Блистающие одежды

«… С балкона осторожно заглядывал в комнату бритый, темноволосый, с острым носом, встревоженными глазами и со свешивающимся на лоб клоком волос человек примерно лет тридцати восьми. Убедившись в том, что Иван один, и прислушавшись, таинственный посетитель осмелел и вошел в комнату. Тут увидел Иван, что пришедший одет в больничное. На нем было белье, туфли на босу ногу, на плечи наброшен бурый халат. Пришедший подмигнул Ивану, спрятал в карман связку ключей, шепотом осведомился: «Можно присесть?» – и, получив утвердительный кивок, поместился в кресле …»

Мастер - персонаж романа Булгакова "Мастер и Маргарита", историк, сделавшийся писателем. Мастер в романе - во многом автобиографический герой. Его возраст в момент действия романа ("человек примерно лет тридцати восьми" предстает в лечебнице перед Иваном Бездомным) - это в точности возраст Булгакова в мае 1929 (38 лет ему исполнилось 15-го числа, через 10 дней после того, как Мастер и его возлюбленная в романе покинули Москву).

Рассмотрим основные единицы высказывания, использование которых в тексте требует обязательного обращения к предыдущему контексту. Одновременно они выступают как средства контактной и дистантной связи предложений в тексте.

1) Цепочки, включающие имена собственные и повторные номинации. Рассмотренный пример из рассказа А.П.Чехова «Каштанка» показывает, что имя собственное приобретает свою конкретную предметную отнесенность, только входя в состав цепочки названий.

Главная функция имен собственных - идентифицирующе-выделительная. Идентификация применительно к имени собственному - это, во-первых, установление тождества имени собственного всем другим названиям того же индивида (иначе - установление соответствия имени представлениям о единичном объекте, обладающем индивидуальной совокупностью признаков). Во-вторых, идентификация предполагает установление тождества объекта самому себе при употреблении имени в разных контекстах.

Номинация именем собственным может сопровождаться идентификацией объекта: Маша - дочь покойного капитана Миронова (отношения тождества объективны, статичны, постоянны, соединяют имена, относящиеся к одному предмету, симметричны).

В некоторых других случаях, напротив, может наблюдаться дезидентификация индивида (нетождественность объекта самому себе в разных ситуациях): Это уже не та Маша, которую мы знали раньше. Не идентифицируется объект и в случаях неопределенных номинаций: А еще там была какая-то Маша.

Номинативные цепочки могут формироваться при помощи разных средств: имена собственные, описательные обороты (человек лет тридцати восьми, таинственная фигура), общая (родовая) номинация (человек, лицо, персона), демографическая номинация (возраст, пол, профессия, происхождение, национальность: старик, девочка, слесарь, парижанин, француз); функциональная номинация, указывающая на связь лица с выполняемым или претерпеваемым им действием (читатель, раненый), относительная (реляционная) номинация (брат, пациент), оценочная номинация (молодец, негодяй).

Развертывание цепочки может определяться развитием сюжета произведения. Например, в описании сцены первого появления Мастера в романе М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита» при помощи последовательной мены номинаций от оборотов с неопределенным значением к имени собственному создается эффект постепенного знакомства Ивана Бездомного с Мастером, позволяющий М.А.Булгакову в динамичной форме изобразить портрет персонажа:

Сон крался к Ивану, и уже померещилась ему и пальма на слоновой ноге, и кот прошел мимо - не страшный, а веселый, и, словом, вот-вот накроет сон Ивана, как вдруг решетка беззвучно поехала в сторону, и на балконе возникла таинственная фигура , прячущаяся от лунного света, и погрозила Ивану пальцем.

Иван без всякого испуга приподнялся на кровати и увидел, что на балконе находится мужчина . И этот мужчина , прижимая палец к губам, прошептал:

— Тссс! <…>

Итак, неизвестный погрозил Ивану пальцем и прошептал:

Иван спустил ноги с постели и всмотрелся. С балкона осторожно заглядывал в комнату бритый, темноволосый, с острым носом, встревоженными глазами и со свешивающимся на лоб клоком волос человек примерно лет тридцати восьми.

Убедившись в том, что Иван один, и прислушавшись, таинственный посетитель осмелел и вошел в комнату. Тут увидел Иван, что пришедший одет в больничное. На нем было белье, туфли на босу ногу, на плечи наброшен бурый халат.

Пришедший подмигнул Ивану, спрятал в карман связку ключей, шепотом осведомился: «Можно присесть?» - и, получив утвердительный кивок, поместился в кресле <…>

Гость долго грустил и дергался, но наконец, заговорил:

Видите ли, какая странная история, я сижу здесь из-за того же, что и вы, именно из-за Понтия Пилата. - Тут гость пугливо оглянулся и сказал:

Дело в том, что год тому назад я написал о Пилате роман.

Вы - писатель ? - с интересом спросил поэт. Гость потемнел лицом и погрозил Ивану кулаком, потом сказал:

Я - мастер , - он сделался суров и вынул из кармана халата совершенно засаленную черную шапочку с вышитой на ней желтым шелком буквой «М». Он надел эту шапочку и показался Ивану и в профиль и в фас, чтобы доказать, что он - мастер . - Она своими руками сшила ее мне, - таинственно добавил он.

А как ваша фамилия?

У меня нет больше фамилии, - с мрачным презрением ответил странный гость, - я отказался от нее, как и вообще от всего в жизни. Забудем о ней (М.А.Булгаков).

Головкина С.Х., Смольников С.Н.
Лингвистический анализ текста — Вологда, 2006 г.

– Я беру эту пару, мосье, – сказала брюнетка с достоинством, надевая и вторую туфлю.

Старые туфли брюнетки были выброшены за занавеску, и туда же проследовала и сама она в сопровождении рыжей девицы и Фагота, несшего на плечиках несколько модельных платьев. Кот суетился, помогал и для пущей важности повесил себе на шею сантиметр.

Через минуту из-за занавески вышла брюнетка в таком платье, что по всему партеру прокатился вздох. Храбрая женщина, до удивительности похорошевшая, остановилась у зеркала, повела обнаженными плечами, потрогала волосы на затылке и изогнулась, стараясь заглянуть себе за спину.

– Фирма просит вас принять это на память, – сказал Фагот и подал брюнетке открытый футляр с флаконом.

– Мерси, – надменно ответила брюнетка и пошла по трапу в партер. Пока она шла, зрители вскакивали, прикасались к футляру.

И вот тут прорвало начисто, и со всех сторон на сцену пошли женщины. В общем возбужденном говоре, смешках и вздохах послышался мужской голос: «Я не позволю тебе!» – и женский: «Деспот и мещанин, не ломайте мне руку!» Женщины исчезали за занавеской, оставляли там свои платья и выходили в новых. На табуретках с золочеными ножками сидел целый ряд дам, энергично топая в ковер заново обутыми ногами. Фагот становился на колени, орудовал роговой надевалкой, кот, изнемогая под грудами сумочек и туфель, таскался от витрины к табуретам и обратно, девица с изуродованной шеей то появлялась, то исчезала и дошла до того, что уж полностью стала тарахтеть по-французски, и удивительно было то, что ее с полуслова понимали все женщины, даже те из них, что не знали ни одного французского слова.

Общее изумление вызвал мужчина, затесавшийся на сцену. Он объявил, что у супруги его грипп и что он поэтому просит передать ей что-нибудь через него. В доказательство же того, что он действительно женат, гражданин был готов предъявить паспорт. Заявление заботливого мужа было встречено хохотом, Фагот проорал, что верит, как самому себе, и без паспорта, и вручил гражданину две пары шелковых чулок, кот от себя добавил футлярчик с помадой.

Опоздавшие женщины рвались на сцену, со сцены текли счастливицы в бальных платьях, в пижамах с драконами, в строгих визитных костюмах, в шляпочках, надвинутых на одну бровь.

Тогда Фагот объявил, что за поздним временем магазин закрывается до завтрашнего вечера ровно через одну минуту, и неимоверная суета поднялась на сцене. Женщины наскоро, без всякой примерки, хватали туфли. Одна, как буря, ворвалась за занавеску, сбросила там свой костюм и овладела первым, что подвернулось, – шелковым, в громадных букетах, халатом и, кроме того, успела подцепить два футляра духов.

Ровно через минуту грянул пистолетный выстрел, зеркала исчезли, провалились витрины и табуретки, ковер растаял в воздухе так же, как и занавеска. Последней исчезла высоченная гора старых платьев и обуви, и стала сцена опять строга, пуста и гола.

И вот здесь в дело вмешалось новое действующее лицо.

Приятный звучный и очень настойчивый баритон послышался из ложи № 2:

– Все-таки желательно, гражданин артист, чтобы вы незамедлительно разоблачили бы перед зрителями технику ваших фокусов, в особенности фокус с денежными бумажками. Желательно также и возвращение конферансье на сцену. Судьба его волнует зрителей.

Баритон принадлежал не кому иному, как почетному гостю сегодняшнего вечера Аркадию Аполлоновичу Семплеярову, председателю акустической комиссии московских театров.

Аркадий Аполлонович помещался в ложе с двумя дамами: пожилой, дорого и модно одетой, и другой – молоденькой и хорошенькой, одетой попроще. Первая из них, как вскоре выяснилось при составлении протокола, была супругой Аркадия Аполлоновича, а вторая – дальней родственницей его, начинающей и подающей надежды актрисой, приехавшей из Саратова и проживающей на квартире Аркадия Аполлоновича и его супруги.

– Пардон! – отозвался Фагот, – я извиняюсь, здесь разоблачать нечего, все ясно.

– Нет, виноват! Разоблачение совершенно необходимо. Без этого ваши блестящие номера оставят тягостное впечатление. Зрительская масса требует объяснения.

– Зрительская масса, – перебил Семплеярова наглый гаер, – как будто ничего не заявляла? Но, принимая во внимание ваше глубокоуважаемое желание, Аркадий Аполлонович, я, так и быть, произведу разоблачение. Но для этого разрешите еще один крохотный номерок?

– Отчего же, – покровительственно ответил Аркадий Аполлонович, – но непременно с разоблачением!

– Слушаюсь, слушаюсь. Итак, позвольте вас спросить, где вы были вчера вечером, Аркадий Аполлонович?

При этом неуместном и даже, пожалуй, хамском вопросе лицо Аркадия Аполлоновича изменилось, и весьма сильно изменилось.

– Аркадий Аполлонович вчера вечером был на заседании акустической комиссии, – очень надменно заявила супруга Аркадия Аполлоновича, – но я не понимаю, какое отношение это имеет к магии.

– Уй, мадам! – подтвердил Фагот, – натурально, вы не понимаете. Насчет же заседания вы в полном заблуждении. Выехав на упомянутое заседание, каковое, к слову говоря, и назначено-то вчера не было, Аркадий Аполлонович отпустил своего шофера у здания акустической комиссии на Чистых прудах (весь театр затих), а сам на автобусе поехал на Елоховскую улицу в гости к артистке разъездного районного театра Милице Андреевне Покобатько и провел у нее в гостях около четырех часов.

– Ой! – страдальчески воскликнул кто-то в полной тишине.

Молодая же родственница Аркадия Аполлоновича вдруг расхохоталась низким и страшным смехом.

– Все понятно! – воскликнула она, – и я давно уже подозревала это. Теперь мне ясно, почему эта бездарность получила роль Луизы!

И, внезапно размахнувшись коротким и толстым лиловым зонтиком, она ударила Аркадия Аполлоновича по голове.

Подлый же Фагот, и он же Коровьев, прокричал:

– Вот, почтенные граждане, один из случаев разоблачения, которого так назойливо добивался Аркадий Аполлонович!

