Аксессуары по душе 

Кто такой Говард Рорк

Слов совсем мало. Только «Говард Рорк. Архитектор». Но это как тот девиз, который когда-то вырезали над воротами замка и за который отдавали жизнь. Это как вызов перед лицом чего-то столь огромного и темного, что вся боль на свете - а знаешь ли ты, сколько страданий в мире? - вся боль исходит оттуда, от этого темного Нечто, с которым ты обречен сражаться. Я не знаю, что это такое, не знаю, почему оно выступит против тебя. Знаю только, что так будет. И еще я знаю, что если ты пронесешь свой девиз до конца, то это и будет победа. Победа не только для тебя, Говард, но и для чего-то, что обязано победить, чего-то, благодаря чему движется мир, хотя оно и обречено оставаться непризнанным и неузнанным. И так будут отомщены все те, кто пал до тебя, кто страдал так же, как предстоит страдать тебе. Да благословит тебя Бог - или кто там есть еще, кто один в состоянии увидеть лучшее, высочайшее, на что способны человеческие сердца. Говард, ты встал на путь, который ведет в ад.

Вселенная постоянно вынуждает тебя что-то отпускать.
Даже если ты не пожелаешь отпустить что-то, чему пора уходить, у тебя это все равно отнимут.
Научись отпускать то, что уже и так ушло.

Ну, если ты не веришь в волшебство, то оно тебя и не коснётся. Если ты не веришь, что мир обладает собственным сердцем, то и не услышишь как оно бьётся.

То, что происходит с тобой, происходит только с тобой. Никому и никогда не удастся взглянуть на мир твоими глазами, увидеть то, что видишь ты, и понять это так, как понимаешь ты.

Каким был лучший комплимент, который ты слышал от женщины? Лучшее, что может сказать тебе женщина – это то, что она тебя любит.

Счастье - это когда тебя любят за то, что ты есть и за то, какой есть. Невзирая на то, что у тебя есть.

Только потому, что кто-то тебя не любит так, как тебе хочется, не значит, что он не любит тебя всей душой.

В мире есть только один человек, который способный потянуть тебя на дно или вытянуть на верх - это ты сам.

Настоящие чемпионы – это те, кто, проиграв один бой, в следующем выходят и доказывают, что чего-то стоят.

Ты - настоящее. Ты то настоящее чувство, которое есть внутри меня. Всё, что связано с тобой - по-настоящему. И я знаю, что когда я рядом с тобой, я чувствую настоящее. Настоящее чувство. Совершенно не важно, кем мы сейчас являемся друг для друга, я только знаю одно: ты - это моё настоящее чувство.

Цитата"В абсолютном смысле эгоист отнюдь не человек, жертвующий другими. Это человек, стоящий выше необходимости использовать других. Он обходится без них. Он не имеет к ним отношения ни в своих целях, ни в мотивах действий, ни в мышлении, ни в желаниях, ни в истоках своей энергии. Его нет для других людей, и он не просит, чтобы другие были для него. Это единственно возможная между людьми форма братства и взаимоуважения".Говард РоркО чем книгаГлавные герои романа - архитектор Говард Рорк и журналистка Доминик Франкон - отстаивают свободу творческой личности в борьбе с обществом, где ценят "равные возможности" для всех. Вместе и поодиночке, друг с другом и друг против друга, но всегда - наперекор устоям толпы. Они - индивидуалисты, их миссия - творить и преобразовывать мир. Через перипетии судеб героев и увлекательный сюжет автор проводит главную идею книги - ЭГО является источником прогресса человечества.Почему книга "Источник" достойна прочтенияНа протяжении нескольких десятилетий этот философский роман остается в списке бестселлеров мира и для миллионов читателей стал классикой.Сюжет увлекателен и непредсказуем, а философские идеи поданы отчетливо и просто.Прочтение "Источника" поможет в дальнейшем по-настоящему понять идеи романа "Атлант расправил плечи", а также философско-публицистических книг Айн Рэнд.Для кого эта книгаДля всех, кто хочет познакомиться с философскими идеями Айн Рэнд или просто прочитать интересную книгу.Кто авторАйн Рэнд (1905-1982) - наша бывшая соотечественница, ставшая культовой американской писательницей. Автор четырех романов-бестселлеров и многочисленных статей. Создатель философской концепции, в основе которой лежит принцип свободы воли, главенство рациональности и "нравственность разумного эгоизма".Ключевые понятияСвобода, творчество, нравственность эгоизма.

Описание добавлено пользователем:

Алина Терлецкая

«Источник» - сюжет

Роман начинается с того, что весной 1922 года студента-архитектора Говарда Рорка исключают из Стентонского технологического института за отказ придерживаться традиций и общепринятых методов в проектировании зданий. Он едет в Нью-Йорк и поступает на работу в бюро Генри Камерона, известного в прошлом архитектора, чьим творчеством Рорк восхищается, и чье нежелание пойти на поводу у вкусов публики стоило ему карьеры.

Однокурсник и приятель Рорка Питер Китинг успешно оканчивает институт, тоже приезжает в Нью-Йорк и устраивается на работу в престижную архитектурную фирму Франкона и Хейера. Карьера Китинга успешно развивается благодаря его умению льстить, угождать и удовлетворять клиентов, которые в свою очередь стремятся произвести впечатление на публику. Что касается воплощения замыслов, то за помощью Китингу приходится обращаться к Рорку.

Карьера Рорка складывается непросто: после закрытия бюро Генри Камерона он работает в нескольких компаниях (в том числе и у Китинга). В итоге из-за нежелания идти на компромисс и поступаться своими идеями, идя на поводу у желаний клиентов, Говард Рорк устраивается на работу каменотесом в гранитный карьер. Здесь он случайно знакомится с Доминик, красивой, темпераментной дочерью владельца карьера Гая Франкона. Возникает взаимное влечение, но отношения развиваются непросто - как столкновение двух сильных характеров, завершившееся грубым сексуальным актом. Вскоре после этого события Рорк возвращается в Нью-Йорк для работы на нового клиента, оставляя Доминик, которая так и не узнала имени своего возлюбленного.

Эллсворт Тухи - влиятельный автор популярной колонки об архитектуре в нью-йоркской газете «Знамя», решает уничтожить Говарда Рорка с помощью клеветнической кампании. Он убеждает бизнесмена Хоптона Стоддарда поручить Рорку строительство храма человеческого духа. Получив полную творческую свободу, Рорк создает необычное здание, одним из элементов которого стала обнаженная женская мраморная фигура (в качестве модели скульптору позировала Доминик Франкон). Храм так и не был открыт, а Тухи убедил заказчика подать на Рорка в суд, обвинив его в некомпетентности и мошенничестве. На процессе известные архитекторы (включая Китинга) свидетельствовали, что стиль Рорка не соответствует общепринятому и противозаконен. Доминик защищает Рорка, но он проигрывает дело и снова теряет свой бизнес.

Поняв после суда, что не может жить, разрываясь между существующим миром и Рорком, Доминик делает предложение Китингу, и они скоропалительно женятся. Доминик посвящает себя делам мужа, ради карьеры которого, в частности, соглашается переспать с Гейлом Винандом, владельцем и главным редактором «Знамени». Винанд влюбляется в Доминик и делает ей предложение. Они женятся. Китингу в качестве отступного достается крупный заказ, исполнение которого он передает своим коллегам. В то же время Рорк, несмотря на все трудности, продолжает привлекать небольшой, но стабильный поток клиентов, которые способны оценить его работы.

Винанд узнает, что все здания, которые ему нравятся, спроектированы Говардом Рорком. Он поручает Рорку построить дом для себя и Доминик. Дом построен, а Рорк и Винанд становятся близкими друзьями. Винанд не подозревает о том, что связывает Рорка и его жену.

Китинг хочет получить новый выгодный заказ - государственный проект жилой застройки Кортланд. Оказалось, что архитектора найти очень сложно, так как проект предполагает постройку домов с максимально низкой арендной платой и должен стать эталоном для всей страны. Понимая, что не может справиться с этой задачей самостоятельно, Китинг обращается к Говарду Рорку. Тот соглашается - проект ему интересен как профессионалу. Рорк берется за проект, не требуя ни оплаты, ни известности. Его условие - анонимность и возможность, как обычно, воплотить замысел без изменений - здания должны быть построены в точности по его проекту.

Разработав проект, Рорк отправляется в путешествие. Возвратившись, обнаруживает, что договоренность нарушена. Рорк идет на решительные меры: просит Доминик отвлечь ночного сторожа и взрывает построенное здание. Доминик попадает в больницу, а Рорк - под суд. Винанд в своей газете выступает в защиту Рорка. У него возникают проблемы и нужно принять решение: закрыть газету или принять требования профсоюза. Винанд сдается и публикует статью, обвиняющую Рорка. На суде Рорк произносит речь о ценности эго и потребности оставаться верным себе самому. Вердикт присяжных: «Невиновен». Рорк женится на Доминик. Винанд закрывает «Знамя» и просит Рорка спроектировать для него небоскреб: «Воздвигни его как памятник той духовной силе, которая есть у тебя… и которая могла быть у меня». Финал: Доминик, теперь миссис Рорк, и Говард Рорк встречаются на крыше этого здания.

