Сюжетно-композиционные особенности повести «Один день Ивана Денисовича. Сюжетно-композиционные особенности повести А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича Литературное направление и жанр

Рассказ «Один день из жизни Ивана Денисовича»

История создания. Особенности жанра. Композиция. Язык повествования. Автор в рассказе.

Лагерь, с точки зрения мужика, очень

Народная вещь.

А.Т.Твардовский

Ход урока.

1.Вступительное слово учителя.

Как вы понимаете смысл эпиграфа?

Почему мы обратились именно к словам Твардовского?

Понимая, насколько значимо содержание «Одного дня…», Твардовский определил его жанр как повесть.

А вот сам Александр Исаевич Солженицын называл свое произведение рассказом. Почему?

2.Как, когда, по какой причине именно так мыслилось повествование? (Беседа по рассказу)

«Как это родилось? Просто был такой лагерный день, тяжелая работа, я таскал носилки с напарником и подумал, как нужно описать весь лагерный мир – одним днём. Конечно, можно описать вот свои десять лет лагеря, а там всю историю лагерей, а достаточно в одном дне всё собрать…Описать один день одного среднего, ничем не примечательного человека. И будет всё. Эта родилась у меня мысль в 52году. В лагере…И вот уже в 59 году, однажды я думаю: кажется, я уже мог бы сейчас эту идею применить…»

(См. «Звезда»-1995.-11)

Первоначально рассказ назывался «Щ-854»(Один день одного зека).

Своеобразна и жанровая форма: детальная запись впечатлений, жизнеощущений одного рядового дня из жизни зэков, «сказ» о себе заключённого.

Вместе с тем писатель ставит перед собой творческую задачу: совместить две точки зрения – автора и героя, в чём - то главном схожие, но различающиеся уровнем обобщения и широтой материала.

Эта задача решается почти исключительно стилевыми средствами. Таким образом, перед нами не простой сказ, воспроизводящий речь героя, а вводящий образ повествователя, который может видеть то, чего не видит его герой.

Необычной стала организация построения произведения - композиция.

Прежде всего, это связано с пространственно – временными ориентирами. Пространство (территория страны) сужается до территории зоны, лагеря, а время до одного дня.

В то же время производится предельное обобщение происходящего.

Автор делает социальный срез общества. Перед нами русские, украинцы, молдаване, латыши, эстонцы. Старики, люди средних лет, дети. Мы видим офицера, кинорежиссёра, начальника, колхозника. Есть тут коммунисты и верующие.

Солженицын тщательно выстраивает факты, свидетельствующие об упорядоченном лагерном быте. Это целый мир со своими устоями, порядками, философией и моралью, дисциплиной и языком. (Примеры из текста)

Какова лагерная машина в действии?

И лагерные работяги, и придурки, и охрана живут по законам этого мира. Тут идёт полная замена человеческих представлений и понятий. Что значат слова свобода , дом , семья , удача ?

Вывод: лагерь-стихия, обезличивающая людей.

(«Душа арестантская и та несвободна»).

Отметим мозаичность изображения: от частей судьбы Шухова до судеб его товарищей по лагерю, от жизни лагеря к жизни страны.

Порядки в лагере в стране.

Работа в лагере в стране.

Мораль в лагере в стране.

Номера вместо людей. (Литературные аналогии)

«Потоки» людей в тюрьмы.

Солженицыным подчёркивается искусственность созданного мира. (Тьма с фальшивым светом - зона)

(Отмена воскресений)

И показывает растущее - вопреки всему - сопротивление.

Удивителен язык повествования : необычно сплетение различных речевых пластов (от лагерно - блатной лексики

до просторечья, изречений из словаря Даля)

Мы видим его раздумья о народе народном чувстве, инстинкте нравственного самосохранения.

Вместе с тем он не навязывает свою точку зрения

Эпическая сдержанность его повествования соседствует с горечью осознания наших бед и вин.

3Подведение итогов урока.

За внешней простотой и безыскусностью рассказа «Один день Ивана Денисовича» скрывается многоплановость и серьёзность повествования. Само произведение стало знаковым для нашей литературы.

Домашнее задание

Проанализировать образ Шухова. В чём его сходство и различие с другими героями?

