Радищев медное краткое содержание. Сжатое повествование по частям. Глава, где отец хоронит сына

Медное

«“В о поле береза стояла, во поле кудрявая стояла, ой, люли, люли, люли, люли...” Хоровод молодых баб и девок - пляшут - подойдем поближе, говорил я сам себе, развертывая найденные бумаги моего приятеля. - Но я читал следующее. Не мог дойти до хоровода. Уши мои задернулись печалию, и радостный глас нехитростного веселия до сердца моего не проник. О, мой друг! где бы ты ни был, внемли и суди. Каждую неделю два раза вся Российская империя извещается, что Н.Н. или Б.Б. в несостоянии или не хочет платить того, что занял, или взял, или чего от него требуют. Занятое либо проиграно, проезжено, прожито, проедено, пропито, про... или раздарено, потеряно в огне или воде, или Н.Н. или Б.Б другими какими-либо случаями вошел в долг или под взыскание. То и другое наравне в ведомостях приемлется.

Публикуется:

“Сего... дня пополуночи в 10 часов, по определению уездного суда или городового магистрата, продаваться будет с публичного торга отставного капитана Г... недвижимое имение, дом, состоящий в... части под N... и при нем шесть душ мужского и женского полу; продажа будет при оном доме. Желающие могут осмотреть заблаговременно”».

Александр Сергеевич Пушкин прочел главу «Медное», в которой рассказано о продаже семьи вместе с недвижимым имуществом, ужаснулся, и на этот раз согласился с Радищевым «поневоле».

Действительно, в этой главе Радищев писал о фактическом рабстве, в котором находились крепостные, приводил наглядный пример их бесправия и безысходности.

«“Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла, ой, люли, люли, люли, люли...” Хоровод молодых баб и девок...» - примерно такую картину я ожидал увидеть в Медном: какие-то зримые сюжеты из прошлого или хотя бы то место, где некогда кружил девичий хоровод. Вместо этого в центре деревни я увидел огромный типовой двухэтажный магазин. Напротив этого магазина - памятник Ленину. Медное. Бывшая почтовая станция. Здесь много раз останавливались Радищев и Пушкин. Здесь он не «зовущий», не «призывающий», а спокойно шагающий, вроде как революцию уже совершил и надо бы заняться делом социалистического строительства. Далее расположены местная «Комната милиции», пожарная часть, швейное ателье «Радуга» и медновская библиотека. Между милицией и пожарной частью находятся обгоревшие развалины старинного кирпичного двухэтажного здания. В нем некогда располагалась почтовая станция, где останавливались в свое время Радищев и Пушкин. Здание сгорело год назад, но его, видимо, уже никогда не восстановят.

На этой же центральной медновской улице находится и Дом культуры, разместившийся в бывшей церкви. В нем не раз выступал перед солдатами знаменитый тенор Сергей Лемешев , родом из этих мест. В 1941 году Медное было четыре дня в оккупации, и мне рассказывали, что многих жителей согнали в этот самый Дом культуры, заперли, и если бы не подоспевшее контрнаступление, то наверняка всех бы сожгли. В Медном есть памятник воинам, погибшим в Великую Отечественную войну.

Вернемся, однако, к нашим путешественникам и теме рабства, которую столь серьезно затронул в этой главе А.Н.Радищев.

Классического рабства, такого как в Древнем Риме или Древней Греции, на Руси не существовало. Рабство наше, как и все остальное, было специфическим. Был царь, а у него уже все были холопами, рабами и чем угодно. Да и сами цари, помимо рабов божьих, считали себя еще и рабами обстоятельств, предрассудков, традиций и всеобщей безысходности. Народ же всегда хотел на волю, не задумываясь особенно, что это такое. Поэтому, едва на эту волю выбравшись, люди наши не знали, что им делать дальше, и пускались во все тяжкие. Сама история «освобождения» нашего народа весьма занимательна.

Сначала покончили с позорящим страну крепостным правом. Покончили «сверху» и не спеша - последний крепостной освободился в 1909 году, - под нажимом передовой общественности. Не успели освобождённые ощутить достоинства своей свободы, как народ наш «освободили» еще раз. Теперь от векового рабства и деспотии, но уже не под нажимом передовой общественности, а сама передовая общественность и освободила. С тех пор человечество раскололось. Одна его часть так и осталась «человечеством», а другая, к которой посчастливилось принадлежать нам, стала именоваться человечеством «прогрессивным», и мы на протяжении десятилетий могли время от времени слышать: «Вчера, всё прогрессивное человечество проводило в последний путь такого-то...» Но внутри нашего человечества, пусть и считавшегося прогрессивным, все же возникали классовые противоречия и своя внутривидовая объективная борьба. В результате этих противоречий весь рабочий люд, иначе пролетариат, стал именоваться «передовой частью всего прогрессивного человечества». А поскольку руководила пролетариатом коммунистическая партия, то партия эта справедливо была собою же названа «авангардом передовой части всего прогрессивного человечества»… Шли годы. Десятилетия… Могилы презренных врагов народа зарастали чертополохом и бурьяном, и уже казалось, что вот-вот будет достигнуто заветное... Как вдруг выяснилось, что и внутри авангарда не все в порядке, оказалось, что и здесь есть отстающие, тянущие назад или, того хуже, увлекающие вроде бы вперед, но не туда... Так из «авангарда передовой части всего прогрессивного человечества» выпестовалось и выкристаллизировалось известное «марксистско-ленинское ядро», между тем как народ зажил, как ему казалось, еще вольнее, еще свободнее… Трудно было представить нечто более сплоченное, монолитное и единомышленное, чем упомянутое «марксистско-ленинское ядро». Однако эта всепобеждающая и жизнеутверждающая идиллия нуждалась в корректировке. Опять-таки под напором передовой общественности, мирового сообщества и объективных обстоятельств. Да, искренне думали и считали, что все идет как надо, как предписано классиками. Ну и что? Физики тоже долгое время считали, что ядро атома единое и неделимое, а пригляделись - увидели там и протоны, и нейтроны, и еще бог знает что. И всё бы ничего, смирились бы, но… одни частицы оказались «положительными», а вот другие... То же самое и с «ядром марксистско-ленинским» - живем ведь с физиками в одном пространстве, по одним законам… Выяснилось, что отрицательных частиц в «ленинском ядре» намного больше, да что там - оказалось, что они там чуть ли не все отрицательные. И потому уже внутри ядра нашлись силы, провозгласившие новый курс и выдвинувшие лозунг: «Надо перестраиваться!» Эти силы были скромно аттестованы собою как «здоровые»… Сомневающийся может посмотреть прессу тех дней и без труда обнаружить эту замечательную дефиницию. Так и писали: «Нашлись внутри партии здоровые силы, которые...» Еще свободнее вздохнул народ, еще радостнее и веселее стала его жизнь. Ну, думалось, наконец-то... Как, вдруг, обнаружилось, что силы эти вовсе не «здоровые», а совсем наоборот. Выяснилось, что «авангард» на самом деле не строил, а разваливал страну, держал в страхе и обмане людей, уничтожал их, а настоящую передовую общественность в лучшем случае выгонял из страны. Оказалось, что действительный «авангард» был совсем в другом месте, как, впрочем, и «передовая часть». Да и «прогрессивное человечество», как стало известно, кто угодно, только не мы. Оказывается, когда в 1917-м освобождали народ от векового рабства и деспотии, то на самом деле его как раз в рабство и загоняли. А то, что было тогда названо «вековым рабством», - на самом деле, как выяснилось, было «вольной и сытной мужицкой жизнью». То, что массы выводили рукой: «Мы не ра-бы, ра-бы не мы!» , - ни о чем не говорит, потому что их рукой водили большевики. Сам бы кто до такого додумался? Одним словом, выяснилось, что мы не впереди планеты всей, как казалось, а по уши в дерьме, как было на самом деле. И вот теперь, когда жителям Медного и всем прочим в России по телевизору об этом объяснили представители настоящей передовой общественности, - все наконец-то прояснилось, а дышать стало еще свободнее… И всё бы обошлось, если бы этими объяснениями дело закончилось. Но на этот раз людей действительно освободили. Всех от всего и сразу!

