в сани. Сани хорошие, ковровые. Только сел я, как свистнут: ну, вы, любезные! Завились саврасые кони так, что снег столбом. Смотрю, что за чудо. Светлей стало, и дорога гладкая, как лед, и палим мы так, что дух захватывает, только по лицу ветками стегает. Уж мне жутко стало. Смотрю вперед: гора крутая-прекрутая, и под горой пропасть. Саврасые прямо в пропасть летят. Испугался я, кричу: батюшки! легче, убьете! Куда тут, только смеются, свищут. Вижу я, пропадать. Над самой пропастью сани. Гляжу, у меня над головой сук. Ну, думаю: пропадайте одни. Приподнялся, схватился за сук и повис. Только повис и кричу: держи! А сам слышу тоже, кричат бабы: дядя Семен! чего ты? Бабы, а бабы! дуйте огонь. С дядей Семеном что-то недоброе, кричит. Вздули огонь. Очнулся я. А я в избе, за полати ухватился руками, вишу и кричу непутевым голосом. А это я – все во сне видел.

(Быль)

Жила вдова Марья с своей матерью и с шестью детьми. Жили они бедно. Но купили на последние деньги бурую корову, чтоб было молоко для детей. Старшие дети кормили Буренушку в поле и давали ей помои дома. Один раз мать вышла со двора, а старший мальчик Миша полез за хлебом на полку, уронил стакан и разбил его. Миша испугался, что мать его будет бранить, подобрал большие стекла от стакана, вынес на двор и зарыл в навозе, а маленькие стеклышки все подобрал и бросил в лоханку. Мать хватилась стакана, стала спрашивать, но Миша не сказал; и так дело осталось.

На другой день после обеда пошла мать давать Буренушке помои из лоханки, видит, Буренушка скучна и не ест корма. Стали лечить корову, позвали бабку. Бабка сказала: корова жива не будет, надо ее убить на мясо. Позвали мужика, стали бить корову. Дети услыхали, как на дворе заревела Буренушка. Собрались все на печку и стали плакать. Когда убили Буренушку, сняли шкуру и разрезали на части, у ней в горле нашли стекло.

И узнали, что она издохла оттого, что ей попало стекло в помоях. Когда Миша узнал это, он стал горько плакать и признался матери об стакане. Мать ничего не сказала и сама заплакала. Она сказала: убили мы свою Буренушку, купить теперь не на что. Как проживут малые дети без молока? Миша еще пуще стал плакать и не слезал с печи, когда ели студень из коровьей головы. Он каждый день во сне видел, как дядя Василий нес за рога мертвую, бурую голову Буренушки с открытыми глазами и красной шеей. С тех пор у детей молока не было. Только по праздникам бывало молоко, когда Марья попросит у соседей горшочек. Случилось, барыне той деревни понадобилась к дитяти няня. Старушка и говорит дочери: отпусти меня, я пойду в няни, и тебе, может, бог поможет одной с детьми управляться. А я, бог даст, заслужу в год на корову. Так и сделали. Старушка ушла к барыне. А Марье еще тяжелее с детьми стало. И дети без молока целый год жили: один кисель и тюрю ели и стали худые и бледные. Прошел год, пришла старушка домой и принесла двадцать рублей. Ну, дочка! говорит, теперь купим корову. Обрадовалась Марья, обрадовались все дети. Собрались Марья с старухой на базар покупать корову. Соседку попросили с детьми побыть, а соседа дядю Захара попросили с ними поехать, выбирать корову. Помолились богу, поехали в город. Дети пообедали и вышли на улицу смотреть: не ведут ли корову. Стали дети судить: какая будет корова – бурая или черная. Стали они говорить, как ее кормить будут. Ждали они, ждали целый день. За версту ушли встречать корову, уж смеркаться стало, вернулись назад. Вдруг, видят: по улице едет на телеге бабушка, а у заднего колеса идет пестрая корова, за рога привязана, и идет сзади мать, хворостиной подгоняет. Подбежали дети, стали смотреть корову. Набрали хлеба, травы, стали кормить. Мать пошла в избу, разделась и вышла на двор с полотенцем и подойником. Она села под корову, обтерла вымя. Господи благослови! стала доить корову, а дети сели кругом и смотрели, как молоко брызнуло из вымя в край подойника и засвистело у матери из-под пальцев. Надоила мать половину подойника, снесла на погреб и отлила детям горшочек к ужину.