Биография А. Солженицына типична для человека его поколения и, в то же время, представляет собой исключение из правил. Ее отличают крутые повороты судьбы и события, поражающие особым высоким смыслом.
Обыкновенный советский школьник, студент, комсомолец. Участник Великой Отечественной войны, отмеченный за боевые заслуги правительственными наградами. Узник ГУЛАГа. Учитель математики в средней школе.

Вышедший победителем в борьбе со страшной болезнью – раком и с тех пор уверовавший в то, что пока он пишет, ему свыше дарована жизнь. Художник, создавший собственную концепцию истории России XX века и воплотивший ее в творчестве. Эмигрант поневоле, высланный из родной страны и никогда не признававший добровольной эмиграции. Известный всему миру писатель, лауреат Нобелевской премии. Страстный публицист, которого заставляет спорить, писать ответы на самые трудные вопросы.

Сюжет произведения А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» представляет собой хронологию, последовательное воспроизведение ничем не омраченного, почти счастливого дня. Напряженность же действия связана с тем, что все происходит в особом лагере.

Одна за другой, у Щ-854 случается «много удач». Сначала ему удается избежать карцера «с выводом». Это наказание ожидало Ивана Денисовича за то, что он не встал по сигналу подъема, хотя никогда не просыпал. Герой всегда использовал утреннее время до развода, чтобы подработать: шить, услужить, подмести или поднести что-нибудь.
В это утро он чувствовал себя больным, поэтому ему не хотелось, чтобы оно приходило. Дежурящий не по очереди и поэтому неожиданно подошедший надзиратель уводит героя не в карцер, а в штабной барак – мыть пол.

Автор перечисляет все удачи своего героя. Повезло с баландой – попало в нее побольше гущи. Хлебной пайки всего грамм двадцать не дотянуло до положенных пятисот пятидесяти. На линейке Цезарь дал Шухову докурить сигарету. Бригада не попала на работу в открытое поле. В обед удалось «закосить» вторую миску овсянки. На «шмоне» не отобрали кусок ножовки. Цезарь отдал ему в ужин всю баланду и пайку, да еще поделился посылкой. У латыша табачку купил, а главное - не заболел, «перемогся».

Даже воспоминания о дневной работе радует героя – «стену клал весело». И все это на фоне нечеловеческого быта осужденных, каждодневных попыток превратить их в бессловесное стадо, тратящего все свои силы на подневольную тяжелую работу.

Сохранение жизни, души кажется почти невероятным. Герою не до праздных воспоминаний, и все же он не может забыть родное , откуда ушел двадцать третьего июня сорок первого года. Дома остались жена и две взрослые дочки, которые пишут два раза в год, из чего понять их жизнь не представляется возможным. Воспоминания мирной жизни, впечатления войны (медсанбат, плен, смерть товарищей) и восьми лагерных лет нанизываются одно на другое.

Годы скитаний сформировали у героя особую систему нравственных ценностей. Он, как и все русские в лагере, «и какой рукой креститься забыл». Иван Денисович готов и в Бога верить, думая не только о земном и бренном. Но он не ждет чудес свыше. Прежде всего, должен остаться человеком.

Повествование в рассказе ведется от имени автора, не только досконально знающего лагерную жизнь, но и являющегося как бы членом бригады, где работает герой. Это позволяет ему, не являясь двойником Шухова, показать восприятие происходящего изнутри, опираясь на свой опыт «лагерника». Граница между авторским описанием и внутренним монологом героя предстает «размытой».

Рассказчику понятна важность того, что баланда должна быть горячей («одна радость в баланде бывает, что горяча, но Шухову досталось теперь совсем холодная»), что хлеб надо прятать в матрасе, что от продуктовой посылки каждый становится взбудораженным, взъерошенным, будто пьяным, в конце срока проясняется, что домой таких не пускают, гонят в ссылку. Автор, укрупняя детали каторжного быта, выстраивает систему, приводя их в соответствие с обобщенной оценкой происходящего в недавнем прошлом. Один день оказывается осколком зеркала, в котором так же ясно, как и в целом, видна бесчеловечная сущность «народной» власти, противостоять которой способна только нравственная сила, скрытая в душе русского человека.

В журнальной версии 1962 г. «Один день…» имел жанровое обозначение «повесть». Назвать это произведение повестью автору предложили в редакции «Нового мира» «для весу». Позже писатель сам высказал согласие, что поддался внешнему давлению. При этом в произведении заключен столь значительный эпический потенциал, что для него тесны жанровые определения рассказа или повести.

Важнейший принцип композиции произведения - «узел», который позднее будет положен в основу крупных эпических полотен А. Солженицына. Особенности композиции обусловлены авторским замыслом. В одном дне из жизни обычного заключенного фокусируются острейшие проблемы, освещение которых осуществляется мазками, отдельными репликами.

В основу произведения положены факты, а образы героев имеют реальный прототип. Здесь автор делает сознательную установку на минимальный вымысел. Важнейшее значение для него имеет критерий жизненной правды, без которой нет правды художественной.

Один день Ивана Денисовича

В пять часов утра, как всегда, пробило подъём – молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошёл сквозь стёкла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать.

Звон утих, а за окном всё так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три жёлтых фонаря: два – на зоне, один – внутри лагеря.

И барака что-то не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные брали бочку парашную на палки – выносить.

Шухов никогда не просыпал подъёма, всегда вставал по нему – до развода было часа полтора времени своего, не казённого, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптёркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку – тоже накормят, но там охотников много, отбою нет, а главное – если в миске что осталось, не удержишься, начнёшь миски лизать. А Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Кузёмина – старый был лагерный волк, сидел к девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет, и своему пополнению, привезенному с фронта, как-то на голой просеке у костра сказал:

– Здесь, ребята, закон – тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать.

Насчёт кума – это, конечно, он загнул. Те-то себя сберегают. Только береженье их – на чужой крови.

Всегда Шухов по подъёму вставал, а сегодня не встал. Ещё с вечера ему было не по себе, не то знобило, не то ломало. И ночью не угрелся. Сквозь сон чудилось – то вроде совсем заболел, то отходил маленько. Всё не хотелось, чтобы утро.

Но утро пришло своим чередом.

Да и где тут угреешься – на окне наледи намётано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку – здоровый барак! – паутинка белая. Иней.

Шухов не вставал. Он лежал на верху вагонки , с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвёрнутый рукав, сунув обе ступни вместе. Он не видел, но по звукам всё понимал, что делалось в бараке и в их бригадном углу. Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмиведерных параш. Считается инвалид, лёгкая работа, а ну-ка поди вынеси, не пролья! Вот в 75-й бригаде хлопнули об пол связку валенок из сушилки. А вот – и в нашей (и наша была сегодня очередь валенки сушить). Бригадир и помбригадир обуваются молча, а вагонка их скрипит. Помбригадир сейчас в хлеборезку пойдёт, а бригадир – в штабной барак, к нарядчикам.

Да не просто к нарядчикам, как каждый день ходит, – Шухов вспомнил: сегодня судьба решается – хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект «Соцгородок». А Соцгородок тот – поле голое, в увалах снежных, и, прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать – чтоб не убежать. А потом строить.

Там, верное дело, месяц погреться негде будет – ни конурки. И костра не разведёшь – чем топить? Вкалывай на совесть – одно спасение.

Бригадир озабочен, уладить идёт. Какую-нибудь другую бригаду, нерасторопную, заместо себя туда толкануть. Конечно, с пустыми руками не договоришься. Полкило сала старшему нарядчику понести. А то и килограмм.

Испыток не убыток, не попробовать ли в санчасти косануть , от работы на денёк освободиться? Ну прямо всё тело разнимает.

И ещё – кто из надзирателей сегодня дежурит?

Дежурит – вспомнил – Полтора Ивана, худой да долгий сержант черноокий. Первый раз глянешь – прямо страшно, а узнали его – из всех дежурняков покладистей: ни в карцер не сажает, ни к начальнику режима не таскает. Так что полежать можно, аж пока в столовую девятый барак.

Вагонка затряслась и закачалась. Вставали сразу двое: наверху – сосед Шухова баптист Алёшка, а внизу – Буйновский, капитан второго ранга бывший, кавторанг.

Старики дневальные, вынеся обе параши, забранились, кому идти за кипятком. Бранились привязчиво, как бабы. Электросварщик из 20-й бригады рявкнул:

– Эй, фитили! – и запустил в них валенком. – Помирю!

Валенок глухо стукнулся об столб. Замолчали.

В соседней бригаде чуть буркотел помбригадир:

– Василь Фёдорыч! В продстоле передёрнули, гады: было девятисоток четыре, а стало три только. Кому ж недодать?

Он тихо это сказал, но уж конечно вся та бригада слышала и затаилась: от кого-то вечером кусочек отрежут.

А Шухов лежал и лежал на спрессовавшихся опилках своего матрасика. Хотя бы уж одна сторона брала – или забило бы в ознобе, или ломота прошла. А ни то ни сё.

Пока баптист шептал молитвы, с ветерка вернулся Буйновский и объявил никому, но как бы злорадно:

– Ну, держись, краснофлотцы! Тридцать градусов верных!

И Шухов решился – идти в санчасть.

И тут же чья-то имеющая власть рука сдёрнула с него телогрейку и одеяло. Шухов скинул бушлат с лица, приподнялся. Под ним, равняясь головой с верхней нарой вагонки, стоял худой Татарин.

Значит, дежурил не в очередь он и прокрался тихо.

– Ще-восемьсот пятьдесят четыре! – прочёл Татарин с белой латки на спине чёрного бушлата. – Трое суток кондея с выводом!

И едва только раздался его особый сдавленный голос, как во всём полутёмном бараке, где лампочка горела не каждая, где на полусотне клопяных вагонок спало двести человек, сразу заворочались и стали поспешно одеваться все, кто ещё не встал.

– За что, гражданин начальник? – придавая своему голосу больше жалости, чем испытывал, спросил Шухов.

С выводом на работу – это ещё полкарцера, и горячее дадут, и задумываться некогда. Полный карцер – это когда без вывода .

– По подъёму не встал? Пошли в комендатуру, – пояснил Татарин лениво, потому что и ему, и Шухову, и всем было понятно, за что кондей.

На безволосом мятом лице Татарина ничего не выражалось. Он обернулся, ища второго кого бы, но все уже, кто в полутьме, кто под лампочкой, на первом этаже вагонок и на втором, проталкивали ноги в чёрные ватные брюки с номерами на левом колене или, уже одетые, запахивались и спешили к выходу – переждать Татарина на дворе.

Если б Шухову дали карцер за что другое, где б он заслужил, – не так бы было обидно. То и обидно было, что всегда он вставал из первых. Но отпроситься у Татарина было нельзя, он знал. И, продолжая отпрашиваться просто для порядка, Шухов, как был в ватных брюках, не снятых на ночь (повыше левого колена их тоже был пришит затасканный, погрязневший лоскут, и на нём выведен чёрной, уже поблекшей краской номер Щ-854), надел телогрейку (на ней таких номера было два – на груди один и один на спине), выбрал свои валенки из кучи на полу, шапку надел (с таким же лоскутом и номером спереди) и вышел вслед за Татарином.

Вся 104-я бригада видела, как уводили Шухова, но никто слова не сказал: ни к чему, да и что скажешь? Бригадир бы мог маленько вступиться, да уж его не было. И Шухов тоже никому ни слова не сказал, Татарина не стал дразнить. Приберегут завтрак, догадаются.

Так и вышли вдвоём.

Мороз был со мглой, прихватывающей дыхание. Два больших прожектора били по зоне наперекрест с дальних угловых вышек. Светили фонари зоны и внутренние фонари. Так много их было натыкано, что они совсем засветляли звёзды.

Скрипя валенками по снегу, быстро пробегали зэки по своим делам – кто в уборную, кто в каптёрку, иной – на склад посылок, тот крупу сдавать на индивидуальную кухню. У всех у них голова ушла в плечи, бушлаты запахнуты, и всем им холодно не так от мороза, как от думки, что и день целый на этом морозе пробыть.

А Татарин в своей старой шинели с замусленными голубыми петлицами шёл ровно, и мороз как будто совсем его не брал.

Они прошли мимо высокого дощаного заплота вкруг БУРа – каменной внутрилагерной тюрьмы; мимо колючки, охранявшей лагерную пекарню от заключённых; мимо угла штабного барака, где, толстой проволокою подхваченный, висел на столбе обындевевший рельс; мимо другого столба, где в затишке, чтоб не показывал слишком низко, весь обмётанный инеем, висел термометр. Шухов с надеждой покосился на его молочно-белую трубочку: если б он показал сорок один, не должны бы выгонять на работу. Только никак сегодня не натягивало на сорок.

Вошли в штабной барак и сразу же – в надзирательскую. Там разъяснилось, как Шухов уже смекнул и по дороге: никакого карцера ему не было, а просто пол в надзирательской не мыт. Теперь Татарин объявил, что прощает Шухова, и велел ему вымыть пол.

Мыть пол в надзирательской было дело специального зэка, которого не выводили за зону, – дневального по штабному бараку прямое дело. Но, давно в штабном бараке обжившись, он доступ имел в кабинеты майора, и начальника режима, и кума, услуживал им, порой слышал такое, чего не знали и надзиратели, и с некоторых пор посчитал, что мыть полы для простых надзирателей ему приходится как бы низко. Те позвали его раз, другой, поняли, в чём дело, и стали дёргать на полы из работяг.

Елена ПОРУБОВА,
11-й класс, лицей № 1,
г. Норильск
(учитель -
Наталия Николаевна Герасимова)

Рецензия на рассказ А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича»

В 1961 году состоялся XXII съезд КПСС, принявший программу построения коммунизма в нашей стране. В партийных документах была чётко обозначена задача, поставленная перед советскими писателями: создать произведения, героями которых были бы строители светлого будущего. И вот год спустя в журнале «Новый мир» появляется произведение никому ещё не известного писателя Александра Исаевича Солженицына, произведение, поражающее своей новизной. Спустя некоторое время весь мир будет знать имя нового русского писателя, удостоенного Нобелевской премии.

И так, речь идёт о рассказе «Один день Ивана Денисовича». Это произведение было написано в 1959 году, а в печати появилось лишь через три года под названием «Щ-854. Один день одного зэка», но из-за проблем с публикацией заглавие пришлось изменить позже на более нейтральное.

Произведение произвело оглушительное впечатление на своих первых читателей и стало ярким событием не только в литературной, но и в общественной жизни. Чем же это было вызвано? Прежде всего тем, что Солженицын строил свой рассказ на материале недавнего исторического прошлого, свидетелем и непосредственным участником которого был он сам. С другой стороны, автор в произведении обратился к новой и необычной для того времени теме - теме судьбы личности в жёстких условиях тоталитаризма.

Событием было всё: тема, сюжет, система образов, язык. Особенностью композиции является то, что автор не разделяет рассказ на главы и части, поэтому один день героя представляется нам как единый и непрерывный временной поток.

Важную идейно-художественную роль играет в рассказе язык. Он прост, доступен. Язык автора практически неотличим от языка героя - Ивана Денисовича Шухова - всё в произведении представлено увиденным глазами заключённого.

Примечательно заглавие рассказа, явно перекликающееся с толстовским произведение «Смерть Ивана Ильича» и предупреждающее о том, что перед нами - человек.

Что же представляет собой главный герой? Фундаментом личности заключённого Шухова является его отношение к труду. В лагере герой встречает только тяжёлый и изматывающий труд, но благодаря своему опыту он не становится человеком, выбитым из колеи.

Принципиальное значение имеет выбор автором социального статуса Шухова. Иван Денисович - крестьянин, бывший рядовой боец Красной армии - одним словом, тот, кто составляет понятие “народ”. Однако по официальной политической терминологии Шухов - “враг народа”. Во времена тоталитаризма усилиями власти, называющей себя “народной”, врагом народа объявлялся сам народ и “благополучно” истреблялся или отправлялся в лагеря. Не каждый мог выжить в условиях тюремных работ, но Иван Денисович сумел приспособиться. Он оказался переимчивым в области ремесла - в прошлом крестьянин, в лагере становится он первоклассным каменщиком, а в свободное, “неказённое”, время продолжает работать, но уже на себя: кому тапки сошьёт, кому телогрейку залатает, одним словом, подрабатывает. Подрабатывать - единственно возможный для Шухова путь заработать денег. Немаловажно, что герой Солженицына даже в трудных условиях лагеря не становится ни “стукачом”, ни “шестёркой”, не опускается до вылизывания мисок и разгребания помойных ям в поисках объедков.

Сорокалетний заключённый Шухов наделён хитростью и смекалкой (вспомнить, например, эпизод, когда ему удалось пронести в лагерь ножовку), а также огромной житейской мудростью. В одной из сцен рассказа Иван Денисович спорит с Алёшкой-баптистом. Этот эпизод доказывает умение героя разбираться в самых сложных вопросах бытия: “охотно веря в Бога”, в трудную минуту прося: “Господи! Спаси: не дай мне карцера!”, ибо Бог - единственная надежда заключённого, он отрицает существование рая и ада. На первый взгляд он отказывается от традиционных представлений о добре и зле, но, находясь в “земном аду” - лагере, единственно верным нравственным законом, заложенным Богом в душу человека, считает он жить по совести.

Следуя за своим героем, автор постепенно подводит читателя к мысли о том, что даже суровые тюремные условия не смогут убить в человеке истинных качеств, если он сам того не захочет, не сделают из него ненавистника по отношению к жизни и к окружающим.

Однако власть прилагала все усилия, чтобы подавить личность в человеке (Солженицын даже об этом не побоялся написать). Так происходит в эпизоде, когда Шухов встречает в столовой каторжника, принадлежащего к дворянскому сословию и разительно отличающегося от остальных. Мы узнаём его номер - Ю-81, который приобретает в рассказе символический смысл: номер - явный признак уничтожения личного имени - вот ты был дворянином, и вот ты стал “никем”.

Как же удалось писателю в рассказе об одном дне затронуть не только проблемы лагерного мира, но и поднять вопросы, касающиеся всей страны?

Прежде всего, автор раздвигает сюжетные границы произведения, вводя воспоминания и рассуждения героев. Так мы узнаём о судьбе бригадира Тюрина, кавторанга, латыша и самого Шухова. Кроме того, используя лагерный жаргон - ларгетто - и сочетая его с современным литературным языком, Солженицын делает произведение искренним, правдивым.

Рассказ Александра Солженицына продемонстрировал мастерство писателя, сумевшего в столь небольших повествовательных пределах раскрыть многоликий мир, в котором мы узнаём людей, несущих в себе традиционные черты, существенные для понимания исторического прошлого, мир с множеством оттенков, отношений, выходящих за рамки “лагерной темы”.

(1959) была написана Александром Исаевичем Солженицыным за сорок дней; она стала первым произведением о советских концлагерях. Автор разоблачает политическую систему «родного» государства, показывая судьбу простого русского человека, ни за что лишённого свободы, обвинённого в измене родине: « …в феврале сорок второго года на Северо-Западном окружили их армию всю… И стрелять было нечем. И так их помалу немцы по лесам ловили и брали…» . Иван Денисович Шухов пробыл в плену всего «пару дней» , затем убежал, чудом добрался до своих. За патриотизм и героизм родная страна отплатила Шухову сроком. С горечью рассказывает автор, как Шухов помогал следователю придумывать «состав преступления» - несуществующее задание немецкой разведки, которое «выполнял» Иван Денисович в рядах Красной Армии. Показывая жестокость и безнравственность власти, автор подчёркивает доброту и благородство своего героя - простого человека из народа. Шухов сумел сохранить душу, не озлобился, не отгородился обидой от окружающего мира. А мир этот убог и страшен. Все порядки и законы, действующие в лагере, направлены на подавление личности и уничтожение человеческого достоинства. Голодное существование, грубость лагерного начальства, отлаженная система наказания за малейшую провинность, засилье «блатных» лишают заключённого уверенности в том, что он доживёт до освобождения, что, покидая нары на рассвете, он уляжется на них вечером. Казалось бы, в таких условиях Шухов должен опуститься, нравственно погибнуть, но этого не происходит. Иван Денисович крепко держится за выработавшуюся в лагерном быту систему нравственных запретов: НЕ клянчить, НЕ «шакалить», НЕ доносить, НЕ лизать тарелки, НЕ отлынивать от работы («В лагере вот кто подыхает: кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать» ). Шухов стойко несёт своё бремя. Именно такие люди, как он, противостоят бесчеловечному режиму, они живут не по волчьим законам, навязываемым им государством, а по совести («Вот что… Николай Семёнович…я вроде это…болен - совестливо, как будто зарясь на чужое, сказал Шухов» ). Главный герой рассказа является носителем русского национального характера. Особенно яркой его чертой является потребность в труде. Несмотря на то, что труд подневольный, Шухов с азартом работает на стройке, хозяйственно заботится о том, чтобы не пропадал понапрасну цемент. У него «золотые» руки: Иван Денисович и каменщик, и сапожник, и плотник, и резчик толя. «Кто два дела руками знает, тот ещё и десять подхватит» , - говорит о нём автор. Всем своим поведением Шухов подтверждает толстовскую мысль, озвученную Пьером Безуховым: душу нельзя взять в плен. Именно поэтому Иван Денисович «уж сам не знал, хотел он воли или нет» : формальное освобождение уже ничего не изменит в системе ценностей героя, обладающего внутренней свободой - свободой духа. Эта идея проявляется в результате соотнесения Шухова с другими лагерными заключёнными: простой крестьянин превосходит своими душевными качествами капитана Буйновского, интеллигента кинорежиссёра Цезаря и других. «Жить не по лжи» , следовать принципу «не верь, не бойся, не проси» - норма поведения Ивана Денисовича и самого автора. (Как известно, прототипами этого героя были солдат-артиллерист из батареи, которой командовал на фронте Солженицын, и сам автор - заключённый № 854). Несмотря на художественную форму, рассказ близок к документальному - так точны в нём реалии лагерного быта. Однако эффект жизненной убедительности и психологической достоверности, производимый рассказом, является результатом не только стремления писателя к максимальной точности, но и мастерства, с которым выстроена композиция произведения. Повествование строится вокруг психологических «узлов» - точек наивысшего напряжения, когда Шухов в течение одного дня неоднократно оказывается между жизнью и смертью. Используя «кинематографический» приём , автор даёт крупным планом мельчайшие детали, от которых зависит жизнь его героя. Предельная детализация не делает повествование монотонным благодаря психологическому напряжению, с которым читатель следит за событиями одного дня, являющегося синекдохой жизни Ивана Денисовича. Следует отметить, что сжатие времени и концентрация пространства - один из основных законов, по которым строится художественная проза А.И. Солженицына. Именно потому, что один день является моделью всей жизни главного героя, хронологические и хронометрические детали имеют в рассказе символическое значение . Понятия «день» и «жизнь» сближаются понятием «срок» и подаются как синонимы; на страницах произведения неоднократно упоминается время, часы с двигающимися стрелками, за которыми следят осуждённые - идёт отсчёт их жизни в заключении, отнятой у них жизни. «Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов - три дня лишних набавлялось» , - сухо, подчёркнуто-сдержанно констатирует автор, завершая рассказ. Художественное пространство рассказа многокомпонентно : реальное, физическое - густо населено осуждёнными, надзирателями, охранниками. Это пространство несвободы. Плотность его неравномерна: в нём имеются «мёртвые зоны» (участки, которые нужно как можно быстрее миновать, чтобы не попасться на глаза лагерному начальству) и относительно безопасные ниши (например, барак с его спасительной теснотой). Лагерное пространство - пространство несвободы - выстроено концентрически: барак - зона - степь - стройка. Внутреннее пространство - пространство свободы (оно вмещает в себя родную деревню Шухова, Россию, мир) - живёт в памяти главного героя. Каждый герой несёт в себе своё внутренне пространство - составленное из воспоминаний, представлений о будущем. Следует отметить художественное своеобразие языка этого произведения. Весь рассказ представляет собой несобственно-прямую речь , в которой голос автора и его героя сливаются воедино. Тем самым достигается глубина повествования: рассказывается и о том, что доступно пониманию Шухова, и о том, что находится в компетенции только автора. Язык рассказа несёт в себе элементы сказа : диалектные и просторечные слова, маркирующие речь главного героя, а также «лагерные», т.е. жаргонные слова, передающие атмосферу особого мира - мира несвободы. Солженицын почти не использует метафор, добиваясь максимального эффекта «нагой» речи. В качестве средств выразительности автор использует пословицы