К таким вот «освобождённым» я и направился в Медном. В трикотажное ателье «Радуга», имеющее сегодня статус Общества с ограниченной ответственностью. Это ателье находится рядом с обуглившимися историческими развалинами и, значит, к путешественникам нашим имеет прямое отношение.

Заведующая ателье, Татьяна Николаевна, пятидесяти пяти лет, работник опытный и потому, на всякий случай, посоветовала дойти до медновской администрации. Затем всё же стала отвечать на вопросы, видя, что начальство меня интересует мало, а сам я не произвожу впечатления засланного налогового инспектора.
Из ответов стало ясно, что после приватизации некогда мощную тверскую службу быта, к которой принадлежало ателье «Радуга», продали с молотка. Кто половчее - успел что-то ухватить и теперь неплохо живет, а они в деревне остались лишь со своим оборудованием, помещением и персоналом в восемнадцать человек. Это, конечно, для начала бизнеса немало, и какой-нибудь молодой начинающий Рокфеллер из этого сколотил бы капитал. Но то Рокфеллер, а здесь...

Продукция ателье - трикотажные жакеты, свитера, юбки, кофты, детские вещи. Раньше, когда предприятие обслуживало целых четыре близлежащих района, сюда поставляли пряжу, фурнитуру, существовал план, были специальные сбытчики продукции. А сейчас у работников ателье вместо этого - та самая свобода, которую желали, о которой мечтали и за которую боролись многие поколения.

Всё теперь зависит от нас, - говорит Татьяна Николаевна. - Была плановая система, мы с ней жили, как могли - работали, затем её вмиг развалили. Но чтобы перейти к рынку нужен не один десяток лет. Надо научить людей жить самостоятельно, дать нам время на то, чтобы понять, что произошло, как быть дальше. Вот нас отсоединили от Твери. Ни рубля в кармане, ни сырья, ни транспорта, ничего... Свобода! Пряжу сейчас можно купить только в Москве, а машина туда-обратно обойдется в четыреста тысяч. Для нас это слишком большие деньги. Дешевле уж своим ходом: по две сумки в руки и вперед. Заказы сейчас почти не поступают. У людей в Медном нет денег, а появляются - так им не до трикотажа. У нас все организации сельскохозяйственные встают. Птицефабрика, совхоз - всё на грани банкротства. Сейчас остановился инкубатор - а без него какая птицефабрика? Продают птицу, цеха закрывают. Быть безработице. В совхозе люди работают на голом энтузиазме. Денег совсем не платят. Выдают кое-какие продукты и все. Пенсионеры по три месяца не получают пенсии... Старушки, вон, ходят, плачут. Хорошо, если есть силы чего-то прихватить, в лес сходить, ягод набрать. Вот они яичками на дороге торгуют, яблочками, чтобы было хотя бы на хлеб. Пищу еще как-то люди берут, а одежду нет. Какие у нас могут быть сейчас заказы? Сейчас вот неделю работаем, две - стоим. За сентябрь произвели и продали товара на восемь с половиной миллионов рублей. Из них шесть с половиной заплатили налогов. Вот и все. Осталось немного на зарплату, на сырье и на электроэнергию.

А может, налоги как-то можно обойти? - спросил и вместе с тем посоветовал я заведующей ателье.

Да вы что! - изумилась Татьяна Николаевна. - Налоги - это самое главное. Их в первую очередь надо сдавать. Это по телевизору показывают, как крупные предприятия не платят. А мы - платим. И остается у меня меньше двух миллионов. На восемнадцать человек! Отсюда и наша зарплата: самое большее - двести тысяч.

К разговору подключается Галина Викторовна, технолог ателье:

Вы нам про рабство говорили, про Радищева. А мы сейчас свободны? Молодежи работать негде. Они или ринулись в торговлю, или сидят безработные. Заканчивают училища, техникумы, институты - и болтаются. Да и учеба сейчас вся платная. Мы от своей организации никого не можем отправить на повышение квалификации. А ведь это важно - научиться вести дело или хотя бы знать законы. Мы ведь ничего не знаем. Даже газету экономическую не под силу выписать. Смотрим только телевизор. И что видим? Судьи не получают зарплату, милиции нечем платить, армия сидит без денег... У них есть сила, оружие - и то им не платят, а что про нас говорить? Может, в городах лучше? Так нет, в Твери «Вагонзавод» - встал. И все крупные предприятия тоже стоят. «Центросвар» - стоит. Хлопчатобумажное предприятие у нас большое - тоже стоит...

Галину Викторовну спешит дополнить Татьяна Николаевна:

Сельское хозяйство развалили. Если и выживают, то за счет старой техники. Землю ведь никто не берет, потому что на ней работать тяжело, сложно и нечем. Здесь есть деревни, где всего по одной лошади... Развалить развалили, а как дальше жить - никто не подсказал. Вон, они друг друга грязью поливают и больше ничего не могут. Что при коммунистах было, что сейчас... У меня дети и внуки оказались за границей, в Виннице. Прошлым летом приезжали, а на будущее лето внуку будет шестнадцать лет. Уже нужен паспорт и деньги. Не знаю, увидимся когда-нибудь или нет. А ведь жили одной семьей...

Разговор, проходящий в высоком темпе, продолжила Галина Викторовна:

На то, чтобы воевать, деньги есть. Как можно при нашем-то положении воевать в Чечне? А на выборы президентские сколько ушло? А теперь еще в каждой области выборы. Триллионы уходят в песок, а толку? Вот сейчас на выборы, говорят, ушел весь районный бюджет, а детские пособия с марта не выплачиваются.

А богатые в Медном есть? - спросил я собеседниц. Отвечают обе, но ответ тут же сворачивают:

А как же? Начальство, уголовные авторитеты. У них и квартиры, и дома, и машины... Своя рука - владыка! Все эти торговые предприниматели людей на работу не оформляют, никакой гарантии за зарплату, за будущее не дают: сегодня ты работаешь, а завтра они тебя выкинут. И некуда пойти жаловаться. Вот вам и свобода.

Что же будет с Медным? - спросил я обреченно.

Ответили сразу:

Что будет со страной, то будет и с Медным.

Ну а что будет со страной - один Бог знает…

Перед тем как попрощаться, я попросил показать продукцию ателье и был удивлен её качеством. Оно не шло ни в какое сравнение с импортным барахлом, коим забиты наши большие и малые магазины. Стоимость добросовестно связанного толстого свитера с большим процентом шерсти - девяносто пять тысяч рублей. Цен таких в Москве уже давно нет. Поэтому я один свитер купил, а еще несколько заказал для своих друзей, не сомневаясь, что удивлю их качеством, но еще больше тем, где эти свитера изготовлены. Забрать готовую продукцию надо было через две недели. С тем и покинул ателье.

Когда в оговоренный срок вернулся, то, к своему огорчению и удивлению, обнаружил, что заказ мой остался невыполненным. К удивлению, потому что был уверен: они разобьются, но свитера свяжут. Это же, помимо прочего, - полмиллиона рублей!

Что же я услышал?

«Нету пряжи… Нету транспорта… Нету еще чего-то...»

Что же со всем этим делать? Что делать с людьми, миллионами людей, которые, получив свободу, тяготятся ею, мучаются и готовы (и даже рады!) вновь войти в оковы к тому, кто будет опять чего-нибудь «давать» : работу, колбасу, зарплату, квартиру... То есть - «свободу», какой они её понимают.

Все-таки интересно: о чем думают наши властные реформаторы, когда говорят о свободе и демократии? На что надеются, провозглашая идеалы прямо противоположные тем, которые веками внедрялись этим же государством в сознание народа? Подумал ли кто, прежде чем самонадеянно провозгласил толпе: «Свободны!»?
И ведь не просто провозгласили, а действительно освободили. Точнее, сами освободились, отпустив людей на все четыре стороны. И вот раньше народ наш был в рабстве у коммунистов, а теперь - в рабстве у свободы. Так у коммунистов хоть что-то было. Коммунистическое рабство исправно осуществлялось и поддерживалось его полномочными представителями. Эпоха террора, тотального насилия и лжи вытравила из людей даже маломальские представления о свободе. Тысячелетний страх, сконцентрированный государством в душах последних двух-трех поколений, сделал эти души рабскими и покорными на десятилетия вперед. Этот же страх, в соединении с абсолютной ложью, предопределил идиллическое сосуществование жертвы-народа и его палача-государства. Работник какой-нибудь медновской трикотажной фабрики если и не был членом партии или комсомольцем, то «охваченным» был несомненно. А уж членом профсоюзов был обязательно. На его предприятии обязательно праздновались Первое мая, День Победы, годовщины Октябрьской революции, отмечались встреча Нового Года, Международный женский день, а также профессиональный праздник - скажем, День работников сферы обслуживания. Все эти даты отмечались не только официозными взятиями на себя повышенных обязательств, но и концертами художественной самодеятельности, танцами и вполне пристойными застольями с начальством во главе. Профком чего-нибудь подбрасывал: то шапки кроличьи, то мандарины, то дрожжи… Бывало, давали дешевые и даже бесплатные путевки в санатории. А Доски почета с «лучшими людьми», думаете, пустой звук? А еще был комсомол, который тоже чего-то устраивал. «Охваченная» молодежь ходила в походы по местам боевой славы, устраивала конкурсы художественной самодеятельности и спортсоревнования, боролась с пьянством и хулиганством. Была еще и пионерия, и шефская работа в школе, и все такое прочее, что, несмотря на показуху, каким-то образом организовывало жизнь людей и не давало особенно горевать по поводу своего рабства.

При всей нашей просвещенной ненависти к прежнему режиму, который принято называть «коммунистическим», давайте зададимся вопросом: сколько людей находилось с ним в непримиримой вражде?

Не будем лукавить. В России власть ненавидят всегда. Ненавидели и власть коммунистов. Но в конфликте с властью большинство людей (советских людей!) не находились. Главным образом к ней относились равнодушно. Теперь же равнодушия меньше, чем ненависти. И, согласитесь, ненавидеть есть за что. Хотя бы за то, что власть презирает людей. Для коммунистов люди были «человеческим фактором», для нынешнего начальства - людей, кажется, нет вовсе.

Пенсионеры жаловались, что им не платят пенсии, что в селе сгнили колодцы, не работают водопроводные колонки. Приходится за километр старушкам носить воду. Рассказали, как всем миром строили колодец: собрали деньги, а потом вручную, как могли, выкопали. Теперь к этому колодцу со всех улиц приходят за водой. В Медном нет бани, и лишь фундамент уже лет десять стоит. А что такое баня для этой деревни? Свои, домашние, бани строили в основном в тех деревнях, где не было общественной. Зачем частное, когда имеется общее? И вот, баня в Медном разрушилась, а новую никак не построят. Старушки жалуются, что им приходится мыться в тазике, а в тазике какое мытье? Грех один - как писал когда-то Зощенко. В районной газете «Ленинское знамя» глава медновской администрации сообщил корреспонденту, что «летом люди еще как-то обходятся, а вот зимой - говорит - будем их возить в село Романово, где баню скоро отремонтируют». Автобусом обещает помочь какое-то местное Акционерное Общество Закрытого Типа, а спонсоров, для доставки жителей в соседнее село на помывку, глава обещает найти сам. Так что не все так плохо, и перспектива есть. Кстати, надо подсказать начальству: может, в селе Романово нет такого, чего в избытке в Медном? Пусть, пока одни моются, другие на этом же автобусе сгоняют в Медное. Чем не интеграция?

А пока одна старушка, не по годам бойкая, сказала: «Твоего бы Ельцина в этот тазик головой засунуть, вместе с Черномырдиком, и пусть они там моются».

Но, что Ельцин? Он и ходить-то не может. Взяли бы, старушки, да и построили себе сами баню. Колодец как-то вырыли - и ничего, воду хвалят. А так - проблемы занятому руководству создают, спонсоров искать заставляют. Ну какие спонсоры на помывку старух, когда даже на Эрмитаж денег никто не дает!

Пока мы разговаривали, прибежала еще одна старушка и скороговоркой прощебетала, что «приехала лавка и привезла масло в бутылках и соль», и потому надо скорее идти и брать.

Что? - спрашиваю. - В магазине соли нет?!

А она мне, непонимающему, отвечает:

В магазине-то есть, милок, но там она стоит тысяча сто рублей за пачку, а тут - всего тысяча.

Вот так, за сто рублей они идут в другой конец деревни покупать соль. Потому что сто рублей для них значат очень много.

«Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» .

Но некуда им идти. В Медном нет церкви. А до ближайшей - далёко. Двое стариков, дедушка с бабушкой, которых я встретил на мосту через реку, сказали: «Мы-то, пока живые, еще ничего, потерпим, а вот умрем - как без церкви?»

С моста через Тверцу открывается очень красивый вид на Медное. Проезжающему путнику - особенно когда солнце и хорошая погода - проблем медновских не видать. На другой стороне Тверцы - широкий пологий берег, там же - деревенское кладбище, а еще дальше - густой лес. Сюда медновские жители ходят по ягоды и грибы. Вот здесь, на берегу, кружил девичий хоровод, где-то здесь они пели:

«Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла, ой люли, люли, люли...»

В главе «София» путешественник размышляет об особенно-стях русского национального характера: «Бурлак, идущий в кабак повеся голову и возвращающийся обагрённый кровию от оплеух, многое может решить, доселе гадательное в истории Россий-ской».

«Любани»: автор описывает свою встречу с крестьянином, который в праздник пашет ниву. Шесть дней в неделю он работа-ет на барщине. На вопрос автора, когда же он успевает доставать хлеб, чтобы прокормить большую семью, он отвечает: «Не одни праздники, и ночь наша. Не ленись наш брат, то с голоду не ум-рёт. Видишь ли, одна лошадь отдыхает, а как эта устанет, возь-мусь за другую; дело-то и споро». Путешественник потрясён при-знаниями крестьянина. Свои размышления он оканчивает словами: «Страшись, помещик жестокосердый, на челе каждого из твоих крестьян вижу твоё осуждение».

На станции Чудово герой встречается с другом, который рассказывает ему историю, с ним приключившуюся. Отправив-шись на небольшом судне в путешествие по морю, он со спут-никами попал в шторм. Судно застряло в полутора километрах от берега между двумя камнями и не двигалось с места. Двена-дцать человек едва успевали откачивать воду. Один храбрый человек, рискуя жизнью, сумел добраться до берега, добежал до ближайшего селения и пришёл к начальнику, прося помощи. Начальник спал, а сержант не посмел его разбудить и вытолкал человека за дверь. Тот обратился к простым рыбакам, которые спасли оставшихся. Вернувшись в посёлок, рассказчик отпра-вился к начальнику. Он думал, что тот накажет своего сержанта, узнав, что его не разбудили, когда двенадцать человек были в опасности. Но начальник только ответил: «Не моя то долж-ность». Тогда рассказчик обратился к высшему начальству, и «некто» ему ответил: «Но в должности ему не предписано вас спасать». «Теперь я прощусь с городом навеки, — восклицает рассказчик. — Не въеду николи в сие жилище тигров. Единое их веселие — грызть друг друга; отрада их — томить слабого до издыхания и раболепствовать власти».

В Спасской Полести герой попадает под дождь и вынужден ночевать и избе. Там он слышит шёпот: разговаривают муж и же-на, которые тоже заночевали по дороге в Новгород. Муж расска-зывает жене историю, достойную пера Салтыкова-Щедрина. Мы видим Радищева с новой стороны: перед нами острый сатирик, повествующий, как наместник тратит казённые деньги на собст-венные прихоти (он очень любит «устерсы», то есть устриц), а курьеры и офицеры получают деньги и чины за то, что исполня-ют эти прихоти.

Размышляя о былом величии Новгорода (глава «Новгород»), автор с горькой иронией пишет о праве народов: «Когда возни-кают между ими вражды, когда ненависть или корысть устремля-ет их друг на друга, судия их есть меч. Кто пал мёртв или обезо-ружен, тот и виновен; повинуется непрекословно сему решению, и апелляции на оное нет. — Вот почему Новгород принадлежал царю Ивану Васильевичу. Вот для чего он его разорил и дымя-щиеся его остатки себе присвоил».

Предвосхищая мысль Толстого, Радищев говорит, что во время войны «великие насилия правом войны прикрываются» («Зайцово»); размышляет о корыстолюбии начальства, о беспра-вии крестьян, затрагивает экономические проблемы, вопросы воспитания и взаимоотношений между мужем и женой — как в крестьянской, так и в дворянской семье.

В главе «Едрово» путешественник встречает девушку Анюту, разговаривает с ней. Он восхищается не только её красотой, но благородством в образе её мыслей. Анюта собирается жениться, и герой от чистого сердца предлагает её матери сто рублей в при-даное для дочери. Мать отказывается, хотя для крестьянской се-мьи это огромные деньги. Целомудрие и невинность Анюты вос-хищают героя, и он долго думает о ней.

В этой же главе он рассказывает эпизод Пугачёвского восста-ния. Имя Пугачёва было запрещено даже упоминать, но Радищев смело рассказывает о произволе помещика и расправе над ним крестьян, которых потом осудили, и подводит итоги своим раз-мышлениям: «Но крестьянин в законе мёртв...»

Главы «Хотилов» и «Выдропуск» носят подзаголовок «Про-ект в будущем». Это важнейший документ общественной мыс-ли — первая российская утопия. Каким может стать государство, когда, «наслаждался внутренею тишиною, внешних врагов не имея», доведено будет общество «до высшего блаженства граж-данского сожития»? Единственным стражем общества будет за-кон: «под державным его покровом свободно и сердце наше», — в это хочет верить Радищев.