(Быль)

Был мальчик, звали его Филипп. Пошли раз все ребята в школу. Филипп взял шапку и хотел тоже идти. Но мать сказала ему: куда ты, Филипок, собрался? – В школу. – Ты еще мал, не ходи, – и мать оставила его дома. Ребята ушли в школу. Отец еще с утра уехал в лес, мать ушла на поденную работу. Остались в избе Филипок да бабушка на печке. Стало Филипку скучно одному, бабушка заснула, а он стал искать шапку. Своей не нашел, взял старую, отцовскую и пошел в школу.

Школа была за селом у церкви. Когда Филипп шел по своей слободе, собаки не трогали его, они его знали. Но когда он вышел к чужим дворам, выскочила Жучка, залаяла, а за Жучкой большая собака Волчок. Филипок бросился бежать, собаки за ним. Филипок стал кричать, споткнулся и упал. Вышел мужик, отогнал собак и сказал: куда ты, постреленок, один бежишь? Филипок ничего не сказал, подобрал полы и пустился бежать во весь дух. Прибежал он к школе. На крыльце никого нет, а в школе слышны гудят голоса ребят. На Филипка нашел страх: что, как учитель меня прогонит? И стал он думать, что ему делать. Назад идти – опять собака заест, в школу идти – учителя боится. Шла мимо школы баба с ведром и говорит: все учатся, а ты что тут стоишь? Филипок и пошел в школу. В сенцах снял шапку и отворил дверь. Школа вся была полна ребят. Все кричали свое, и учитель в красном шарфе ходил посередине.

В начале XVIII века Пётр I провёл реформу азбуки. Трудные для написания буквы были заменены так называемым гражданским шрифтом. Такого вида буквами с небольшими изменениями пользуемся мы и сейчас.

"При Петре Великом, - шутливо писал М. Ломоносов, - не одни бояре и боярыни, но и буквы сбросили с себя широкие шубы (он имел в виду славянский старый шрифт) и нарядились в летние одежды". Под летними одеждами учёный подразумевал новую гражданскую азбуку.

В 1917-1918 годах произошла ещё одна языковая реформа - из русской азбуки исключили буквы ять, ижицу(V), фиту(Ѳ) и ер(ъ) в конце слова. Что же это были за буквы и почему их изгнали из алфавита?

Буква ЯТЬ
Буква ять по своему начертанию похожа на значок, которым астрономы изображают планету Сатурн: ℏ). Буквы ѣ и е произносились совершенно одинаково. Сравните: вечер - ветер. В слове вечер писали е, а в слове ветер - ѣ. Наверное, вы согласитесь с тем, что такие трудности приносили школьникам много огорчений. Букву ять называли "буквой-пугалом", "буквой-страшилищем". Ученикам приходилось механически заучивать правила "на ять". Ошибки "на ять" считались самыми страшными. Выражение, которое сложилось в ту пору, было известно всем: знать на ять - оно означало "знать что-либо самым наилучшим образом".

Буква ИЖИЦА
Буква ижица выглядела как римская цифра "пять" - V - и чем-то напоминала перевёрнутый кнут. Отсюда и пошло выражение прописать ижицу, что означало "выпороть, выдрать", а в более широком смысле - "устроить кому-либо головомойку, дать крепкий нагоняй". И правда, попробуйте, даже опасаясь хорошего нагоняя, определить, в каких словах какую букву написать! Вот перед вами 3 слова:

мир - "тишина, спокойствие",
мир - "вселенная",
миро - "душистое вещество".

Первый слог всех 3 слов произносится одинаково, но в зависимости от значения слова на письме обозначался 3 разными буквами. В первом слове писали букву и (мир), во втором - и с точкой (мiр), а в третьем - ижицу (мvро). И хотя сложностей и путаницы было немало, отменили ижицу очень нескоро. А. Пушкин в 1828 году напечатал эпиграмму на редактора журнала "Вестник Европы" М. Коченовского, который упорно восстанавливал ижицу во всех текстах (хотя, по мнению многих, её давно пора было исключить из русского алфавита):

Дурень, к солнцу став спиною,
Под холодный "Вестник" свой
Прыскал мёртвою водою,
Прыскал "ижицу" живой.

Но буква всё же просуществовала в алфавите вплоть до реформы 1917-1918 годов.

Буква ФИТА
Буквы ф и фита в алфавите стояли в разных местах, а произносились они совершенно одинаково. В дореволюционном справочнике "Весь Петроград" люди с фамилией Фёдоров были помещены в различных местах: одни - на букву ф, другие - на фиту. Почему же? А потому, что фамилия Фёдоров могла писаться по-разному: и через ф, и через фиту.
В 1748 году В. Тредиаковский в статье "Разговор о правописании" писал: "На что без пользы мучиться и терять время для того токмо, чтоб знать, где должно писать фиту и где ф? Не все у нас учились греческому, или латинскому, или какому другому языку, без знания которых невозможно знать различия в сих буквах".

Буква ЕР
Буква ер (ъ), так называемый твёрдый знак, сейчас считается полезной буквой. Она выполняет всегда одну и ту же работу: отделяет согласную приставки от гласной (подъём, объезд). А до реформы 1917-1918 годов твёрдый знак писался в конце слов после твёрдых согласных, например: домъ, дубъ, ехалъ, городъ.
Как только не называли ер: "бездельником", "лодырем", "дармоедом", "разбойником", "кровососом"! И действительно, буква эта на конце слова пожирала более 8 % времени и бумаги.
Л. Успенский в книге "Слово о словах" пишет, что только в одном дореволюционном издании (до реформы в языке) романа Л. Толстого "Война и мир" на 2080 страницах насчитывается 115 тысяч букв-бездельников, и если все буквы ер собрать в одно место и напечатать подряд в конце последнего тома, они заняли бы 70 с лишним страниц.
А сколько же это будет при тираже издания в 10 тысяч экземпляров? А если ещё представить, что на набор "Войны и мира" требовалось в то время примерно 100 рабочих дней, то 3,5 дня из них наборщики неведомо зачем набирали одни только твёрдые знаки.
А сколько бумаги лишней тратилось! Эта буква-бездельник была самой дорогой буквой мира.

Лев Николаевич Толстой

Рассказы из «Новой азбуки»

Три медведя

(Сказка)

Настасья Петровна посмотрела свою чашку и зарычала не так громко: «Кто хлебал в моей чашке!»

А Мишутка увидал свою пустую чашечку и запищал тонким голосом: «Кто хлебал в моей чашке и все выхлебал!»

Мишутка взглянул на свой сломанный стульчик и пропищал: «Кто сидел на моем стуле и сломал его!»

Как дядя Семен рассказывал про то, что с ним в лесу было

(Рассказ)

(Быль)

Дверь была отворена: она посмотрела в дверь, видит - в домике никого нет, и вошла. В домике этом жили три медведя. Один медведь был отец, звали его Михаил Иваныч. Он был большой и лохматый. Другой была медведица. Она была поменьше, и звали ее Настасья Петровна. Третий был маленький медвежонок, и звали его Мишутка. Медведей не было дома, они ушли гулять по лесу.

Девочка захотела сесть и видит у стола три стула: один большой, Михайлы Иваныча, другой поменьше, Настасьи Петровнин, и третий, маленький, с синенькой подушечкой - Мишуткин. Она полезла на большой стул и упала; потом села на средний стул, на нем было неловко, потом села на маленький
стульчик и засмеялась, так было хорошо. Она взяла синенькую чашечку на колена и стала есть. Поела всю похлебку и стала качаться ва стуле.

Стульчик проломился, и она упала на пол. Она встала, подняла стульчик и пошла в другую горницу. Там стояли три кровати: одна большая - Михайлы Иванычева, другая средняя - Настасьи Петровнина, третья маленькая - Мишенькина. Девочка легла в большую, ей было слишком просторно; легла в среднюю - было слишком высоко; легла в маленькую - кроватка пришлась ей как раз впору, и она заснула.

А медведи пришли домой голодные и захотели обедать. Большой медведь взял свою чашку, взглянул и заревел страшным голосом: "Кто хлебал в моей чашке!"Настасья Петровна посмотрела свою чашку и зарычала не так громко: "Кто хлебал в моей чашке!"А Мишутка увидал свою пустую чашечку и запищал тонким голосом: "Кто хлебал в моей чашке и все выхлебал!"Михайло Иваныч взглянул на свой стул и зарычал страшным голосом: "Кто сидел на моем стуле и сдвинул его с места!"Настасья Петровна взглянула на спой стул и зарычала не так громко: "Кто сидел на моем стуле и сдвинул его с места!"Мишутка взглянул на свой сломанный стульчик и пропищал: "Кто сидел на моем стуле и сломал его!"Медведи пришли в другую горницу. "Кто ложился в мою постель и смял ее!" - заревел Михайло Иваныч страшным голосом. "Кто ложился в мою постель и смял ее!" - зарычала Настасья Петровна не так громко. А Мишенька подставил скамеечку, полез в свою кроватку и запищал тонким голосом: "Кто ложился в мою постель!" И вдруг он увидал девочку и завизжал так, как будто его режут: "Вот она! Держи, держи! Вот она! Вот она! Ай-яяй! Держи!"Он хотел ее укусить. Девочка открыла глаза, увидела медведей и бросилась к окну. Окно было открыто, она выскочила в окно и убежала. И медведи не догнали ее.

КАК ДЯДЯ СЕМЕН РАССКАЗЫВАЛ ПРО ТО, ЧТО С НИМ В ЛЕСУ БЫЛО

Рассказ

Поехал я раз зимою в лес за деревами, срубил три дерева, обрубил сучья, обтесал, смотрю, уж поздно, надо домой ехать. А погода была дурная: снег шел и мело. Думаю, ночь захватит и дороги не найдешь. Погнал я лошадь; еду, еду - все выезду нет. Все лес. Думаю, шуба на мне плохая, замерзнешь. Ездил, ездил, нет дороги и темно. Хотел уж сани отпрягать, да под сани ложиться, слышу - недалеко бубенцы погромыхивают. Поехал я на бубенчики, вижу, тройка коней саврасых, гривы заплетены лентами, бубенцы светятся и сидят двое молодцов.

Здорово, братцы! - Здорово, мужик! - Где, братцы, дорога? - Да вот мы на самой дороге. - Выехал я к ним, смотрю, что за чудо - дорога гладкая и не заметенная. - Ступай, говорят, за нами,- и погнали коней. Моя кобылка плохая, не поспевает. Стал я кричать: подождите, братцы! Остановились, смеются. - Садись, говорят, с нами. Твоей лошади порожнем легче будет. - Спасибо, говорю. - Перелез я к ним в сани. Сани хорошие, ковровые. Только сел я, как свистнут: ну, вы, любезные! Завились саврасые кони так, что снег столбом. Смотрю, что за чудо. Светлей стало, и дорога гладкая, как лед, и палим мы так, что дух захватывает, только по лицу ветками стегает. Уж мне жутко стало. Смотрю вперед: гора крутая-прекрутая, и под горой пропасть. Саврасые прямо в пропасть летят. Испугался я, кричу: батюшки! легче, убьете! Куда тут, только смеются, свищут. Вижу я, пропадать. Над самой пропастью сани. Гляжу, у меня над головой сук. Ну, думаю: пропадайте одни. Приподнялся, схватился за сук и повис. Только повис и кричу: держи! А сам слышу тоже, кричат бабы: дядя Семен! чего ты? Бабы, а бабы! дуйте огонь. С дядей Семеном что-то недоброе, кричит. Вздули огонь. Очнулся я. А я в избе, за полати ухватился руками, вишу и кричу непутевым голосом. А это я - все во сне видел.

КОРОВА

Быль

И узнали, что она издохла оттого, что ей попало стекло в помоях. Когда Миша узнал это, он стал горько плакать и признался матери об стакане. Мать ничего не сказала и сама заплакала. Она сказала: убили мы свою Буренушку, купить теперь не на что. Как проживут малые дети без молока? Миша еще пуще стал плакать и не слезал с печи, когда ели студень из коровьей головы. Он каждый день во сне видел, как дядя Василий нес за рога мертвую, бурую голову Буренушки с открытыми глазами и красной
шеей. С тех пор у детей молока не было. Только по праздникам бывало молоко, когда Марья попросит у соседей горшочек. Случилось, барыне той деревни понадобилась к дитяти няня. Старушка и говорит дочери: отпусти меня, я пойду в няни, и тебе, может, бог поможет одной с детьми управляться. А я, бог даст, заслужу в год на корову. Так и сделали. Старушка ушла к барыне. А Марье еще тяжелее с детьми стало. И дети без молока целый год жили: один кисель и тюрю ели и стали худые и бледные. Прошел год, пришла старушка домой и принесла двадцать рублей. Ну, дочка! говорит, теперь купим корову. Обрадовалась Марья, обрадовались все дети. Собрались Марья с старухой на базар покупать корову. Соседку попросили с детьми побыть, а соседа дядю Захара попросили с ними поехать, выбирать корову. Помолились богу, поехали в город. Дети пообедали и вышли на улицу смотреть: не ведут ли корову. Стали дети судить: какая будет корова - бурая или черная. Стали они говорить, как ее кормить будут. Ждали они, ждали целый день. За версту ушли встречать корову, уж смеркаться стало, вернулись назад. Вдруг, видят: по улице едет на телеге бабушка, а у заднего колеса идет пестрая корова, за рога привязана, и идет сзади мать, хворостиной подгоняет. Подбежали дети, стали смотреть корову. Набрали хлеба, травы, стали кормить. Мать пошла в избу, разделась и вышла на двор с полотенцем и подойником. Она села под корову, обтерла вымя. Господи благослови! стала доить корову, а дети сели кругом и смотрели, как молоко брызнуло из вымя в край подойника и засвистело у матери из-под пальцев. Надоила мать половину подойника, снесла на погреб и отлила детям горшочек к ужину.

ФИЛИПОК

Быль

Был мальчик, звали его Филипп. Пошли раз все ребята в школу. Филипп взял шапку и хотел тоже идти. Но мать сказала ему: куда ты, Филипок, собрался? - В школу. - Ты еще мал, не ходи, - и мать оставила его дома. Ребята ушли в школу. Отец еще с утра уехал в лес, мать ушла на поденную работу. Остались в избе Филипок да бабушка на печке. Стало Филипку скучно одному, бабушка заснула, а он стал искать шапку. Своей не нашел, взял старую, отцовскую и пошел в школу.

Школа была за селом у церкви. Когда Филипп шел по своей слободе, собаки не трогали его, они его знали. Но когда он вышел к чужим дворам, выскочила Жучка, залаяла, а за Жучкой большая собака Волчок. Филипок бросился бежать, собаки за ним. Филипок стал кричать, споткнулся и упал. Вышел мужик, отогнал собак и сказал: куда ты, постреленок, один бежишь? Филипок ничего не сказал, подобрал полы и пустился бежать во весь дух. Прибежал он к школе. На крыльце никого нет, а в школе слышны гудят голоса ребят. На Филипка нашел страх: что, как учитель меня прогонит? И стал он думать, что ему делать. Назад идти - опять собака заест, в школу идти - учителя боится. Шла мимо школы баба с ведром и говорит: все учатся, а ты что тут стоишь? Филипок и пошел в школу. В сенцах снял шапку и отворил дверь. Школа вся была полна ребят. Все кричали свое, и учитель в красном шарфе ходил посередине.

Ты что? - закричал он на Филипка. Филипок ухватился за шапку и ничего не говорил. - Да ты кто? - Филипок молчал. - Или ты немой? - Филипок так напугался, что говорить не мог. - Ну так иди домой, коли говорить не хочешь. - А Филипок и рад бы что сказать, да в горле у него от страха пересохло. Он посмотрел на учителя и заплакал. Тогда учителю жалко его стало. Он погладил его по голове и спросил у ребят, кто этот мальчик.

Это Филипок, Костюшкин брат, он давно просится в школу, да мать не пускает его, и он украдкой пришел в школу.

Ну, садись на лавку возле брата, а я твою мать попрошу, чтоб пускала тебя в школу.

Учитель стал показывать Филипку буквы, а Филипок их уж знал и немножко читать умел.

Ну-ка, сложи свое имя. - Филипок сказал: хве-и-хви, -ле-и-ли, -пеок-пок. - Все засмеялись.

Молодец, - сказал учитель. - Кто же тебя учил читать?

Филипок осмелился и сказал: Костюшка. Я бедовый, я сразу все понял. Я страсть какой ловкий! - Учитель засмеялся и сказал: а молитвы ты знаешь? - Филипок сказал; знаю, - и начал говорить Богородицу; но всякое слово говорил не так. Учитель остановил его и сказал: ты погоди хвалиться, а поучись.

С тех пор Филипок стал ходить с ребятами в школу.

Вы можете или написать свой.