История

Рецензии

Рецензии на книгу «Источник»

Пожалуйста, зарегистрируйтесь или войдите, чтобы оставить рецензию. Регистрация займет не более 15 секунд.

Александра

“Источник” является предисловием к книге "Атлант расправил плечи". Это сильное, живое, яркое произведение, найти лучше которого очень сложно. После прочтения, книга долго остается в мыслях и начать что-то новое очень сложно. Читая, полностью переносишься в Америку начала XX века, ощущая всю атмосферу и жизнь людей. Источник содержит в себе много мыслей, он содержит целую философию, целую систему мировоззрения. И все это уместилось на 800 страниц, да объём не маленький, но читая не обращаешь на это внимания, так как пролетаешь по страницам уходя в текст, цепляясь за слова, и открываешь для себя новый мир. Эта одна из тех книг, которую нужно понять, переосмыслить и даже перечитать. Книга, к которой возвращаются, и может даже не раз.

Это действительно источник - книга вдохновение!

О чем этот роман рассказать невозможно, он обо всем! Это и пособие по психологии, и целая философия, и путешествие в прошлый век, и искусство, и архитектура.

Часть четвёртая. Говард Рорк

С деревьев ниспадал струящийся покров листьев, слегка подрагивающий в солнечном свете. Листья утратили цвет, и лишь немногие выделялись в общем потоке такой чистой и яркой зеленью, что резало глаз; остальные были уже не цветом, а светом, воспоминаниями медленно кипящего металла, живыми искрами, лишёнными очертаний. Лес как будто превратился в источник света, нехотя бурливший, чтобы выработать цвет, зелёный цвет, поднимавшийся маленькими пузырьками, - концентрированный аромат весны. Деревья, склонившиеся над дорогой, переплелись ветвями, и солнечные зайчики двигались по земле в такт колебаниям ветвей, точно осознанная ласка. Молодой человек начинал верить, что он не умрёт, не должен умереть, если земля может так выглядеть. Никак не должен, ведь он слышал надежду и обещание не в словах, а в листьях, стволах деревьев и скалах. Но он знал, что земля выглядит так только потому, что он уже несколько часов не видел следов человека; он был один и нёсся на своём велосипеде по затерянной тропе среди холмов Пенсильвании, где никогда раньше не бывал и где мог ощутить зарождающиеся чудеса нетронутого мира.

Юноша был очень молод. Он только что окончил университет - этой весной девятьсот тридцать пятого года, - и ему хотелось понять, имеет ли жизнь какую-нибудь ценность. Он не знал, что именно этот вопрос засел у него в голове. Он не думал о смерти. Он думал только о том, что надо найти и радость, и смысл, и основания для того, чтобы жить, а никто и нигде не мог ему ничего подобного предложить.

Ему не нравилось то, чему его научили в университете. Он узнал там многое о социальной ответственности, о жизни, которая есть служение и самопожертвование. Все говорили, что это прекрасно и вдохновляюще. Но он не чувствовал себя вдохновлённым. Он вообще ничего не чувствовал. Он, пожалуй, не мог сказать, чего хочет от жизни. Это он и почувствовал здесь, в глуши и одиночестве. Он не воспринимал природу с радостью здорового животного - как нечто само собой разумеющееся и неизменное; он воспринимал её с радостью здорового человека, как вызов - как инструмент, средство и материал. Поэтому его раздражало, что он может наслаждаться только в глуши, что это большое чувство будет потеряно, когда он вернётся к людям. Он подумал, что это несправедливо, он считал труд более высоким уровнем развития по сравнению с природой, а не шагом назад. Ему не хотелось презирать людей; ему хотелось любить их и восхищаться ими. Но он не хотел бы увидеть сейчас дом, бильярдную или рекламный щит, которые могли встретиться на его пути.

У него всегда была потребность сочинять музыку, и он представлял себе то, к чему стремился, в звуках. Если хочешь понять это, говорил он себе, послушай первые аккорды Первого концерта Чайковского или последнюю музыкальную фразу Второго концерта Рахманинова. Люди не смогли найти для этого ни слов, ни дел, ни мыслей, но они открыли для себя музыку. Пусть я услышу её хоть в одном-единственном творении человека на этом свете. Пусть я пойму то, что обещает эта музыка. Мне не нужны ни служители, ни те, кому служат; ни алтари, ни жертвоприношения, лишь высшее, совершенное, не ведающее боли. Не помогайте мне, не служите мне, но позвольте увидеть это, потому что я в нём нуждаюсь. Не трудитесь ради моего счастья, братья, покажите мне своё счастье - покажите, что оно возможно, покажите мне ваши свершения - и это даст мне мужество увидеть моё.

Он увидел впереди голубой просвет - там, где дорога кончалась на гребне горы. Голубое пространство было прохладным и чистым - словно водное зеркало в рамке зелёных ветвей.

Будет забавно, подумал он, если я ничего не обнаружу за этой горой, ничего, кроме неба - перед собой, над собой и под собой. Он закрыл глаза, отложив на время встречу с действительностью, подарив себе мечту, несколько мгновений веры в то, что он дойдёт до вершины, откроет глаза и увидит под собой сияние неба.

Его нога коснулась земли; он остановился и открыл глаза. И застыл на месте.

В широкой долине, далеко внизу, в первых солнечных лучах раннего утра он увидел городок. Только это был не городок. Города так не выглядят. И он отложил встречу с реальностью ещё ненадолго. Он не искал ответов и объяснений, а только смотрел.

По отрогам холмов сбегали вниз маленькие домики. Он знал, что эти холмы никто не населял, что никакие механизмы не меняли природной красоты этих склонов. И всё же некая сила знала, как построить на этих склонах дома, чтобы они стали неотъемлемой их частью; уже нельзя было вообразить эти прекрасные холмы без домов - как будто время и случай, создавшие эти отроги в противоборстве великих сил, ожидали своего конечного выражения, конечной цели, - а целью были эти строения, неотъемлемая часть пейзажа; сформированные холмами, строения покорили их, дали им смысл.

Дома были из простого гранита, как и скалы, вздымавшиеся на зелёных боках холмов, и из стекла. Большие пластины стекла словно пригласили солнце для завершения строительства; солнечный свет растворился в каменной кладке. Здесь было много домов - маленьких, разбросанных по холмам, и среди них не было двух одинаковых. Они были вариацией одной темы, симфонией, созданной с неисчерпаемой фантазией, и можно было услышать ликование силы, что высвобождалась в этой симфонии, нераздельно, вызывающе жаждала растратиться до конца и никак не могла. Музыка, думал он, обещание музыки сделало всё реальностью - вот она, перед глазами, - правда, он её не видел, но слышал в музыкальных аккордах. Он думал о всеобщем языке мысли, образа и звука. Этот язык дисциплинировал разум: музыка была математикой, а архитектура - музыкой, застывшей в камне{73} . У него закружилась голова, потому что раскинувшийся перед ним пейзаж не мог быть реальным.

Он видел деревья, лужайки, дорожки, вьющиеся вверх по склонам холма, высеченные в камне ступеньки, он видел фонтаны, бассейны, теннисные корты - и никаких признаков жизни.

Это не так потрясло его, как картина, открывшаяся перед его глазами. Это казалось даже естественным, поскольку пейзаж никак не соотносился с жизнью, как её знал юноша. Он даже не хотел знать, что же это перед ним.

Прошло много времени, прежде чем он решил оглядеться - и увидел, что он не один. В нескольких шагах от него на валуне сидел мужчина и смотрел вниз, в долину. Мужчина, казалось, был поглощён видом. Мужчина был высокий, худощавый, с рыжими волосами.

Он подошёл к мужчине, тот повернул голову; глаза у него были серые и спокойные; юноша тотчас понял, что они испытывают одинаковые чувства и что он может говорить, как никогда не говорил с незнакомыми людьми.

Ведь это не настоящее, правда? - спросил юноша, показывая вниз.

Почему же? Теперь это настоящее, - ответил мужчина.

Наверно, это построили киношники?

Нет, это домики для летнего отдыха. Их только что построили. Они откроются через несколько недель.

Кто же их построил?

А как вас зовут?

Говард Рорк.

Спасибо, - сказал юноша. - В твёрдом взгляде мужчины он прочёл понимание всего скрытого за этим словом. Рорк кивком головы подтвердил это.

Проехав немного на своём велосипеде рядом с Рорком, юноша свернул на узкую тропинку, спускавшуюся по склону холма к домам в долине. Рорк проводил его взглядом. Он никогда не встречал этого юношу и никогда больше не увидит его. Он не знал, что дал кому-то мужество смотреть в лицо жизни.

Рорк так и не понял, почему его выбрали для строительства летнего курорта в Монаднок-Велли.

Это случилось полтора года назад, осенью 1933 года. Он услышал о проекте и отправился на встречу с мистером Калебом Бредли, главой крупной корпорации, которая купила долину и теперь проводила широкую рекламную кампанию. Он отправился к Бредли из чувства долга, без всякой надежды, просто чтобы прибавить ещё один отказ к длинному списку. После храма Стоддарда он в Нью-Йорке не построил ничего.

Войдя в кабинет Бредли, он понял, что лучше забыть Монаднок-Велли, потому что этот человек никогда не отдаст подряд ему. Калеб Бредли был толстеньким коротышкой с покатыми круглыми плечами и смазливым лицом. У него было умное мальчишеское лицо; неприятно поражало, что по лицу было трудно определить возраст, ему могло быть и пятьдесят, и двадцать, глаза были пустые, голубые, хитрые и скучающие.

Но Рорку было трудно забыть Монаднок-Велли. Поэтому он заговорил, забыв, что речи здесь излишни. Мистер Бредли заинтересовался, но явно не тем, что волновало Рорка. Рорк почти ощущал присутствие кого-то третьего при разговоре. Бредли ничего не сказал, только обещал всё обдумать и связаться с Рорком. Затем он произнёс странную вещь. Его голос не выдавал цели вопроса, в нём не было ни одобрения, ни осуждения:

Это вы построили храм Стоддарда, мистер Рорк?

Да, - ответил Рорк.

Странно, что я сам о вас не подумал, - сказал мистер Бредли.

Рорк решил, что было бы странно, если бы мистер Бредли подумал о нём.

Три дня спустя Бредли позвонил и пригласил Рорка зайти. Рорк пришёл и встретил ещё четверых незнакомых людей - из правления компании «Монаднок-Велли». Они были хорошо одеты, и их лица были так же непроницаемы, как лицо мистера Бредли.

Пожалуйста, повторите этим джентльменам то, что рассказывали мне, - любезно сказал Бредли.

Рорк изложил свой план. Если они хотят построить необычный летний курорт для людей со скромными средствами, как рекламировали, то должны понять, что проклятием бедности является невозможность уединения; только очень богатые или очень бедные горожане радуются летним отпускам; очень богатые - потому что у них есть частные владения; очень бедные - потому что не имеют ничего против запаха чужих тел на общественных пляжах и танцплощадках; людям с хорошим вкусом и небольшим доходом некуда пойти, если им не по душе толпы. Откуда возникло убеждение, что бедность прививает человеку стадный инстинкт? Почему бы не предложить людям место, где они на неделю или месяц за небольшие деньги получат то, что хотят и в чём нуждаются? Он видел Монаднок-Велли. Это ему по силам. Не надо трогать холмы, взрывать их или сносить. Не нужны муравейники-отели, нужны маленькие домики, удалённые друг от друга, - у каждого свои владения, люди могут встречаться или не встречаться - как захотят. Не один бассейн, где народу как сельдей в бочке, а много небольших бассейнов, столько, сколько может позволить себе компания, - и он может показать, как сделать это достаточно дёшево. Не надо теннисных кортов размером со скотоводческую ферму - нужно много небольших кортов. Не надо мест, где можно в «избранной компании» поймать недельки через две мужа, - нужно место, где люди, довольствующиеся собственным обществом, могли бы обрести уединение и радоваться ему.

Члены правления молча выслушали его. Он заметил, как они время от времени переглядывались. Он был совершенно уверен, что именно такими взглядами обмениваются люди, не позволяющие себе громко смеяться в присутствии говорящего. Но, наверное, он ошибся, потому что два дня спустя он подписал контракт на строительство летнего курорта в Монаднок-Велли.

Он потребовал, чтобы мистер Бредли ставил свою подпись на каждом чертеже, выходившем из чертёжной, - он помнил храм Стоддарда. Мистер Бредли подписывал, давал добро; он соглашался со всем, одобрял всё. Казалось, он в восторге от того, что может позволить Рорку делать всё, что тот хочет. Но эта непринуждённая обходительность имела особый оттенок - мистер Бредли как будто ублажал ребёнка.

Он немногое смог узнать о Бредли. Говорили, что во время бума во Флориде этот человек нажил целое состояние на недвижимости. Его собственная компания, казалось, обладала неограниченными средствами, среди его акционеров упоминали имена многих очень богатых людей. Рорк с ними не встречался. Четверо джентльменов из правления лишь изредка и ненадолго навещали строительную площадку, не проявляя при этом особого интереса. Мистер Бредли целиком отвечал за всё, но и он, если не считать пристального внимания к соблюдению сметы, казалось, не нашёл ничего лучшего, как предоставить Рорку всю полноту ответственности.

В течение последующих восемнадцати месяцев у Рорка не было времени интересоваться мистером Бредли - он был занят своим самым крупным подрядом.

Весь последний год Рорк жил на строительной площадке, в наскоро склоченной на склоне холма хибарке - деревянной времянке, где стояли кровать, печка и большой стол. Его прежние чертёжники приехали работать с ним, некоторые покинули более высокооплачиваемую работу в городе, чтобы жить в лачугах и палатках, работать в голых деревянных бараках. Работы было так много, что никто не думал тратить энергию на устройство собственного жилья. Они так и не осознали, разве что значительно позже, что были лишены всех удобств, но и тогда они об этом не жалели, потому что год в Монаднок-Велли остался в их памяти как странное время, когда земля прекратила своё вращение и они прожили двенадцать месяцев весны. Они не думали о снеге, пластах замёрзшей земли, пронизывавшем деревянную обшивку ветре, тонких одеялах на армейских койках, застывших пальцах над топившимися углём печками, согревавшими их по утрам, чтобы они могли вновь твёрдо держать карандаш. Они помнили только ощущение весны - первые побеги зелени на земле, лопнувшие почки на ветвях деревьев, раннюю голубизну неба, помнили звенящую радость не от первых побегов зелени, не от почек на деревьях и голубого неба, а от ощущения великого начала, победного движения вперёд, неотвратимости свершавшегося, которое уже ничто не остановит. Это была радость не от листьев и цветов, а от строительных лесов, от экскаваторов, от глыб камня и стеклянных панелей, поднимавшихся из земли; радость, которую они черпали в ощущении молодости, движения, цели, свершения.

Они были армией, и это был их крестовый поход. Но никто из них, кроме Стивена Мэллори, не думал об этом именно в таких словах. Стивен Мэллори занимался фонтанами и всем скульптурным оформлением Монаднок-Велли. Но он приехал намного раньше, чем было нужно для дела. Борьба, размышлял он, это жестокое понятие. В войне нет славы, как нет красоты в крестовых походах. Но это была война - и высшее напряжение всех способностей человека, принимавшего в ней участие. Почему? В чём заключалась суть различия и каким законом можно было его объяснить?

Он ни с кем не говорил об этом. Но он видел то же чувство на лице Майка, прибывшего со своей сворой электриков. Майк ничего не сказал, лишь ободряюще кивнул Мэллори.

Я бы советовал тебе не беспокоиться, - сказал Майк однажды без всяких предисловий, - о суде то есть. Он не может проиграть, и плевать на всякие там суды и каменоломни. Им не побить его, Стив, они просто не могут, вместе со всем своим чёртовым миром.

Но они действительно забыли про этот мир, подумал Мэллори. Это была новая земля, их собственная. Холмы вокруг них тянулись к небу как защитная стена. И у них была ещё одна защита - архитектор, что был с ними, лежал ли на холмах снег или зеленела трава, среди валунов и наваленных грудой досок, у кульманов и подъёмных кранов, на поднимавшихся вверх стенах, - человек, который сделал это возможным, мысль в голове этого человека, и даже не суть его мысли, не результат, не видение, сотворённые Монаднок-Велли, - а система его мышления, закон его функционирования - система и закон, которые были не похожи на систему и закон, господствующие в мире за этими холмами. Он стоял на страже над долиной и над воинами-крестоносцами в ней.

А затем Мэллори увидел мистера Бредли, который приехал взглянуть на строительство, ласково улыбнулся и отбыл. Мэллори почувствовал беспричинный гнев - и страх.

Говард, - сказал он однажды вечером, когда они сидели вдвоём у костра из сухих веток на холме над лагерем, - это будет ещё один храм Стоддарда.

Да, - ответил Рорк, - думаю, да. Но не могу себе представить, чего они хотят.

Он перекатился на живот и посмотрел вниз, на стеклянные панели, разбросанные в темноте; они отражали брызги света, поднимавшегося с земли. Он сказал:

Стив, какое это имеет значение? И что они сделают с этим, и кто будет здесь жить. Важно только, что мы это сделали. Разве ты отказался бы от этого, если бы знал, какую цену тебя заставят заплатить потом?

Нет, - сказал Мэллори.

Рорк хотел снять один из домиков и провести в нём лето - первое лето существования Монаднок-Велли. Но перед самым открытием курорта он получил телеграмму из Нью-Йорка.

«Разве я не сказал тебе, что смогу? За пять лет я сумел отделаться от своих друзей и братьев, «Аквитания» теперь моя - и твоя. Приезжай её завершать. Кент Лансинг».

Ему пришлось возвратиться в Нью-Йорк и увидеть, как с громады «неоконченной симфонии» счищают бутовый камень и цементную пыль, как мостовые краны возносят высоко над Центральным парком громадные блоки, как заполняются оконные проёмы, как поднимаются над крышами города широкие доски лесов. Отстроенное здание отеля «Аквитания» засверкало огнями над ночным парком.

Последние два года он был очень занят. Монаднок-Велли не был его единственным подрядом. К нему обращались из разных штатов, из мест, от которых, казалось бы, нечего было ожидать, - частные дома, небольшие служебные постройки, скромные магазины. Он строил всё - урывая для сна по нескольку часов в поездах и самолётах, уносивших его из Монаднок-Велли к далёким маленьким городкам. Объяснение было всегда одно и то же: «Я был в Нью-Йорке, и мне понравился дом Энрайта», «Я видел здание Корда», «Я видел фотографию того храма, который снесли». Это напоминало подземную реку, которая протекала через всю страну и выплеснулась внезапными родниками, прорывавшимися на поверхность в самых непредсказуемых местах. Это были небольшие и недорогие работы, но он брался за них.

Этим летом, после того как строительство Монаднок-Велли было закончено, ему уже не было нужды заботиться о его дальнейшей судьбе. Но Стивен Мэллори был обеспокоен.

Почему нет рекламы, Говард? Почему это внезапное молчание? Разве ты не заметил? Было столько разговоров о великом проекте, публиковалось столько подробностей - и все до начала строительства. Потом, пока мы строили, публикации становились всё реже. А теперь? Мистер Бредли и компания стали глухонемыми. Именно теперь, когда следовало бы ожидать настоящей рекламной бури. Почему?

Не знаю, - сказал Рорк. - Я ведь архитектор, а не агент по продаже недвижимости. Да и зачем мне беспокоиться? Мы сделали своё дело, теперь пусть они делают своё и по-своему.

Но это чертовски странный способ делать дела! Ты видел их объявления - те, которые изредка проскакивают в печати? В них говорится обо всём, что ты им указал: об отдыхе, спокойствии и уединении - но как! Знаешь, какое впечатление производит их реклама? «Приезжайте в Монаднок-Велли, - и вы будете смертельно скучать». Это выглядит так, будто они пытаются отговорить людей от приезда сюда.

Но через месяц после открытия все дома в Монаднок-Велли были сданы в аренду. Публика, приезжавшая сюда, представляла собой странную смесь: мужчины и женщины из общества, которые могли позволить себе более модные курорты, молодые писатели и неизвестные художники, инженеры, газетчики и рабочие. Внезапно о Монаднок-Велли заговорили. Возникла потребность в такого рода курорте, потребность, которую никто не мог удовлетворить. Монаднок-Велли стал новостью номер один, но не для средств массовой информации - газеты молчали о нём. У мистера Бредли не было агентов по рекламе, мистер Бредли и его компания исчезли из деловой жизни. Некий журнал, хотя его никто не просил, опубликовал четыре страницы фотографий Монаднок-Велли и послал репортёра взять интервью у Говарда Рорка. К концу лета все домики уже были арендованы на следующий год.

Ранним октябрьским утром дверь приёмной Рорка распахнулась и ворвался Стив Мэллори, направившийся прямо в кабинет. Секретарша пыталась остановить его, Рорк работал, и любые вторжения были запрещены. Но Мэллори отстранил её и проскочил в кабинет, хлопнув дверью. Она заметила у него в руках газету.

Рорк взглянул на него из-за кульмана и опустил карандаш. Он подумал, что так, наверное, выглядело лицо Мэллори, когда он стрелял в Эллсворта Тухи.

Ну, Говард, хочешь узнать, почему ты получил подряд на Монаднок-Велли? - Он швырнул газету на стол.

Рорк увидел заголовок на третьей полосе: «Калеб Бредли арестован».

Тут всё, - сказал Мэллори. - Но не читай, если не хочешь, чтобы тебя вырвало.

Хорошо, Стив, в чём дело?

Они продали двести процентов.

Кто продал? Чего?

Бредли и его банда. Акций Монаднок-Велли. - Мэллори говорил с усилием, резко, с мучительной точностью. - Они полагали, что это бессмысленно - с самого начала. Землю получили практически даром, считали, что место не подходит для курорта - далеко от дорог, поблизости не было даже автобусного маршрута или кинотеатра, думали, что момент выбран неудачно и народ не пойдёт на это. Они подняли большой шум и продали акции куче богатых простаков - это было просто гигантское надувательство. Они продали двести процентов акций на эту землю и получили двойную цену против того, что стоило строительство. Были уверены, что всё провалится. Хотели провала. Они считали, что не получат прибыли, чтобы распределять по акциям. Была продумана прекрасная комбинация, как выскочить, если компанию объявят банкротом. Они приготовились ко всему, кроме успеха. А Монаднок-Велли его вполне заслуживает. Но они думали, что подготовились к неизбежному краху. Говард, ты не понимаешь? Они выбрали тебя как самого скверного из архитекторов!

Рорк откинул голову назад и рассмеялся.

Чёрт возьми, Говард! Это не смешно!

Садись, Стив, кончай трястись. Ты выглядишь так, будто наткнулся на целое поле, усеянное трупами.

Так и есть. Хотя я видел и кое-что похуже. Я видел главное: то, из-за чего появляются такие поля. Что эти идиоты считают ужасом? Войны, убийства, пожары, землетрясения? К чёртовой матери всё это! Ужас в этой статье. Вот чего следует бояться, вот с чем бороться, надо протестовать и призывать все напасти на их головы, Говард. Я думал обо всех определениях зла и обо всех средствах борьбы с ним, предлагаемых на протяжении веков. Они ничего не смогли ни объяснить, ни исправить. Но корень зла - чудовище, истекающее слюной, - в ней, Говард, в этой статье. В ней и в душах самодовольных подонков, которые её прочтут и скажут: «Да ладно, гений должен бороться, это для него благо», - а затем найдут какого-нибудь деревенского идиота, чтобы тот помог, поучил гения плести корзинки. Таково это чудовище в действии. Говард, подумай о Монаднок-Велли. Закрой глаза и взгляни внутренним взором. Подумай, люди, которые заказали это, верили, что ничего хуже они построить не смогут. Говард, что-то неправильное творится в мире, если тебе позволяют создать своё величайшее творение - в виде грязной шутки!

Когда ты прекратишь думать об этом? О мире и обо мне? Когда ты научишься забывать об этом? Доминик…

Он замолчал. Они не произносили её имя в присутствии друг друга уже пять лет. Рорк увидел глаза Мэллори, внимательные и страдающие. Мэллори понял, что его слова задели Рорка, причинили ему боль - такую боль, что вынудила его произнести это имя. Но Рорк повернулся к нему и членораздельно договорил:

Доминик привыкла думать так же, как ты.

Мэллори никогда не говорил о том, что, как он догадывался, было в прошлом Рорка. Их молчание всегда предполагало, что Мэллори всё понимает, а Рорк всё знает и что обсуждать нечего. Но сейчас Мэллори спросил:

Ты всё ещё ждёшь, что она вернётся? Миссис Гейл Винанд, чёрт бы её подрал!

Рорк сказал без тени волнения:

Заткнись, Стив.

Мэллори прошептал:

Рорк снова вернулся к столу и сказал обычным голосом:

Шёл бы ты домой, Стив, и позабыл о Бредли. Теперь они начнут таскать друг друга по судам, но нам нельзя лезть в это дело, и тогда они не разрушат Монаднок. Забудь всё и иди, мне надо работать.

Он стряхнул газету со стола локтем и склонился над чертежом.

Потом был скандал вокруг финансирования Монаднок-Велли и суд, несколько джентльменов были приговорены к тюремному заключению, и новое руководство компании «Монаднок» занялось своими акционерами. Рорк остался в стороне от этого. Он был занят, и у него не нашлось времени прочесть в газетах отчёт о процессе. Мистер Бредли признал, в качестве извинения перед партнёрами, что будь он проклят, если думал, что курорт, построенный по сумасшедшему проекту, окажется прибыльным. «Я сделал всё, что мог, я выбрал самого большого идиота, которого сумел отыскать».

Остин Хэллер написал статью о Говарде Рорке и Монаднок-Велли. Он писал о сооружениях, которые создал Рорк, он перевёл на человеческий язык то, что Рорк сказал своими постройками. Это не был обычный, спокойный тон Остина Хэллера - это был дикий крик восхищения и гнева: «И будь мы все прокляты, если величие должно явиться к нам через мошенничество».

Статья породила в близких к искусству кругах ожесточённые споры.

Говард, - сказал Мэллори спустя несколько месяцев, - ты знаменит.

Да, - ответил Рорк, - полагаю, что да.

Три четверти не понимают, о чём речь, но слышали что-то от одной четверти, которая ожесточённо спорит о тебе, и теперь чувствуют, что надо произносить твоё имя с уважением. Из спорящей четверти четыре десятых тебя ненавидят, три десятых считают, что должны выразить своё мнение в любом споре, две десятых действуют наверняка и приветствуют любое «новшество», и только одна десятая понимает. И все они вдруг обнаружили, что существует Говард Рорк и что он архитектор. Бюллетень Американской гильдии архитекторов считает тебя большим, но неуправляемым талантом, и в Музее будущего развешаны фотографии Монаднока, дома Энрайта, здания Корда и «Аквитании» в великолепных рамках под стеклом - рядом с комнатой, где они выставили творения Гордона Л. Прескотта. И всё же я рад.

Однажды вечером Кент Лансинг сказал:

Хэллер сделал великое дело. Ты помнишь, Говард, что я как-то говорил тебе о психологии полузнаек? Не презирай среднего человека. Он необходим. Чтобы состоялась любая большая карьера, нужны два слагаемых: великий человек и человек более редкий - тот, кто способен увидеть величие и сказать об этом.

Эллсворт Тухи писал: «Парадоксом во всём этом нелепом деле является тот факт, что мистер Калеб Бредли пал жертвой несправедливости. Его нравственность открыта для нападок, но его эстетика безупречна. Он проявил больше здравого смысла в оценке архитектурных достоинств, чем Остин Хэллер, вышедший из моды реакционер, который вдруг сделался художественным критиком. Мистер Калеб Бредли стал мучеником из-за плохого вкуса своих съёмщиков. По нашему мнению, приговор должен быть смягчён в знак признания художественной проницательности мистера Бредли. Монаднок-Велли - надувательство, и не только в смысле финансов».

Солидные богатые джентльмены, которые были самым надёжным источником заказов, вяло реагировали на славу Рорка. Человек, который раньше говорил: «Рорк? Никогда о нём не слышал», теперь говорил: «Рорк? Очень уж это скандально».

Но некоторых поразил тот простой факт, что Рорк построил нечто, что принесло владельцам большие деньги, в то время как они стремились к обратному, это впечатляло больше, чем абстрактные дискуссии в художественном мире. Были и такие - пресловутая одна десятая, - кто всё понимал. За год после Монаднок-Велли Рорк построил два частных дома в штате Коннектикут, кинотеатр в Чикаго, гостиницу в Филадельфии.

Весной 1936 года был выдвинут проект проведения в одном западном городе Всемирной ярмарки - международной выставки, которая стала известна под названием «Марш столетий». Комитет, состоявший из государственных чиновников, ответственных за проект, избрал совет по строительству. Государственные чиновники явно хотели выглядеть прогрессивными. Говард Рорк стал одним из восьми избранных.

Получив приглашение, Рорк выступил перед комитетом и объяснил, что был бы рад проектировать ярмарку, но один.

Это не серьёзно, мистер Рорк, - заявил председатель. - Как ни говори, проект, за который мы берёмся, должен стать лучшим из того, что мы когда-либо имели. Я имею в виду, что две головы лучше, чем одна, понимаете, а восемь голов… Господи, сами же понимаете - лучшие головы страны, самые славные имена, вы же понимаете - дружеские консультации, сотрудничество и взаимное обогащение, вы понимаете, как создаётся великое произведение.

Тогда вы понимаете и…

Если я вам подхожу, дайте мне сделать всё одному. Я не работаю с комитетами.

Вы что же, отказываетесь от такой возможности, шанса на бессмертие?..

Я не работаю в коллективе. Не консультируюсь. Не сотрудничаю.

В архитектурных кругах послышались гневные комментарии, связанные с отказом Рорка. Раздавались голоса: «Тщеславный мерзавец!» Негодование было слишком резким и грубым, чтобы счесть его просто профессиональной завистью; каждый почитал, что оскорбили лично его; каждый считал себя вправе менять, советовать и улучшать творения любого из живущих.

«Происшедшее великолепно иллюстрирует, - писал Эллсворт Тухи, - антиобщественную натуру мистера Говарда Рорка, высокомерие и ничем не сдерживаемый индивидуализм, с которым всегда было связано его имя».

Среди восьмерых архитекторов, избранных для работы над проектом «Марша столетий», были Питер Китинг, Гордон Л. Прескотт, Ралстон Холкомб.

Я не буду работать с Говардом Рорком, - заявил Питер Китинг, когда увидел список членов совета. - Выбирайте. Или он, или я.

Ему сообщили, что мистер Рорк отклонил свою кандидатуру. Китинг принял на себя руководство советом. В статьях, рассказывающих о ходе подготовки к строительству, совет называли «Питер Китинг и его компаньоны».

В последние годы Китинг усвоил грубую, непререкаемую манеру общения. Он резко отдавал распоряжения и терял терпение, столкнувшись с малейшей трудностью, а когда терял терпение, орал на окружающих; у него был целый словарь оскорблений, носивших ядовитый, желчный, по-женски коварный характер; лицо его хранило надутое выражение.

Осенью 1936 года Рорк перенёс свою контору на верхний этаж здания Корда. Проектируя это здание, он думал, что когда-нибудь оно станет местом для его бюро. Увидев на двери табличку «Говард Рорк, архитектор», он на мгновение остановился, перед тем как войти. Его кабинет в конце длинной анфилады высоко над городом имел три стеклянные стены. Рорк остановился посреди кабинета. Сквозь большие окна виднелись магазин Фарго, дом Энрайта, отель «Аквитания». Он подошёл к окнам, выходившим на юг, и долго стоял там. Вдали, над Манхэттеном, возвышалось здание Дэйна, построенное Генри Камероном.

В один из ноябрьских дней, возвратившись в свою контору со стройки на Лонг-Айленде, Рорк вошёл в приёмную, отряхивая промокший до нитки плащ, и увидел на лице секретарши с трудом сдерживаемое возбуждение, она едва дождалась его.

Мистер Рорк, это, вероятно, очень важно, - сказала она. - Я назначила для вас встречу на завтра, на три часа. В его кабинете.

Чьём кабинете?

Он звонил полчаса назад. Мистер Гейл Винанд.

Это лучшая вещь, из тех, что я прочитал за последние два года.

Эта книга держит от первой страницы до последней, не дает оторваться. Все время хочется узнать, что же там, на следующей странице. И это при том, что никакого экшна в книге нет вообще. Но написана она как-то так, что невозможно глаз отвесть.

Особенно понравились диалоги. Я давно таких не встречал. Лаконичные и емкие, по первому впечатлению безэмоциональные, они на самом деле отражают тот накал взаимоотношений, который хочет передать нам автор.

В этой книге странные герои. Поначалу я пытался им сопереживать, но потом понял, что герои книги в этом не нуждаются. Не для того они созданы. А созданы они для того, чтобы быть проводниками идей, которые Айн Рэнд хочет донести до нас. И они даже не проводники, а сверхпроводники, по которым эти идеи доходят до нас без малейших потерь. Вообще, вся эта книга не борьба людей, а борьба идей.

Поражает то, насколько точно Айн Рэнд указывает на опасности, встающие перед человеческой индивидуальностью. Удивительно, что она смогла распознать их в середине прошлого века и предсказать, что может случится с обществом, если каждый его член не будет противостоять им. Если подумать, то в наше время эти опасности стали еще более грозными, но, как ни странно, почти незаметными.

Как итог, могу сказать, что давно мне в руки не попадала такая качественная литература.

Оценка: 10

Я знаком с этим романом давным-давно. Вещь действительно гениальная, куда более сильная, чем пользующийся большей известностью Атлант, который расправляет плечи. Рэнд вообще гениальная бытописательница, от ее судеб, от судеб, которыми она наделяет своих героев оторваться немыслимо. Все они - люди незаурядные, люди дела, люди, видящие цель своей жизни в том, чтобы сделать то, чего не создавал еще никто. Вспомним Уленшпигеля: ее герои - руки мира, головы мира, любовь мира.

Интересно, что эта книга, написанная на английском языке эмигрировавшей из России еврейкой, врагиней социализма во всех его ипостасях, бесспорно принадлежит к классике русской литературы. Персонажи Рэнд по духу - наши с вами соотечественники. Пишет она на английском, но мыслит по-русски. В конце концов, главный герой ее - Рорк. Руарк, Реварк в конце концов явно Рыков, Китинг - котенок/кутенок, Тухи - ну это уже тухес.. известно что, однако.

Я не сказал бы, что герои Рэнд проводники идей. Да, они отчасти выполняют эту роль, но в первую очередь они живут, причем живут с такой полнотой, какая не снилась нам, обывателям. Знакомство с ними в реальной жизни я почел бы за честь.

Оценка: 10

1) Тонкая тетрадь с нежно-розовой обложкой в блёстках.

Господа, я была совершенно фраппирована сим произведением. Как-то можно пройти мимо такой книги в наше время, господа! Картонные характеры, плоский сюжет, возвышенная любовная линия, самоотверженная сила могучей мужественной личности, монументальным пиком возвышающейся в центре - всё то, чем так страдает отсутствие современной литературы! Нет, мой разум был совершенно этапирован *зачёркнуто* эпатирован. Бланманже, господа. Или ещё, как говорят французы, жалюзи фуагра эгалите БДСМ.

2) Средней толщины потрёпанная тетрадь в коричневой обложке.

Во времена, когда вокруг нас сплотились альтруисты, нас должна вести вперёд мысль о всепобеждающем эгоизме! Где были ваши интересы, когда здание Кортланда перестраивали? Где были ваши силы, когда блестящие заказы получал Питер Китинг? Но мы увидим, как могучий дух эгоизма будет витать над Европой! Могучие сверхлюди будущего узнают, что такое эгоизм! Как он способен вести народы! Величие эгоизма! Величие личности! Эгоизм превыше всего!

3) «Проклятое сало».

Короче, загрузил я электронную библиотеку, выбрал немного фэнтези, фантастики, детективчиков там, хотел книг почитать. Ну естественно, книги надо читать, лёжа или сидя в удобной позе, иначе какой нормальный человек их читать будет. Я всё загрузил и вдруг понял, что про занавеску я забыл, чёртов слоупок. Отодвигаю занавеску и вдруг вижу из окна макет здания Энрайта из «Источника». Никогда раньше не читал «Источник», а тут вдруг заинтересовало, ну думаю, раз заинтересовало, почему бы и не почитать. Пока загружал в читалку, подключал шнур, всё как положено, начал читать и тут вдруг всё перекрасилось в Дешёвый Пафос и Превозмогание, шум и грохот, чтоб его, ничего не понимаю, вылазит из книжки Говард Рорк и втирает какую-то труху про рациональный эгоизм, молодой выскочка, что ему в книжке не сиделось млять? Вот теперь я кроме «Источника» ничего не понимаю. Сдаётся мне книга была проклята.

Оценка: 1

В целом скорее понравилось.

Только вот при классификации затруднился с жанром/поджанром. Конечно, фантастики тут и рядом не лежало... Но и реализма маловато... Поэтому отнес вещь сразу и к реализму и к притче.

По-моему роман ближе всего к плакату. Резкие яркие краски, гротескные портреты, агитационно-пропагандистский язык... Да и вообще вещь наполовину, если не на две трети публицистически-философская. Эта философия мне не близка, зато понятно изложена. Нет, вообще-то не очень и понятно - очень большая путаница в терминологии. Автор (а может и переводчик) называют вещи «не своими именами». В слова «эгоизм», «альтруизм» и т.п. вкладываются совсем не те смыслы, к которым мы привыкли. Может быть стоило как-то по другому назвать описываемые явления?

Герои, конечно, чёрно-белые. Если уж хорош, то хорош от и до... Если плох, то насквозь. Не бывает так в жизни. А вот для притчи такие характеры очень характерны (простите за тавтологию).

И ещё такой момент бросился в глаза - схожесть «Источника» с агитационно-пропагандистскими советскими романами тех же лет. Тот же пафос, надрыв, монологи на несколько страниц, жертвенность и самоотверженность... Ну чисто «Как закалялась сталь» или «Время вперёд».

Наверное, я бы не смог осилить этот политпросвет, если б не хороший язык и напряженный сюжет.

Оценка: 6

Книга действительно держит, что достаточно редко для книги без авантюрного сюжета, можно сказать бытоописания. Но, на мой взгляд, философские размышления-речи слишком затянуты (это все же не публицистика, а роман), и садомазо тема излишня.

Оценка: 9

Предтеча знаменитого на весь мир романа «Атлант расправил плечи». По-хорошему, именно с него и стоило начать знакомство с творчеством Айн Рэнд, её взглядами, философией и жизненной позицией. Но случилось так, что роман «Источник» попал ко мне в руки уже после ознакомления с судьбами Генри Риардена, Дагни Таггерт и Джона Голта. Впрочем, и в этом можно найти свои плюсы. Некоторые «в штыки» принимать творчество Рэнд, видя в нём не реальный мир, с огромным множеством нюансов, полутонов и неопределенностей, а какой-то обезжиренный суррогат. Герои либо гении-творцы либо полные беспросветные идиоты, а сама проблематика сюжета, зачастую, подается настолько остро, что кажется именно здесь и сейчас СВЕТ сойдется со ТЬМОЙ в своей последней отчаянной битве. Все это так, но стоит только принять во внимание, что художественность в романах Айн Рэнд лишь ФОРМА подачи определенных философских принципов, нарочито прямолинейных и лишенных двусмысленности, то воспринимать текст становится намного проще. У автора есть свой взгляд на порядок вещей в мире, можно разделять этот взгляд или, наоборот, не принимать его (мне, к примеру, ближе второе), но критиковать само его наличие несерьезно.

Так вот, возвращаясь к самому роману. Здесь, как и в последующем «Атланте» сюжетный конфликт будет строиться на противостоянии гениев и посредственных приспособленцев. И речь не просто о схватке конкретных персонажей, а о столкновении целых концепций миропорядка, где на стороне одних будет численное превосходство, в то время как за другими лишь вера в собственные принципы. Книга условно разделена на 4 части, каждая из которых названа в честь ключевого персонажа истории. Питер Китинг и Говард Рорк. Пока что это просто имена, но попробуйте произнести эти имена вслух. Пииитер Кииитиинг – что-то мягкое, словно творог или глина для лепки, не режет слух и способно вызвать лишь снисходительную улыбку. Говард Рооорррк – рёв горна, боевой клич и вызов на бой, оно сразу же осаживает и принуждает относиться к его обладателю с некоторой долей опаски. А теперь угадайте, кто из этих двух персонажей будет исполнять роль галантного, хитрого, не лишенного умения, но все же приспособленца, готового идти только по проложенному кем-то до него фарватеру, а кто, наоборот, будет являтся ледоколом, прорубающим свой путь через насмешки, невежество и откровенную опалу?

Оба вышеупомянутых героя начинали одинаково. Одаренные архитекторы, полные сил, энергии и творческих амбиций, они уже видели свое будущее, которое им только предстояло построить. Но насколько же разным оказался их подход к этому строительству. Питер поступил совершенно разумно, приняв предложение работать в одной из лучших и уважаемых архитекторских контор. Да и кто на его место поступил бы иначе? Где же учиться, как ни в лучшем ВУЗе? где работать, как не в лучшей фирме? Лучшей? – спросил бы Говард Рорк, своим стальным голосом – А кто решил, что она является таковой?

Здесь и вырисовывается основная проблематика сюжета. Чем является произвольная вещь сама по себе, без привязки к оценочному взгляду? Просто вещью, не лучше и не хуже тех, что её окружают. Все помнят, как на чердаке одного из старинных особняков нашли наброски эскизов, выполненные неизвестным художником, а после оказалось, что художник-то самый что ни на есть известный (возможно Леонардо, хотя точно я и не помню) и вдруг, в одну секунду, обычный набросок превращается в несомненный шедевр, достойный экспонироваться в лучших музеях мира. Как же так? Ведь ничего же не изменилось за эти несколько секунд. Никому не нужная мазня превращается в произведение искусства, стоило лишь выяснить, кто является её автором. Получается любое творческое произведение способно быть оценено лишь в контексте авторитета автора этого произведения. А вот теперь вопрос серьезный. Кто создает автору этот авторитет? Искусство (современное) уже давно перестало радовать глаз или хотя бы быть понятным. Нарисуй «Девятый вал» и ты художник, прибей собственные яйца к мостовой и ты ТОЖЕ художник, но просто работаешь в жанре не доступном понимания большинства. Ну а кто есть большинство, как не стадо? И чем меньше тебя понимают, тем более велик ты как художник.

Все это было предисловием к представлению третьего ключевого персонажа - Эллсворта М. Тухи. Что? Захотелось сразу же открыть форточку? И надо заметить, что сделать это стоит, потому что перед вами предстает самый мерзкий персонаж всего романа. Он с детства ощутил в себе наличие определенного таланта – способности манипулировать общественным мнением. Словно паук он кропотливо, виток за витком, выплетал паутину своего влияние. Он не шел в лобовую, не пытался действовать открыто и явно, словно добрый дядюшка Римус, он лишь направлял, но не подталкивал, нужных ему людей, к нужному ему мнению. Обретя, со временем, огромный авторитет, он наконец смог расправить крылья, и вступить в игру открыто. Такие как он, заставили Рорка опуститься на самое дно. Такие как он, возвели на пьедестал тех, коим следовало бы взойти на эшафот. Сила убеждения – это страшная сила. В особенности, когда она попадает к таким людям, как Тухи.

Но был в этой истории и тот, кто превосходил в силе Тухи. Тот, кто без труда мог раздавить его как таракана, даже не отвлекаясь при этом от чтения утренней газеты. Гейл Винанд - всесильный владелец газеты «Знамя». Если с предыдущими тремя персонажами всё становится ясно буквально с первых же страниц, то именно персонаж Гейла вызывает в книге неподдельный интерес. В сюжете он появляется почти сразу, но мы рисуем его образ лишь со слов и поступков. Кто же он этот грозный, бесчувственный магнат? Его поступки чудовищны и аморальны. Если он видел человека, способного бросить ему вызов (пусть даже косвенно), то всеми силами стремился стереть его в порошок. Но стереть не буквально, не в плане физического устранения, он уничтожал тот «светлый образ», что виделся в нём окружающим. Его ненавидели искренне и люто, но ему будто вовсе не было дела до того, что о нём думают.

Собственной персоной Винанд предстает лишь ко второй половине книги и как же меняется отношение к этому воплощению зла на земле. Поднявшийся с самого дна, он сам сделал себя и свое имя. Упорство, звериная хватка, острый ум и собственное мнение позволили ему быстро и точно дешифровать окружающий мир. Он видел людей, он знал людей, знал, что им нужно и всех душой презирал их за это. Собственная газета, издававшаяся миллионными тиражами, для самого Винанда была чем-то сродни туалетной бумаги (причем использованной). Помните тех, кого он растоптал? А ведь он всего лишь проверял насколько искренне человек готов стоят за свои убеждение, закономерно считая, что лицемерят все и вопрос лишь в цене. Он своими руками создал хаос невежества толпы, но находясь в его эпицентре, построил «башню порядка», с которой и предпочитал взирать на его (хаоса) омерзительное копошение. У ВСЕХ есть своя цена! У всех кроме Говарда Рорка…

Интересно было наблюдать за эпизодами общения Рорка и Винанда. Вот она настоящая схватка титанов. Каждый из них личность, у каждого своя точка зрения, жизненная позиция, основанная на опыте, и никто не готов был отступить от неё хоть на один дюйм. Рорк оказывается крепче. Но и Винанд не в полной мере меняется, а лишь начинает смотреть на привычные вещи под другим углом. Ему нравится Рорк, поскольку это первый настоящий человек, чьи взгляды ему не удалось поколебать. Помощь Рорку заставляет Винанад столкнуться с тем, что буквально недавно показалось бы ему абсурдным и несуразным. Он оказывается неспособен управлять тем, что создавал все эти годы. Хаос толпы оказывается сильнее.

Четыре главных персонажа и все мужчины – что за шовинистическая книга, да еще и написанная женщиной? Действительно, в книге есть и пятый главный персонаж, в чью честь не названа одна из глав, но которая играет в сюжете далеко не последнюю роль. Доминик Франкон, дочь Гая Франкона, одного из владельцев той преуспевающей конторы, в которую Питер решил устроиться. Талантливая журналистка «Знамени», она со злой иронией смотрела на окружающий её мир. Винанд этот мир презирал, она же относилась к нему с неким повелительным снисхождением. У Доминик здесь сложная судьба, хотя некоторые решения она принимала самолично. Словно путеводная нить, она свяжет между собой тот мужской квартет, что был представлен выше. Одной из первых разглядит в Китинге - жалкую посредственность, в Рорке – силу, способную свернуть горы, а в Тухи – реальную угрозу. Если бы Винанд услышал тогда её просьбу. Не трудно догадаться, что образ Дагни Таггерт из «Атлана» уже начал выплетаться Рэнд, когда она писала про Доминик.

Как и «Атлант», книга заканчивается обличением пороков, мерзостей, «прогнившей» (по мнению автора) модели общественного блага, ценой притеснения индивидуального начала. Тем, кто прочел (и вытерпел) 30 страничную речь (большей частью – демагогию) Голта, финальной этюд будет малоинтересен.

Так стоит ли книга ознакомления и нужно ли прочесть её до того, как браться за «Атланта»? Что ж, однозначного ответа на этот вопрос у меня нет. Как художественное произведение это книга крайне спорная. Слишком сильно в ней ощущается контраст. Герои говорят либо короткими, словно выстрел, фразами, будто подчеркивая свою цельность и нежелание тратить лишние слова. Либо толкают какие-то филиппики, причем там, где можно было бы обойтись и без них. Вопросы вызывают и поступки персонажей. Часто в них нет ни логики, ни смысла (если считать героев живыми людьми), как будто некая сила заставляет их делать те или иные вещи. Если рассматривать роман как философский манифест, то он, как минимум любопытен. Автор не пытается юлить или сглаживать углы, её позиция четко очерчена и открыта для критики. Конечно же настоящий мир даже близко не таков, каким его стремилась показать Айн Рэнд, но каждому миру нужен некий ориентир, некая модель идеального состояния. В Америке это модель многим пришлась по душе, но нужна ли нам такая модель? Мой ответ скорее отрицательный.

Рыба публикует речь Гоаврда Рорка — главного героя романа «Источник» Айн Рэнд.

Тысячи лет назад люди научились пользоваться огнем. Первый, кто это сделал, вероятно, был сожжен соплеменниками на костре, разводить который сам и научил. Вероятно, его приняли за злодея, имевшего дело с духами, которых люди страшились. Но потом люди освоили огонь, он согревал их, на нем готовили пищу, он освещал их пещеры. Они обрели непостижимый дар, завеса мрака была сдернута с земли. Прошли века, и родился человек, который изобрел колесо. Вероятно, его распяли на дыбе, строить которую он научил своих собратьев. Его изобретение сочли недопустимым вторжением в за­претную область. Но прошло время, и благодаря этому человеку люди смогли раздвинуть горизонты своих странствий. Он оставил им не­постижимый для них дар, открыл путь в широкий мир.

Такой первооткрыватель, человек непокорного духа стоит у ис­токов всех легенд, записанных человечеством с начала истории. Прометей был прикован к скале, хищные птицы раздирали его вну­тренности, потому что он украл у богов огонь. Адам был обречен на страдания, потому что вкусил плод древа познания. Какой миф ни возьми, люди всегда осознавали, что у истоков славы человеческого рода стоит кто-то один и этот один поплатился за свою смелость.

Во все века были люди, первыми отправлявшиеся в неизведан­ное, и единственным оружием им служило прозрение. Их цели были различны, но в одном они были похожи: они делали первый шаг по новому пути, они ни у кого ничего не заимствовали, и люди всегда платили им ненавистью. Великие творцы: мыслители, художники, изобретатели - одиноко противостояли своим современникам. Сопротивление вызывала всякая великая идея. Отвергалось всякое великое изобретение. Первый мотор был объявлен глупостью. Аэроплан считался невозможным. Паровую машину считали злом. Анестезию признавали греховной. Но первопроходцы продолжали дерзать, ведомые прозрением. Они сражались, страдали и дорого расплачивались. Но они побеждали.

Служение своим собратьям не вдохновляло никого из творцов, потому что собратья отвергали дар, который им предлагали, - он ломал косность их обыденного существования. Истина всегда была для творца единственным стимулом. Истина, постигнутая им, и труд по ее воплощению вели его. Симфония, книга, машина, философское откровение, самолет или здание - в них были его цель и жизнь. Творение, а не те, кто его использует. Творение, а не польза, которую другие извлекают из него. Творение, сообщившее форму истине. Ис­тина была для творца превыше всего - и всех.

Его прозрение, сила, смелость проистекали из его духа. Но дух человека - он сам, его сознание. Мысль, чувство, суждение, действие суть функции Я.

Творцы не были бескорыстны. Тайна их мощи в том, что она само­достаточна, самообусловлена и самопроизводна. Первопричина, ис­точник энергии, жизненная сила, первичный стимул. Творец никому и ничему не служил. Он жил для себя.

И только живя для себя, он мог достичь того, что составляет славу человечества. Такова природа свершения.

Человек может выжить, только благодаря своему уму. Он приходит в мир безоружным. Единственное его оружие - мозг. Животные до­биваются пищи силой. У человека нет когтей, клыков, рогов, мощных мускулов. Он должен выращивать свою пищу или охотиться на нее. Чтобы выращивать, требуется разум. Чтобы охотиться, нужно оружие, а чтобы изготовить оружие, требуется разум. От этих простейших потребностей до высочайших религиозных абстракций, от колеса до небоскреба - все, что мы есть, и все, что мы имеем, восходит к одно­му- способности мыслить.

Основное, что требуется созидателю, - независимость. Мыслящая личность не может творить по принуждению. Ее нельзя взять в шоры, урезать в правах или подчинить каким-либо ограничениям. Ей нужна полная независимость в действиях и мотивах. Для созидателя вторич­ны все связи с людьми.

Альтруизм - учение, согласно которому человек должен жить для других и ставить других выше себя.

Людям внушают, что их первая забота - облегчать страдания ближних. Но страдание - болезнь. Видя боль, люди стараются об­легчить ее. Но провозглашая сострадание высшим критерием добра, страдание превращают в важнейшее дело жизни. И вот уже люди хо­тят видеть страдания других, чтобы самим быть добродетельными. Такова природа альтруизма. Но созидателя заботит не болезнь, а жизнь. Трудами созидателей искоренялись одни болезни за други­ми, болезни телесные и душевные; созидатели принесли больше об­легчения страдающим, чем любой альтруист.

Людей учили, что соглашаться с другими - добродетель. Но тво­рец не согласен. Людей учили, что добродетельно плыть по течению. Но творец идет против течения. Людям внушали, что добродетельно держаться вместе. Но творец держится в одиночестве.

Людям внушали, что Я человека - синоним зла, что бескоры­стие - идеал добродетели. Но творец - эгоист в абсолютном смысле, а бескорыстный человек - тот, кто не думает, не чувствует, не выно­сит суждений и не действует. Все это - свойства личности. Тут под­мена понятий смертельно опасна. Суть проблемы была извращена, и человечеству не оставили выбора… и свободы. Как два полюса ему предложили два понятия - эгоизм и альтруизм. Сказали, что эгоизм означает жертвование интересами других в угоду себе, а альтруизм - жертвование собой для других. Этим человека навечно привязывали к другим людям и не оставляли ему никакого выбора, кроме боли - собственной боли, переносимой ради других, или боли, причиняемой другим ради себя. К этому добавляли, что от самоуничижения надо испытывать радость, и ловушка захлопывалась. Оставалось принять мазохизм в качестве идеала - как альтернативу садизму. Это был величайший обман, которому когда-либо подвергали человечество.

Зависимость и страдание были навязаны людям как основа жизни.

В абсолютном смысле эгоист отнюдь не человек, жертвующий другими. Это человек, стоящий выше необходимости использовать других. Он обходится без них. Он не имеет к ним отношения ни в сво­их целях, ни в мотивах действий, ни в мышлении, ни в желаниях, ни в истоках своей энергии. Его нет для других людей, и он не просит, чтобы другие были для него. Это единственно возможная между людь­ми форма братства и взаимоуважения.

Различна мера способностей, но основной принцип един: мера независимости человека, инициативности и преданности своему делу определяет его талант как работника и ценность как человека. Независимость - вот единственный критерий его значимости и до­стоинства. То, что человек есть и во что он ставит себя, а не то, что он сделал или не сделал для других. Нет замены личному достоинству, и нет иной шкалы для его оценки, кроме независимости.

В честных отношениях нет места жертвенности. Архитектору нуж­ны заказчики, но он не подчиняет свой труд их желаниям. Они нужда­ются в нем, но они заказывают ему дом не для того, чтобы загрузить его работой. Люди обмениваются своим трудом ради взаимной вы­годы, со взаимного согласия, каждый по собственной воле, когда их личные интересы совпадают и обе стороны заинтересованы в обмене. Если же у них нет желания, они не обязаны иметь дело друг с другом. Это единственно верная форма отношений между равными. Иное - отношения раба и господина или жертвы и палача.

Нет совместного труда с согласия большинства. Всякое творческое дело выполняется под руководством чьей-то одной мысли. Чтобы воз­вести здание, архитектору требуется множество исполнителей. Но он не ставит свой проект на голосование. Они работают вместе по обще­му согласию, и каждый свободен в своем деле. Архитектор использует сталь, стекло, бетон, произведенные другими. Но эти материалы оста­ются просто сталью, стеклом, бетоном, пока он не пустил их в дело. То, что он делает из них, уже личный продукт, его личная собственность. Такова единственная модель правильного сотрудничества людей.

Первейшее на земле право - это право Я. Первейший долг че­ловека - долг перед собой. Его нравственный долг - никогда не отождествлять свои цели с другой личностью; нравственный закон - делать то, что он хочет, при условии, что его желания в основе своей не зависят от других людей. Это включает всю сферу его творческих способностей, разума, труда. Но это не относится к бандиту, альтруи­сту или диктатору.

Правители не эгоисты. Они ничего не создают. Они существуют полностью за счет других. Их цель в их подданных, в порабощении. Они столь же зависимы, как нищий, бандит или работник соцобеспечения. Форма зависимости несущественна.

Но людям внушили, что не творцы - тираны, императоры, дикта­торы - олицетворение эгоизма. Этот обман был нужен, чтобы при­низить и уничтожить Я в себе и других. Целью этого обмана было покончить с творцами. Или обуздать их, что то же самое.

«Общее благо» коллектива - расы, класса, государства - состоя­ло в требовании и оправдании всякой тирании над людьми. Все са­мое страшное в мировой истории свершалось во имя человеколюбия. Какой акт эгоизма привел к кровопролитию, сравнимому с тем, что учиняли апологеты альтруизма? Где искать причину - в человече­ском лицемерии или в самой сути принципа? Самые беспощадные мясники были правдивыми людьми. Они верили в гильотину и рас­стрел как верный путь к идеальному обществу. Никто не подвергал сомнению их право на убийство, поскольку они убивали ради гума­низма. Было признано, что можно пожертвовать одним человеком ради другого. Меняются действующие лица, но трагедия идет сво­им ходом. Гуманист начинает признанием в любви к человечеству и кончает морем крови. Так было и так будет до тех пор, пока люди верят, что бескорыстное есть дело доброе. Это дает гуманисту право действовать и вынуждает его жертвы к смирению. Но посмотрите на результат.

Единственно верный лозунг человеческих отношений - руки прочь! Это и есть единственное добро, которое люди могут делать друг другу.

А теперь посмотрите, чего добилось общество, построенное на принципах индивидуализма. Возьмите нас, нашу страну, благород­нейшее из государств в человеческой истории, страну величайших достижений, благополучия и свободы. Наша страна не строилась на принципе бескорыстного служения, жертвенности, самоотверженно­сти или иных постулатах альтруизма. Она основана на праве человека строить счастливую жизнь. Творить собственное счастье, а не чье-то. Личный, частный, эгоистичный мотив. И обратитесь к результатам. Обратитесь к собственной совести.

Это древний конфликт. Люди приближались к истине, но всякий раз отвергали ее, и цивилизации гибли одна задругой. Цивилиза­ция - это движение к первостепенному праву личности. Вся жизнь дикаря проходит на глазах общества, она управляется племенными за­конами. Цивилизация - процесс освобождения человека от людей.

Оно напоило умы ядом. Оно поглотило большую часть Европы. Его волны захлестывают и нашу страну.

Я архитектор. Я знаю, что будет с сооружением, поскольку знаю принцип, на котором оно зиждется. Мы движемся и уже близки к обществу, в котором я не могу позволить себе жить.

Теперь вы знаете, почему я взорвал Кортландт.

Я спроектировал Кортландт. Я дал его вам. Я разрушил его.

Разрушил, потому что такова была моя воля. Я не позволил ему существовать. Это было чудовище и по форме, и по содержанию. Я должен был уничтожить и то и другое. Его форма была изуродована двумя посредственностями, которые присвоили себе право усовер­шенствовать то, что было создано не ими и было им не по плечу. Им позволено было сделать это по негласному правилу, что бескорыстное назначение здания превыше всего.

Я взялся спроектировать Кортландт, чтобы увидеть воплощение своего замысла - не для каких-либо иных целей. Только эту цену я назначил за свой труд. Он не был оплачен.

Я не виню Питера Китинга. Он был беспомощен. У него был кон­тракт. Им пренебрегли. Ему обещали, что предложенное им сооруже­ние будет возведено согласно проекту. Обещание не сдержали. Стрем­ление людей к тому, чтобы их труд уважали, считались с их мнением, теперь объявили чем-то несущественным, не стоящим внимания. Вы слышали, что заявил прокурор. Почему здание было обезображено? Без всякой причины. Такие действия всегда беспричинны, разве что за ними стоит тщеславие профана, посягающего на чужое достояние, духовное или материальное. Кто позволил им сделать это? Никто, в частности среди множества чиновников. Никто не нес ответствен­ности и некого призвать к ответу. Таков характер всех коллективных действий.

Я не получил оплаты, которую просил. Но хозяева Кортландта полу­чили от меня то, что хотели. Им нужен был проект, по которому можно возвести здание с наименьшими затратами. Они не нашли никого, кто бы удовлетворил их запросы. Это мог сделать я, и я это сделал. Они воспользовались моим трудом и сделали так, что я предложил им его как дар. Но я не альтруист. Я не раздаю дары такого рода.

Утверждают, что я разрушил жилище для обездоленных, но за­бывают, что, если бы не я, у обездоленных не было бы возможности иметь такой дом. Тем, кто хлопотал о бедняках, пришлось обратиться ко мне, человеку, который никогда о них не хлопотал, обратиться за моей помощью, чтобы помочь беднякам. Полагают, что бедность бу­дущих жильцов давала им право на мой труд. Что их положение обя­зывало меня к участию. Что помочь им было моим долгом, от кото­рого я не мог уклониться. Таково кредо коллективизма, который за­хлестнул мир.

Я вышел заявить, что не признаю чьего-либо права ни на одну минуту моего времени. Ни на одну частицу моей жизни и энергии. Ни на одно из моих свершений. И не важно, кто заявит такое право, сколько их будет и как сильно они будут нуждаться во мне.

Я вышел заявить, что я человек, существующий не для других.

Заявить это необходимо, ибо мир гибнет в оргии самопожертво­вания.

Я заявляю, что неприкосновенность созидательных усилий чело­века намного важнее всякой благотворительности. Те из вас, кому это непонятно, губят мир.

Я пришел изложить свои условия. На иных я отказываюсь суще­ствовать.

Я не признаю никаких обязательств перед людьми, кроме одно­го - уважать их свободу и не иметь никакого отношения к обществу рабов. Я готов отдать моей стране десять лет, которые проведу в тюрь­ме, если моей страны больше не существует. Я отдам их в память о ней и с благодарностью к ней такой, какой она была. Это будет актом верности моей стране и актом отказа жить и работать в той стране, которая пришла ей на смену.

С моей стороны это акт верности каждому творцу, когда-либо жив­шему и пострадавшему от сил, несущих ответственность за Кортландт, который я взорвал. Каждому мучительному часу одиночества, изгна­ния, осуждения и душевной муки, которые им пришлось испытать, но и каждой битве, в которой они победили. Каждому творцу, чье имя известно, и тем, кто жил, боролся и погиб непризнанным. Каждо­му творцу, уничтоженному физически или духовно. Генри Камерону и Стивену Мэллори. И человеку, который не хочет, чтобы его имя было названо, но он сидит в этом зале и знает, что я говорю о нем.

Айн Рэнд, «Источник», 1943 год.

Книгу можно купить на сайте издательства.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter .