Иван тургенев - рудин. Дом в романе. Деревенский дворец Ласунской и дом Липиной
Мы начали разговор со времени . Пришло время поговорить о пространстве романа, его реальном и символическом значении .
В романе представлены две усадьбы. Деревенский дворец Ласунской - летнее местопребывание представительницы высшей аристократии. «Дом Дарьи Михайловны Ласунской считался чуть ли не первым …ой губернии. Огромный, каменный, сооруженный по рисункам Растрелли <…>, он величественно возвышался на вершине холма». Дом Липиной и ее брата Волынцева - обиталище помещиков средней руки. В нем живут круглый год, зимою и летом. «Недавно выстроенный и выбеленный, он приветливо выглядывал своими широкими светлыми окнами из густой зелени старинных лип и кленов». Построен он, очевидно, на месте старого особняка, в тени аллей, где гуляли еще дедушки и бабушки. Так сохраняются в глазах автора признаки настоящей усадьбы - очарование старины, ощущение преемственности поколений. Другая черта, дорогая писателю - слиянность домика с окружающей природой: «…балкон, от которого в сад вели ступени…»
Дом накладывает отпечаток на весь уклад и круг занятий обитателей. Лежнев уклоняется от визитов хозяйке соседнего поместья. Дарья Михайловна, оскорбленная пренебрежением, вопрошает в первую очередь: «Или собственно мой дом вам не нравится?» - И уже затем: «Я вам не нравлюсь?» И получает честный ответ - «Дом у вас прекрасный; но признаюсь вам откровенно, я не люблю стеснять себя. У меня и фрака порядочного нет, перчаток нет; да я и не принадлежу к вашему кругу». Михайло Михайлыч имеет в виду не столько «круг» высшего дворянства, сколько круг людей, готовых восхищаться ее умом, талантами и связью в высших сферах.
Гончаров, как мы говорили, видел в господской усадьбе материальную опору остального российского пространства. Ее цель - делиться от благ своих и утверждать стабильность живущих возле и зависимых от нее лиц. Ее преимущество - внутренняя органическая близость общерусскому укладу жизни, неизменному со времен баснословной Обломовки. Тургеневу же барская усадьба интересна в первую очередь как духовный центр, средоточие культуры. В ней вечерами музицируют; подразумевается, что любой владеет инструментом (играет Наталья, играет Пандалевский). В гостиной обсуждают литературные новинки. Здесь не нужны переводчики, ибо с ранних лет все знакомы с европейскими языками. Новейшую брошюру французского историка Токвилля получают и критикуют тотчас после ее выхода. Помещики Тургенева тысячью нитей связаны с Европой, с осуществлением мечты Петра Первого о просвещенных европейских землевладельцах.
Уклад дома в первую очередь регламентируется Женщиной. В этом отношении Александра Павловна, о которой Ласунская судит гордо-снисходительно, оказывается более талантливой хозяйкой. Она не стремится блеснуть красотою или умом перед гостями. Зато готова понять, защитить каждого, ощутив чутким сердцем хотя бы легкую тень несправедливости. Она не участвует активно в сюжете, деликатно не вмешивается в отношения брата с Натальей, хотя душой переживает за него. Герои сами ощущают себя комфортно в ее присутствии. «При ней и говорится лучше и молчится легче.., - замечает Лежнев, предлагая брату пригласить Александру Павловну в комнату. И Волынцев, в порыве немой благодарности сестре, «схватил ее руку и крепко прижал ее к своим губам».
Однако присутствие женщин вносит в отношения элемент любовного соперничества. Вооружается против Рудина Волынцев, искатель руки Натальи. Даже флегматический, подчеркивающий свою объективность Лежнев, позднее вынужден признать, что на него повлияла та же Липина: «…Тогда боялся, как бы он тебе голову не вскружил». Женское начало символизирует в романе отсутствие абсолютной объективности. Не случайно решающие объяснения персонажей, их самораскрытия происходят, как правило, вне домашних стен. Спешит помочь крестьянке добросердечная Липина. Оказавшись на сельской дороге, Пандалевский сбрасывает маску угодливого кавалера и грубо заигрывает с крестьянской девушкой. Басистов весело бегает по полю наперегонки со своими воспитанниками. В сиреневой беседке и у Адюхина пруда происходят решающие объяснения Рудина с Натальей.
В общефилософском плане Дом - это место, где тепло и уютно. Однако человеку нужно обладать определенным душевным складом, чтобы посвятить себя исключительно Дому. Стоит сосредоточиться на своем - сжимается горизонт (вспомним Обломовку!); грозит опасность обывательского самодовольства. Первые признаки этой болезни проникают в семейное благополучие женатого Лежнева: Александра Павловна «по-прежнему была мила, только пополнела в последнее время <...>. Расхаживала кормилица с краснощеким ребенком на руках… Ребенок не пищал, с важностью сосал свой палец и спокойно посматривал кругом. Достойный сын Михайла Михайлыча уже сказывался в нем».
Лежнев обрел тихую пристань. Его супруга «улыбнулась и стиснула руку» мужа, безмолвно соглашаясь с тем, что они «друг друга любят и счастливы». Такое же благополучие ждет Волынцева, «в каком-то чаду» сообщившего родственникам о близкой свадьбе. В этот момент наивысшего семейного торжества Лежнев вспоминает об отсутствующем. Он торжественно провозглашает новый тост: «Мы сейчас пили за здоровье <…> нашего брата и его невесты; я предлагаю вам выпить теперь за здоровье Дмитрия Рудина!» Гости, кто «с изумлением», кто «покраснев от радости», принимают этот неожиданный тост.
Меж тем логика Лежнева понятна. Вокруг себя он видит таких людей, как Пигасов, который позволяет язвительно задевать Рудина, хотя сам «когда служил, брал взятки, и как еще!» Он слышит о дальнейшем процветании Пандалевского, которому Дарья Михайловна «выхлопотала очень выгодное место». В сравнении с ними «недостатки» Рудина предстают в совсем ином свете. На расстоянии виднее, что в нем было «хорошего, редкого». Неисправимый «энтузиаст» Рудин будил, отрезвлял от обывательской самоуспокоенности: «Мы все стали <…> рассудительны, равнодушны и вялы; мы заснули <…>, и спасибо тому, кто хоть на миг нас расшевелит и согреет!..» Опять-таки на расстоянии Лежнев осознает, что недостатки друга «тем более выступают наружу, что сам он (Рудин) не мелкий человек». «…Кто вправе сказать, что он (Рудин) не принесет, не принес уже пользы? что его слова не заронили много добрых семян в молодые души…?» Верность этих слов горячо подтверждает Басистов: «…Клянусь вам, этот человек не только умел потрясти тебя, он с места тебя сдвигал. Он не давал тебе останавливаться, он до основания переворачивал, зажигал тебя!»
Однако по окончании ужина проницательная Александра Павловна вновь упрекает мужа: «Сознайся, что ты немного увлекся в пользу Рудина, как прежде увлекался против него…» Для достижения абсолютной объективности писатель переносит место действия на «нейтральную территорию».
I
Было тихое летнее утро. Солнце уже довольно высоко стояло на чистом небе; но поля еще блестели росой, из недавно проснувшихся долин веяло душистой свежестью, и в лесу, еще сыром и не шумном, весело распевали ранние птички. На вершине пологого холма, сверху донизу покрытого только что зацветшею рожью, виднелась небольшая деревенька. К этой деревеньке, по узкой проселочной дорожке, шла молодая женщина, в белом кисейном платье, круглой соломенной шляпе и с зонтиком в руке. Казачок издали следовал за ней.
Она шла не торопясь и как бы наслаждаясь прогулкой. Кругом, по высокой, зыбкой ржи, переливаясь то серебристо-зеленой, то красноватой рябью, с мягким шелестом бежали длинные волны; в вышине звенели жаворонки. Молодая женщина шла из собственного своего села, отстоявшего не более версты от деревеньки, куда она направляла путь; звали ее Александрой Павловной Липиной. Она была вдова, бездетна и довольно богата, жила вместе с своим братом, отставным штаб-ротмистром Сергеем Павлычем Волынцевым. Он не был женат и распоряжался ее имением.
Александра Павловна дошла до деревеньки, остановилась у крайней избушки, весьма ветхой и низкой, и, подозвав своего казачка, велела ему войти в нее и спросить о здоровье хозяйки. Он скоро вернулся в сопровождении дряхлого мужика с белой бородой.
– Ну, что? – спросила Александра Павловна.
– Жива еще… – проговорил старик.
– Можно войти?
– Отчего же? можно.
Александра Павловна вошла в избу. В ней было и тесно, и душно, и дымно… Кто-то закопошился и застонал на лежанке. Александра Павловна оглянулась и увидела в полумраке желтую и сморщенную голову старушки, повязанной клетчатым платком. Покрытая по самую грудь тяжелым армяком, она дышала с трудом, слабо разводя худыми руками.
Александра Павловна приблизилась к старушке и прикоснулась пальцами до ее лба… Он так и пылал.
– Как ты себя чувствуешь, Матрена? – спросила она, наклонившись над лежанкой.
– О-ох! – простонала старушка, всмотревшись в Александру Павловну. – Плохо, плохо, родная! Смертный часик пришел, голубушка!
– Бог милостив, Матрена: может быть, ты поправишься. Ты приняла лекарство, которое я тебе прислала?
Старушка тоскливо заохала и не отвечала. Она не расслышала вопроса.
– Приняла, – проговорил старик, остановившийся у двери.
Александра Павловна обратилась к нему.
– Кроме тебя, при ней никого нет? – спросила она.
– Есть девочка – ее внучка, да все вот отлучается. Не посидит: такая егозливая. Воды подать испить бабке – и то лень. А я сам стар: куда мне?
– Не перевезти ли ее ко мне в больницу?
– Нет! зачем в больницу! все одно помирать-то. Пожила довольно; видно, уж так Богу угодно. С лежанки не сходит. Где ж ей в больницу! Ее станут поднимать, она и помрет.
– Ох, – застонала больная, – красавица барыня, сироточку-то мою не оставь; наши господа далеко, а ты…
Старушка умолкла. Она говорила через силу.
– Не беспокойся, – промолвила Александра Павловна, – все будет сделано. Вот я тебе чаю и сахару принесла. Если захочется, выпей… Ведь самовар у вас есть? – прибавила она, взглянув на старика.
– Самовар-то? Самовара у нас нету, а достать можно.
– Так достань, а то я пришлю свой. Да прикажи внучке, чтобы она не отлучалась. Скажи ей, что это стыдно.
Старик ничего не отвечал, а сверток с чаем и сахаром взял в обе руки.
– Ну, прощай, Матрена! – проговорила Александра Павловна, – я к тебе еще приду, а ты не унывай и лекарство принимай аккуратно…
Старуха приподняла голову и потянулась к Александре Павловне.
– Дай, барыня, ручку, – пролепетала она.
Александра Павловна не дала ей руки, нагнулась и поцеловала ее в лоб.
– Смотри же, – сказала она, уходя, старику, – лекарство ей давайте непременно, как написано… И чаем ее напойте…
Старик опять ничего не отвечал и только поклонился.
Свободно вздохнула Александра Павловна, очутившись на свежем воздухе. Она раскрыла зонтик и хотела было идти домой, как вдруг из-за угла избушки выехал, на низеньких беговых дрожках, человек лет тридцати, в старом пальто из серой коломянки и такой же фуражке. Увидев Александру Павловну, он тотчас остановил лошадь и обернулся к ней лицом. Широкое, без румянца, с небольшими бледно-серыми глазками и белесоватыми усами, оно подходило под цвет его одежды.
– Здравствуйте, – проговорил он с ленивой усмешкой, – что это вы тут такое делаете, позвольте узнать?
– Я навещала больную… А вы откуда, Михайло Михайлыч?
Человек, называвшийся Михайло Михайлычем, посмотрел ей в глаза и опять усмехнулся.
– Это вы хорошо делаете, – продолжал он, – что больную навещаете; только не лучше ли вам ее в больницу перевезти?
– Она слишком слаба: ее нельзя тронуть.
– А больницу свою вы не намерены уничтожить?
– Уничтожить? зачем?
– Да так.
– Что за странная мысль! С чего это вам в голову пришло?
– Да вы вот с Ласунской всё знаетесь и, кажется, находитесь под ее влиянием. А по ее словам, больницы, училища – это все пустяки, ненужные выдумки. Благотворение должно быть личное, просвещение тоже: это все дело души… так, кажется, она выражается. С чьего это голоса она поет, желал бы я знать?
Александра Павловна засмеялась.
– Дарья Михайловна умная женщина, я ее очень люблю и уважаю; но и она может ошибаться, и я не каждому ее слову верю.
– И прекрасно делаете, – возразил Михайло Михайлыч, все не слезая с дрожек, – потому что она сама словам своим плохо верит. А я очень рад, что встретил вас.
– Хорош вопрос! Как будто не всегда приятно вас встретить! Сегодня вы так же свежи и милы, как это утро.
Александра Павловна опять засмеялась.
– Чему же вы смеетесь?
– Как чему? Если б вы могли видеть, с какой вялой и холодной миной вы произнесли ваш комплимент! Удивляюсь, как вы не зевнули на последнем слове.
– С холодной миной… Вам все огня нужно; а огонь никуда не годится. Вспыхнет, надымит и погаснет.
– И согреет, – подхватила Александра Павловна.
– Да… и обожжет.
– Ну, что ж, что обожжет! И это не беда. Все же лучше, чем…
– А вот я посмотрю, то ли вы заговорите, когда хоть раз хорошенько обожжетесь, – перебил ее с досадой Михайло Михайлыч и хлопнул вожжой по лошади. – Прощайте!
– Михайло Михайлыч, постойте! – закричала Александра Павловна, – когда вы у нас будете?
– Завтра; поклонитесь вашему брату.
И дрожки покатились.
Александра Павловна посмотрела вслед Михайлу Михайловичу.
«Какой мешок!» – подумала она. Сгорбленный, запыленный, с фуражкой на затылке, из-под которой беспорядочно торчали косицы желтых волос, он действительно походил на большой мучной мешок.
Александра Павловна отправилась тихонько назад по дороге домой. Она шла с опущенными глазами. Близкий топот лошади заставил ее остановиться и поднять голову… Ей навстречу ехал ее брат верхом; рядом с ним шел молодой человек небольшого роста, в легоньком сюртучке нараспашку, легоньком галстучке и легонькой серой шляпе, с тросточкой в руке. Он уже давно улыбался Александре Павловне, хотя и видел, что она шла в раздумье, ничего не замечая, а как только она остановилась, подошел к ней и радостно, почти нежно произнес:
– Здравствуйте, Александра Павловна, здравствуйте!
– A! Константин Диомидыч! здравствуйте! – ответила она. – Вы от Дарьи Михайловны?
– Точно так-с, точно так-с, – подхватил с сияющим лицом молодой человек, – от Дарьи Михайловны. Дарья Михайловна послала меня к вам-с; я предпочел идти пешком… Утро такое чудесное, всего четыре версты расстояния. Я прихожу – вас дома нет-с. Мне ваш братец говорит, что вы пошли в Семеновку, и сами собираются в поле; я вот с ними и пошел-с, к вам навстречу. Да-с. Как это приятно!
Молодой человек говорил по-русски чисто и правильно, но с иностранным произношением, хотя трудно было определить, с каким именно. В чертах лица его было нечто азиатское. Длинный нос с горбиной, большие неподвижные глаза навыкате, крупные красные губы, покатый лоб, черные как смоль волосы – все в нем изобличало восточное происхождение; но молодой человек именовался по фамилии Пандалевским и называл своею родиной Одессу, хотя и воспитывался где-то в Белоруссии, на счет благодетельной и богатой вдовы. Другая вдова определила его на службу. Вообще дамы средних лет охотно покровительствовали Константину Диомидычу: он умел искать, умел находить в них. Он и теперь жил у богатой помещицы, Дарьи Михайловны Ласунской, в качестве приемыша или нахлебника. Он был весьма ласков, услужлив, чувствителен и втайне сластолюбив, обладал приятным голосом, порядочно играл на фортепьяно и имел привычку, когда говорил с кем-нибудь, так и впиваться в него глазами. Он одевался очень чистенько и платье носил чрезвычайно долго, тщательно выбривал свой широкий подбородок и причесывал волосок к волоску.
Александра Павловна выслушала его речь до конца и обратилась к брату:
– Сегодня мне всё встречи: сейчас я разговаривала с Лежневым.
– А, с ним! Он ехал куда-нибудь?
– Да; и вообрази, на беговых дрожках, в каком-то полотняном мешке, весь в пыли… Какой он чудак!
– Да, быть может; только он славный человек.
– Кто это? Г-н Лежнев? – спросил Пандалевский, как бы удивясь.
– Да, Михайло Михайлыч Лежнев, – возразил Волынцев. – Однако прощай, сестра: мне пора ехать в поле; у тебя гречиху сеют. Г-н Пандалевский тебя проведет домой…
И Волынцев пустил лошадь рысью.
– С величайшим удовольствием! – воскликнул Константин Диомидыч и предложил Александре Павловне руку.
Она подала ему свою, и оба отправились по дороге в ее усадьбу.
Вести под руку Александру Павловну доставляло, по-видимому, большое удовольствие Константину Диомидычу; он выступал маленькими шагами, улыбался, а восточные глаза его даже покрылись влагой, что, впрочем, с ними случалось нередко: Константину Диомидычу ничего не стоило умилиться и пролить слезу. И кому бы не было приятно вести под руку хорошенькую женщину, молодую и стройную? Об Александре Павловне вся…ая губерния единогласно говорила, что она прелесть, и…ая губерния не ошибалась. Один ее прямой, чуть-чуть вздернутый носик мог свести с ума любого смертного, не говоря уже о ее бархатных карих глазах, золотисто-русых волосах, ямках на круглых щечках и других красотах. Но лучше всего в ней было выражение ее миловидного лица: доверчивое, добродушное и кроткое, оно и трогало, и привлекало. Александра Павловна глядела и смеялась, как ребенок; барыни находили ее простенькой… Можно ли было чего-нибудь еще желать?
– Вас Дарья Михайловна ко мне прислала, говорите вы? – спросила она Пандалевского.
– Да-с, прислала-с, – отвечал он, выговаривая букву «с», как английское «th», – оне непременно желают и велели вас убедительно просить, чтобы вы пожаловали сегодня к ним обедать… Оне (Пандалевский, когда говорил о третьем лице, особенно о даме, строго придерживался множественного числа) – оне ждут к себе нового гостя, с которым непременно желают вас познакомить.
– Кто это?
– Некто Муффель, барон, камер-юнкер из Петербурга. Дарья Михайловна недавно с ним познакомились у князя Гарина и с большой похвалой о нем отзываются, как о любезном и образованном молодом человеке. Г-н барон занимаются также литературой, или, лучше сказать… ах, какая прелестная бабочка! извольте обратить ваше внимание… лучше сказать, политической экономией. Он написал статью о каком-то очень интересном вопросе – и желает подвергнуть ее на суд Дарье Михайловне.
– Политико-экономическую статью?
– С точки зрения языка-с, Александра Павловна, с точки зрения языка-с. Вам, я думаю, известно, что и в этом Дарья Михайловна знаток-с. Жуковский с ними советовался, а благодетель мой, проживающий в Одессе благопотребный старец Роксолан Медиарович Ксандрыка… Вам, наверное, известно имя этой особы?
– Нисколько, и не слыхивала.
– Не слыхивали о таком муже? Удивительно! Я хотел сказать, что Роксолан Медиарович очень был всегда высокого мнения о познаниях Дарьи Михайловны в российском языке.
– А не педант этот барон? – спросила Александра Павловна.
– Никак нет-с; Дарья Михайловна рассказывают, что, напротив, светский человек в нем сейчас виден. О Бетховене говорил с таким красноречием, что даже старый князь почувствовал восторг… Это я, признаюсь, послушал бы: ведь это по моей части. Позвольте вам предложить этот прекрасный полевой цветок.
Александра Павловна взяла цветок и, пройдя несколько шагов, уронила его на дорогу… До дому ее оставалось шагов двести, не более. Недавно выстроенный и выбеленный, он приветливо выглядывал своими широкими светлыми окнами из густой зелени старинных лип и кленов.
– Так как же-с прикажете доложить Дарье Михайловне, – заговорил Пандалевский, слегка обиженный участью поднесенного им цветка, – пожалуете вы к обеду? Оне и братца вашего просят.
– Да, мы приедем, непременно. А что Наташа?
– Наталья Алексеевна, слава Богу, здоровы-с… Но мы уже прошли поворот к именью Дарьи Михайловны. Позвольте мне раскланяться.
Александра Павловна остановилась.
– А вы разве не зайдете к нам? – спросила она нерешительным голосом.
– Душевно бы желал-с, но боюсь опоздать. Дарье Михайловне угодно послушать новый этюд Тальберга: так надо приготовиться и подучить. Притом я, признаюсь, сомневаюсь, чтобы моя беседа могла доставить вам какое-нибудь удовольствие.
– Да нет… почему же…
Пандалевский вздохнул и выразительно опустил глаза.
– До свидания, Александра Павловна! – проговорил он, помолчав немного, поклонился и отступил шаг назад.
Александра Павловна повернулась и пошла домой.
Константин Диомидыч также пустился восвояси. С лица его тотчас исчезла вся сладость: самоуверенное, почти суровое выражение появилось на нем. Даже походка Константина Диомидыча изменилась; он теперь и шагал шире и наступал тяжелее. Он прошел версты две, развязно помахивая палочкой, и вдруг опять осклабился: он увидел возле дороги молодую, довольно смазливую крестьянскую девушку, которая выгоняла телят из овса. Константин Диомидыч осторожно, как кот, подошел к девушке и заговорил с ней. Та сперва молчала, краснела и посмеивалась, наконец закрыла губы рукавом, отворотилась и промолвила:
– Ступай, барин, право…
Константин Диомидыч погрозил ей пальцем и велел ей принести себе васильков.
– На что тебе васильков? венки, что ль, плесть? – возразила девушка, – да ну, ступай же, право…
– Послушай, моя любезная красоточка… – начал было Константин Диомидыч.
– Да ну, ступай, – перебила его девушка, – баричи вон идут.
Константин Диомидыч оглянулся. Действительно, по дороге бежали Ваня и Петя, сыновья Дарьи Михайловны; за ними шел их учитель, Басистов, молодой человек двадцати двух лет, только что окончивший курс. Басистов был рослый малый, с простым лицом, большим носом, крупными губами и свиными глазками, некрасивый и неловкий, но добрый, честный и прямой. Он одевался небрежно, не стриг волос, – не из щегольства, а от лени; любил поесть, любил поспать, но любил также хорошую книгу, горячую беседу и всей душой ненавидел Пандалевского.
Дети Дарьи Михайловны обожали Басистова и уж нисколько его не боялись; со всеми остальными в доме он был на короткой ноге, что не совсем нравилось хозяйке, как она ни толковала о том, что для нее предрассудков не существует.
– Здравствуйте, мои миленькие! – заговорил Константин Диомидыч, – как вы рано сегодня гулять пошли! А я, – прибавил он, обращаясь к Басистову, – уже давно вышел; моя страсть – наслаждаться природой.
– Видели мы, как вы наслаждаетесь природой, – пробормотал Басистов.
– Вы материалист: уже сейчас бог знает что думаете. Я вас знаю.
Пандалевский, когда говорил с Басистовым или подобными ему людьми, легко раздражался и букву «с» произносил чисто, даже с маленьким свистом.
– Что же, вы у этой девки небось дорогу спрашивали? – проговорил Басистов, поводя глазами и вправо и влево.
Он чувствовал, что Пандалевский глядит ему прямо в лицо, а это ему было крайне неприятно.
– Я повторяю: вы материалист и больше ничего. Вы непременно желаете во всем видеть одну прозаическую сторону…
– Дети! – скомандовал вдруг Басистов, – видите вы на лугу ракиту; посмотрим, кто скорее до нее добежит… Раз! два! три!
И дети бросились во все ноги к раките. Басистов устремился за ними.
«Мужик! – подумал Пандалевский, – испортит он этих мальчишек… Совершенный мужик!»
И, с самодовольствием окинув взглядом свою собственную опрятную и изящную фигурку, Константин Диомидыч ударил раза два растопыренными пальцами по рукаву сюртука, встряхнул воротником и отправился далее. Вернувшись к себе в комнату, он надел старенький халат и с озабоченным лицом сел за фортепьяно.
II
Дом Дарьи Михайловны Ласунской считался чуть ли не первым по всей…ой губернии. Огромный, каменный, сооруженный по рисункам Растрелли, во вкусе прошедшего столетия, он величественно возвышался на вершине холма, у подошвы которого протекала одна из главных рек средней России. Сама Дарья Михайловна была знатная и богатая барыня, вдова тайного советника. Хотя Пандалевский и рассказывал про нее, что она знает всю Европу, да и Европа ее знает! – однако Европа ее знала мало, даже в Петербурге она важной роли не играла; зато в Москве ее все знали и ездили к ней. Она принадлежала к высшему свету и слыла за женщину несколько странную, не совсем добрую, но чрезвычайно умную. В молодости она была очень хороша собою. Поэты писали ей стихи, молодые люди в нее влюблялись, важные господа волочились за ней. Но с тех пор прошло лет двадцать пять или тридцать, и прежних прелестей не осталось и следа. «Неужели, – спрашивал себя невольно всякий, кто только видел ее в первый раз, – неужели эта худенькая, желтенькая, востроносая и еще не старая женщина была когда-то красавицей? Неужели это она, та самая, о которой бряцали лиры?..» И всякий внутренно удивлялся переменчивости всего земного. Правда, Пандалевский находил, что у Дарьи Михайловны удивительно сохранились ее великолепные глаза; но ведь тот же Пандалевский утверждал, что ее вся Европа знает.
Дарья Михайловна приезжала каждое лето к себе в деревню с своими детьми (у нее их было трое: дочь Наталья, семнадцати лет, и два сына, десяти и девяти лет) и жила открыто, то есть принимала мужчин, особенно холостых; провинциальных барынь она терпеть не могла. Зато и доставалось же ей от этих барынь! Дарья Михайловна, по их словам, была и горда, и безнравственна, и тиранка страшная; а главное – она позволяла себе такие вольности в разговоре, что ужасти! Дарья Михайловна действительно не любила стеснять себя в деревне, и в свободной простоте ее обхождения замечался легкий оттенок презрения столичной львицы к окружавшим ее, довольно темным и мелким существам… Она и с городскими знакомыми обходилась очень развязно, даже насмешливо; но оттенка презрения не было.
Кстати, читатель, заметили ли вы, что человек, необыкновенно рассеянный в кружке подчиненных, никогда не бывает рассеян с лицами высшими? Отчего бы это? Впрочем, подобные вопросы ни к чему не ведут.
Когда Константин Диомидыч, вытвердив наконец тальберговский этюд, спустился из своей чистой и веселенькой комнаты в гостиную, он уже застал все домашнее общество собранным. Салон уже начался. На широкой кушетке, подобрав под себя ноги и вертя в руках новую французскую брошюру, расположилась хозяйка; у окна за пяльцами сидели: с одной стороны дочь Дарьи Михайловны, а с другой m-lle Boncourt – гувернантка, старая и сухая дева лет шестидесяти, с накладкой черных волос под разноцветным чепцом и хлопчатой бумагой в ушах; в углу, возле двери, поместился Басистов и читал газету, подле него Петя и Ваня играли в шашки, а прислонясь к печке и заложив руки за спину, стоял господин небольшого роста, взъерошенный и седой, с смуглым лицом и беглыми черными глазками – некто Африкан Семеныч Пигасов.
Странный человек был этот господин Пигасов. Озлобленный противу всего и всех – особенно против женщин, – он бранился с утра до вечера, иногда очень метко, иногда довольно тупо, но всегда с наслаждением. Раздражительность его доходила до ребячества; его смех, звук его голоса, все его существо казалось пропитанным желчью. Дарья Михайловна охотно принимала Пигасова: он потешал ее своими выходками. Они, точно, были довольно забавны. Все преувеличивать было его страстью. Например: о каком бы несчастье при нем ни говорили – рассказывали ли ему, что громом зажгло деревню, что вода прорвала мельницу, что мужик себе топором руку отрубил, – он всякий раз с сосредоточенным ожесточением спрашивал: «А как ее зовут?» – то есть как зовут женщину, от которой произошло то несчастие, потому что, по его уверениям, всякому несчастию причиной женщина, стоит только хорошенько вникнуть в дело. Он однажды бросился на колени перед почти незнакомой ему барыней, которая приставала к нему с угощением, и начал слезно, но с написанной на лице яростью умолять ее, чтобы она его пощадила, что он ничем перед ней не провинился и вперед у ней никогда не будет. Раз лошадь помчала под гору одну из прачек Дарьи Михайловны, опрокинула ее в ров и чуть не убила. Пигасов с тех пор иначе не называл эту лошадь, как добрый, добрый конек, а самую гору и ров находил чрезвычайно живописными местами. Пигасову в жизни не повезло – он эту дурь и напустил на себя. Он происходил от бедных родителей. Отец его занимал разные мелкие должности, едва знал грамоте и не заботился о воспитании сына; кормил, одевал его – и только. Мать его баловала, но скоро умерла. Пигасов сам себя воспитывал, сам определил себя в уездное училище, потом в гимназию, выучился языкам, французскому, немецкому и даже латинскому, и, выйдя из гимназии с отличным аттестатом, отправился в Дерпт, где постоянно боролся с нуждою, но выдержал трехгодичный курс до конца. Способности Пигасова не выходили из разряда обыкновенных; терпением и настойчивостью он отличался, но особенно сильно было в нем чувство честолюбия, желание попасть в хорошее общество, не отстать от других, назло судьбе. Он и учился прилежно и в Дерптский университет поступил из честолюбия. Бедность сердила его и развила в нем наблюдательность и лукавство. Он выражался своеобразно; он смолоду присвоил себе особый род желчного и раздражительного красноречия. Мысли его не возвышались над общим уровнем; а говорил он так, что мог казаться не только умным, но даже очень умным человеком. Получив степень кандидата, Пигасов решился посвятить себя ученому званию: он понял, что на всяком другом поприще он бы никак не мог угнаться за своими товарищами (он старался выбирать их из высшего круга и умел к ним подделаться, даже льстил им, хотя все ругался). Но тут в нем, говоря попросту, материала не хватило. Самоучка не из любви к науке, Пигасов в сущности знал слишком мало. Он жестоко провалился в диспуте, между тем как живший с ним в одной комнате другой студент, над которым он постоянно смеялся, человек весьма ограниченный, но получивший правильное и прочное воспитание, восторжествовал вполне. Неудача эта взбесила Пигасова: он бросил в огонь все свои книги и тетради и поступил на службу. Сначала дело пошло недурно: чиновник он был хоть куда, не очень распорядительный, зато крайне самоуверенный и бойкий; но ему захотелось поскорее выскочить в люди – он запутался, споткнулся и принужден был выйти в отставку. Года три просидел он у себя в благоприобретенной деревеньке и вдруг женился на богатой, полуобразованной помещице, которую поймал на удочку своих развязных и насмешливых манер. Но нрав Пигасова уже слишком раздражился и окис; он тяготился семейной жизнью… Жена его, пожив с ним несколько лет, уехала тайком в Москву и продала какому-то ловкому аферисту свое имение, а Пигасов только что построил в нем усадьбу. Потрясенный до основания этим последним ударом, Пигасов затеял было тяжбу с женою, но ничего не выиграл… Он доживал свой век одиноко, разъезжал по соседям, которых бранил за глаза и даже в глаза и которые принимали его с каким-то напряженным полухохотом, хотя серьезного страха он им не внушал, – и никогда книги в руки не брал. У него было около ста душ; мужики его не бедствовали.
– A! Constantin! – проговорила Дарья Михайловна, как только Пандалевский вошел в гостиную, – Alexandrine будет?
– Александра Павловна велели вас благодарить и за особенное удовольствие себе поставляют, – возразил Константин Диомидыч, приятно раскланиваясь на все стороны и прикасаясь толстой, но белой ручкой с ногтями, остриженными треугольником, к превосходно причесанным волосам.
– И Волынцев тоже будет?
– И они-с.
– Так как же, Африкан Семеныч, – продолжала Дарья Михайловна, обращаясь к Пигасову, – по-вашему, все барышни неестественны?
У Пигасова губы скрутились набок, и он нервически задергал локтем.
– Но это не мешает вам и о них думать, – перебила Дарья Михайловна.
– Я о них умалчиваю, – повторил Пигасов. – Все барышни вообще неестественны в высшей степени – неестественны в выражении чувств своих. Испугается ли, например, барышня, обрадуется ли чему, или опечалится, она непременно сперва придаст телу своему какой-нибудь эдакий изящный изгиб (и Пигасов пребезобразно выгнул свой стан и оттопырил руки) и потом уже крикнет: ах! или засмеется, или заплачет. Мне, однако (и тут Пигасов самодовольно улыбнулся), удалось-таки добиться однажды истинного, неподдельного выражения ощущения от одной замечательно неестественной барышни!
– Каким это образом?
Глаза Пигасова засверкали.
– Я ее хватил в бок осиновым колом сзади. Она как взвизгнет, а я ей: браво! браво! Вот это голос природы, это был естественный крик. Вы и вперед всегда так поступайте.
Все в комнате засмеялись.
– Что вы за пустяки говорите, Африкан Семеныч! – воскликнула Дарья Михайловна. – Поверю ли я, что вы станете девушку толкать колом в бок!
– Ей-богу, колом, пребольшим колом, вроде тех, которые употребляются при защите крепостей.
– Mais c"est une horreur ce que vous dites là, monsieur, – возопила m-lle Boncourt, грозно посматривая на расхохотавшихся детей.
– Да не верьте ему, – промолвила Дарья Михайловна, – разве вы его не знаете?
Но негодующая француженка долго не могла успокоиться и все что-то бормотала себе под нос.
– Вы можете мне не верить, – продолжал хладнокровным голосом Пигасов, – но я утверждаю, что я сказал сущую правду. Кому ж это знать, коли не мне? После этого вы, пожалуй, также не поверите, что наша соседка Чепузова, Елена Антоновна, сама, заметьте, сама, мне рассказала, как она уморила своего родного племянника?
– Вот еще выдумали!
– Позвольте, позвольте! Выслушайте и судите сами. Заметьте, я на нее клеветать не желаю, я ее даже люблю, насколько, то есть, можно любить женщину; у ней во всем доме нет ни одной книги, кроме календаря, и читать она не может иначе как вслух – чувствует от этого упражнения испарину и жалуется потом, что у ней глаза пупом полезли… Словом, женщина она хорошая, и горничные у ней толстые. Зачем мне на нее клеветать?
– Ну! – заметила Дарья Михайловна, – взобрался Африкан Семеныч на своего конька – теперь не слезет с него до вечера.
– Мой конек… А у женщин их целых три, с которых они никогда не слезают, – разве когда спят.
– Какие же это три конька?
– Попрек, намек и упрек.
– Знаете ли что, Африкан Семеныч, – начала Дарья Михайловна, – вы недаром так озлоблены на женщин. Какая-нибудь, должно быть, вас…
– Обидела, вы хотите сказать? – перебил ее Пигасов.
Дарья Михайловна немного смутилась; она вспомнила о несчастном браке Пигасова… и только головой кивнула.
– Меня одна женщина, точно, обидела, – промолвил Пигасов, – хоть и добрая была, очень добрая…
– Кто же это такая?
– Ваша мать? Чем же она могла вас обидеть?
– А тем, что родила…
Дарья Михайловна наморщила брови.
– Мне кажется, – заговорила она, – разговор наш принимает невеселый оборот… Constantin, сыграйте нам новый этюд Тальберга… Авось звуки музыки укротят Африкана Семеныча. Орфей укрощал же диких зверей.
Константин Диомидыч сел за фортепьяно и сыграл этюд весьма удовлетворительно. Сначала Наталья Алексеевна слушала со вниманием, потом опять принялась за работу.
– Merci, c’est charmant, – промолвила Дарья Михайловна, – люблю Тальберга. Il est si distingue. Что вы задумались, Африкан Семеныч?
– Я думаю, – начал медленно Пигасов, – что есть три разряда эгоистов: эгоисты, которые сами живут и жить дают другим; эгоисты, которые сами живут и не дают жить другим; наконец, эгоисты, которые и сами не живут и другим не дают… Женщины большею частью принадлежат к третьему разряду.
– Как это любезно! Одному я только удивляюсь, Африкан Семеныч, какая у вас самоуверенность в суждениях: точно вы никогда ошибиться не можете.
– Кто говорит! и я ошибаюсь; мужчина тоже может ошибаться. Но знаете ли, какая разница между ошибкою нашего брата и ошибкою женщины? Не знаете? Вот какая: мужчина может, например, сказать, что дважды два – не четыре, а пять или три с половиною; а женщина скажет, что дважды два – стеариновая свечка.
– Я уже это, кажется, слышала от вас… Но позвольте спросить, какое отношение имеет ваша мысль о трех родах эгоистов к музыке, которую вы сейчас слышали?
– Никакого, да я и не слушал музыки.
– Ну, ты, батюшка, я вижу, неисправим, хоть брось, – возразила Дарья Михайловна, слегка искажая грибоедовский стих. – Что же вы любите, коли вам и музыка не нравится? литературу, что ли?
– Я литературу люблю, да только не нынешнюю.
– Почему?
– А вот почему. Я недавно переезжал через Оку на пароме с каким-то барином. Паром пристал к крутому месту: надо было втаскивать экипажи на руках. У барина была коляска претяжелая. Пока перевозчики надсаживались, втаскивая коляску на берег, барин так кряхтел, стоя на пароме, что даже жалко его становилось… Вот, подумал я, новое применение системы разделения работ! Так и нынешняя литература: другие везут, дело делают, а она кряхтит.
Дарья Михайловна улыбнулась.
– И это называется воспроизведением современного быта, – продолжал неугомонный Пигасов, – глубоким сочувствием к общественным вопросам и еще как-то… Ох, уж эти мне громкие слова!
– А вот женщины, на которых вы так нападаете, – те по крайней мере не употребляют громких слов.
Пигасов пожал плечом.
– Не употребляют, потому что не умеют.
Дарья Михайловна слегка покраснела.
– Вы начинаете дерзости говорить, Африкан Семеныч! – заметила она с принужденной улыбкой.
Все затихло в комнате.
– Где это Золотоноша? – спросил вдруг один из мальчиков у Басистова.
– В Полтавской губернии, мой милейший, – подхватил Пигасов, – в самой Хохландии. (Он обрадовался случаю переменить разговор.) – Вот мы толковали о литературе, – продолжал он, – если б у меня были лишние деньги, я бы сейчас сделался малороссийским поэтом.
Тургенев Иван
Иван Сергеевич Тургенев
Было тихое летнее утро. Солнце уже довольно высоко стояло на чистом небе; но поля еще блестели росой, из недавно проснувшихся долин веяло душистой свежестью, и в лесу, еще сыром и не шумном, весело распевали ранние птички. На вершине пологого холма, сверху донизу покрытого только что зацветшею рожью, виднелась небольшая деревенька. К этой деревеньке, по узкой проселочной дорожке, шла молодая женщина, в белом кисейном платье, круглой соломенной шляпе и с зонтиком в руке. Казачок издали следовал за ней. Она шла не торопясь и как бы наслаждаясь прогулкой. Кругом, по высокой, зыбкой ржи, переливаясь то серебристо-зеленой, то красноватой рябью, с мягким шелестом бежали длинные волны; в вышине звенели жаворонки. Молодая женщина шла из собственного своего села, отстоявшего не более версты от деревеньки, куда она направляла путь; звали ее Александрой Павловной Липиной. Она была вдова, бездетна и довольно богата, жила вместе с своим братом, отставным штабс-ротмистром Сергеем Павлычем Волынцевым. Он не был женат и распоряжался ее имением. Александра Павловна дошла до деревеньки, остановилась у крайней избушки, весьма ветхой и низкой, и, подозвав своего казачка, велела ему войти в нее и спросить о здоровье хозяйки. Он скоро вернулся в сопровождении дряхлого мужика с белой бородой. - Ну, что? - спросила Александра Павловна. - Жива еще... - проговорил старик. - Можно войти? - Отчего же? можно. Александра Павловна вошла в избу. В ней было тесно, и душно, и дымно... Кто-то закопошился и застонал на лежанке. Александра Павловна оглянулась и увидела в полумраке желтую и сморщенную голову старушки, повязанной клетчатым платком. Покрытая по самую грудь тяжелым армяком, она дышала с трудом, слабо разводя худыми руками. Александра Павловна приблизилась к старушке и прикоснулась пальцами до ее лба... он так и пылал. - Как ты себя чувствуешь, Матрена? - спросила она, наклонившись над лежанкой. - О-ох! - простонала старушка, всмотревшись в Александру Павловну.- Плохо, плохо, родная! Смертный часик пришел, голубушка! - Бог милостив, Матрена: может быть, ты поправишься. Ты приняла лекарство, которое я тебе прислала? Старушка тоскливо заохала и не отвечала. Она не расслышала вопроса. - Приняла,- проговорил старик, остановившийся у двери. Александра Павловна обратилась к нему. - Кроме тебя, при ней никого нет? - спросила она. - Есть девочка - ее внучка, да все вот отлучается. Не посидит: такая егозливая. Воды подать испить бабке - и то лень. А я сам стар: куда мне? - Не перевезти ли ее ко мне в больницу? - Нет! зачем в больницу! все одно помирать-то. Пожила довольно; видно, уж так богу угодно. С лежанки не сходит. Где ж ей в больницу! Ее станут поднимать, она и помрет. - Ох,- застонала больная,- красавица-барыня, сироточку-то мою не оставь; наши господа далеко, а ты... Старушка умолкла. Она говорила через силу. - Не беспокойся,- промолвила Александра Павловна, - все будет сделано. Вот я тебе чаю и сахару принесла. Если захочется, выпей... Ведь самовар у вас есть? - прибавила она, взглянув на старика. - Самовар-то? Самовара у нас нету, а достать можно. - Так достань, а то я пришлю свой. Да прикажи внучке, чтобы она не отлучалась. Скажи ей, что это стыдно. Старик ничего не отвечал, а сверток с чаем и сахаром взял в обе руки. - Ну, прощай, Матрена! - проговорила Александра Павловна,- я к тебе еще приду, а ты не унывай и лекарство принимай аккуратно... Старуха приподняла голову и потянулась к Александре Павловне. - Дай, барыня, ручку.- пролепетала она. Александра Павловна не дала ей руки, нагнулась и поцеловала ее в лоб. - Смотри же,- сказала она, уходя, старику,- лекарство ей давайте непременно, как написано... И чаем ее напойте... Старик опять ничего не отвечал и только поклонился. Свободно вздохнула Александра Павловна, очутившись на свежем воздухе. Она раскрыла зонтик и хотела было идти домой, как вдруг из-за угла избушки выехал, на низеньких беговых дрожках, человек лет тридцати, в старом пальто из серой коломянки и такой же фуражке. Увидев Александру Павловну, он тотчас остановил лошадь и обернулся к ней лицом. Широкое, без румянца, с небольшими бледно-серыми глазками и белесоватыми усами, оно подходило под цвет его одежды. - Здравствуйте,- проговорил он с ленивой усмешкой, - что это вы тут такое делаете, позвольте узнать? - Я навещала больную... А вы откуда, Михайло Михайлыч? Человек, называвшийся Михайло Михайлычем, посмотрел ей в глаза и опять усмехнулся. - Это вы хорошо делаете,- продолжал он,- что больную навещаете; только не лучше ли вам ее в больницу перевезти? - Она слишком слаба: ее нельзя тронуть. - А больницу свою вы не намерены уничтожить? - Уничтожить? зачем? - Да так. - Что за странная мысль! С чего это вам в голову пришло? - Да вы вот с Ласунской все знаетесь и, кажется, находитесь под ее влиянием. А по ее словам, больницы, училища - это все пустяки, ненужные выдумки. Благотворение должно быть личное, просвещение тоже: это все дело души... так, кажется, она выражается. С чьего это голоса она поет, желал бы я знать? Александра Павловна засмеялась. - Дарья Михайловна умная женщина, я ее очень люблю и уважаю; но и она может ошибаться, и я не каждому ее слову верю. - И прекрасно делаете,- возразил Михайло Михайлыч, все не слезая с дрожек,потому что она сама словам своим плохо верит. А я очень рад, что встретил вас. - А что? - Хорош вопрос! Как будто не всегда приятно вас встретить! Сегодня вы так же свежи и милы, как это утро. Александра Павловна опять засмеялась. - Чему же вы смеетесь? - Как чему? Если б вы могли видеть, с какой вялой и холодной миной вы произнесли ваш комплимент! Удивляюсь, как вы не зевнули на последнем слове. - С холодной миной... Вам все огня нужно; а огонь никуда не годится. Вспыхнет, надымит и погаснет. - И согреет,- подхватила Александра Павловна. - Да... и обожжет. - Ну, что ж, что обожжет! И это не беда. Все же лучше, чем... - А вот я посмотрю, то ли вы заговорите, когда хоть раз хорошенько обожжетесь,- перебил ее с досадой Михайло Михайлыч и хлопнул вожжой по лошади.- Прощайте! - Михайло Михайлыч, постойте! - закричала Александра Павловна,- когда вы у нас будете? - Завтра; поклонитесь вашему брату. И дрожки покатились. Александра Павловна посмотрела вслед Михайлу Михайловичу. "Какой мешок!" - подумала она. Сгорбленный, запыленный, с фуражкой на затылке, из-под которой беспорядочно торчали косицы желтых волос, он действительно походил на большой мучной мешок. Александра Павловна отправилась тихонько назад по дороге домой. Она шла с опущенными глазами. Близкий топот лошади заставил ее остановиться и поднять голову... Ей навстречу ехал ее брат верхом; рядом с ним шел молодой человек небольшого роста, в легоньком сюртучке нараспашку, легоньком галстучке и легонькой серой шляпе, с тросточкой в руке. Он уже давно улыбался Александре Павловне, хотя и видел, что она шла в раздумье, ничего не замечая, а как только она остановилась, подошел к ней и радостно, почти нежно произнес: - Здравствуйте, Александра Павловна, здравствуйте! - А! Константин Диомидыч! здравствуйте! - ответила она.- Вы от Дарьи Михайловны? - Точно так-с, точно так-с,- подхватил с сияющим лицом молодой человек,- от Дарьи Михайловны. Дарья Михайловна послала меня к вам-с; я предпочел идти пешком... Утро такое чудесное, всего четыре версты расстояния. Я прихожу вас дома нет-с. Мне ваш братец говорит, что вы пошли в Семеновку, и сами собираются в поле; я вот с ними и пошел-с, к вам навстречу. Да-с. Как это приятно! Молодой человек говорил по-русски чисто и правильно, но с иностранным произношением, хотя трудно было определить, с каким именно. В чертах лица его было нечто азиатское. Длинный нос с горбиной, большие неподвижные глаза навыкате, крупные красные губы, покатый лоб, черные как смоль волосы - все в нем изобличало восточное происхождение; но молодой человек именовался по фамилии Пандалевским и называл своею родиной Одессу, хотя и воспитывался где-то в Белоруссии, на счет благодетельной и богатой вдовы. Другая вдова определила его на службу. Вообще дамы средних лет охотно покровительствовали Константину Диомидычу: он умел искать, умел находить в них. Он и теперь жил у богатой помещицы, Дарьи Михайловны Ласунской, в качестве приемыша или нахлебника. Он был весьма ласков, услужлив, чувствителен и втайне сластолюбив, обладал приятным голосом, порядочно играл на фортепьяно и имел привычку, когда говорил с кем-нибудь, так и впиваться в него глазами. Он одевался очень чистенько и платье носил чрезвычайно долго, тщательно выбривал свой широкий подбородок и причесывал волосок к волоску. Александра Павловна выслушала его речь до конца и обратилась к брату. - Сегодня мне все встречи: сейчас я разговаривала с Лежневым. - А, с ним! Он ехал куда-нибудь? - Да; и вообрази, на беговых дрожках, в каком-то полотняном мешке, весь в пыли... Какой он чудак! - Да, быть может; только он славный человек. - Кто это? Господин Лежнев? - спросил Пандалевский, как бы удивясь. - Да, Михайло Михайлыч Лежнев,- возразил Волынцев. - Однако прощай, сестра, мне пора ехать в поле: у тебя гречиху сеют. Господин Пандалевский тебя проведет домой... И Волынцев пустил лошадь рысью. - С величайшим удовольствием! - воскликнул Константин Диомидыч и предложил Александре Павловне руку. Она подала ему свою, и оба отправились по дороге в ее усадьбу. Вести под руку Александру Павловну доставляло, по-видимому, большое удовольствие Константину Диомидычу; он выступал маленькими шагами, улыбался, а восточные глаза его даже покрылись влагой, что, впрочем, с ними случалось нередко: Константину Диомидычу ничего не стоило умилиться и пролить слезу. И кому бы не было приятно вести под руку хорошенькую женщину, молодую и стройную? Об Александре Павловне вся...ая губерния единогласно говорила, что она прелесть, и...ая губерния не ошибалась. Один ее прямой, чуть-чуть вздернутый носик мог свести с ума любого смертного, не говоря уже о ее бархатных карих глазках, золотисто-русых волосах, ямках на круглых щечках и других красотах. Но лучше всего в ней было выражение ее миловидного лица: доверчивое, добродушное и кроткое, оно и трогало и привлекало. Александра Павловна глядела и смеялась, как ребенок; барыни находили ее простенькой... Можно ли было чего-нибудь еще желать? - Вас Дарья Михайловна ко мне прислала, говорите вы? - спросила она Пандалевского. - Да-с, прислала-с,- отвечал он, выговаривая букву с, как английское th, оне непременно желают и велели вас убедительно просить, чтобы вы пожаловали сегодня к ним обедать... Оне (Пандалевский, когда говорил о третьем лице, особенно о даме, строго придерживался множественного числа) - оне ждут к себе нового гостя, с которым непременно желают вас познакомить. - Кто это? - Некто Муффель, барон, камер-юнкер из Петербурга. Дарья Михайловна недавно с ним познакомились у князя Гарина и с большой похвалой о нем отзываются, как о любезном и образованном молодом человеке. Господин барон занимаются также литературой, или, лучше сказать... ах, какая прелестная бабочка! извольте обратить ваше внимание... лучше сказать, политической экономией. Он написал статью о каком-то очень интересном вопросе - и желает подвергнуть ее на суд Дарье Михайловне. - Политико-экономическую статью? - С точки зрения языка-с, Александра Павловна, с точки зрения языка-с. Вам, я думаю, известно, что и в этом Дарья Михайловна знаток-с. Жуковский с ними советовался, а благодетель мой, проживающий в Одессе благопотребный старец Роксолан Медиарович Ксандрыка... Вам, наверное, известно имя этой особы? - Нисколько, и не слыхивала. - Не слыхивали о таком муже? Удивительно! Я хотел сказать, что и Роксолан Медиарович очень был всегда высокого мнения о познаниях Дарьи Михайловны в российском языке. - А не педант этот барон? - спросила Александра Павловна. - Никак нет-с; Дарья Михайловна рассказывают, что, напротив, светский человек в нем сейчас виден. О Бетховене говорил с таким красноречием, что даже старый князь почувствовал восторг... Это я, признаюсь, послушал бы: ведь это по моей части. Позвольте вам предложить этот прекрасный полевой цветок. Александра Павловна взяла цветок и, пройдя несколько шагов, уронила его на дорогу... До дому ее оставалось шагов двести, не более. Недавно выстроенный и выбеленный, он приветливо выглядывал своими широкими светлыми окнами из густой зелени старинных лип и кленов. - Так как же-с прикажете доложить Дарье Михайловне, - заговорил Пандалевский, слегка обиженный участью поднесенного им цветка,- пожалуете вы к обеду? Оне и братца вашего просят. - Да, мы приедем, непременно. А что Наташа? - Наталья Алексеевна, слава богу, здоровы-с... Но мы уже прошли поворот к именью Дарьи Михайловны. Позвольте мне раскланяться. Александра Павловна остановилась. - А вы разве не зайдете к нам? - спросила она нерешительным голосом. - Душевно бы желал-с, но боюсь опоздать. Дарье Михайловне угодно послушать новый этюд Тальберга: так надо приготовиться и подучить. Притом я, признаюсь, сомневаюсь, чтобы моя беседа могла доставить вам какое-нибудь удовольствие. - Да нет... почему же... Пандалевский вздохнул и выразительно опустил глаза. - До свидания, Александра Павловна! - проговорил он, помолчав немного, поклонился и отступил шаг назад. Александра Павловна повернулась и пошла домой. Константин Диомидыч также пустился восвояси. С лица его тотчас исчезла вся сладость: самоуверенное, почти суровое выражение появилось на нем. Даже походка Константина Диомидыча изменилась; он теперь и шагал шире и наступал тяжелее. Он прошел версты две, развязно помахивая палочкой, и вдруг опять осклабился: он увидел возле дороги молодую, довольно смазливую крестьянскую девушку, которая выгоняла телят из овса. Константин Диомидыч осторожно, как кот, подошел к девушке и заговорил с ней. Та сперва молчала, краснела и посмеивалась, наконец закрыла губы рукавом, отворотилась и промолвила: - Ступай, барин, право... Константин Диомидыч погрозил ей пальцем и велел ей принести себе васильков. - На что тебе васильков? венки, что ль, плесть? - возразила девушка, - да ну, ступай же, право... - Послушай, моя любезная красоточка, - начал было Константин Диомидыч... - Да ну, ступай,- перебила его девушка, - баричи вон идут. Константин Диомидыч оглянулся. Действительно, по дороге бежали Ваня и Петя, сыновья Дарьи Михайловны; за ними шел их учитель, Басистов, молодой человек двадцати двух лет, только что окончивший курс. Басистов был рослый малый, с простым лицом, большим носом, крупными губами и свиными глазками, некрасивый и неловкий, но добрый, честный и прямой. Он одевался небрежно, не стриг волос,- не из щегольства, а от лени; любил поесть, любил поспать, но любил также хорошую книгу, горячую беседу и всей душой ненавидел Пандалевского. Дети Дарьи Михайловны обожали Басистова и уж нисколько его не боялись; со всеми остальными в доме он был на короткой ноге, что не совсем нравилось хозяйке, как она не толковала о том, что для нее предрассудков не существует. - Здравствуйте, мои миленькие! - заговорил Константин Диомидыч, - как вы рано сегодня гулять пошли! А я, - прибавил он, обращаясь к Басистову, - уже давно вышел; моя страсть - наслаждаться природой. - Видели мы, как вы наслаждаетесь природой, - пробормотал Басистов. - Вы материалист: уже сейчас бог знает что думаете. Я вас знаю! Пандалевский, когда говорил с Басистовым или подобными ему людьми, легко раздражался и букву с произносил чисто, даже с маленьким свистом. - Что же, вы у этой девки, небось, дорогу спрашивали? - проговорил Басистов, поводя глазами и вправо и влево. Он чувствовал, что Пандалевский глядит ему прямо в лицо, а это ему было крайне неприятно. - Я повторяю: вы материалист и больше ничего. Вы непременно желаете во всем видеть одну прозаическую сторону... - Дети! - скомандовал вдруг Басистов, - видите вы на лугу ракиту: посмотрим, кто скорее до нее добежит... Раз! два! три! И дети бросились во все ноги к раките. Басистов устремился за ними. "Мужик! - подумал Пандалевский, - испортит он этих мальчишек... Совершенный мужик!" И, с самодовольствием окинув взглядом свою собственную опрятную и изящную фигурку, Константин Диомидыч ударил раза два растопыренными пальцами по рукаву сюртука, встряхнул воротником и отправился далее. Вернувшись к себе в комнату, он надел старенький халат и с озабоченным лицом сел за фортепьяно.
Носителем проблемы «лишнего человека» выступает главный герой романа – Дмитрий Николаевич Рудин. Он очень противоречив, за что Дмитрия обожают и ненавидят. При первом знакомстве Рудин производит позитивное и яркое впечатление практически на всех. А семнадцатилетняя Наталья, дочь барыни Ласунской, сразу влюбляется в Дмитрия. Она не спит всю ночь и думает о нем.
Но такого единодушного восхищения главный герой больше не добьется. Первые ноты диссонанса звучат еще во время триумфа. На следующий день критика усиливается. От эпизода к эпизоду в отношении Дмитрия накапливается все больше отрицательных фактов. Люди начинают замечать в Рудине негативные черты. Выясняется, что главному герою не чужды тщеславие и кокетство, мелочность и деспотизм, что Рудин не умеет преданно любить, да и вообще сильные человеческие чувства ему незнакомы. Рудин больше склонен манипулировать людьми, что становится понятно из рассказа Лежнева о студенческой дружбе с Дмитрием.
Сюжет романа достаточно прост. Главное действие происходит в короткий временной промежуток, в основном в поместье Дарьи Михайловны Ласунской. Дмитрий Николаевич прибыл на званый обед вместо своего друга, которого срочно вызвали в столицу. Этот визит и стал тем ключевым событием, которое повлияло на судьбы героев романа. Рудин сразу привлек внимание женщин, а некоторых мужчин сделал своими врагами.
Новым отношениям суждено было драматически прерваться через два месяца. В первую очередь это касается любви Рудина и Натальи. Их отношения были тайными, но совсем недолго. Приживала в доме Дарьи Михайловны Пандалевский выследил пару и донес обо всем хозяйке. Разгорелся большой скандал, после которого Дмитрий смалодушничал и срочно покинул поместье.
Любовная история второго плана между Михаилом Лежневым и вдовой Липиной написана достаточно схематично и не затрагивает чувств читателей. Лежнев неожиданно делает Александре Павловне предложение, а та столь же неожиданно его принимает. В браке у них рождается сын.
Композиция романа соткана из элементов, которые раскрывают историческое значение и характер главного героя. Первое появление Рудина происходит лишь после знакомства читателей с другими персонажами романа. Произведение не заканчивается на драматическом расставании Дмитрия и Натальи. Нам еще предстоит узнать, как сложилась судьба главного героя и близких ему людей. В отличие от Дмитрия Николаевича, практически все персонажи романа вполне хорошо устроились и даже счастливы.
После разрыва с Натальей мы еще два раза встретим Рудина. Сначала в русской глубинке, а затем во Франции. Дмитрий ведет жизнь скитальца. Его временными пристанищами становятся почтовые станции. Все его лучшие порывы бесплодны. Рудин совершенно лишний человек, хоть его характер в эпилоге резко меняется. Все мелочное и незначительное уходит на второй план, а перед нами предстает трагический герой, который жаждет служить истине и добру. Но от судьбы, похоже, не уйти, и потому Рудин терпит одну неудачу за другой, а затем погибает на французских баррикадах.
Подобная сжатость сюжетов свойственна творческому методу Ивана Тургенева . Автор концентрирует внимание читателей лишь на самых важных, кульминационных момента жизни своих персонажей.
Тургенев – мастер по созданию образов. Все персонажи романа выписаны весьма колоритно, причем автор затрачивает на это минимум изобразительных средств. Так, образ Дарьи Михайловны Ласунской наделен еле уловимой иронией. Тургенев сообщает, что в годы своей молодости барыня была очень хороша собой и пользовалась огромным успехом в свете. Но с годами красота бесследно исчезла, а Ласунская, как и прежде, жаждет обожания окружающих. Остается одно – править бал в своей гостиной.
Молодому учителю Басистову не чужды человеческие слабости, такие как поесть и поспать. Но они лишь добавляют привлекательность его образу. Автор описывает интеллигента как некрасивого, неловкого, ленивого, неопрятного, но доброго и честного человека.
Наиболее полно персонажи романа раскрываются в общении друг с другом, в постоянном сравнении. Так, Басистов и Пандалевский живут в одинаковых условиях, но ведут себя совершенно по-разному. Услужливость Пандалевского, готового забыть про все, лишь бы угодить барыне, противопоставляется неловкости Басистова. Но, несмотря на свою идеальность, воспитанность и светский лоск, Пандалевский оказывается способным на подлость, ведь именно из-за него приходится расстаться влюбленным.
Среди постоянных гостей Дарьи Михайловны особое место занимает ее сосед – Африкан Семенович Пигасов, который играет роль шута, противопоставляя своими глупостями рассудительность барыни. Жизнь везде ставила Пигасову подножки: хотел быть ученым, однако его обошел менее талантливый, но более подготовленный соперник; женился на красавице, но та ушла к другому. Сейчас Пигасов стар, он критикует и высмеивает все, что только можно, не замечая, что больше всех смешон сам.
Знакомя с персонажами романа, Тургенев сразу посвящает читателей в их отношения. Так, Волынцев пытается ухаживать за Натальей, но явно ей не интересен. Девушка относится к своему воздыхателю сдержанно, боится обидеть.
Крестьяне в романе «Рудин» практически не представлены, однако косвенно мы можем понять, что живется им здесь неплохо. Уже в самом начале произведения помещица Александра Павловна Липина идет пешком в деревню, чтобы проведать и оказать помощь больной старушке. С собой она несет продукты, чай, сахар. Если больной станет хуже, то Липина готова отвезти ее в больницу и позаботиться о судьбе маленькой внучки.
Роман «Рудин» был благосклонно принят критиками, хотя имелись и противоположные мнения. А в образе Рудина многие литераторы того времени усмотрели черты самого Тургенева.
Публикация романа Тургенева в «Современнике» в 1856 году, переломную эпоху российской истории, стала значительным событием в литературной жизни. Писателя, давшего литературе выражение «лишний человек», всегда волновала эта тема. Не стал исключением и «Рудин».
История написания
В первой половине пятидесятых годов Тургенев работает над несколькими произведениями, в том числе и над романом «Рудин». Изначально произведение планировалось как повесть. Но автор стремился к более полному охвату социальной действительности, по сравнению с предыдущими сочинениями. Судя по переписке писателя, первый вариант романа не удовлетворил его.
После ознакомления с первой частью произведения корреспонденты Ивана Сергеевича указали ему на растянутость повествования, ненужные подробности, недостаточную выпуклость главных героев, которых заслоняют второстепенные персонажи. Для Тургенева это был своего рода экзамен на звание писателя. Он писал Боткину, что хотел бы оправдать надежды, которые тот на него возлагает и сообщил, что составил подробный план произведения, продумал до мелочей все лица.
«Посмотрим, - пишет Тургенев, - что даст последняя попытка?» Первый вариант «Рудина» Тургенев закончил за семь недель. Такое быстрое завершение произведения свидетельствовало о больших предварительных размышлениях автора и опыте работы над более ранними сочинениями. Таким образом, «Рудин» стал тем произведением, где автор изобразил принципы действительности, которые войдут в литературу как принципы «тургеневского романа».
Художественные средства
В первых двух главах автор в общих чертах обрисовывает среду, в которой раскрывается образ главного персонажа. Тургенев, при помощи контраста, эмоционально подготавливает его появление. В салоне Ласунской ожидают приезд барона и философа, но вместо него приезжает никому неизвестный Рудин. Одет он «посредственно», - общество разочаровано.
Барон в романе так и не появился. Его образ был необходим для сопоставления: автор принизил героя, чтобы подчеркнуть необыкновенную личность. Увидев вначале незначительного человека, общество видит затем человека одухотворенного, чувствующего прекрасное. Такое впечатление создается не только реакцией общества. Характеристику Рудина Тургенев также передает через детали портрета - лицо неправильное, но умное; глаза быстрые; «прекрасное выражение» лица, когда он слушает Шуберта; чудная летняя ночь воодушевляет его.
Через речевую характеристику автор передает представление о передовом человеке, погруженному в мир философских идей и ищущему в них смысл существования. Для того чтобы полнее раскрыть этот образ, автор уделяет внимание не столько содержанию его речей, сколько тому, как герой владеет «музыкой красноречия». В романе Тургенева «Рудин», в кратком содержании также можно заметить, что автор показывает главного героя, как вдохновенного оратора, с тихим и сосредоточенным голосом, «самый звук» которого увеличивает обаяние.
Обед в поместье Ласунской
Краткое содержание «Рудина» начинается с описания тихого летнего утра. Молодая вдова Александра Липина живет в собственном имении, которым управляет ее брат Сергей Волынцев. Александра Павловна славится не только своей красотой, но и добротой. Однажды утром она едет в соседнюю деревню к больной крестьянке, которой носит лекарства. Возвращаясь обратно, встречает брата и Константина Пандалевского, который приехал пригласить их к обеду. Он хорош собой, обаятелен и умеет ладить с дамами.
Договорившись с Липиной о визите, Константин возвращается в поместье Ласунской, где живет в приживалах. По пути ему встречается учитель Басистов. Мимолетная встреча не обошлась без ссоры. Некрасивый молодой человек, но с прекрасным образованием, он занимается воспитанием сыновей Ласунской, и терпеть не может пустышку и приживалу Пандалевского.
Дарья Ласунская, женщина умная, но недобрая, четверть века назад слыла первой красавицей Москвы. Лето проводит с детьми в деревне. Ласунскую в светском обществе недолюбливают за высокомерность. К обеду в ее доме собираются домочадцы и гости, в числе их и сосед Африкан Семенович, старый ворчун. С появлением Липиной и ее брата все собираются в саду, так как ждут важного гостя из столицы. Но вместо него приехал Дмитрий Рудин, который извиняется за барона и объясняет его отсутствие срочным вызовом в Петербург.
Знакомство с Рудиным
Никто из присутствующих с Рудиным знаком не был. Одетый весьма скромно, он производил впечатление человека посредственного. Продолжая краткое содержание «Рудина», необходимо отметить, что хозяйке сразу понравились ум и сдержанность красивого молодого человека. Дмитрий поставил на место наглого старика Африкана Пигасова. Гость рассуждал так умно, что учитель слушал гостя с открытым ртом, а семнадцатилетняя дочь хозяйки Наталья смотрела на него и восхищенно вздыхала.
Утром хозяйка дома пригласила гостя к себе в кабинет, где рассказала ему о здешнем обществе. Она уважительно отзывалась о Михаиле Лежневе, человеке умном и интересном. К великому ее сожалению, сторонящемуся людей. Но Рудин, как оказалось, был с ним знаком. Вскоре лакей доложил Ласунской о визите Лежнева, который приехал решить межевой вопрос.
Лежнев, небрежно одетый, тридцатипятилетний мужчина с невыразительным лицом, решив спор по поводу межи, холодно раскланялся и уехал. Гостя Дарьи Михайловны Лежнев узнал, но радости от встречи с Рудиным не проявил. Дмитрий пояснил, что учился с Михаилом Михайловичем в университете, но после учебы их пути разошлись. Ласунская занимается делами, а Дмитрий выходит на террасу, где встречает дочь хозяйки.
Подробности жизни Дмитрия
Наталья вышла прогуляться по саду, и Рудин присоединяется к ней. Они оживленно беседуют, Дмитрий признается, что ему нечем заняться в городе, и он планирует провести в деревне лето и осень. К обеду приезжает Волынский, который давно влюблен в Наталью. Сергею Павловичу не понравилось, как смотрит девушка на Рудина. С тяжелым сердцем он возвращается домой, где застает Лежнева, беседующего с его сестрой.
Краткое содержание «Рудина» продолжается историей жизни главного героя. По просьбе Липиной, Михаил Михайлович рассказывает о Рудине. Родился Дмитрий в небогатой дворянской семье. Матери с трудом удалось его выучить, так как отец Дмитрия рано умер. После университета Рудин уехал за границу. Матери писал редко и практически не навещал. Так она и умерла, держа в руке портрет единственного сына. За границей Дмитрий жил с какой-то барыней, которую потом бросил. Именно тогда между Рудиным и Лежневым произошла ссора, после которой они перестали общаться.
Рассказ Лежнева
Прошло два месяца. Рудин живет у Ласунской в доме, где становится значимой фигурой и дает советы по ведению хозяйства. Дарья Михайловна его выслушивает, но поступает по-своему. Басистов перед Рудиным преклоняется, но тот не обращает на него никакого внимания. С Натальей ведет долгие беседы, дает книги и статьи, в которых она ничего не понимает. Но это не важно, потому как Рудину нравится быть наставником наивной особы.
Александра Павловна восхищается Дмитрием, хоть и не понимает его. Ее брата, Сергея Михайловича, Рудин нахваливает и называет рыцарем. С Лежневым у гостя по-прежнему натянутые отношения. Однажды, когда Александра Павловна в очередной раз нахваливает гостя, Лежнев не выдерживает и называет Дмитрия «пустым человеком». Собственно, этим заявлением он раскрывает тему романа Тургенева «Рудин», автора которого всегда интересовала проблема «лишнего человека».
В подтверждение Лежнев рассказывает об их давней ссоре. Будучи студентами, они дружили. Михаил влюбился в одну особу и рассказал об этом Дмитрию. Тот взял в оборот обоих возлюбленных и стал руководить практически каждым их шагом. Он советовал, что делать, как и что писать, назначал место свиданий и, в конце концов, заставил Лежнева рассказать о своих чувствах отцу девушки. Это вылилось в большой скандал, после которого встречаться влюбленным запретили.
Лежнев об этом не жалеет, так как барышня вышла замуж и счастлива. Но простить Рудина, который «живет чужими чувствами», а сам «холоден, как лед», Лежнев не в силах. И, кроме того, в данный момент Михаила тревожит судьба Натальи, увлеченной Дмитрием.
Признание Рудина
Между Натальей и Дмитрием происходит разговор, в котором Рудин хвалит ее избранника, имея в виду Сергея Волынцева. Но Наталья все отрицает и признается Рудину в любви. Волынцев оказался случайным свидетелем этой сцены. После обеда Дмитрий шепчет Наталье, что хочет с ней встретиться вечером. Во время свидания он раскрывает ей свои чувства. Свидетелем их разговора становится Пандалевский.
Сергей Павлович грустит дома за книгой и Липина сильно встревожена, так как для его деятельной натуры это не характерно. Неожиданно приезжает Дмитрий и объявляет Сергею, что их с Натальей чувства взаимны, и протягивает в знак дружбы Волынцеву руку. Сергей отказывается ее пожать, он негодует и считает этот поступок верхом наглости.
После отъезда Рудина, Александра Павловна посылает за Лежневым, которому с трудом удается успокоить Сергея. В доме Ласунской также тревожно, хозяйка холодна с гостем. Наталья подавлена и бледна, вечером она посылает Рудину записку с просьбой о встрече.
Рудин ждет девушку у пруда, где Наталья назначила встречу. Она приходит и рассказывает, что Ласунской все известно о них, так как Пандалевский слышал их разговор. Дарья Михайловна уверяла дочь, что Рудин просто развлекается, но серьезных намерений у него нет. Скорее мать согласится увидеть дочь мертвой, чем замужем за этим никчемным человеком.
Дмитрий советует Наталье смириться с обстоятельствами. От его слов девушка приходит в ужас - она скорее согласиться жить с ним невенчанной, чем откажется от него. Вне себя от гнева, Наталья бежит в свою комнату, где падает без чувств. Рудин осознает, что его чувства вряд ли так же сильны, и он не стоит этой девушки. Он стоит в задумчивости у пруда, в это время его замечает Лежнев, и тотчас едет к Волынцеву.
Сергей Павлович сообщает Михаилу, что намерен стреляться с обидчиком. Но тут входит лакей с письмом от Рудина, в котором тот сообщает об отъезде и желает Волынцеву счастья. Лежнев отправляется на половину Липиной, рассказывает о своих чувствах и делает ей предложение. Александра Павловна его принимает.
Отъезд Дмитрия
Тургенев подчеркнул благородство героя, принявшего решение об отъезде. Рудин написал всем письма и объявил, что уезжает. С ним холодно прощаются. Учитель вызвался проводить Дмитрия до станции и в момент прощания разрыдался. Рудин тоже всплакнул, но не от горечи разлуки, а о своей неудачной судьбе.
Наталья в это время читает письмо Рудина, в котором тот признается, что не оценил глубину ее чувства, желает ей счастья и прощается навсегда. Девушка окончательно убеждается, что Рудин ее не любит, и обещает матери не упоминать впредь его имя.
Письмо из Москвы
Прошло два года. Липина вышла замуж за Михаила, у них растет сын. Вечер, в ожидании мужа, она коротает со стариком Пигасовым. Приезжает Лежнев с учителем, который привез Липиной письмо из Москвы от брата. Сергей Павлович сообщает, что сделал Наталье предложение, которое она приняла.
Речь заходит о Рудине. Лежнев, к удивлению многих, отзывается о нем тепло и говорит, что отдает должное уму Дмитрия и берет свои слова, о бесполезности его существования, обратно. Называть его бесполезным несправедливо, так как Рудин зажигает сердца молодых людей стремлением к совершенствованию и знаниям.
Тем временем Дмитрий появляется на станции одной южной губернии и спрашивает лошадей до Пензы. Ему отвечают, что только до Тамбова. И постаревший, осунувшийся Рудин, говорит, что ему все равно, - поедет в Тамбов.
Эпилог
Лежнев и Рудин, герои романа Тургенева, встречаются случайно через несколько лет в городе, куда Михаил приехал по делам. Они вместе обедают, Лежнев рассказывает об общих знакомых: старик Пигасов женился; Пандалевский, при содействии Дарьи Михайловны, пристроился на высокую должность. Поседевший Рудин интересуется Натальей. Но Лежнев ничего не рассказывает о ней, просто говорит, что у нее все хорошо.
Рудин, в свою очередь, рассказывает о себе. За эти годы он брался за всякие дела, но нигде не имел успеха. Работал секретарем, занимался сельским хозяйством, был преподавателем в гимназии. Но ни дома, ни семьи так и не завел, - остался вечным скитальцем. Лежнев пишет вечером жене письмо, в котором рассказывает о Рудине, называя его «беднягой».
26 июня 1848 года в Париже, на одной из баррикад, когда перед наступающими войсками разбегаются последние защитники, Дмитрий Рудин поднимается во весь рост с красным знаменем в руках. Пуля поразила его в самое сердце.
Ненужный человек
Роман «Рудин» занимает особое место в работе Тургенева над проблемой «лишнего человека». В лице героя автор обобщил свои размышления и наблюдения над типом человека, который в последние годы стал объектом внимания многих писателей. С одной стороны, автор подчеркивает положительные черты людей, внесших вклад в освободительное движение, с другой - Тургенев подчеркивает их слабости.
В лице этого героя «лишний человек» выступил в социально значимой разновидности, в этом и заключалась идея Тургенева. Рудин - не скучающий аристократ, который задыхается в светском обществе. Но он и не рвет с ним окончательно. Дмитрий не принадлежит к обеспеченной дворянской семье. Он пробует свои силы и в преподавании, и в науке, но нигде не находит удовлетворения. В конце концов, умный и образованный человек, считает себя ненужным.
Жизнь Рудина подчинена идее, ради которой Дмитрий пренебрегает благами и которую горячо пропагандирует. Однако, все попытки осуществить ее, хотя бы частично, заканчиваются полной неудачей, так как не имеют под собой твердой, объективной почвы. Жизнь бьет Дмитрия, он падает духом, но не в силах смириться с реальностью. И в нем вновь вспыхивает любовь к истине.
Значимость романа
Краткий обзор романа Тургенева «Рудин» показал, что устами Лежнева автор дает оценку своему герою, называя его «инвалидом мысли». Вероятно, это самое верное определение. Так как ограничение общественных связей только дворянским кружком, жизнь вне практической деятельности, а постоянная привычка заменять дело словом, - все это накладывало отпечаток на духовный облик дворянской интеллигенции.
Тургенев отобразил все мелочное и позерское, что проступало в главном герое, в откровенно-ироничном тоне. Это сделало Рудина слабым и жалким. Дав многогранное изображение человека 40-х, автор так и не смог ответить на вопрос, который его волновал: где кроются причины слабости и противоречий прогрессивного дворянства? Лежнев в романе дает оценку Рудину, утверждая, что нет в нем «натуры, крови нет». По мнению автора, это не вина героя, - причины следует искать в обществе.
В конце произведения Лежнев призывает дворянскую интеллигенцию духовно объединиться перед лицом новых поколений. Его призыв звучит, как выпад против революционной демократии. Анализ произведения Тургенева «Рудин» показал, что истинным героем романа является не либерал-помещик Лежнев, а мечтатель Рудин. Основным идейным содержанием роман Тургенева был принят прогрессивно настроенной общественностью как произведение, которое помогает в борьбе за преобразование России.