– Как смела ты, негодяйка, коснуться Аркадия Аполлоновича? – грозно спросила супруга Аркадия Аполлоновича, поднимаясь в ложе во весь свой гигантский рост.

Второй короткий прилив сатанинского смеха овладел молодой родственницей.

– Уж кто-кто, – ответила она, хохоча, – а уж я-то смею коснуться! – и второй раз раздался сухой треск зонтика, отскочившего от головы Аркадия Аполлоновича.

А тут еще кот выскочил к рампе и вдруг рявкнул на весь театр человеческим голосом:

– Сеанс окончен! Маэстро! Урежьте марш!!

Ополоумевший дирижер, не отдавая себе отчета в том, что делает, взмахнул палочкой, и оркестр не заиграл, и даже не грянул, и даже не хватил, а именно, по омерзительному выражению кота, урезал какой-то невероятный, ни на что не похожий по развязности своей марш.

На мгновенье почудилось, что будто слышаны были некогда, под южными звездами, в кафешантане, какие-то малопонятные, но разудалые слова этого марша:

Его превосходительство

Любил домашних птиц

И брал под покровительство

Хорошеньких девиц!!!

А может быть, не было никаких этих слов, а были другие на эту же музыку, какие-то неприличные крайне. Важно не это, а важно то, что в Варьете после всего этого началось что-то вроде столпотворения вавилонского. К Семплеяровской ложе бежала милиция, на барьер лезли любопытные, слышались адские взрывы хохота, бешеные крики, заглушаемые золотым звоном тарелок из оркестра.

И видно было, что сцена внезапно опустела и что надувало Фагот, равно как и наглый котяра Бегемот, растаяли в воздухе, исчезли, как раньше исчез маг в кресле с полинявшей обивкой.

Явление героя

Итак, неизвестный погрозил Ивану пальцем и прошептал: «Тсс!»

Иван опустил ноги с постели и всмотрелся. С балкона осторожно заглядывал в комнату бритый, темноволосый, с острым носом, встревоженными глазами и со свешивающимся на лоб клоком волос человек примерно лет тридцати восьми.

Убедившись в том, что Иван один, и прислушавшись, таинственный посетитель осмелел и вошел в комнату. Тут увидел Иван, что пришедший одет в больничное. На нем было белье, туфли на босу ногу, на плечи наброшен бурый халат.

Пришедший подмигнул Ивану, спрятал в карман связку ключей, шепотом осведомился: «Можно присесть?» – и, получив утвердительный кивок, поместился в кресле.

– Как же вы сюда попали? – повинуясь сухому грозящему пальцу, шепотом спросил Иван, – ведь балконные-то решетки на замках?

– Решетки-то на замках, – подтвердил гость, – но Прасковья Федоровна – милейший, но, увы, рассеянный человек. Я стащил у нее месяц тому назад связку ключей и, таким образом, получил возможность выходить на общий балкон, а он тянется вокруг всего этажа, и, таким образом, иногда навестить соседа.

– Раз вы можете выходить на балкон, то вы можете удрать. Или высоко? – заинтересовался Иван.

– Сидим, – ответил Иван, вглядываясь в карие и очень беспокойные глаза пришельца.

– Да… – тут гость вдруг встревожился, – но вы, надеюсь, не буйный? А то я, знаете ли, не выношу шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде. В особенности ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или иной какой-нибудь крик. Успокойте меня, скажите, вы не буйный?

– Вчера в ресторане я одному типу по морде засветил, – мужественно признался преображенный поэт.

– Основание? – строго спросил гость.

– Да, признаться, без основания, – сконфузившись, ответил Иван.

Отчитав таким образом Ивана, гость осведомился:

– Профессия?

– Поэт, – почему-то неохотно признался Иван.

Пришедший огорчился.

– Ох, как мне не везет! – воскликнул он, но тут же спохватился, извинился и спросил: – А как ваша фамилия?

– Бездомный.

– Эх, эх… – сказал гость, морщась.

– А вам, что же, мои стихи не нравятся? – с любопытством спросил Иван.

– Ужасно не нравятся.

– А вы какие читали?

– Никаких я ваших стихов не читал! – нервно воскликнул посетитель.

– А как же вы говорите?

– Ну, что ж тут такого, – ответил гость, – как будто я других не читал? Впрочем… разве что чудо? Хорошо, я готов принять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?

– Чудовищны! – вдруг смело и откровенно произнес Иван.

– Не пишите больше! – попросил пришедший умоляюще.

– Обещаю и клянусь! – торжественно произнес Иван.

Клятву скрепили рукопожатием, и тут из коридора донеслись мягкие шаги и голоса.

– Тсс, – шепнул гость и, выскочив на балкон, закрыл за собою решетку.

Заглянула Прасковья Федоровна, спросила, как Иван себя чувствует и желает ли он спать в темноте или со светом. Иван попросил свет оставить, и Прасковья Федоровна удалилась, пожелав больному спокойной ночи. И когда все стихло, вновь вернулся гость.

Он шепотом сообщил Ивану, что в 119-ю комнату привезли новенького, какого-то толстяка с багровой физиономией, все время бормочущего что-то про какую-то валюту в вентиляции и клянущегося, что у них на Садовой поселилась нечистая сила.

– Пушкина ругает на чем свет стоит и все время кричит: «Куролесов, бис, бис!» – говорил гость, тревожно дергаясь. Успокоившись, он сел, сказал: – А впрочем, бог с ним, – и продолжил беседу с Иваном: – Так из-за чего же вы попали сюда?

– Из-за Понтия Пилата, – хмуро глянув в пол, ответил Иван.

– Как? – забыв осторожность, крикнул гость и сам себе зажал рот рукой, – потрясающее совпадение! Умоляю, умоляю, расскажите!

Почему-то испытывая доверие к неизвестному, Иван, первоначально запинаясь и робея, а потом осмелев, начал рассказывать вчерашнюю историю на Патриарших прудах. Да, благодарного слушателя получил Иван Николаевич в лице таинственного похитителя ключей! Гость не рядил Ивана в сумасшедшие, проявил величайший интерес к рассказываемому и по мере развития этого рассказа, наконец, пришел в восторг. Он то и дело прерывал Ивана восклицаниями:

Иван ничего и не пропускал, ему самому было так легче рассказывать, и постепенно добрался до того момента, как Понтий Пилат в белой мантии с кровавым подбоем вышел на балкон.

Тогда гость молитвенно сложил руки и прошептал:

– О, как я угадал! О, как я все угадал!

Описание ужасной смерти Берлиоза слушающий сопроводил загадочным замечанием, причем глаза его вспыхнули злобой:

– Об одном жалею, что на месте этого Берлиоза не было критика Латунского или литератора Мстислава Лавровича, – и исступленно, но беззвучно вскричал: – Дальше!

Кот, плативший кондукторше, чрезвычайно развеселил гостя, и он давился от тихого смеха, глядя, как взволнованный успехом своего повествования Иван тихо прыгал на корточках, изображая кота с гривенником возле усов.

– И вот, – рассказав про происшествие в Грибоедове, загрустив и затуманившись, Иван закончил: – Я и оказался здесь.

Гость сочувственно положил руку на плечо бедного поэта и сказал так:

– Несчастный поэт! Но вы сами, голубчик, во всем виноваты. Нельзя было держать себя с ним столь развязно и даже нагловато. Вот вы и поплатились. И надо еще сказать спасибо, что все это обошлось вам сравнительно дешево.

– Да кто же он, наконец, такой? – в возбуждении потрясая кулаками, спросил Иван.

Гость вгляделся в Ивана и ответил вопросом:

– А вы не впадете в беспокойство? Мы все здесь люди ненадежные… Вызова врача, уколов и прочей возни не будет?

– Нет, нет! – воскликнул Иван, – скажите, кто он такой?

– Ну хорошо, – ответил гость и веско и раздельно сказал: – Вчера на Патриарших прудах вы встретились с сатаной.

Иван не впал в беспокойство, как и обещал, но был все-таки сильнейшим образом ошарашен.

– Не может этого быть! Его не существует.

– Помилуйте! Уж кому-кому, но не вам это говорить. Вы были одним, по-видимому, из первых, кто от него пострадал. Сидите, как сами понимаете, в психиатрической лечебнице, а все толкуете о том, что его нет. Право, это странно!

Сбитый с толку Иван замолчал.

– Лишь только вы начали его описывать, – продолжал гость, – я уже стал догадываться, с кем вы вчера имели удовольствие беседовать. И, право, я удивляюсь Берлиозу! Ну вы, конечно, человек девственный, – тут гость опять извинился, – но тот, сколько я о нем слышал, все-таки хоть что-то читал! Первые же речи этого профессора рассеяли всякие мои сомнения. Его нельзя не узнать, мой друг! Впрочем, вы… вы меня опять-таки извините, ведь, я не ошибаюсь, вы человек невежественный?

– Бесспорно, – согласился неузнаваемый Иван.

– Ну вот… ведь даже лицо, которое вы описывали… разные глаза, брови! Простите, может быть, впрочем, вы даже оперы «Фауст» не слыхали?

Иван почему-то страшнейшим образом сконфузился и с пылающим лицом что-то начал бормотать про какую-то поездку в санаторий в Ялту…

– Ну вот, ну вот… неудивительно! А Берлиоз, повторяю, меня поражает. Он человек не только начитанный, но и очень хитрый. Хотя в защиту его я должен сказать, что, конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее.

– Как?! – в свою очередь крикнул Иван.

Иван с размаху шлепнул себя ладонью по лбу и засипел:

– Понимаю, понимаю. У него буква «В» была на визитной карточке. Ай-яй-яй, вот так штука! – он помолчал некоторое время в смятении, всматриваясь в луну, плывущую за решеткой, и заговорил: – Так он, стало быть, действительно мог быть у Понтия Пилата? Ведь он уж тогда родился? А меня сумасшедшим называют! – прибавил Иван, в возмущении указывая на дверь.

Горькая складка обозначилась у губ гостя.

– Будем глядеть правде в глаза, – и гость повернул свое лицо в сторону бегущего сквозь облако ночного светила. – И вы и я – сумасшедшие, что отпираться! Видите ли, он вас потряс – и вы свихнулись, так как у вас, очевидно, подходящая для этого почва. Но то, что вы рассказываете, бесспорно было в действительности. Но это так необыкновенно, что даже Стравинский, гениальный психиатр, вам, конечно, не поверил. Он смотрел вас? (Иван кивнул.) Ваш собеседник был и у Пилата, и на завтраке у Канта, а теперь он навестил Москву.

– Да ведь он тут черт знает чего натворит! Как-нибудь его надо изловить? – не совсем уверенно, но все же поднял голову в новом Иване прежний, еще не окончательно добитый Иван.

– Вы уже пробовали, и будет с вас, – иронически отозвался гость, – и другим тоже пробовать не советую. А что натворит, это уж будьте благонадежны. Ах, ах! Но до чего мне досадно, что встретились с ним вы, а не я! Хоть все и перегорело и угли затянулись пеплом, все же, клянусь, что за эту встречу я отдал бы связку ключей Прасковьи Федоровны, ибо мне больше нечего отдавать. Я нищий!

– А зачем он вам понадобился?

Гость долго грустил и дергался, но наконец заговорил:

– Видите ли, какая странная история, я здесь сижу из-за того же, что и вы, именно из-за Понтия Пилата, – тут гость пугливо оглянулся и сказал: – Дело в том, что год тому назад я написал о Пилате роман.

– Вы – писатель? – с интересом спросил поэт.

Гость потемнел лицом и погрозил Ивану кулаком, потом сказал:

– Я – мастер, – он сделался суров и вынул из кармана халата совершенно засаленную черную шапочку с вышитой на ней желтым шелком буквой «М». Он надел эту шапочку и показался Ивану в профиль и в фас, чтобы доказать, что он – мастер. – Она своими руками сшила ее мне, – таинственно добавил он.

– А как ваша фамилия?

– У меня нет больше фамилии, – с мрачным презрением ответил странный гость, – я отказался от нее, как и вообще от всего в жизни. Забудем о ней.

– Так вы хоть про роман скажите, – деликатно попросил Иван.

– Извольте-с. История моя, действительно, не совсем обыкновенная, – начал гость.

…Историк по образованию, он еще два года тому назад работал в одном из московских музеев, а кроме того, занимался переводами.

– С какого языка? – с интересом спросил Иван.

– Я знаю пять языков, кроме родного, – ответил гость, – английский, французский, немецкий, латинский и греческий. Ну, немножко еще читаю по-итальянски.

– Ишь ты! – завистливо шепнул Иван.

Жил историк одиноко, не имея нигде родных и почти не имея знакомых в Москве. И, представьте, однажды выиграл сто тысяч рублей.

– Вообразите мое изумление, – шептал гость в черной шапочке, – когда я сунул руку в корзину с грязным бельем и смотрю: на ней тот же номер, что и в газете! Облигацию, – пояснил он, – мне в музее дали.

Выиграв сто тысяч, загадочный гость Ивана поступил так: купил книг, бросил свою комнату на Мясницкой…

– Уу, проклятая дыра! – прорычал гость.

…и нанял у застройщика в переулке близ Арбата…

– Вы знаете, что такое – застройщики? – спросил гость у Ивана и тут же пояснил: – Это немногочисленная группа жуликов, которая каким-то образом уцелела в Москве…

Нанял у застройщика две комнаты в подвале маленького домика в садике. Службу в музее бросил и начал сочинять роман о Понтии Пилате.

– Ах, это был золотой век, – блестя глазами, шептал рассказчик, – совершенно отдельная квартирка, и еще передняя, и в ней раковина с водой, – почему-то особенно горделиво подчеркнул он, – маленькие оконца над самым тротуарчиком, ведущим от калитки. Напротив, в четырех шагах, под забором, сирень, липа и клен. Ах, ах, ах! Зимою я очень редко видел в оконце чьи-нибудь черные ноги и слышал хруст снега под ними. И в печке у меня вечно пылал огонь! Но внезапно наступила весна, и сквозь мутные стекла увидел я сперва голые, а затем одевающиеся в зелень кусты сирени. И вот тогда-то, прошлою весной, случилось нечто гораздо более восхитительное, чем получение ста тысяч рублей. А это, согласитесь, громадная сумма денег!

– Это верно, – признал внимательно слушающий Иван.

– Я открыл оконца и сидел во второй, совсем малюсенькой комнате, – гость стал отмеривать руками, – так… вот диван, а напротив другой диван, а между ними столик, и на нем прекрасная ночная лампа, а к окошку ближе книги, тут маленький письменный столик, а в первой комнате – громадная комната, четырнадцать метров, – книги, книги и печка. Ах, какая у меня была обстановка!

Необыкновенно пахнет сирень! И голова моя становилась легкой от утомления, и Пилат летел к концу.

– Белая мантия, красный подбой! Понимаю! – восклицал Иван.

– Именно так! Пилат летел к концу, к концу, и я уже знал, что последними словами романа будут: «…пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат». Ну, натурально, я выходил гулять. Сто тысяч – громадная сумма, и у меня был прекрасный серый костюм. Или отправлялся обедать в какой-нибудь дешевый ресторан. На Арбате был чудесный ресторан, не знаю, существует ли он теперь.

Тут глаза гостя широко открылись, и он продолжал шептать, глядя на луну:

– Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла желтые цветы! Нехороший цвет. Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась. Ну, Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!

Повинуясь этому желтому знаку, я тоже свернул в переулок и пошел по ее следам. Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, я по одной стороне, а она по другой. И не было, вообразите, в переулке ни души. Я мучился, потому что мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдет, и я никогда ее более не увижу…

И, вообразите, внезапно заговорила она:

– Нравятся ли вам мои цветы?

Она поглядела на меня удивленно, а я вдруг, и совершенно неожиданно, понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину! Вот так штука, а? Вы, конечно, скажете, сумасшедший?

И гость продолжал:

– Да, она поглядела на меня удивленно, а затем, поглядев, спросила так:

– Нет, я люблю цветы, только не такие, – сказал я.

– А какие?

– Я розы люблю.

Тут я пожалел о том, что это сказал, потому что она виновато улыбнулась и бросила свои цветы в канаву. Растерявшись немного, я все-таки поднял их и подал ей, но она, усмехнувшись, оттолкнула цветы, и я понес их в руках.

Так шли молча некоторое время, пока она не вынула у меня из рук цветы, не бросила их на мостовую, затем продела свою руку в черной перчатке с раструбом в мою, и мы пошли рядом.

– Дальше? – переспросил гость, – что же, дальше вы могли бы и сами угадать. – Он вдруг вытер неожиданную слезу правым рукавом и продолжал: – Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!

Так поражает молния, так поражает финский нож!

Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком, и я там тогда… с этой, как ее…

– С кем? – спросил Бездомный.

– С этой… ну… этой, ну… – ответил гость и защелкал пальцами.

– Вы были женаты?

– Ну да, вот же я и щелкаю… на этой… Вареньке, Манечке… нет, Вареньке… еще платье полосатое… музей… впрочем, я не помню.

Так вот она говорила, что с желтыми цветами в руках она вышла в тот день, чтобы я наконец ее нашел, и что если бы этого не произошло, она отравилась бы, потому что жизнь ее пуста.

Да, любовь поразила нас мгновенно. Я это знал в тот же день уже, через час, когда мы оказались, не замечая города, у кремлевской стены на набережной.

Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто знали друг друга много лет. На другой день мы сговорились встретиться там же, на Москве-реке, и встретились. Майское солнце светило нам. И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой.

Она приходила ко мне каждый день, а ждать ее я начинал с утра. Ожидание это выражалось в том, что я переставлял на столе предметы. За десять минут я садился к оконцу и начинал прислушиваться, не стукнет ли ветхая калитка. И как курьезно: до встречи моей с нею в наш дворик мало кто приходил, просто сказать, никто не приходил, а теперь мне казалось, что весь город устремился в него. Стукнет калитка, стукнет сердце, и, вообразите, на уровне моего лица за оконцем обязательно чьи-нибудь грязные сапоги. Точильщик. Ну, кому нужен точильщик в нашем доме? Что точить? Какие ножи?

Она входила в калитку один раз, а биений сердца до этого я испытывал не менее десяти. Я не лгу. А потом, когда приходил ее час и стрелка показывала полдень, оно даже и не переставало стучать до тех пор, пока без стука, почти совсем бесшумно, не равнялись с окном туфли с черными замшевыми накладками-бантами, стянутыми стальными пряжками.

Иногда она шалила и, задержавшись у второго оконца, постукивала носком в стекло. Я в ту же секунду оказывался у этого окна, но исчезала туфля, черный шелк, заслоняющий свет, исчезал, – я шел ей открывать.

Никто не знал о нашей связи, за это я вам ручаюсь, хотя так никогда и не бывает. Не знал ее муж, не знали знакомые. В стареньком особнячке, где мне принадлежал этот подвал, знали, конечно, видели, что приходит ко мне какая-то женщина, но имени ее не знали.

– А кто она такая? – спросил Иван, в высшей степени заинтересованный любовной историей.

Гость сделал жест, означавший, что он никогда и никому этого не скажет, и продолжал свой рассказ.

Ивану стало известным, что мастер и незнакомка полюбили друг друга так крепко, что стали совершенно неразлучны. Иван представлял себе ясно уже и две комнаты в подвале особнячка, в которых были всегда сумерки из-за сирени и забора. Красную потертую мебель, бюро, на нем часы, звеневшие каждые полчаса, и книги, книги от крашеного пола до закопченного потолка, и печку.

Иван узнал, что гость его и тайная жена уже в первые дни своей связи пришли к заключению, что столкнула их на углу Тверской и переулка сама судьба и что созданы они друг для друга навек.

Иван узнал из рассказа гостя, как проводили день возлюбленные. Она приходила, и первым долгом надевала фартук, и в узкой передней, где находилась та самая раковина, которой гордился почему-то бедный больной, на деревянном столе зажигала керосинку, и готовила завтрак, и накрывала его в первой комнате на овальном столе. Когда шли майские грозы и мимо подслеповатых окон шумно катилась в подворотню вода, угрожая залить последний приют, влюбленные растапливали печку и пекли в ней картофель. От картофеля валил пар, черная картофельная шелуха пачкала пальцы. В подвальчике слышался смех, деревья в саду сбрасывали с себя после дождя обломанные веточки, белые кисти. Когда кончились грозы и пришло душное лето, в вазе появились долгожданные и обоими любимые розы.

Тот, кто называл себя мастером, работал, а она, запустив в волосы тонкие с остро отточенными ногтями пальцы, перечитывала написанное, а перечитав, шила вот эту самую шапочку. Иногда она сидела на корточках у нижних полок или стояла на стуле у верхних и тряпкой вытирала сотни пыльных корешков. Она сулила славу, она подгоняла его и вот тут-то стала называть мастером. Она дожидалась этих обещанных уже последних слов о пятом прокураторе Иудеи, нараспев и громко повторяла отдельные фразы, которые ей нравились, и говорила, что в этом романе ее жизнь.

Он был дописан в августе месяце, был отдан какой-то безвестной машинистке, и та перепечатала его в пяти экземплярах. И, наконец, настал час, когда пришлось покинуть тайный приют и выйти в жизнь.

– И я вышел в жизнь, держа его в руках, и тогда моя жизнь кончилась, – прошептал мастер и поник головой, и долго качалась печальная черная шапочка с желтой буквой «М». Он повел дальше свой рассказ, но тот стал несколько бессвязен. Можно было понять только одно, что тогда с гостем Ивана случилась какая-то катастрофа.

– Я впервые попал в мир литературы, но теперь, когда уже все кончилось и гибель моя налицо, вспоминаю о нем с ужасом! – торжественно прошептал мастер и поднял руку. – Да, он чрезвычайно поразил меня, ах, как поразил!

– Кто? – чуть слышно шепнул Иван, опасаясь перебивать взволнованного рассказчика.

– Да редактор, я же говорю, редактор. Да, так он прочитал. Он смотрел на меня так, как будто у меня щека была раздута флюсом, как-то косился в угол и даже сконфуженно хихикнул. Он без нужды мял манускрипт и крякал. Вопросы, которые он мне задавал, показались мне сумасшедшими. Не говоря ничего по существу романа, он спрашивал меня о том, кто я таков и откуда я взялся, давно ли пишу и почему обо мне ничего не было слышно раньше, и даже задал, с моей точки зрения, совсем идиотский вопрос: кто это меня надоумил сочинить роман на такую странную тему?

Об одном литературном мотиве *

С личностью великого Глюка , который открыл нам новы тайны, глубокие, пленительные тайны , связывались (как в дальнейшем с личностью Пушкина) анекдоты.

На репетиции «Ифигении в Авлиде» он высказал недовольство грузной, «несценичной» фигурой певца Ларриве, исполнявшего партию Агамемнона.

Терпение, маэстро, - сказал Ларриве, - вы не видели меня в костюме. Готов спорить на что угодно, что в костюме я неузнаваем.

На первой же репетиции в костюмах Глюк крикнул из партера:

Ларриве! Вы проспорили! Я узнал вас без труда!

В подлинности этого эпизода можно сомневаться - слишком похож он на многочисленные театральные анекдоты. Вспоминается, например, такой, услышанный мной от папы более полувека назад (скорее всего, апокрифический, поскольку он рассказывается и в других вариантах и применительно к другим лицам):

Артист МХАТа Марк Осипович (Марк-Осч) Прудкин приходит к знаменитому театральному портному Будрайскому (Будрайскису?) на примерку заказанного для роли костюма и остается недоволен:

Костюмчик... что-то... того... не играет...

Игхает, чтоб ви знали, не костюмчик, а актерчик, а ви как были дехмо, так и останетесь ему!

Но, как сказал бы Зощенко, костюм все-таки играет некоторую роль в театральной жизни. Ключевую роль играет он в рассказе Э. Т. А. Гофмана «Кавалер Глюк».

Рассказчик знакомится в Берлине со странным человеком, поклонником, как и он сам, музыки Глюка. При очередной встрече тот ведет его к себе. На полках стоят роскошные фолианты - «полное собрание гениальных творений Глюка», однако - «как описать мое изумление! - я увидел нотную бумагу, но на ней ни единой ноты». По этому изданию незнакомец исполняет изумленному гостю «Армиду» Глюка с неожиданными гениальными отклонениями от известной партитуры.

На вопрос, кто же он такой, незнакомец «поднялся и окинул меня задумчивым, проникновенным взглядом <...> исчез за дверью, захватив с собой свечу и оставив меня в темноте. Прошло без малого четверть часа; я уже отчаялся когда-нибудь увидеть его и пытался, ориентируясь по фортепьяно, добраться до двери, как вдруг он появился в парадном расшитом кафтане, богатом камзоле и при шпаге, держа в руке зажженную свечу 1 .

Я остолбенел; торжественно приблизился он ко мне, ласково взял меня за руку и с загадочной улыбкой произнес:

- Я - кавалер Глюк! » 2

Эта финальная сцена, призванная служить развязкой сюжета, подогревающего любопытство рассказчика по поводу личности незнакомца, всегда занимала меня своей необычностью. Рассказ Гофмана, кстати, его первый, был напечатан в 1809 году, то есть через два десятка лет после смерти Глюка, в лейпцигской «Всеобщей музыкальной газете». Загадочному анахронизму появления покойного композитора в современном Берлине (особенно очевидному для читателей музыкальной прессы и подчеркнутому подзаголовком рассказа, опущенным в русском переводе: «Eine Erinnerung aus dem Jahre 1809» - «Воспоминание о 1809 годе» - букв.: из 1809 года) вторят и другие фантастические моменты, в том числе четко прописанная в концовке партитура без нот и великолепные импровизации незнакомца. Разгадка так и не наступает: читатель по-прежнему не знает, считать ли незнакомца гениальным маньяком, восставшим из гроба Глюком или плодом фантазии рассказчика. Эффектный выход героя остается высшей точкой и последним словом повествования, но сюжетных неясностей не устраняет. Функционально и зрительно это epiphany, «эпифания» (явление/-откровение/узнавание), даже своего рода предъявление верительных грамот, но без окончательного опознания.

Отказ Гофмана от осмысляющей развязки воспринимается, однако, не как формальный каприз «в манере Калло», а как законный, тематически оправданный венец структуры. Тем, что финальная заставка носит статический, картинный, изобразительный, а не динамический, фабульный, всеобъясняющий характер, снимается родовое отличие литературы от живописи и, шире, временных искусств от пространственных, прочно укорененное в немецкой эстетике лессинговским «Лаокооном» (1766). Сделано это, конечно, не случайно: опровергая само течение повествовательного времени, программно статичный финал как бы удостоверяет бессмертие художника и его искусства 3 .

Финал тщательно разработан (преобразившийся в «кавалера» 4 герой появляется перед рассказчиком после продолжительной паузы, заставляющей опасаться, что он не вернется 5) и подготовлен описанием интригующе двухслойной одежды таинственного незнакомца при первой встрече:

«Очень широкий, по моде скроенный редингот прикрывал высокую сухощавую фигуру <..>

Мы вошли в залу; садясь, он распахнул редингот, и я был удивлен, увидев, что на нем шитый длиннополый камзол, черные бархатные панталоны, а на боку миниатюрная серебряная шпага. Он тщательно вновь застегнул редингот ».

Анахроничное явление великих фигур прошлого - распространенный прием (достаточно вспомнить Христа в «Легенде о Великом Инквизиторе» Ивана Карамазова или Ивана Грозного в «Иване Васильевиче» Булгакова) 6 , но пример, поданный Гофманом, - особого типа, именно потому, что личность героя остается загадкой. В свою очередь, особняком гофмановский финал стоит и среди финальных немых сцен, а также бесчисленных экфрасисов (описаний в литературных текстах реальных или вымышленных картин, скульптур, рассматриваемых Лессингом щитов Ахилла и Энея и т. п.): первые, как правило, фиксируют стоп-кадром подлинную развязку действия, вторые отсылают к произведению изобразительного искусства, а не к фигуре героя.

Сходный с гофмановским комплекс мотивов представлен в «Мастере и Маргарите» Булгакова, в главе 13 «Явление героя», где, наконец, появляется один из двух заглавных протагонистов романа. Происходит это в два приема.

«Итак, неизвестный погрозил Ивану пальцем и прошептал: “Тсс!”

Иван опустил ноги с постели и всмотрелся. С балкона осторожно заглядывал в комнату бритый, темноволосый, с острым носом, встревоженными глазами и со свешивающимся на лоб клоком волос человек примерно лет тридцати восьми.

Убедившись в том, что Иван один, и прислушавшись, таинственный посетитель осмелел и вошел в комнату. Тут увидел Иван, что пришедший одет в больничное. На нем было белье, туфли на босу ногу, на плечи наброшен бурый халат <...>

Гость <...> наконец заговорил:

Видите ли, какая странная история, я сижу здесь из-за того же, что и вы, именно из-за Понтия Пилата. - Тут гость пугливо оглянулся и сказал: - Дело в том, что год тому назад я написал о Пилате роман.

Вы - писатель? - с интересом спросил поэт.

Гость потемнел лицом и погрозил Ивану кулаком, потом сказал:

- Я - мастер, - он сделался суров и вынул из кармана халата совершенно засаленную черную шапочку с вышитой на ней желтым шелком буквой “М”. Он надел эту шапочку и показался Ивану и в профиль и в фас, чтобы доказать, что он - мастер . - Она своими руками сшила ее мне, - таинственно добавил он.

А как ваша фамилия?

- У меня нет больше фамилии, - с мрачным презрением ответил странный гость, - я отказался от нее, как и вообще от всего в жизни. Забудем о ней».

При некоторых очевидных различиях (у Гофмана - развязка, у Булгакова - первое явление героя; у Гофмана - перерыв между двумя встречами, у Булгакова - единый эпизод; у Гофмана герой хотя бы наполовину исторический, у Булгакова - полностью вымышленный; исторический персонаж называется по имени, вымышленный - сохраняет сакральную безымянность 7), инвариантный общий знаменатель достаточно богат. В обоих случаях происходит презентация выдающегося художника; она сопровождается его торжественным именованием; его исключительность удостоверяется знаменательной переменой в одежде; сцена дается глазами изумленного наблюдателя, относящегося к герою сочувственно, близкого к нему по роду занятий, но не претендующего на равноправный статус 8 . Под сурдинку дан, пожалуй, анахронический компонент, отчасти представленный экстерриториальностью места действия (сумасшедший дом) и многообразно навеваемый общим контекстом романа, протагонист которого явно чужд своему времени (и, лишившись в нем места и имени, в конце концов, переселяется из него в вечность), пишет об ином времени и бессмертном персонаже (Иешуа), имеет панхронного покровителя (Воланда) и т. д.

Оригинальную разработку тот же мотивный комплекс получает в романе чешского писателя Милана Кундеры «Бессмертие» 9 . В нем нет Глюка, но многообразно представлен Гете. Действие романа развертывается на нескольких уровнях. Прежде всего, так сказать, на земле и на небе - по примеру «Илиады», «Фауста», «Диспута» Рафаэля, а возможно, и булгаковского романа, и отчасти подобно «Голубой книге» Зощенко, где рассказы из советской жизни чередуются и перекликаются с эпизодами мировой истории. У Кундеры главные современные герои во многом повторяют мысли и жесты исторических фигур: Гете, его жены Кристианы Вольф и его поклонницы и корреспондентки Беттины фон Арним. Но простым расслоением на два плана дело не ограничивается.

Во-первых, Гете фигурирует и на сегодняшнем, «земном», уровне - как автор стихотворения «Горные вершины...», вплетенного в сюжет через переживания вымышленной героини романа. Во-вторых, в историко-биографических эпизодах он взаимодействует со своими современниками, включая Наполеона, а также соотносится рассказчиком с историческими фигурами из разных эпох - Тихо Браге, Роменом Ролланом, Полем Элюаром и др. В-третьих, он непосредственно общается с Эрнестом Хемингуэем в двух сериях полностью вымышленных «загробно-небесных» сцен 10 , причем в последней из них делает еще более фантастический, как бы «божественный», шаг (о нем ниже). Эта необычная иерархическая и временнбя структура соответствует заглавной теме романа, на службу которой ставится и мотив перемены одежды.

В конце заключительной, 17-й, главки II части (эта часть озаглавлена так же, как и весь роман, - «Бессмертие») происходит следующий разговор:

« “Знаете, Иоганн, - сказал Хемингуэй, - для меня великая удача сопровождать вас. Люди дрожат от почтения к вам, так что все мои жены вместе со старухой Гертрудой Стайн и от меня за милю шарахаются. - Тут он начал смеяться: - И дело, конечно, не в том, что вы так нелепо вырядились!”

Чтобы слова Хемингуэя были понятны, я должен объяснить, что бессмертным на том свете во время их прогулок дозволено принимать тот облик из прежней жизни, какой им нравится. И Гете предпочел интимный облик своих последних лет; таким, кроме самых близких, его никто не знал: он носил на лбу прозрачную зеленую пластинку, привязанную шнурком к голове, чтобы защитить глаза от света; на ногах шлепанцы; а вокруг шеи толстый шерстяной полосатый шарф , потому как боялся простуды.

Услышав, что он нелепо вырядился, Гете счастливо рассмеялся, словно Хемингуэй отпустил ему большой комплимент. Затем он наклонился к нему и тихо сказал: “Я так вырядился главным образом из-за Беттины. Где она ни бывает, только и говорит о своей великой любви ко мне. И я хочу, чтобы люди видели предмет ее страсти. Когда она издали замечает меня, то убегает прочь. И я знаю, она топает злобно ногами оттого, что я здесь прогуливаюсь в таком виде: беззубый, плешивый и с этой смехотворной штуковиной над гла-зами” ».

А в заключительной, тоже 17-й, главке IV части («Homo sentimentalis», второй и последней части, посвященной Гете) этот маскарадный сюжет получает завершение:

«Блуждая по дорогам запредельного мира, Хемингуэй заметил, что издали направляется к нему молодой мужчина; он был элегантно одет и держался чрезвычайно прямо . По мере того как щегол ь приближался к нему, Хемингуэй сумел разглядеть на его губах легкую озорную улыбку. Когда они были уже в нескольких метрах друг от друга, молодой человек замедлил шаг, словно желая дать Хемингуэю последнюю возможность его узнать .

“Иоганн!” - пораженно воскликнул Хемингуэй.

Гете довольно улыбался; он был горд, что ему удался отличный сценический эффект . Не забывайте, что он долгое время был директором театра и знал толк в эффектах . Потом он взял своего приятеля под руку (любопытно, что хотя он и был теперь моложе Хемингуэя, но относился к нему с преж-ней ласковой снисходительностью старшего ) и повел на дальнюю прогулку.

“Иоганн, - говорил Хемингуэй, - вы сегодня красивы как бог <...> Где вы оставили свои домашние шлепанцы? И ту зеленую пластинку над глазами? <...> Вы прекрасны как бог! ” 11

Финальное переодевание оказывается тем более эффектным, что во II части ему был предпослан нарочито комический наряд Гете (который, кстати, тоже был подан неожиданно, поскольку на протяжении главки речь об одеянии Гете не заходила). Отказный ход повторен и внутри IV части - сначала Хемингуэй не узнает Гете. Глубинный смысл эпизода акцентируется сравнением Гете-щеголя с богом, а также обращением хода времени: Гете предстает более молодым, чем раньше, и даже более молодым, чем его собеседник (живший много позже него и умерший в более раннем возрасте).

Этот анахронизм образует очередной и последний иерархический скачок сюжета, переводящий повествование на еще более вневременной и таким образом еще более «небесный» уровень. Дополнительный парадокс состоит в том, что подлинное наслаждение своим бессмертием, полное осуществление сокровенного смысла «Горных вершин» (Отдохнешь и ты ) - так сказать, окончательную божественную нирвану - Гете видит (подобно героине романа, именно так понимающей его стихотворение) не в вечной загробной жизни, а в тотальном уходе в небытие.

Существенное сходство с финалом «Кавалера Глюка» кроется в первоначальной неузнанности молодого Гете его собеседником - неузнанности, подразумевающей обмен репликами типа: «Кто Вы?» - «Я - Гете», прописанной в тексте не впрямую, но вполне прозрачно («“Иоганн!” - пораженно воскликнул Хемингуэй»). Как бы там ни было, неузнавание дает повод для эффектной театрализации выхода героя, в которой по роду своих занятий театром, прекрасно знали толк не только Гете, но и Гофман, Глюк и Булгаков. Нарочито костюмированным, как мы помним, было и предыдущее явление Гете - в дурацком домашнем одеянии.

Выявленный в трех текстах комплекс мотивов - демонстративно праздничная смена одежды, вопросно-ответное представление выдающейся творческой личности, ее право на бессмертие и отмену законов времени, восхищение сочувственного наблюдателя - имеет своим классическим прототипом евангельскую сцену Преображения.

«И сказал им: истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе <…> И, по прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, и возвел на гору высокую особо их одних, и преобразился пред ними [и просияло лице Его, как солнце (Мф. 17:2)] <…> одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить . И явился им Илия с Моисеем; и беседовали с Иисусом <…> [Ученики] были в страхе . И явилось [светлое (Мф . 17:5)] облако, осеняющее их , и из облака исшел глас, глаголющий: Сей есть Сын Мой Возлюбленный ; Его слушайте <…> И внезапно посмотревши вокруг, никого более с собою не видели, кроме одного Иисуса <…> Когда же сходили они с горы, Он не велел никому рассказывать о том, что видели, доколе Сын Человеческий не воскреснет из мертвых » (Мр . 9:1-9; см. также: Мф . 17:1-9, Лк . 9:28-37).

Иисуса на пьедестале высокой горы представляет глас Бога-отца из сверкающего облака, непосредственной манифестацией его величия (славы) служат новые блистающие одежды, роль пораженных наблюдателей играют трое учеников, которым предрекается прижизненное вхождение в Царствие Божие и воскресение/бессмертие Иисуса. Этот эпизод, в свою очередь, отсылает к одному из краеугольных моментов библейского повествования:

«Моисей <…> провел <…> стадо далеко в пустыню и пришел к горе Божией Хориву <…> И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает <...> Господь <…> воззвал к нему <…> из среды куста, и сказал: Моисей! Моисей! <…> Я Бог отца твоего, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова . Моисей закрыл лице свое, потому что боялся воззреть на Бога <…> И сказал Господь <…> Я пошлю тебя к фараону; и выведи из Египта народ Мой, сынов Израилевых <…> Моисей сказал Богу: кто я, чтобы мне итти к фараону <...> [В]от, я прийду к сынам Израилевым и скажу им: “Бог отцов ваших послал меня к вам”. А они скажут мне: как “Ему имя?” Чту сказать мне им? <…> Бог сказал Моисею: Я есмь Сущий (Иегова). И сказал: так скажи сынам Израилевым: Сущий послал меня к вам <…> Вот имя Мое на веки, и памятование о Мне из рода в род» (Исх . 3:1-15) 12 .

Здесь налицо во многом тот же комплекс мотивов:

Гора (в трех светских текстах гора отсутствует, но некая театральная выделенность сценической площадки соблюдается);

Пламя/свет (вспомним, что «кавалер Глюк» является в финале со свечой, а буква «М» на шапочке мастера вышита «желтым шелком»; в «Бессмертии» мотив света не представлен, но зато впрямую дано сходство с «богом»);

Одежда (если увидеть в «терновом кусте» своего рода облачение Бога);

- (само)презентация творца;

Священный ужас/восторг наблюдателя;

Анахронистический элемент, поскольку, как указывают комментаторы, божественная тетраграмма - имя Бога из четырех согласных YHWH , озвучиваемых по-русски как Иегова и переводимых как Сущий , а буквально значащих в зависимости от контекста Я ЕСМЬ/ Я ТОТ, КТО Я ЕСМЬ/ Я ТОТ, КОТОРЫЙ ЕСТЬ/ Я ТОТ, КОТОРЫЙ БУДЕТ , - демонстрирует «свободу Бога от власти времени» 13 .

Сходный анахронизм со вторящим ему аграмматическим использованием той же иеговистской формулы будет применен Иисусом при утверждении своего вечного бытия:

«Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой: и увидел и возрадовался <…> На это сказали Ему Иудеи: Тебе нет еще пятидесяти лет, - и Ты видел Авраама ? 14 <…> Иисус сказал им: истинно, истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь » (Ин . 8:56-58) 15 .

В эпизоде из книги Исхода почти полностью отсутствует, однако, мотив переодевания и вообще одежды и внешности Творца, единственными проявлениями которого являются пламя/свет и голос. Бог, существующий вне времени и человеческого общежития, в одеждах, а тем более их смене, не нуждается. При проекции же в земные ипостаси, «пламя/свет» конкретизируется в виде так или иначе блистающих одежд, каковые появляются не сразу, а приходят, в порядке сюжетного развертывания, на смену обыденным. Напротив, словесная по своей природе презентационная формула «Я/Се - такой-то» сохраняется в своем более или менее неизменном, панхронном виде.

Теперь, когда сформулированы основные тематические и выразительные свойства рассматриваемого мотивного комплекса, который можно назвать «Преображающим переодеванием», имеет смысл остановиться на его соотношении с родственным сюжетным мотивом, описанным Ю.К. Щегловым под названием «Знакомый на троне».

«Герой знакомится в неофициальной обстановке <...> с неизвестным человеком и общается с ним “на равных”, иногда довольно фамильярно, иногда <...> оказывая незнакомцу некоторую помощь <...> Позже герой с удивлением обна-руживает, что его знакомый занимает официальное поло--
жение, исключающее возможность фамильярного общения <...>

Данный мотив встречается в двух вариантах <...> [В] одном варианте <...> герой “обнаруживает в своем знакомом монарха”, а в другом - <...> он “обнаруживает в монархе своего знакомого” <...>

Легко видеть, что в первом случае эффект узнавания не требует обязательной раздельности сцен знакомства и узнавания, не требует расставания двух персонажей и их повторной встречи; например, в сказке Толстого («Петр Первый и мужик». - А. Ж. ) мужик с момента знакомства до момента узнавания находится рядом с царем 16 . Напротив, во втором случае предполагаются минимум два раздельных явления “монарха” перед героем: в первый раз в виде обыкновенного человека, во второй раз - в качестве всем известного официального лица» 17 .

Согласно Щеглову, конструкция второго типа применена, например, в «Капитанской дочке» - в обеих линиях встреч рядового протагониста с «монархом на троне»: Гринева с Пугачевым в гл. 7 и Маши с Екатериной в гл. 4.

Очевидно сходство «Преображающего переодевания» с мотивом «Знакомый на троне», причем в основном с его первым подтипом («кавалер Глюк» и «мастер», подобно Петру в толстовской сказке, на глазах наблюдателя принимают/обнаруживают свой возвышенный облик); впрочем, в одном случае применен второй подтип (Хемингуэй с трудом опознает в «молодом боге» былого знакомца, для чего необходима отдельная встреча).

Сходно и использование кода одежды: сцены преображения следуют, в общем, той же схеме, что сказка Толстого и эпизод со спасением Гринева от казни узнавшим его Пугачевым: знаменательной является та или иная перемена в туалете. Для линии Гринев-Пугачев это тем более органично, что вся она строится на мотиве дарения одежды (заячьего тулупчика) и последующей благодарности за эту услугу; в результате Пугачев предстает даже не в двух, а в трех разных одеяниях: собственном, дареном и «царском» 18 . Тем более примечателен отказ от эффекта переодевания в аналогичной линии отношений заглавной героини романа с Екатериной: при первой встрече обманчиво простой туалет императрицы описывается, а при второй, решающей, обходится молчанием 19 .

По-видимому, неполнота сходства объясняется существенным различием между семантическими ореолами двух мотивных комплексов. Основным нервом «Знакомого на троне» является тема власти, причем власти в ее самом наглядном, светском, общественном, «монархическом», а потому и динамичном, фабульном, временнум смысле. Суть же «Преображающего переодевания», не случайно восходящего к евангель-скому Преображению, - в удостоверении высшей, духовной, сакральной и вечной природы творца, будь то со строчной или прописной буквы.

г. Санта-Моника (Калифорния)

* За замечания и советы я признателен Михаилу Безродному, Р.М. Кир-сановой, В.В. Мочаловой, А.Л. Осповату, Л.Г. Пановой, Т.И. Смо-ляровой, Ю.Г. Цивьяну и Н.Ю. Чалисовой.

3 Интересно сопоставить статичность гофмановской развязки с впечатлениями М.А. Кузмина от оперы Глюка «Орфей», сформулированными в статье «Театр неподвижного действия» (1919):

«Казалось бы соединение этих слов <...> немыслимо <.... > Но существует ряд пьес, не поддающихся другой трактовке <...> Конечно, дело идет не о произвольном методе постановки, а о существенном свойстве подобного рода зрелищ <...> Это - не театр быстрых <...> действий, не театр настроений <...> не театр фабулистический, а обрядовое чередовние символических формул <...>

К редким образчикам подобного искусства принадлежит <...> опера Глюка “Орфей” <... которую надо> разбирать <как> произведение <...> литургическое <...>

Погребальная, загробная, полусонная атмосфера застилает и туманит все движения, блаженная дремота теней распространяется на нежные звуки, и чувствуешь себя наполовину живым, наполовину мертвым, скорбно и благородно» (Кузмин М. Проза. Т. XII. Критическая проза. Книга 3/ Сост. Н. Богомолов и др. Под общ. ред. В. Маркова и Ж. Ше-рона. Berkeley: Berkeley Slavic Specialties, 2000. C. 56-57).

4 В 1757 папа Бенедикт XIV присвоил Кристофу Виллибальду Глюку титул рыцаря и наградил его орденом Золотой шпоры, и с тех пор он подписывался «Кавалер Глюк» .

В XVIII веке музыканты были обязаны появляться перед коронованными особами, на службе у которых состояли, в парадном кафтане и камзоле со шпагой (декоративной). Таким образом, в финале «кавалер Глюк» предстает перед рассказчиком, так сказать, в мундире соответствующего ведомства, чем удостоверяется его творческая идентичность.

5 Гофман применяет распространенный прием, описанный под названием «Затемнения». См. в кн.: Жолковский А.К., Щеглов Ю.К. Работы по поэтике выразительности . М.: Прогресс, 1996. С. 113-136.

6 Возможным заимствованием из Гофмана представляется построение сюжета «Апеллесовой черты» Пастернака вокруг загадочно анахроничного «Генриха Гейне» - поэта, действующего в эпоху телефонов; развязка, однако, применена там не «заставочная», а традиционно фабульная, хотя и поданная с импрессионистической недосказанностью. Не использован и мотив переодевания, но тема cамопрезентации и творческого преображения, причем как в искусстве, так и в жизни, звучит явственно: в финале дано сбыться словам, набросанным «Гейне» на обрывке бумаги и предрекающим его любовный успех у возлюбленной соперника и их взаимное переименование:

«Клочок этот заключал в себе часть фразы, без начала и конца: “но Рондольфина и Энрико, свои былые имена отбросив, их сменить успели на небывалые доселе : он - Рондольфина! - дико вскрикнув, Энрико! - возопив - она” ».

Примечателен также мотив ярко освещенных театральных подмост-ков, позволяющих, чем случайней, тем вернее, проявиться вечности:

« - Я вас не понимаю. Или это - новый выход? Опять подмостки? <...>

Да, это снова подмостки. Но отчего бы и не позволить мне побыть немного в полосе полного освещения? <... > В жизни сильнее всего освещаются опасные места: мосты и переходы <...> На таком мосту, пускай это будут и подмостки, человек вспыхивает, озаренный тревожными огнями, как будто его выставили всем напоказ , обнесши его перилами, панорамой города, пропастями и сигнальными рефлекторами набережных... Синьора Камилла, вы не вняли бы и половине моих слов, если бы мы не столкнулись с вами на таком опасном месте <...> Существуют часы, существуют и вечности . Их множество, и ни у одной нет начала. При первом же удобном случае они вырываются наружу».

В «Апеллесовой черте» предвосхищены многие из пастернаковских мотивов, родственных рассматриваемому комплексу: художника/артиста как заложника вечности в плену у времени («Ночь»); таланта, который в жизни и на сцене помогает убежать из этих оков («Вакханалия»); панхронного палимпсеста творческих личностей: автора романа «Доктор Живаго» - его заглавного героя - персонажей его стихотворения «Гамлет» - актера/Гамлета/Христа; чудесного опережения времени великими творцами - Христом, Петром, Лениным (Смоковницу испепелило дотла. / Найдись в это время минута свободы / У листьев, ветвей, и корней, и ствола, / Успели б вмешаться законы природы. / Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог. / Когда мы в смятеньи, тогда средь разброда / Оно настигает мгновенно, врасплох ; - «Чудо»); театра как акта божест-венного творения (Так играл пред землей молодою / Одаренный один ре-жиссер, / Что носился как дух над водою / И ребро сокрушенное тер. / И, протискавшись в мир из-за дисков / Наобум размещенных светил, / За дрожащую руку артистку / На дебют роковой выводил; - «Мейерхольдам»); вечности, проникающей в повседневность (Надо, чтоб елкою святочной / Вечность средь комнаты стала ; - «Зимние праздники») и другие, аналогичные. Однако единой сцены, реплицирующей гофмановскую, у Пастернака, как будто, нет.

7 Слово «мастер», противопоставленное узковедомственному «писателю» Ивана Бездомного и восходящее к латинскому magister, играет также магическими, властными, учительными, а возможно, и масонскими обертонами. Кроме того, «…“мастером” в древности называли учите-ля, преподававшего грамоту по церковным книгам (а следовательно, знатока евангельских сюжетов). Это значение слова “мастер” еще в XIX в. сохранялось в орловском областном диалекте <...> орловский диалект для семьи Булгакова был родным (дед писателя - орловский священ-ник, отец - окончил орловскую духовную семинарию)». См.: Галин-ская И. Л . Загадки известных книг. М.: Наука, 1986 (гл. 2 «Криптография романа “Мастер и Маргарита” Михаила Булгакова»); далее автор обосновывает гипотезу о прототипической связи булгаковского «мастера» с украинским философом Григорием Сковородой.

8 По частям важнейшие компоненты этого комплекса намечены в незаконченном повествовании Булгакова «Записки покойника. Театральный роман». Это:

сакральное освещение : «И вдруг потемнело, голландки потеряли свой жирный беловатый блеск, тьма сразу обрушилась - за окнами зашумела вторая гроза. Я стукнул в дверь, вошел и в сумерках увидел наконец Ксаверия Борисовича.

Максудов, - сказал я с достоинством.

Тут где-то далеко за Москвой молния распорола небо, осветив на мгновение фосфорическим светом Ильчина .

- Так это вы, достолюбезный Сергей Леонтьевич! - сказал, хитро улыбаясь, Ильчин <...> И под воркотню грома Ксаверий Борисович сказал зловеще:

Я прочитал ваш роман» (гл. 1);

театрализованное переодевание : «Лишь только в малюсеньком зале потухал свет, за сценой где-то начиналась музыка и в коробке выходили одетые в костюмы ХVIII века . Золотой конь стоял сбоку сцены <...> я наслаждался <...> Мне очень хотелось надеть такой же точно кафтан, как и на актерах , и принять участие в действии. Например <...> выйти внезапно сбоку, наклеив себе колоссальный курносый пьяный нос, в табачном кафтане, с тростью и табакеркою в руке и сказать очень смешное, и это смешное я выдумывал, сидя в тесном ряду зрителей. Но произносили другие смешное, сочиненное другим, и зал по временам смеялся» (гл. 8);

торжественная самопрезентация : «[Я] страстно старался убедить Бомбардова в том, что я, лишь только увидел коня, как сразу понял и сцену, и все ее мельчайшие тайны. Что, значит, давным-давно, еще, быть может, в детстве, а может быть, и не родившись, я уже мечтал, я смутно тосковал о ней. И вот пришел!

- Я новый, - кричал я, - я новый! Я неизбежный, я пришел!» (гл. 13).

9 Kundera Milan . Nesmrtelnost. Brno: Atlantis and Sixty Eight Publishers, 1993.Цит. по: Кундера М. Бессмертие. СПб.: Азбука, 2000.

10 Эта вымышленность нарочито обнажается в последнем разговоре двух писателей:

«“Вы и вправду думаете, что лучший способ быть мертвым - это терять время на болтовню со мной?”

“Не стройте из себя дурака, Эрнест, - сказал Гете. - Вы хорошо знаете, что в эту минуту мы лишь фривольная фантазия романиста, который заставляет нас говорить то, что мы, по всей видимости, никогда бы не сказали”».

11 В русском переводе слово «Бог» дано с прописной буквы - как и в оригинале («“Johanne” rнkal Hemingway, “vy jste dnes krбsnэ jako Buh”». Представляется, однако, что это небрежность со стороны автора или издателей, поскольку очевидно, что в подобного рода оборотах в качестве эталона красоты мыслятся не Бог-отец или Бог-сын Священного писания, а боги греческого пантеона, типа Аполлона. Интересно, что в соответствующем месте английского перевода (Kundera Milan . Immortality. Trans. Peter Kussi. New York: Harper Perennial, 1992) фигурирует «а god».

12 Приведу ключевое место того же эпизода по Торе в двух разных переводах (р. Ш. Р. Гирша и Сончино) на русский и соответствующий авторитетный комментарий (Сончино). См.: Пятикнижие и гафтарот. Ивритский текст с рус. пер.и классическим комментарием «Сончино». Комм. д-р Й. Герц, гл. раввин Британской империи. Москва - Иерусалим: Гешарим, 1999 (575), (см. также: http://www.machanaim.org/tanach/b-shemot/indb01_3.htm).

Переводы:

«14. Б-г сказал Моше: “Я буду тем, кем Я желаю быть!” Он сказал: Так скажи сынам Израиля: “Я буду!” послал меня к вам. 15. И еще сказал Б-г Моше: Так скажи сынам Израиля: Б-г , Б-г ваших отцов, Б-г Авраама, Б-г Ицхака и Б-г Яакова послал меня к вам. Таково Мое Имя для далекого будущего, и таково Мое памятование для всех поколений».

«14. И ответил Всесильный, сказав Моше: “Я - Сущий, который пребывает вечно!”. И сказал еще: “Так скажи сынам Израиля - Вечносущий послал меня к вам”. 15. И еще Всесильный сказал Моше: “так скажи сынам Израиля - Бог, Всесильный Бог отцов ваших, Всесильный бог Аврагама, Всесильный Ицхака и Всесильный Яакова, послал меня к вам; это имя мое навеки, и это упоминание обо мне из поколения в поколение».

М . А . Булгаков . «Мастер и Маргарита»

Вариант 1.

1. Прочитайте приведённый ниже фрагмент текста а выполните задания В1-В6

МАССОЛИТ разместился в Грибоедове так, что лучше и уютнее не придумать. Всякий, входящий в Грибоедова, прежде всего знакомился невольно с извещениями разных спортивных кружков и с групповыми, а также индивидуальными фотографиями членов МАССОЛИТа, коими (фотографиями) были увешаны стены лестницы, ведущей во второй этаж.

На дверях первой же комнаты в этом верхнем этаже виднелась крупная надпись «Рыбно-дачная секция», и тут же был изображён карась, попавшийся на уду.

На дверях комнаты № 2 было написано что-то не сов­сем понятное: «Однодневная творческая путёвка. Обра­щаться к ».

Следующая дверь несла на себе краткую, но уже вовсе непонятную надпись: «Перелыгино». Потом у случайного посетителя Грибоедова начинали разбегаться глаза от надписей, пестревших на ореховых тёткиных дверях: «За­пись в очередь на бумагу у Поклёвкиной», «Касса», «Лич­ные расчёты скетчистов»...

Прорезав длиннейшую очередь, начинавшуюся уже внизу в швейцарской, можно было видеть надпись на две­ри, в которую ежесекундно ломился народ: «Квартирный вопрос».

За квартирным вопросом открывался роскошный пла­кат, на котором изображена была скала, а по гребню её ехал всадник в бурке и с винтовкой за плечами. Пониже - пальмы и балкон, на балконе - сидящий молодой человек с хохолком, глядящий куда-то ввысь очень-очень бойкими глазами и держащий в руке самопишущее перо. Подпись: «Полнообъёмные творческие отпуска от двух недель (рас­сказ-новелла) до одного года (роман, трилогия), Ялта, Су-ук-Су, Боровое, Цихидзири, Махинджаури, Ленинград (Зимний дворец)». У этой двери также была очередь, но не чрезмерная, человек в полтораста.

Далее следовали, повинуясь прихотливым изгибам, подъёмам и спускам грибоедовского дома, - «Правление МАССОЛИТа», «Кассы № 2, 3, 4 и 5», «Редакционная кол­легия», «Председатель МАССОЛИТа», «Бильярдная», раз­личные подсобные учреждения и, наконец, тот самый зал с колоннадой, где тётка наслаждалась комедией гениаль­ного племянника.

Всякий посетитель, если он, конечно, был не вовсе ту­пицей, попав в Грибоедова, сразу же соображал, насколь­ко хорошо живётся счастливцам - членам МАССОЛИТа, черная зависть начинала немедленно терзать его. И немедленно же он обращал, к небу горькие укоризны за то, что оно не наградило его при рождении литературным талантом, без чего, естественно, нечего было и мечтам, овладеть членским МАССОЛИТским билетом, коричне­вым, пахнущим дорогой кожей, с золотой широкой каймой, - известным всей Москве билетом.

Кто скажет что-нибудь в защиту зависти? Это чувство дрянной категории, но всё же надо войти и в положение посетителя. Ведь то, что он видел в верхнем этаже, было не всё и далеко ещё не всё. Весь нижний этаж тёткиного дома был занят рестораном, и каким рестораном! По справедливости он считался самым лучшим в Москве. И не только потому, что размещался он в двух больших за­лах со сводчатыми потолками, расписанными лиловыми лошадьми с ассирийскими гривами, не только потому, что на каждом столике помещалась лампа, накрытая шалью, не только потому, что туда не мог проникнуть первый по­павшийся человек с улицы, а ещё и потому, что качеством своей провизии Грибоедов бил любой ресторан в Москве, как хотел, и что эту провизию отпускали по самой сход­ной, отнюдь не обременительной цене.

(«Мастер и Маргарита», гл. 5 «Было дело в Грибоедове».)

2. Определите вид тропа, использованный М. Бул­гаковым в предложении: «За квартирным вопросом от­крывался роскошный плакат...»

3. Действие романа разворачивается в двух разных пространствах. Назовите город, в котором располагает­ся «грибоедовский дом», описанный в приведённом фрагменте.

4. Назовите имя персонажа, появление которого за­вершит сцену в «Грибоедове».

5. Традиции какого русского классика XIX века на­следует М. Булгаков в изображении интерьера «Гри­боедова»?

6. Как называется стилистическая фигура, которая используется в первом предложении заключительного абзаца отрывка («Кто скажет что-нибудь в защиту зависти?»)?

2. Задания с развёрнутым ответом ограниченного объёма (5-10 предложений) CI , C 2

Варианты заданий С1

A) Почему, на ваш взгляд, мастер не называет себя «писателем» и не является членом МАССОЛИТа?

Б) Какова роль приводимых над­писей на кабинетных табличках в характеристике «творческих» устремлений членов МАССОЛИТа?

B) Какие элементы предметного мира используются в отрывке для сатирического изображения писательской «элиты» Москвы?

Варианты заданий С2

А) В каких произведениях русской литературы изо­бражение социально-исторической действительности даётся в сатирическом ключе и в чём сходство этих про­изведений с романом?

Б) В каких произведениях русской литературы изо­бражение Москвы и москвичей занимает значимое мес­то и в чём их сходство и различие с «Мастером и Мар­гаритой» ?

Вариант 2

Прочитайте приведённый ниже фрагмент произведе­ния и выполните задания В1 -В7; CI , C 2.

Иван спустил ноги с постели и всмотрелся. С балко­на осторожно заглядывал в комнату бритый, темново­лосый, с острым носом, встревоженными глазами и со свешивающимся на лоб клоком волос человек пример­но лет тридцати восьми.

Убедившись в том, что Иван один, и прислушав­шись, таинственный посетитель осмелел и вошёл в ком­нату. Тут увидел Иван, что пришедший одет в больнич­ное. На нём было бельё, туфли на босу ногу, на плечи наброшен бурый халат.

Пришедший подмигнул Ивану, спрятал в карман связку ключей, шёпотом осведомился: «Можно при­сесть?» - и, получив утвердительный кивок, помес­тился в кресле.

Как же вы сюда попали? - повинуясь сухому
грозящему пальцу, шёпотом спросил Иван. - Ведь бал­ конные-то решётки на замках?

Решётки-то на замках, - подтвердил гость, - но Прасковья Фёдоровна - милейший, но, увы, рассеян­ный человек. Я стащил у неё месяц тому назад связку ключей и, таким образом, получил возможность выхо­дить на общий балкон, а он тянется вокруг всего этажа, и, таким образом, иногда навестить соседа.

Раз вы можете выходить на балкон, то вы можете удрать. Или высоко? - заинтересовался Иван.

Сидим, - ответил Иван, вглядываясь в карие и очень беспокойные глаза пришельца.

Да... - тут гость встревожился, - но вы, наде­юсь, не буйный? А то я, знаете ли, не выношу шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде. В особен­ности ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или иной какой-нибудь крик. Успокойте меня, скажите, вы не буйный?

Вчера в ресторане я одному типу по морде засве­тил, - мужественно признался преображённый поэт.

Основание? - строго спросил гость.

Да, признаться, без основания, - сконфузив­шись, ответил Иван.

Отчитав таким образом Ивана, гость осведомился!

Профессия?

Поэт, -почему-то неохотно прмлтлся II и. и
Пришедший огорчился.

Ох, как мне не везёт! - воскликнул он, но тут же спохватился, извинился и спросил: - А как ваша фа­милия?

Бездомный.

Эх, эх... - сказал гость, морщась.

А вам, что же, мои стихи не нравятся? - с любо­пытством спросил Иван.

Ужасно не нравятся.

А вы какие читали?

Никаких я ваших стихов не читал! - нервно вос­кликнул посетитель.

А как же вы говорите?

Ну, что ж тут такого, - ответил гость, - как буд­то я других не читал? Впрочем... разве что чудо? Хоро­шо, я готов принять на веру. Хороши ваши стихи, ска­жите сами?

Чудовищны! - вдруг смело и откровенно произ­нёс Иван.

Не пишите больше! - попросил пришедший умо­ляюще.

Обещаю и клянусь! - торжественно произнёс Иван.

Клятву скрепили рукопожатием...

(«Мастер и Маргарита»)

1. Укажите жанр, к которому относится произве­дение «Мастер и Маргарита».

2. В начале фрагмента даётся описание внешности незнакомца. Как называется это средство характерис­тики персонажа?

3. Общение героев представляет собой обмен репликами. Укажите название такой формы организации текста.

4. Установите соответствие между персонажами романа «Мастер и Маргарита» и их ролью в образной системе призведения.

К каждой позиции первого столбца подберите соот­ветствующую позицию из второго столбца.

ПЕРСОНАЖИ ХАРАКТЕРИСТИКИ

A) Коровьев 1) управдом-взяточник

Б) Латунский 2) конферансье театра Варьете

B) Босой 3) литературный критик

4) помощник Воланда

6.Как называется выразительная подробность, важная для характеристики героя или действия (например, «сухой грозящий палец» незнакомца)?

7. Глава, из которой взят фрагмент, называется «Явление героя». Какое прозвище носил этот герой?

С1. Какую роль в судьбе Ивана бездомного сыграла описанная встреча?

С2.В каких произведениях русских писателей за­тронута тема творчества и что сближает их с произведе­нием.

Вариант 3

Прочитайте приведенный ниже фрагмент текста и выполните задания В1 -В7; С1 -С2.

Всадники остановили своих коней.

Ваш роман прочитали, - заговорил Воланд, поворачиваясь к мастеру, - и сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен. Так вот, мне хотелось показать вам вашего героя. Около двух тысячи лет сидит он на этой площадке и спит, но когда приходит полная луна, как видите, его терзает бессонница . Она мучает не только его, но и его верного сторожа, собаку. Если верно, что трусость - самый тяжкий порок, то, пожалуй, собака в нем не виновата. Единственно, чего боялся храбрый пес, это грозы. Ну что ж, тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.

Что он говорит? - спросила Маргарита, и совершенно спо­койное ее лицо подернулось дымкой сострадания.

Он говорит, - раздался голос Воланда, - одно и то же, он говорит, что и при луне ему нет покоя и что у него плохая должность. Так говорит он всегда, когда не спит, а когда спит, то видит одно и то же - лунную дорогу, и хочет пойти по ней и разговаривать с арестантом Га-Ноцри, потому, что, как он утверждает, он чего-то не договорил тогда, давно, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана. Но, увы, на эту дорогу ему выйти почему-то не удается, и к нему никто не приходит. Тогда, что же поделаешь, приходится разговаривать ему с самим собою. Впрочем, нужно же какое-нибудь разнообразие, и к своей речи о луне он нередко прибавляет, что более всего в мире ненавидит свое бессмертие и неслы ханную славу. Он утверждает, что охотно бы поменялся своею участью с оборванным бродягой Левием Матвеем.

Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то, не слишком ли это много? - спросила Маргарита.

Повторяется история с Фридой? - сказал Воланд, - но, Маргарита, здесь не тревожьте себя. Все будет правильно, на этом построен мир.

Отпустите его, - вдруг пронзительно крикнула Маргарита так, как когда-то кричала, когда была ведьмой, и от этого крика сор­вался камень в горах и полетел по уступам в бездну, оглашая горы грохотом. Но Маргарита не могла сказать, был ли это грохот падения или грохот сатанинского смеха. Как бы то ни было, Воланд смеялся, поглядывая на Маргариту, и говорил:

Не надо кричать в горах, он все равно привык к обвалам, и это его не встревожит. Вам не надо просить за него, Маргарита, по­тому что за него уже попросил тот, с кем он так стремится разговари­вать, - тут Воланд опять повернулся к мастеру и сказал: - Ну что же, теперь ваш роман вы можете кончить одною фразой!

Мастер как будто бы этого ждал уже, пока стоял неподвижно и смотрел на сидящего прокуратора. Он сложил руки рупором и крик­нул так, что эхо запрыгало по безлюдным и безлесым горам:

Свободен! Свободен! Он ждет тебя!

1. Назовите имя героя, судьба которого является предметом об­суждения в данном фрагменте.

2. Роман мастера получает в данном фрагменте завершение («Свободен! Свободен! Он ждет тебя!»). Каким термином обознача­ется завершающий этап развертывания действия?

3. Каким термином обозначается глубинное противоречие, ста­новящееся в литературном произведении основой действия (напри­мер, противоположность мировоззренческих позиций героев - про­куратора и Га-Ноцри)?

4. Каким термином называется введение в реальный мир заве­домо неправдоподобных, вымышленных явлений и событий (полет всадников, составляющих свиту Воланда, участие сатаны в судьбе мастера и Маргариты, бессмертие смертного прокуратора)?

5. Кому из героев романа принадлежит утверждение о том, что в числе человеческих пороков одним из самых главных является тру­сость?

6. Как в литературоведении называется преувеличение, использованное, например, при характеристике смеха Воланда («грохот... смеха»)?

7. Как называется придание неодушевленным предметам и явлени­ям свойств живых существ (например, «эхо запрыгало... по горам»)?

С1. Почему прокуратор Иудеи ненавидит «свое бессмертие» и свою «неслыханную славу»?

С2. Герои каких произведений русской литературы испытывают глубокое раскаяние за совершенные ими поступки и в чем их сходство с героем М. Булгакова?

Вариант 4.

Прочитайте приведенный ниже фрагмент текста и выполните задания В1- В7;С1- С2.

Сквозь шум города все отчетливее слышались приближающиеся удары барабана и звуки немного фальшивящих труб.

Первым показался шагом следующий мимо решетки сада конный милиционер, а за ним три пеших. Затем медленно едущий грузовик с музыкантами. Далее - медленно двигающаяся похоронная новенькая открытая машина, на ней гроб весь в венках , а по углам площадки - четыре стоящих человека: трое мужчин, одна женщина. Даже на расстоянии Маргарита разглядела, что лица стоящих в похоронной машине людей, сопровождающих покойника в последний путь, какие - то странно растерянные. В особенности это было заметно в отноше­нии гражданки, стоявшей в левом заднем углу автодрог. Толстые щеки этой гражданки как будто изнутри распирало еще больше какою-то пикантной тайной, в заплывших глазах играли двусмысленные огонь­ки. Казалось, что вот-вот еще немного, и гражданка, не вытерпев, подмигнет на покойника и скажет: «Видали вы что-либо подобное? Прямо мистика!» Столь же растерянные лица были и у пеших провожающих, которые, в количестве человек трехсот примерно, медленно шли за похоронной машиной.

Маргарита провожала глазами шествие, прислушиваясь к тому, как затихает вдали унылый турецкий барабан, выделывающий одно и то же «Бумс, бумс, бумс», и думала: «Какие странные похороны... И какая тоска от этого «бумса»! Ах, право, дьяволу бы заложила душу, чтобы только узнать, жив он или нет! Интересно знать, кого это хоро­нят с такими удивительными лицами?»

Берлиоза Михаила Александровича, - послышался рядом несколько носовой мужской голос, - председателя МАССОЛИТа.

повернулась и увидела на своей скамейке гражданина, который, очевидно, бесшумно подсел в то время, когда Маргарита загляделась на процессию и, надо пола­гать, в рассеянности вслух задала свой последний вопрос.

Процессия тем временем стала приостанавливаться, вероятно, задерживаемая впереди светофорами.

Да, - продолжал неизвестный гражданин, - удивительное у них настроение. Везут покойника, а думают только о том, куда дева­лась его голова!

Какая голова? - спросила Маргарита, вглядываясь в не­ожиданного соседа. Сосед этот оказался маленького роста, пламен­но-рыжий, с клыком, в крахмальном белье, в полосатом добротном костюме, в лакированных туфлях и с котелком на голове. Галстук был яркий. Удивительно было то, что из кармашка, где обычно мужчины носят платочек или самопишущее перо, у этого гражданина торчала обглоданная куриная кость.

Да, изволите ли видеть, - объяснил рыжий, - сегодня утром в Грибоедовском зале голову у покойника стащили из гроба.

Как же это может быть? - невольно спросила Маргарита, в то же время вспомнив шепот в троллейбусе.

Черт его знает как! - развязно ответил рыжий, - я, впро­чем, полагаю, что об этом Бегемота не худо бы спросить. До ужаса ловко сперли. Такой скандалище! И, главное, непонятно, кому и на что она нужна, эта голова!

1. Назовите имя персонажа, который оказался «неожиданным соседом» Маргариты на скамейке и сообщил о похоронах Берлиоза.

2. Каким термином называется описание внешности персонажа («Сосед этот оказался маленького роста, пламенно-рыжий, с клыком, в крахмальном белье, в полосатом добротном костюме, в лакированных туфлях и с котелком на голове. Галстук был яркий»)?

3. Как называется предметная подробность, используемая для характеристики персонажа (например, куриная кость в кармане пид жака у собеседника Маргариты)?

4. Какой вид комического, основанный на соединении фантастики и реальности, страшного и смешного используется в отрывке (например, история с украденной головой Берлиоза)?

5. Каким термином называется обмен репликами между двумя персонажами?

6. «Черт его знает...», «до ужаса ловко сперли» - как называется этот тип лексики в речи героя?

7. С точки зрения какого из персонажей представлены события в приведенном отрывке?

С1. Какая роль отведена Берлиозу в истории мастера?

С2. В каких произведениях русской литературы герой представлен в противостоянии власти и в чем сходство и различие этих героев с булгаковскими персонажами?

3. Задания С5

Дайте полный развёрнутый ответ на проблемный вопрос (в объёме не менее 200 слов), привлекая необхо­димые теоретико-литературные знания, опираясь на литературные произведения, позицию автора и по возможности раскрывая собственное видение проб­лемы.

1. Какие нравственные проблемы романа связаны с образом Понтия Пилата (по роману «Мастер и Маргари­та »)? Мария

2. В чём и почему Булгаков отступает от евангель­ской трактовки событий Священной истории (по рома­ну «Мастер и Маргарита»)? Ирина

3. Каковы соответствия между участниками «мос­ковской» и «ершалаимской» сюжетных линий в рома­не «Мастер и Маргарита»? Настя

4. Что и почему осознаётся персонажами романа «Мастер и Маргарита» как «самый страшный порок»? Татьяна

5. Как сочетаются реальность и фантастика в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита»? Анна

6. Почему поэт Иван Бездомный в финале романа становится историком Иваном Николаевичем Понырёвым (по роману «Мастер и Маргарита»)? Ирина

7. Как вы объясните приговор, вынесенный мастеру (по роману «Мастер и Маргарита»)? Мария

8. Как осмысляются в романах М. Булгакова тради­ционные нравственные категории добра и зла (по роману «Белая гвардия» или «Мастер и Маргарита»)? Настя

9. Чем больше всего дорожат любимые герои (по роману «Белая гвардия» или «Мас­тер и Маргарита»)? Татьяна

10.Какие человеческие типы становятся объектом сатиры (по роману «Белая гвардия» или «Мастер и Маргарита»)? Анна

Марина выбирает 1 любую тему (на 200 слов)

Материал для ознакомления

С1. Каковы жизненные приоритеты и «творческие принципы» членов МАССОЛИТа.?

Писатели и критики, входившие в МАССОЛИТ, изображены в романе сатирически: их нельзя назвать творческими личностями, так как для них литератур­ная деятельность - это прежде всего повод стать чле­ном этого объединения и получить доступ к различным «благам». Надписи на множестве кабинетов в «Гри­боедове» указывают, что здесь занимаются всеми воз­можными вопросами (от рыболовного до квартирного), кроме творческих. Те немногие вывески, которые хоть как-то можно связать с литературной деятельностью, показывают, что относятся члены МАССОЛИТа к ней утилитарно и прагматично. Например, срок пребывания в «творческом отпуске» прямо пропорционален объёму произведения, которое писатель за это время должен сочинить. Культовым местом в «Грибоедове» стал не какой-либо зал или та же гостиная, где гениальный племянник якобы читал тётке свою комедию, а ресторан. Подробное описание роскошных блюд представляет писателей гурманами, но никак не твор­цами. Закономерным итогом становится сожжение «Грибоедова»: это кара за опошление литературной де­ятельности, превращение её в источник наживы.

С2. В каких произведениях русской литературы герои занимаются писательским трудом (или созданием мемуарных записок) и в чём они видят его главную задачу?

Один из героев - Гринёв в «Ка­питанской дочке» - пишет мемуары, и целью этого труда является ретроспективное осмысление Петром Андреевичем своей жизни, процесса нравственного ста­новления. В романе «Герой нашего времени» первая часть текста (до «Журнала Печо­рина»)- это «путевые записки» странствующего офи­цера, любующегося красотой Кавказа и описывающего встречающихся ему людей (в писательской наблюда­тельности и способности точно понимать характер че­ловека по его внешности лермонтовскому герою-повест­вователю не отказать). Примером творческого проекта, в котором изначально была выбрана задача воспеть Единое Государство (и себя лишь как частицу этого ми­ра), являются записи Д-503, составляющие текст рома­на «Мы». Однако вместо «гимна» лжи­вому тираническому режиму роман отражает процесс кардинальной трансформации сознания героя, из мозга которого путём хирургической операции «удаляется» фантазия.

С1. Какую роль в развитии действия романа «Мастер и Маргарита» играет эпизод встречи Ивана Бездомного и Берлиоза с Волан- дом на Патриарших прудах?

В своём ответе укажите, что разговор поэта Ивана Бездомного и пред­седателя МАССОЛИТа является экспозицией романного действия, связанного с фабулой московских глав. Вспомните, что одер­жимый гордыней, Берлиоз отрицает историческое существование Христа и доказывает ложность позиции молодого поэта-безбожника, у которого Иисус получился «как живой». Отметьте, что странность жаркого майско­го вечера, невыносимая духота олицетворяют дыхание ада.

Подчеркните, что завязкой основного действия «Мастера и Маргари­ты» становится появление таинственного незнакомца Воланда, магистра чёрной магии, который опровергает аргументы главы писательской орга­низации, доказывая, что сам человек не может управлять своей жизнью. Расскажите, как загадочный иностранец не только предсказывает гибель литератору, но и вызывает смятение и ужас у несчастного Иванушки, безрезультатно преследующего консультанта и его свиту: «переводчика» Коровьева, подручного Азазелло и огромного чёрного кота. Лишь попав после многочисленных злоключений в клинику Стравинского, Бездом­ный узнаёт от ночного гостя - Мастера, кто явился ему майским вечером.

Подводя итоги, рассмотрите, как всё происшедшее на Патриарших прудах перевернёт жизнь участников событий. Так, Иван Бездомный, ставший уважаемым профессором Института истории и философии, каж­дое весеннее полнолуние будет переживать приступы «бездомности» и по­сещать памятные ему места. Вернувшись домой, Понырёв после укола, сделанного на ночь женой, будет видеть во сне всех участников событий: Пилата и Иешуа, Мастера и Маргариту, уходящих клуне.

С2. В каких ещё произведениях русской литературы мы сталкиваемся с присутствием героев из потустороннего мира и какова их роль в раскрытии нравственно-философского смысла художественных текстов?

Формируя рассуждение на заданную тему, укажите, что образы пред­ставителей мирового Зла, прежде носителей божественной природы, а за­тем врагов людей, связаны с мифологической, фольклорной и литератур­ной традициями. В «Слове о полку Игореве» упоминаются имена многих сверхъестественных существ.

Подчеркните, что иррациональные силы зачастую становятся дей­ствующими лицами романтических произведений, для эстетики которых характерна тяга к чудесному, сверхъестественному. Так, в балладе В. А. Жу­ковского «Светлана» появление гостя из загробного мира - мертвеца - соотносится с переживаниями главной героини по поводу судьбы суже­ного и происходит в пространстве сна. В романтических произведениях, мистические персонажи связаны с по­становкой важных мировоззренческих вопросов.

Отметьте, что в стихотворении «Бесы» представители потустороннего мира олицетворяют злые силы, препятствующие челове­ку на его жизненном пути, в то же время это и пороки самого человека. В поэме «Демон» «дух изгнанья» символизирует тос­ку его создателя по свободе и титаническим страстям. Гоголевский чёрт из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» связан с народными представле­ниями о нечистой силе. Вий в одноимённой повести - де­моническое существо, обладающее, подобно василиску, смертоносным взглядом.

Вспомните также представителей неведомого мира из прозы А. М. Ре­мизова, фантастических произведений («Нежить»), героев стихотворного цикла «Пузыри земли». Обладая сакральной властью, недоступной обыденному миру, такие существа становятся но­сителями сокровенной мудрости. В символистском романе «Огненный ангел» появляются не только известные нам герои доктор Фа­уст и Мефистофель, но и главная героиня Рената, связанная с нечистой силой. Она одержима мечтой об Огненном ангеле - Мадиэле. Душа героини становится местом борьбы добрых и злых сил. В её поисках верным помощником служит рыцарь Рупрехт. Благодаря Ренате мы присутствуем на ежегодном шабаше ведьм и чертей, знакомимся с главой потустороннего мира - мастером Леонардом.

Прямым предшественником в разработке сюжета о пришествии князя тьмы на Землю является. Его неокон­ченный роман «Дневник Сатаны» знаменует новый этап в оценке роли инфернальных героев в жизни людей. Вочеловечившийся дьявол, его секретарь, старый чёрт Топпи, превращаются не в вершителей козней, а в устроителей земных дел. А вот воплощением абсолютного зла стано­вится девушка с именем Богородицы - Мария. В земной преисподней действуют иррациональные законы, вызревают безбожные идеи. Филан­тропия сатаны здесь не нужна.

Обобщая сказанное, отметьте, что в романе «Мастер и Маргарита» грань между добром и злом предельно тонка. Явившийся на Патриарших прудах Воланд, несмотря на свою инфернальную природу, осуществляет функции наместника Бога на земле: творит возмездие, восстанавливает нарушенную гармонию.