Что нужно для этого? Автор отвечает нам в главе «Торжок». Начало гражданскому обществу — свобода, и первый элемент свободы — «свободное книгопечатание», когда цензура не стоит у печатного станка «нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного». Но «вольность мыслей правительст-вам страшна».

Проезжий, с которым знакомится путешественник, даёт по-читать тетрадку с сочинением, название которого — «Краткое повествование о происхождении ценсуры». В тетрадке — исто-рия борьбы власти и общественной мысли со времён Сократа до последних европейских событий.

В главе «Медное» — трагическая сцена продажи семьи кре-постных крестьян на торгах. Кто имеет власть установить свобо-ду для крестьян в России? «Но свобода сельских жителей обидит, как то говорят, право собственности. А все те, кто бы мог свободе поборствовать, все великие отчинники, и свободы не от их сове-тов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения».

В Твери путешественник встречается со стихотворцем, кото-рый размышляет о значении поэзии в обществе и читает ему оду «Вольность». Как понимать вольность? «Вольностию должно на-зывать то, что все одинаково повинуются законам». Ода написана самим Радищевым и оказала огромное влияние на Пушкина. Пуш-кин признавался в этом в черновой редакции «Памятника»: «Во-след Радищеву восславил я свободу...».

Сейчас нас поражают фразы, звучащие как пророчества: «Желал я, чтобы земледелец не был пленник на своей ниве...»; «Следующие 8 строф содержат прорицания о будущем жребии отечества, которое разделится на части, и тем скорее, чем будет пространее. Но время ещё не пришло. Когда же оно наступит, тогда

Встрещат заклепы тяжкой ночи.

Упругая власть при последнем издыхании приставит стражу к слову и соберёт все свои силы, дабы последним махом разда-вить возникающую вольность... (...) Но человечество взревёт в оковах и, направляемое надеждою свободы и неистребимым при-родным правом, двинется...»

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

• анализ пешки путешесвтие из петербурга в мсокву
• путешествие из петербурга в москву, главы - грин
• глава медное насилие

Отправившись в Москву после ужина с друзьями, герой проснулся только на следующей почтовой станции - София. С трудом разбудив смотрителя, он потребовал лошадей, но получил отказ ввиду ночного времени. Пришлось дать на водку ямщикам, они запрягли, и путешествие продолжилось.

В Тосне герой знакомится со стряпчим, который занимался тем, что сочинял древние родословные молодым дворянам. На пути из Тосны в Любань путешественник видит крестьянина, который пахал «с великим тщанием», несмотря на то что было воскресенье. Пахарь рассказал, что шесть дней в неделю его семья обрабатывает барскую землю и, чтобы не умереть с голоду, он вынужден работать в праздник, хоть это и грех. Герой размышляет о жестокости помещиков и в то же время упрекает себя в том, что и у него есть слуга, над которым он имеет власть.

В Чудове героя нагоняет его приятель Ч. и рассказывает, почему он должен был спешно покинуть Петербург. Ч., развлечения ради, поплыл на двенадцативесельной лодке из Кронштадта в Систербек. По пути разыгралась буря, и бушующими волнами шлюпку зажало между двумя камнями. Она наполнялась водой, и, казалось, гибель была неизбежна. Но двое отважных гребцов сделали попытку по камням и вплавь добраться до берега, который был в полутора верстах. Одному это удалось, и, выбравшись на берег, он побежал в дом местного начальника, чтобы тот срочно отрядил лодки для спасения оставшихся. Но начальник изволил почивать, и сержант, его подчинённый, не посмел будить его. Когда же, стараниями других, несчастные были все же спасены, Ч. пытался усовестить начальника, но тот сказал: «Не моя то должность». Возмутившись, Ч. «плюнул почти что ему в рожу и вышел вон». Не найдя сочувствия своему поступку у петербургских знакомых, он решил навсегда покинуть этот город.

По дороге из Чудова в Спасскую Полесть к герою подсаживается попутчик и рассказывает ему свою печальную повесть. Доверившись компаньону в делах по откупу, он оказался обманутым, лишился всего состояния и был подведён под уголовный суд. Жена его, переживая случившееся, родила раньше срока и через три дня умерла, умер и недоношенный ребёнок. Друзья, увидев, что его пришли брать под стражу, усадили несчастного в кибитку и велели ехать «куда глаза глядят». Героя тронуло рассказанное попутчиком, и он размышляет о том, как бы довести этот случай до слуха верховной власти, «ибо она лишь может быть беспристрастна». Понимая, что ничем не в силах помочь несчастному, герой воображает себя верховным правителем, государство которого как будто бы процветает, и ему все поют хвалу. Но вот странница Прямо-взора снимает бельма с глаз правителя, и он видит, что царствование его было неправедно, что щедроты изливались на богатых, льстецов, предателей, людей недостойных. Он понимает, что власть есть обязанность блюсти закон и право. Но все это оказалось только сном.

На станции Подберезье герой знакомится с семинаристом, который жалуется на современное обучение. Герой размышляет о науке и труде писателя, задачей которого видит просвещение и восхваление добродетели.

Прибыв в Новгород, герой вспоминает, что этот город в древности имел народное правление, и подвергает сомнению право Ивана Грозного присоединить Новгород. «Но на что право, когда действует сила?» - вопрошает он. Отвлёкшись от размышлений, герой идёт обедать к приятелю Карпу Дементьевичу, прежде купцу, а ныне именитому гражданину. Заходит разговор о торговых делах, и путешественник понимает, что введённая вексельная система не гарантирует честности, а, наоборот, способствует лёгкому обогащению и воровству.

В Зайцеве на почтовом дворе герой встречает давнишнего приятеля г. Крестьянкина, служившего в уголовной палате. Он вышел в отставку, поняв, что в этой должности не может принести пользы отечеству. Он видел лишь жестокость, мздоимство, несправедливость. Крестьянкин рассказал историю о жестоком помещике, сын которого изнасиловал молодую крестьянку. Жених девушки, защищая невесту, проломил насильнику голову. Вместе с женихом были ещё несколько крестьян, и всех их по уложению уголовной палаты рассказчик должен был приговорить к смертной казни или пожизненной каторге. Он пытался оправдать крестьян, но никто из местных дворян не поддержал его, и он был вынужден подать в отставку.

В Крестцах герой становится свидетелем расставания отца с детьми, отправляющимися в службу. Отец читает им наставление о жизненных правилах, призывает быть добродетельными, выполнять предписания закона, сдерживать страсти, ни перед кем не раболепствовать. Герой разделяет мысли отца о том, что власть родителей над детьми ничтожна, что союз между родителями и детьми должен быть «на нежных чувствованиях сердца основан» и нельзя отцу видеть в сыне раба своего.

В Яжелбицах, проезжая мимо кладбища, герой видит, что там совершается погребение. У могилы рыдает отец покойника, говоря, что он - убийца своего сына, так как «излил яд в начало его». Герою кажется, что он слышит своё осуждение. Он, в молодости предаваясь любострастию, переболел «смрадной болезнью» и боится,

не перейдёт ли она на его детей. Размышляя о том, кто является причиной распространения «смрадной болезни», путешественник обвиняет в этом государство, которое открывает путь порокам, защищает публичных женщин.

В Валдае герой вспоминает легенду о монахе Иверского монастыря, влюбившемся в дочь одного валдайского жителя. Как Леандр переплывал Геллеспонт, так этот монах переплывал Валдайское озеро для встречи со своей возлюбленной. Но однажды поднялся ветер, разбушевались волны, и утром тело монаха нашли на отдалённом берегу.

В Едрове герой знакомится с молодой крестьянской девушкой Анютой, разговаривает с ней о ее семье, женихе. Он удивляется, сколько благородства в образе мыслей сельских жителей. Желая помочь Анюте выйти замуж, он предлагает ее жениху деньги на обзаведение. Но Иван отказывается их взять, говоря: «У меня, барин, есть две руки, я ими дом и заведу». Герой размышляет о браке, осуждая существующие ещё обычаи, когда восемнадцатилетнюю девушку могли повенчать с десятилетним ребёнком. Равенство - вот основа семейной жизни, считает он.

По дороге в Хотилово героя посещают мысли о несправедливости крепостного права. То, что один человек может порабощать другого, он называет «зверским обычаем»: «порабощение есть преступление», говорит он. Только тот, кто обрабатывает землю, имеет на неё права. И не может государство, где две трети граждан лишены гражданского звания, «называться блаженным». Герой Радищева понимает, что работа по принуждению даёт меньше плодов, а это препятствует «размножению народа». Перед почтовой станцией он поднимает бумагу, в которой выражены те же мысли, и узнает у почтальона, что последним из проезжавших был один из его друзей. Тот, видимо, забыл свои сочинения на почтовой станции, и герой за некоторое вознаграждение берет забытые бумаги. В них определена целая программа освобождения крестьян от крепостной зависимости, а также содержится положение об уничтожении придворных чинов.

В Торжке герою встречается человек, отправляющий в Петербург прошение о дозволении завести в городе книгопечатание, свободное от цензуры. Они рассуждают о вредности цензуры, которая «словно нянька, водит ребёнка на помочах», и этот «ребёнок», то есть читатель, никогда не научится ходить (мыслить) самостоятельно. Цензурой должно служить само общество: оно либо признает писателя, либо отвергает, так же как театральному спектаклю признание обеспечивает публика, а не директор театра. Здесь же автор, ссылаясь на тетрадку, полученную героем от встреченного им человека, рассказывает об истории возникновения цензуры.

По дороге в Медное путешественник продолжает читать бумаги своего знакомого. Там рассказывается о торгах, которые происходят, если разоряется какой-либо помещик. И среди прочего имущества с торгов идут люди. Старик семидесяти пяти лет, дядька молодого барина, старуха восьмидесяти, его жена, кормилица, вдова сорока лет, молодица восемнадцати, дочь ее и внучка стариков, ее младенец - все они не знают, какая судьба их ждёт, в чьи руки они попадут.

Беседа о российском стихосложении, которую герой ведёт с приятелем за столом трактира, возвращает их к теме вольности. Приятель читает отрывки из своей оды с таким названием.

В деревне Городня происходит рекрутский набор, ставший причиной рыданий толпящегося народа. Плачут матери, жены, невесты. Но не все рекруты недовольны своей судьбой. Один «господский человек», наоборот, рад избавиться от власти своих хозяев. Он был воспитан добрым барином вместе с его сыном, побывал с ним за границей. Но старый барин умер, а молодой женился, и новая барыня поставила холопа на место.

В Пешках герой обозревает крестьянскую избу и удивляется бедности, здесь царящей. Хозяйка просит у него кусочек сахара для ребёнка. Автор в лирическом отступлении обращается к помещику с осуждающей речью: «Жестокосердый помещик! посмотри на детей крестьян, тебе подвластных. Они почти наги». Он сулит ему Божью кару, так как видит, что на земле праведного суда нет.

Заканчивается «Путешествие из Петербурга в Москву» «Словом о Ломоносове». Герой ссылается на то, что эти записки дал ему «парнасский судья», с которым он обедал в Твери. Основное внимание автор уделяет роли Ломоносова в развитии русской литературы, называя его «первым в стезе российской словесности».

«Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла, ой люли, люли, люли, люди»... Хоровод молодых баб и девок; пляшут; подойдем поближе, — говорил я сам себе, развертывая найденные бумаги моего приятеля. Но я читал следующее. Не мог дойти до хоровода. Уши мои задернулись печалию, и радостный глас нехитростного веселия до сердца моего не проник. О мой друг! где бы ты ни был, внемли и суди. Каждую неделю два раза вся Российская империя извещается, что Н. Н. или Б. Б. в несостоянии или не хочет платить того, что занял, или взял, или чего от него требуют. Занятое либо проиграно, проезжено, прожито, проедено, пропито, про... или раздарено, потеряно в огне или воде, или Н. Н. или Б. Б. другими какими-либо случаями вошел в долг или под взыскание. То и другое наравне в ведомостях приемлется. Публикуется: «Сего... дня пополуночи в 10 часов, по определению уездного суда или городового магистрата, продаваться будет с публичного торга отставного капитана Г... недвижимое имение, дом, состоящий в... части, под №..., и при нем шесть душ мужеского и женского полу; продажа будет при оном доме. Желающие могут осмотреть заблаговременно». На дешевое охотников всегда много. Наступил день и час продажи. Покупщики съезжаются. В зале, где оная производится, стоят неподвижны на продажу осужденные. Старик лет в 75, опершись на вязовой дубинке, жаждет угадать, кому судьба его отдаст в руки, кто закроет его глаза. С отцом господина своего он был в Крымском походе, при фельдмаршале Минихе; в Франкфуртскую баталию он раненого своего господина унес на плечах из строю. Возвратясь домой, был дядькою своего молодого барина. Во младенчестве он спас его от утопления, бросясь за ним в реку, куда сей упал, переезжая на пароме, и с опасностию своей жизни спас его. В юношестве выкупил его из тюрьмы, куда посажен был за долги в бытность свою в гвардии унтер-офицером. Старуха 80 лет, жена его, была кормилицею матери своего молодого барина; его была нянькою и имела надзирание за домом до самого того часа, как выведена на сие торжище. Во все время службы своея ничего у господ своих не утратила, ничем не покорыстовалась, никогда не лгала, а если иногда им досадила, то разве своим праводушием. Женщина лет в 40, вдова, кормилица молодого своего барина. И доднесь чувствует она еще к нему некоторую нежность. В жилах его льется ее кровь. Она ему вторая мать, и ей он более животом своим обязан, нежели своей природной матери. Сия зачала его в веселии, о младенчестве его не радела. Кормилица и нянька его были его воспитанницы. Они с ним расстаются, как с сыном. Молодица 18 лет, дочь ее и внучка стариков. Зверь лютый, чудовище, изверг! Посмотри на нее, посмотри на румяные ее ланиты, на слезы, лиющиеся из ее прелестных очей. Не ты ли, не возмогши прельщением и обещаниями уловить ее невинности, ни устрашить ее непоколебимости угрозами и казнию, наконец употребил обман, обвенчав ее за спутника твоих мерзостей, и в виде его насладился веселием, которого она делить с тобой гнушалася. Она узнала обман твой. Венчанный с нею не коснулся более ее ложа, и ты, лишен став твоея утехи, употребил насилие. Четыре злодея, исполнители твоея воли, держа руки ее и ноги... но сего не окончаем. На челе ее скорбь, в глазах отчаяние. Она держит младенца, плачевный плод обмана или насилия, но живой слепок прелюбодейного его отца. Родив его, позабыла отцово зверство, и сердце начало чувствовать к нему нежность. Она боится, чтобы не попасть в руки ему подобного. Младенец... Твой сын, варвар, твоя кровь. Иль думаешь, что где не было обряда церковного, тут нет и обязанности? Иль думаешь, что данное по приказанию твоему благословение наемным извещателем слова божия сочетование их утвердило, иль думаешь, что насильственное венчание во храме божием может назваться союзом? Всесильный мерзит принуждением, он услаждается желаниями сердечными. Они одни непорочны. О! колико между нами прелюбодейств и растлений совершается во имя отца радостей и утешителя скорбей, при его свидетелях, недостойных своего сана. Детина лет в 25, венчанный ее муж, спутник и наперсник своего господина. Зверство и мщение в его глазах. Раскаивается о своих к господину своему угождениях. В кармане его нож; он его схватил крепко; мысль его отгадать нетрудно... Бесплодное рвение. Достанешься другому. Рука господина твоего, носящаяся над главою раба непрестанно, согнет выю твою на всякое угождение. Глад, стужа, зной, казнь, все будет против тебя. Твой разум чужд благородных мыслей. Ты умереть не умеешь. Ты склонишься и будешь раб духом, как и состоянием. А если бы восхотел противиться, умрешь в оковах томною смертию. Судии между вами нет. Не захочет мучитель твой сам тебя наказывать. Он будет твой обвинитель. Отдаст тебя градскому правосудию. — Правосудие! — где обвиняемый не имеет почти власти оправдаться. — Пройдем мимо других несчастных, выведенных на торжище. Едва ужасоносный молот испустил тупой свой звук и четверо несчастных узнали свою участь, — слезы, рыдание, стон пронзили уши всего собрания. Наитвердейшие были тронуты. Окаменелые сердца! почто бесплодное соболезнование? О квакеры! если бы мы имели вашу душу, мы бы сложилися и, купив сих несчастных, даровали бы им свободу. Жив многие лета в объятиях один другого, несчастные сии к поносной продаже восчувствуют тоску разлуки. Но если закон иль, лучше сказать, обычай варварский, ибо в законе того не писано, дозволяет толикое человечеству посмеяние, какое право имеете продавать сего младенца? Он незаконнорожденный. Закон его освобождает. Постойте, я буду доноситель; я избавлю его. Если бы с ним мог спасти и других! О счастие! почто ты так обидело меня в твоем разделе? Днесь жажду вкусити прелестного твоего взора, впервые ощущать начинаю страсть к богатству. — Сердце мое столь было стеснено, что, выскочив из среды собрания и отдав несчастным последнюю гривну из кошелька, побежал вон. На лестнице встретился мне один чужестранец, мой друг. — Что тебе сделалось? ты плачешь! — Возвратись, — сказал я ему: — не будь свидетелем срамного позорища. Ты проклинал некогда обычай варварский в продаже черных невольников в отдаленных селениях твоего отечества; возвратись, — повторил я, — не будь свидетелем нашего затмения и да не возвестиши стыда нашего твоим согражданам, беседуя с ними о наших нравах. — Не могу сему я верить, — сказал мне мой друг: — невозможно, чтобы там, где мыслить и верить дозволяется всякому кто как хочет, столь постыдное существовало обыкновение. — Не дивись, — сказал я ему, — установление свободы в исповедании обидит одних попов и чернецов, да и те скорее пожелают приобрести себе овцу, нежели овцу во Христово стадо. Но свобода сельских жителей обидит, как то говорят, право собственности. А все те, кто бы мог свободе поборствовать, все великие отчинники, и свободы не от их советов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения.

«Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла, ой люли, люли, люли, люди…» Хоровод молодых баб и девок; пляшут; подойдем поближе, – говорил я сам себе, развертывая найденные бумаги моего приятеля. Но я читал следующее.

Не мог дойти до хоровода. Уши мои задернулись печалию, и радостный глас нехитростного веселия до сердца моего не проник. О мой друг! Где бы ты ни был, внемли и суди.А. М. Кутузов, к которому обращается Радищев, находился с 1789 г. в Берлине. Далее следуют записки, принадлежавшие автору «Проектов в будущем» («Хотилов», «Выдропуск»).

Каждую неделю два раза вся Российская империя извещается,Единственные русские газеты «Санкт-Петербургские ведомости» и «Московские ведомости» выходили дважды в неделю. что Н. Н. или Б. Б. в несостоянии или не хочет платить того, что занял, или взял, или чего от него требуют. Занятое либо проиграно, проезжено, прожито, проедено, пропито, про… или раздарено, потеряно в огне или воде, или Н. Н. или Б. Б. другими какими-либо случаями вошел в долг или под взыскание. То и другое наравне в ведомостях приемлется.

Публикуется: «Сего… дня полуночи в 10 часов, по определению уездного суда или городового магистрата, продаваться будет с публичного торга отставного капитана Г… недвижимое имение, дом, состоящий в… части, под э… и при нем шесть душ мужеского и женского полу; продажа будет при оном доме.

Желающие могут осмотреть заблаговременно».

На дешевое охотников всегда много. Наступил день и час продажи.

Покупщики съезжаются. В зале, где оная производится, стоят неподвижны на продажу осужденные.

Старик лет в 75, опершись на вязовой дубинке, жаждет угадать, кому судьба его отдаст в руки, кто закроет его глаза. С отцом господина своего он был в Крымском походе, при фельдмаршале Минихе; в Франкфуртскую баталию он раненого своего господина унес на плечах из строю.Имеются в виду поход фельдмаршала Миниха (1683–1767) в Крым (1736) и победа русских при Кунерсдорфе (1759), открывшая путь к Франкфурту-на-Одере в Семилетнюю войну (1756–1763). Возвратясь домой, был дядькою своего молодого барина. Во младенчестве он спас его от утопления, бросаясь за ним в реку, куда сей упал, переезжая на пароме, и с опасностию своей жизни спас его. В юношестве выкупил его из тюрьмы, куда посажен был за долги в бытность свою в гвардии унтер-офицером.

Старуха 80 лет, жена его, была кормилицею матери своего молодого барина; его была нянькою и имела надзирание за домом до самого того часа, как выведена на сие торжище. Во все время службы своея ничего у господ своих не утратила, ничем не покорыстовалась, никогда не лгала, а если иногда им досадила, то разве своим праводушием.

Женщина лет в 40, вдова, кормилица молодого своего барина. И доднесь чувствует она еще к нему некоторую нежность. В жилах его льется ее кровь.

Она ему вторая мать, и ей он более животом своим обязан, нежели своей природной матери. Сия зачала его в веселии, о младенчестве его не радела.

Кормилица и нянька его были воспитанницы.Воспитанницы – здесь: воспитательницы. Они с ним расстаются, как с сыном.

Молодица 18 лет, дочь ее и внучка стариков. Зверь лютый, чудовище, изверг! Посмотри на нее, посмотри на румяные ее ланиты, на слезы, лиющиеся из ее прелестных очей. Не ты ли, не возмогши прельщением и обещаниями уловить ее невинности, ни устрашить ее непоколебимости угрозами и казнию, наконец употребил обман, обвенчав ее за спутника твоих мерзостей, и в виде его насладился веселием, которого она делить с тобой гнушалася. Она узнала обман твой. Венчанный с нею не коснулся более ее ложа, и ты, лишен став твоея утехи, употребил насилие. Четыре злодея, исполнители твоея воли, держа руки ее и ноги… но сего не окончаем. На челе ее скорбь, в глазах отчаяние.

Она держит младенца, плачевный плод обмана или насилия, но живой слепок прелюбодейного его отца. Родив его позабыла отцово зверство, и сердце начало чувствовать к нему нежность. Она боится, чтобы не попасть в руки ему подобного.

Младенец… Твой сын, варвар, твоя кровь. Иль думаешь, что где не было обряда церковного, тут нет и обязанности? Иль думаешь, что данное по приказанию твоему благословение наемным извещателем слова божия сочетование их утвердило, иль думаешь, что насильственное венчание во храме божием может назваться союзом? Всесильный мерзит принуждением, он услаждается желаниями сердечными. Они одни непорочны, О! колико между нами прелюбодейств и растления совершается во имя отца радостей и утешителя скорбей, при его свидетелях, недостойных своего сана.

Детина лет в 25, венчанный ее муж, спутник и наперсникНаперсник – любимец. своего господина. Зверство и мщение в его глазах. Раскаивается о своих к господину своему угождениях. В кармане его нож, он его схватил крепко; мысль его отгадать нетрудно… Бесплодное рвение. Достанешься другому. Рука господина твоего, носящаяся над главою раба непрестанно, согнет выю твою на всякое угождение. Глад, стужа, зной, казнь, все будет против тебя. Твой разум чужд благородных мыслей. Ты умереть не умеешь. Ты склонишься и будешь раб духом, как и состоянием. А если бы восхотел противиться, умрешь в оковах томною смертию. Судии между вами нет. Не захочет мучитель твой сам тебя наказывать. Он будет твой обвинитель. Отдаст тебя градскому правосудию. – Правосудие! – где обвиняемый не имеет почти власти оправдаться. – Пройдем мимо других несчастных, выведенных на торжище.

Едва ужасоносный молотУжасоносный молот – молоток аукционера. испустил тупой свой звук и четверо несчастных узнали свою участь, – слезы, рыдание, стон пронзили уши всего собрания. Наитвердейшие были тронуты.

Окаменелые сердца! Почто бесплодное соболезнование? О квакеры!Квакеры – религиозная секта в Англии и США. Их лозунги: любовь к ближним и самоусовершенствование. Выступали за свободу негров. Если бы мы имели вашу душу, мы бы сложилися и, купив сих несчастных, даровали бы им свободу. Жив многие лета в объятиях один другого, несчастные сии к поносной продаже восчувствуют тоску разлуки. Но если закон иль, лучше сказать, обычай варварский, ибо в законе того не писано, дозволяет толикое человечеству посмеяние, какое право имеете продавать сего младенца? Он незаконнорожденный. Закон его освобождает. Постойте, я буду доноситель; я избавлю его. Если бы с ним мог спасти и других! О счастие! Почто ты так обидело меня в твоем разделе? Днесь жажду вкусити прелестного твоего взора, впервые ощущать начинаю страсть к богатству. – Сердце мое столь было стеснено, что, выскочив из среды собрания и отдав несчастным последнюю гривну из кошелька, побежал вон. На лестнице встретился мне один чужестранец, мой друг.

– Что тебе сделалось? Ты плачешь?

– Возвратись, – сказал я ему, – не будь свидетелем срамного позорища.

Ты проклинал некогда обычай варварский в продаже черных невольников в отдаленных селениях твоего отечества; возвратись, – повторил я, – не будь свидетелем нашего затмения и да не возвестиши стыда нашего твоим согражданам, беседуя с ними о наших нравах.

– Не могу сему я верить, – сказал мне мой друг, – невозможно, чтобы там, где мыслить и верить дозволяется всякому кто как хочет, столь постыдное существовало обыкновение.

– Не дивись, – сказал я ему, – установление свободы в исповедании обидит одних попов и чернецов, да и те скорее пожелают приобрести себе овцу, нежели овцу во Христово стадо. Но свобода сельских жителей обидит, как то говорят, право собственности. А все те, кто бы мог свободе поборствовать, все великие отчинники,Великие отчинники – владельцы громадных имений (отчин, вотчин). и свободы не от их советов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения.