Марафет 

Мадам де сталь в россии. Анна-Луиза Жермена де Сталь (баронесса де Сталь-Гольштейн; фр. Anne-Louise Germaine baronne de Stael-Holstein), известная просто как мадам де Сталь (фр. Madame de Stael)

Сегодня не только день взятия Бастилии, ежегодный французский национальный праздник: 14 июля 2017 года исполняется 200 лет со дня смерти французской писательницы Жермены де Сталь. Ее ненавидел Наполеон, ею восхищался Пушкин, она открыла французам, что, помимо привычной для них «литературы юга», упорядоченной, ясной и гармоничной, есть еще «литература севера» - меланхоличная, туманная и чувствительная, и обе имеют равное право на существование. По просьбе Горького переводчик книг г-жи де Сталь «О литературе» и «Десять лет в изгнании» Вера Мильчина подобрала десять характерных высказываний, связанных с именем писательницы.

1. «Дурна как черт и умна как ангел» (К.Н. Батюшков к сестре А.Н. Батюшковой, 9/21 августа 1812 года)

Короткая фраза поэта вместила в себя все, что более многословно утверждали авторы других литературных портретов Жермены де Сталь. Они начинали с того, что знаменитая писательница дурна собой (массивная фигура, невысокий рост, некрасивые рот и нос), но все в один голос твердили: лишь только Жермена бросит на собеседника взгляд своих живых черных глаз, лишь только заговорит и начнет, по обыкновению, вертеть ветку дерева или лист бумаги, привлекая внимание к своим очень красивым рукам, - и всякий забудет о ее некрасивости.

Поэтому г-жа де Сталь могла похвастать такими женскими победами, какие найдутся в биографии далеко не всякой писаной красавицы: прославленный политический мыслитель Бенжамен Констан много раз пытался порвать с Жерменой, но оставался буквально прикован к ней полтора десятка лет, а в том возрасте, когда в XIX веке женщины считались уже старухами, она пленила молодого уроженца Женевы, офицера Джона Рокку, который был моложе ее на 22 года, и - в 46 лет! - родила от него сына. Однако, разумеется, для истории литературы Жермена де Сталь ценна вовсе не этими женскими рекордами.

2. «Соглашаюсь с Вами, что Mme Сталь достойна носить штаны на том свете» (Н.М. Карамзин - П.А. Вяземскому, 27 июня 1818 г.)

Жермена де Сталь была далеко не единственной женщиной своего времени, взявшейся за перо. Дамы писали романы, публиковали моралистические трактаты; дамы были хозяйками салонов, в которых собирались философы и политики. Но Жермена де Сталь не только печатала книги, не только держала салон в Париже и в своем швейцарском поместье Коппе - она претендовала на роль мыслителя. Сталь вовсе не была, выражаясь современным языком, феминисткой; ее интересовали не формальные политические права женщин, но их право свободно высказывать свои мысли, влиять на общественное мнение. В ее романах, не случайно названных женскими именами («Дельфина», 1802, «Коринна», 1807), женщина оказывается морально сильнее мужчины.

Мужчины это остро чувствовали и не упускали возможности отомстить. В прессе г-жу де Сталь именовали ведьмой, амфибией и гермафродитом, утверждали, что турецкий посол, глядя на гримасы сочинительницы, принял ее за одетую в женское платье обезьяну. Еще резче высказывались полицейские осведомители: один из них называет г-жу де Сталь «другом всего человечества, за вычетом собственного мужа»; другой с нескрываемым удовольствием описывает, как на балу в Коппе, устраняя какой-то непорядок в собственном туалете, она в присутствии нескольких молодых людей «задрала юбку так высоко, что обнажилась вся подвязка»; третий, пользуясь тем, что в 1812 году, ожидая ребенка, г-жа де Сталь объясняла изменение своей фигуры водянкой, отпускает нескончаемые шутки на счет постигшего писательницу «прискорбного недуга» («плодом этой девятимесячной водянки оказался здоровенький мальчуган; чудесное это исцеление приписывают женевцу по фамилии Рокка»).

Во фразе Карамзина, внешне комплиментарной, различим оттенок такого подхода: историограф хвалит писательницу, но хвалит снисходительно, свысока; в следующем письме он прибавляет, говоря о посмертно опубликованном сочинении Сталь «Размышления о Французской революции»: «она в этой книге для меня женщина, хотя и весьма умная».

3. «Г-жа Сталь старалась привлечь к себе юного героя [Наполеона] и однажды на многолюдном празднике у Талейрана обратилась к нему с вопросом: кого почитает он первою женщиною в свете из живых и мертвых? - Ту, которая более всех родила детей, - отвечал он ей наотрез. Озадаченная несколько подобною нечаянностию, старалась она прийти в себя и, продолжая разговор, сказала ему, что он известен за человека, который мало любит женщин. - Извините меня, сударыня, - возразил он снова, - я очень люблю свою жену». (П.А. Вяземский. Записки графини Жанлис, 1826)

Этот исторический анекдот восходит к самому Наполеону и довольно точно иллюстрирует изначальное несовпадение позиций. Г-жа де Сталь желала давать «юному герою» советы и направлять его политическую деятельность, Наполеон же считал, что «дело женщин - вязание», и меньше всего хотел бы руководствоваться рекомендациями писательницы. Чем дальше, тем глубже становилось их расхождение. Сталь с ее проповедью бескорыстия и индивидуальной свободы противостояла наполеоновской теории «государственного интереса». Между тем у Сталь была общеевропейская слава, и это обостряло ненависть императора к «шлюхе, и притом уродливой» (из письма к министру полиции Фуше). Поэтому в 1803 году он запретил ей жить сначала в Париже, а затем и вообще во Франции.

4. «Литература! И вы думаете, что я этому поверю!.. О чем бы ни велись разговоры - о литературе, о морали, об искусстве, - все это политика. [...] Ни с кем не видеться! Да разве она на это способна? К ней начнут ездить с визитами, она начнет отдавать визиты, наделает массу глупостей, станет болтать с массой людей, начнет отпускать шуточки; она этому значения не придает, а вот я - придаю, и очень большое». (Ответ Наполеона сыну г-жи де Сталь Огюсту, который в конце декабря 1807 года добился аудиенции у императора в надежде выпросить для матери дозволение проводить некоторое время в Париже и обещал, что она не собирается заниматься политикой, а с друзьями будет говорить исключительно о литературе)

Иллюстрация к теме «Художник и власть»: всесильный император боится немолодую женщину, которая не имеет за собой политической партии, не питает никаких политических амбиций, но - тут он совершенно прав - будет вести вольные разговоры. А этих разговоров император терпеть не мог, потому что видел в них покушение на свою власть.

5. «Надеюсь, мы не хотим окружить литературную Францию великой китайской стеной, которая оградила бы ее от любых новых идей». (Ж. де Сталь. О Германии, 1810, изд. 1813);
«Я счел, что воздух нашей страны Вам не подходит, мы же не дошли еще до того, чтобы брать за образцы народы, кои Вас приводят в восхищение. Последнее сочинение Ваше писано не французским пером». (Министр полиции Савари - г-же де Сталь, 3 октября 1810 г.)

Когда в 1803 году Наполеон изгнал г-жу де Сталь из Франции, она отправилась в Германию. Плодом ее знакомства с этой страной стала книга «О Германии», законченная в конце лета 1810 года. Развивая мысли, высказанные ею впервые в книге «О литературе» (1800), Сталь не просто знакомила французов с творчеством немецких литераторов и философов - она утверждала, что французам стоит присмотреться к этой чужой культуре и, быть может, даже что-то из нее позаимствовать. Мысль эта шла вразрез с общепринятой во Франции убежденностью в превосходстве французской культуры над всеми прочими.

Вдобавок она еще и противоречила наполеоновской имперской политике. Расправа оказалась жестокой: писательнице было в очередной раз предписано покинуть Францию (причем в 48 часов!), отпечатанный тираж книги «О Германии» пустили под нож, рукописи и оттиски были у писательницы изъяты, и ей чудом удалось сохранить лишь несколько экземпляров, благодаря чему книгу удалось издать в 1813 году в Лондоне. Влияние книги «О Германии» на французскую и, шире, на европейскую литературу было огромным: читатели, не знавшие немецкого языка, черпали оттуда сведения о Гете и Шиллере, Лейбнице и Канте и вообще о Германии как стране бескорыстного энтузиазма. Образ «туманной Германии», из которой пушкинский Ленский привез «учености плоды», восходит именно к книге «О Германии».

Ж. де Сталь, 1816

Бувье (Bouvier) Пьер Луи. Замок в Коппе, Швейцария

6. «Назавтра в два часа пополудни я уселась в экипаж, сказав слугам, что вернусь к обеду. Никаких вещей у меня с собой не было; мы с дочерью держали в руках веера, и лишь мой сын, а также мой и его друг [Рокка] положили в карманы кое-что из того, что на первых порах могло пригодиться нам в путешествии».

Но они не вернулись ни к обеду, ни к ужину. 23 мая 1812 года вот так налегке Сталь с дочерью Альбертиной, сыном Альбером и возлюбленным Джоном Роккой покинула свое швейцарское поместье Коппе, где жила после того, как осенью 1810 года Наполеон изгнал ее из Франции. Целью путешествия была страна свободы, заклятый враг Наполеона - Англия. Путь пролегал через Австрию, Польшу, Россию и Швецию. Бегство не было прихотью г-жи де Сталь. Совсем рядом с Коппе располагалась Женева, в ту пору входившая во французскую империю, и писательница не без оснований боялась, что Наполеон в любой момент может отдать приказ о ее аресте. В свое поместье Сталь возвратилась только в июле 1814 года, после падения Наполеона.

7. «Я пересекла границу России 14 июля, в день, когда началась Французская революция, и это совпадение поразило меня; отрезок истории Франции, начавшийся 14 июля 1789 года, завершился для меня в этот день, и когда шлагбаум, отделяющий Австрию от России, поднялся, чтобы дать мне дорогу, я поклялась, что никогда более нога моя не ступит на землю страны, повинующейся хоть в чем либо императору Наполеону». (Ж. де Сталь. Десять лет в изгнании)

Г-жа де Сталь бежала от Наполеона; между тем в то время, когда она пересекла русскую границу, Россия уже находилась в состоянии войны с Францией. Французы продвигались в глубь России, и у г-жи де Сталь были основания опасаться, что столкнется с ними при въезде в Москву. Однако она сумела их опередить. В Москве она была 2 августа (по новому стилю), в Петербурге - 13-го, 7 сентября, в день Бородинского сражения, покинула Петербург, а две недели спустя прибыла в Стокгольм, откуда в июне 1813 года отправилась в Лондон. Совпадения же, касающиеся даты 14 июля, на том не кончились. Пять лет спустя именно 14 июля г-жа де Сталь скончалась в Париже.


8. «Ваше величество, - отвечала я, - в вашей империи конституцией служит ваш характер, а порукой в ее исполнении - ваша совесть». - «Даже если это правда, - возразил он [Александр I], - я не более чем счастливая случайность». (Ж. де Сталь. Десять лет в изгнании)

От гонений Наполеона дважды пострадала г-жа де Сталь, но дважды выиграла литературы. Плодом первого изгнания стала книга «О Германии»; плодом второго - изданная посмертно, в 1821 году, мемуарная книга «Десять лет в изгнании». В ней Сталь рассказала о своих взаимоотношениях с Наполеоном и о своем бегстве от него через всю Европу, в том числе - о своем двухмесячном путешествии по России. Среди прочего в этой книге Сталь изложила свою беседу в Петербурге с императором Александром I, которую некоторые историки называют одним из первых политических интервью. Российский император поведал французской гостье о своих отношениях с Наполеоном, посетовал на то, что не обладает талантами полководца, и произнес исполненную скромности фразу о «счастливой случайности», явно рассчитанную на сохранение в памяти потомков. И в самом деле, затем ее цитировали бессчетное число раз и французы, и русские.

9. «Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы. Русские защитники самовластия в том несогласны и принимают славную шутку г-жи де Сталь за основание нашей конституции: En Russie le gouvernement est un despotisme mitigé par la strangulation [Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою]». (Пушкин. Заметки по русской истории ХVIII века, 1822)

Пушкин процитировал г-жу де Сталь неточно. В книге «Десять лет в изгнании» есть два места, которые могли дать повод к его афоризму. В одном из них Сталь пишет: «Деспотические правительства, не ограниченные ничем, кроме убийства деспота, колеблют в умах людей привычные представления о чести и долге», а в другом развивает ту же тему, уточняя способ убийства: «Те самые царедворцы, которые не смеют сказать своим повелителям одно единственное слово правды, умеют плести против них заговоры и мастерски владеют искусством притворства: государя, которого хотят убить, необходимо сперва уверить в глубочайшем почтении. Впрочем, что сталось бы со страною, управляемой деспотически, не страшись тиран, презирающий любые законы, удара кинжала? Ужасная мысль: ее одной достанет, чтобы изъяснить сущность порядка, при котором равновесие политических сил обеспечивается преступлением».

Тем не менее «славную шутку» чаще всего цитируют именно в той форме, которую придал ей Пушкин. При этом, как предположил Ю.М. Лотман, перефразировав известного французского остроумца XVIII века Шамфора, который писал о французском правлении как об «абсолютной монархии, ограниченной песенками».

10. «О сей барыне должно было говорить языком вежливого образованного человека. Эту барыню удостоил Наполеон гонения, монархи доверенности, Европа своего уважения, а г. А. М. журнальной статьей не весьма острой и весьма неприличной». (Пушкин. О г-же де Сталь и о г. А. М-ве, 1825); «Mme Staël наша - не тронь ее» (Пушкин - Вяземскому, 15 сентября 1825 года)

Пушкин вступился за г-жу де Сталь после того, как Александр Алексеевич Муханов, в 1823–1825 годах служивший в Финляндии, напечатал в журнале «Сын отечества» статью, где предъявил французской писательнице многочисленные упреки в неточностях, которые она допустила в описании финской части России. Но задело Пушкина не это, а неприличный тон статьи. Муханов назвал г-жу де Сталь робкой барыней, а книгу ее уподобил «пошлому пустомельству» тех «французиков», которые являлись в Россию со «скудным запасом сведений и богатыми надеждами». Между тем Пушкин отнесся к «Десяти годам в изгнании» совсем иначе: ему импонировали «благодарность и доброжелательство, водившие пером сочинительницы», нежелание «выносить сор из избы».

В самом деле, г-жа де Сталь была благодарна России, в которой нашла спасение от Наполеона. Она сама признавалась не без изумления: «До сих пор никому не приходило в голову считать Россию самой свободной из европейских держав, однако гнет, тяготеющий по вине французского императора над всеми странами нашего континента, так силен, что, оказавшись в стране, над которой Наполеон не властен, чувствуешь себя словно в республике». Из благодарности она старалась писать об увиденном в России как можно более мягко и, например, к фразе о «деспотических правительствах, не ограниченных ничем, кроме убийства деспота», прибавила: «однако на развалинах своей кровавой истории русские сберегли любовь к отечеству и религии, а нация, богатая добродетелями такого рода, еще способна удивить мир».

Французская писательница, дочь видного государственного деятеля Жака Неккера.
Родилась 22 апреля 1766 г. в Париже. В салоне её матери сходились литературные знаменитости Парижа. Жермен с 11 лет постоянно присутствовала на этих вечерах и жадно прислушивалась к разговорам гостей. Пятнадцати лет от роду Жермен написала замечания к знаменитому финансовому «Отчету» своего отца и сделала извлечения из «Духа законов» Монтескьё, присоединив к ним свои собственные размышления. В это время её любимыми писателями были Ричардсон и Руссо. Влияние Ричардсона сказалось в первых её произведениях, отличающихся сентиментальным направлением (например, «Mirza», «Adelaide», «Méline»).
Руссо привлекал её своим культом природы и своей системой воспитания. Позже (1788) она посвящает ему восторженный очерк «Письма о произведениях и личности Ж. Ж. Руссо». В 17 лет сердце Жермен испытывает первую любовь, но в угоду матери ей приходится подавить своё чувство. Madame Неккер искала для своей дочери блестящей партии; выбор её остановился на шведском посланнике в Париже, бароне Эрихе Магнусе Сталь фон Гольштейне. В устройстве этого брака, о котором велись переговоры в течение 6 лет, принимали участие дворы французский и шведский. Уступая советам своего отца, 20-летняя Жермен решилась отдать руку барону де Сталь, но в этом браке не нашла счастья, о котором мечтала. Барон де Сталь не мог возбудить в Жермен никаких симпатий: это был малообразованный светский человек и вдвое старше жены, привлекавшей его главным образом своим богатым приданым. Когда вспыхнула революция и Неккер вынужден был бежать из Франции, madame де Сталь сначала оставалась в Париже. В это время её салон, заменивший салон мадам Неккер, успел сделаться самым блестящим в Париже. Мемуары современников полны рассказов о том неизгладимом впечатлении, которое в этом периоде своей жизни производила молодая женщина. Её блестящий ум, красноречие и энтузиазм делали её царицей избранного парижского общества.
Когда начались революционные волнения, она, пользуясь своим влиянием, спасала многих от гильотины, сама часто рискуя жизнью. Сентябрьские убийства заставили её бежать из Парижа. Покинув Париж, она нашла убежище в Англии. Среди других французских эмигрантов здесь находился и бывший военный министр граф Луи де Нарбонн, с которым у неё началось сближение ещё в Париже. Это была её первая, нашедшая взаимность, страсть, влияние которой отразилось в написанной ею в то время книге «О влиянии страстей на счастье людей и народов» (изд. позже, в 1796 г.). Скоро, однако, огорченная изменой Нарбонна, Сталь рассталась с ним. Перед отъездом из Англии Сталь, возмущенная жестоким обращением с королевой Марией-Антуанеттой, издала анонимно брошюру: «Refléxion sur le procès de la Reine, par une femme» (1793), в которой она пыталась возбудить сострадание к несчастной королеве.
В 1793 году Сталь переселилась в Швейцарию (в Коппе) и, похоронив здесь мать, провела два года в обществе горячо любимого отца, перед умом и характером которого она преклонялась до конца жизни (в 1804 году она издала «Vie privée de Mr. Necker»).
В это время у неё в гостях бывают и живут в её доме самые разные деятели искусства. Писательница Фридерика Брун живёт у неё несколько лет.
В Коппе Сталь познакомилась с Бенжаменом Констаном. Сильное впечатление, которое уже при первой встрече эти диаметрально противоположные характеры произвели друг на друга, положило начало романическому эпизоду, тянувшемуся более десяти лет и имевшему огромное влияние на жизнь и литературную деятельность мадам де Сталь.
В 1796 г. французская республика была признана Швейцарией и Сталь могла вернуться в Париж. Здесь её салон вновь стал влиятельным литературным и политическим центром. Среди постоянных посетителей его были Сийес, Талейран, Гара, филолог Клод Форьель, экономист Ж. Ш. Сисмонди, Б. Констан. Добившись негласного развода с мужем, но продолжая жить с ним в одном доме, де Сталь очутилась в двойственном положении, которым не замедлили воспользоваться её светские и политические противники, сделав её мишенью оскорбительных пересудов. Исход волновавшим её в это время чувствам она дает в романе «Дельфина», упрочившем её литературную славу: здесь изображена несчастная судьба высокоодаренной женщины, вступившей в неравную борьбу с деспотизмом общественного мнения. Одновременно с этим Сталь трудится над обширным сочинением «О литературе, рассматриваемой в связи с общественными установлениями» (1796-99). Задача книги - проследить влияние религии, нравов, законодательства на литературу и обратно.
Когда салон мадам де Сталь стал центром оппозиции, ей велено было выехать из Парижа. В 1802 г. она вместе с Констаном отправляется в Германию. Здесь она знакомится с Гёте, Шиллером, Фихте, В. Гумбольдтом, А. Шлегелем; последнему она поручает воспитание своих детей. Впечатления, которые она вынесла из своей поездки по Германии, легли в основание книги: «О Германии», написанной пятью годами позже (см. ниже). В 1804 г. смертельная болезнь отца призывает её в Коппэ. Начавшееся с этого времени охлаждение к ней Б. Констана, к которому она ещё в течение многих лет питает глубокую привязанность, заставляет её так сильно страдать, что ей грезится близкая смерть. Чтобы заглушить свои душевные муки, она отправляется в Италию. В Милане на неё производит сильное впечатление итальянский поэт Винченцо Монти. Плодом путешествия де Сталь по Италии был её роман «Corinne ou l’Italie». Сюжетом романа является вопрос о судьбе гениальной женщины, о противоречии между любовью и славой. Коринна - это сама Сталь, идеализированная и вознесенная до совершенства; она напрягает все душевные силы, расходует все свои дарования, чтобы достигнуть апогея славы - и все это только для того, чтобы быть любимой; но она остается неоцененной именно тем, кого она ставит выше всех. В личности лорда Нельвиля слышатся намеки на Констана и его измену. «Коринна» - произведение более выдержанное, чем «Дельфина» - имела блестящий успех у современников. В 1807 г., пользуясь отсутствием Наполеона, Сталь, тосковавшая о Париже, решилась поселиться в его окрестностях. Слух о том, что она инкогнито появляется в самом Париже, достиг до императора, нашедшего, среди забот прусского похода, время предписать о немедленном её удалении в Коппэ.
В 1807-1808 гг. Сталь вновь посетила Веймар и побывала в Мюнхене и Вене. Вернувшись из Германии, она в Женеве узнала от Констана о его тайном браке с Шарлоттой Гарденберг. Эта весть сначала привела её в ярость, но затем на её душу сошло религиозное умиротворение. К этой эпохе её жизни относятся её труды над книгой «О Германии», самым законченным из её произведений, в котором Сталь задается целью познакомить французское общество с характером немецкой национальности, с бытом немцев, их литературой, философией и религией.
В 1810 г. в Женеву вернулся из испанского похода молодой офицер Альбер де Рокка, чтобы лечиться от ран. Ухаживая за ним, Сталь очаровала его и он своим страстным увлечением, несмотря на значительную разницу в возрасте, заразил и Сталь. После некоторых колебаний она тайно обвенчалась с ним. В 1812 г. преследование швейцарских властей, действовавших в угоду Наполеону, заставили Сталь бежать из Коппэ и она через Австрию отправилась в Россию. Здесь ей было оказано самое широкое гостеприимство. 5 августа была представлена Их Величествам. В. Л. Боровиковский пишет её портрет.
Свои впечатления в России она описала во второй части своей книги «Dix années d’Exil» (1821). Здесь рассеяно много метких замечаний о характере русского народа, об общественном укладе того времени, о жизни и нравах разных классов общества. Из России Сталь уехала в Швецию, где Бернадот предложил ей убежище. Оттуда она отправилась в Англию и оставалась там до тех пор, пока Наполеон не был разбит и заключен на острове Эльбе; тогда она вернулась в Париж после 10-летнего изгнания.
Реакция, водворившаяся после реставрации, возбудила её негодование. Её одинаково возмущали как «унижение» Франции иноземцами, так и нетерпимость и обскурантизм партии аристократических эмигрантов. В этом настроении она принялась за окончание своих «Considérations sur les principaux événements de la révolution française» (1818). Сочинение это состоит из нескольких частей, между которыми нет полного единства. Первоначально мадам де Сталь намерена была ограничиться изложением первого фазиса революции и написать, между прочим, апологию своего отца; но затем она расширила содержание своего труда, задавшись целью представить защиту французской революции и выяснить главные её результаты. К этому она присоединила этюд об английской конституции и обществе, а затем и рассуждения о положении дел во Франции в 1816 г.
21 февраля 1817 года Жермена де Сталь отправилась на прием, устроенный главным министром Людовика XVIII. Она упала, когда поднималась по ступеням. Произошло кровоизлияние в мозг. Несколько месяцев де Сталь болела и скончалась в 1817 году в знаменательный день начала Великой французской революции - 14 июля.

Поэтика романов Ж. де Сталь
Нужная Татьяна Владимировна
фрагменты

отсюда
Романы французской писательницы были одним из основных сюжетов в обсуждении и дискуссиях российских читателей. «Дельфина» и «Коринна» вызывали комментарии от самых восторженных до самых язвительных и нелестных: «Да что же такого сделала эта дрянная Сталь, чтобы возбудить такой восторг? Корина сумашедшая, безнравственная, ее бы слъдовало посадить въ домъ умалишенныхъ... Дельфина, въ тысячу разъ хуже Корины. Этоть отвратительный романъ представляеть смъсь беззаконій и сумасбродства, его и нельзя читать хладнокровно. (...) Романъ этоть съ начала до конца представляеть собраніе самыхъ ужастныхъ идей, въ немъ все никуда не годится, даже слогъ, которымъ онъ написань». Разумеется, подобные суждения характеризуют скорее уровень и вкусы определенного читательского круга, чем подлинные качества и суть романов Ж. де Сталь. Но сам факт присутствия имени Ж. де Сталь и ее героев как одной из тем в частной переписке говорит о популярности в среде читателей, к которой применима современная характеристика «массовый».

В декабре 1802 года в Париже вышло в свет первое издание романа Ж. де Сталь «Дельфина», а в 1803 году появилось немного измененное и дополненное второе издание. Главная тема романа - это борьба индивидуума против общественного мнения. Роман наглядно демонстрирует, как общественные предрассудки способны разрушить счастье отдельной личности. Ж. де Сталь хорошо знала высший свет, и во многом испытала на себе его недовольство. События собственной жизни писательницы, ее воспоминания последних лет, ее отношение к мужу и Бенжамену Констану, нашли опосредованное выражение в этом романе. Г. Брандес отмечает, что развод с бароном Сталь-Голыптейн сильно повредил репутации Ж. де Сталь, а отношения с Б. Констаном, который был отцом ее дочери Альбертины, были всем известны. Писательница надеялась на брак со своим возлюбленным, который положит конец сплетням и преследованиям со стороны светского общества Однако этого не произошло.

Роман «Дельфина» сильно взволновал французское общество, пережившее революцию и вступившее в новую эпоху во главе с Наполеоном Бонапартом. В романе искали и находили портреты самой писательницы (салон Ж. де Сталь был посещаем многими известными людьми и знаменит в Париже) и близких ей людей, в том числе и Талейрана. Книга изображала высшее французское общество 1790 - 1792 гг., к которому и принадлежала главная героиня - Дельфина. В романе звучали мысли в защиту развода (против неразрывности брака и нерушимости брачных обетов) как раз в тот момент, когда Наполеоном был заключен договор с Папой Римским, по которому брачные законы получали более строгий характер и церковь возвращала себе часть прежней власти. Правительством роман был воспринят как антисоциальный, и по распоряжению Наполеона «Дельфину» запретили продавать на Лейпцигской ярмарке. Отношения Ж. де Сталь с Наполеоном уже давно были натянутыми, а после появления этого романа, несмотря на заступничество брата императора Иосифа Бонапарта, писательнице пришлось покинуть Париж. 15 октября 1803 года был издан приказ о выезде Ж. де Сталь из столицы, местом жительства был назначен Дижон, но она предпочла поехать в Германию, где у нее было немало друзей.

Роман «Дельфина» начинается с эпиграфа. Авторство эпиграфа принадлежит матери г-жи де Сталь: эти слова были напечатаны в книге «Избранные отрывки из сочинения госпожи Неккер», опубликованной в 1798 году г-ном Неккером, после смерти жены: «Un homme doit savoir braver Горіпіоп, une femme s y soumettre»1 - Мужчина должен уметь противостоять общественному мнению, а женщина подчиняться ему.

Принципы сюжетосложения
Объективное изучение поэтики романа невозможно без тщательного анализа его сюжета и основных принципов сюжетосложения. На первый взгляд, сюжеты обоих романов Ж. де Сталь кажутся довольно банальными, а классический любовный треугольник - устаревшим приемом. И все же в новом для Ж. де Сталь временном контексте старые сюжеты рассматриваются по-новому. Значимым и важным в ее романах становятся причины возникновения конфликта и степень его разрешенности. В обоих случаях конфликт возникает, когда нарушаются общепринятые нормы поведения, и личность с яркой индивидуальностью бросает обществу вызов. Традиционно отмечается сходство «Дельфины» и «Коринны» не только в общей концепции романов, но и в деталях, хотя все читатели дружно признавали «Коринну» более глубоким и необычным произведением. Поэтому целесообразно будет отметить основные общие черты обоих романов и остановиться подробнее на особенностях сюжетосложения романа «Коринна».

Как уже говорилось, основной любовной интригой в романах является треугольник. Как Леоне в «Дельфине» поставлен между двумя женскими характерами: между независимой и умной Дельфиной и Матильдой, олицетворяющей общественный идеал семьи, так и Освальд в «Коринне» находится между свободолюбивой и страстной Коринной и скромной Люсиль, предназначенной для семейного счастья. В «Коринне», как и в «Дельфине», немало автобиографических элементов. Главные героини обоих романов наделяются особым типом мышления, который воспринимается обществом как вызов, а также пылкостью душевных переживаний, умом и обаянием. В «Дельфине» Ж. де Сталь начинает разрабатывать тему итальянского национального характера (подруга Дельфины Тереза д Эрвин - итальянка), в «Коринне» же эта тема разворачивается на протяжении всего романа. Обе героини проявляют великодушие к сопернице: Коринна отказывается от наследства в пользу Люсиль, аналогично тому, что Дельфина дает Матильде большую сумму денег, необходимую для ее замужества; обе заботятся о воспитании и судьбе детей своих соперниц. В «Дельфине» мать Леонса выступает против его брака с главной героиней, в «Коринне» - отец Освальда.
1995, переиздание.
>Delphine is the first novel by Anne Louise Germaine de Staël, published in 1802. The book is written in epistolary form (as a series of letters) and examines the limits of women"s freedom in an aristocratic society. Although Madame de Staël denied political intent the book was controversial enough for Napoleon to exile the author.

A new English translation was released by Avriel H. Goldberger in 1995.

Восемнадцатый век, свидетель мучительной агонии французского феодализма, суровый судья неразумия и жизнерадостный проповедник разума, умер, не дожив до ста лет. Его смерть была неоспоримо засвидетельствована тысячами парижан, штурмовавших Бастилию 14 июля 1789 года. Французы, пережившие "великую революцию", стали гражданами нового столетия, еще на совсем перестав быть подданными старого. Это двойное гражданство наложило своеобразный отпечаток на многих людей той эпохи. В облике Жермены де Сталь оно, быть может, дает себя чувствовать особенно ясно.

Просвещение и просветители вошли в ее жизнь, когда она была еще ребенком. Анна Луиза Жермена Неккер была дочерью известного политического деятеля, банкира и министра финансов при Людовике XVI Жака Неккер а, прославившегося своими проектами финансовых реформ и блестящим салоном, который посещали такие знаменитости, как Дидро, Даламбер, Бюффон, Мармонтель, Бернарден де Сен-Пьер. В одиннадцать лет она с недетской серьезностью прислушивалась к беседам этих людей и отвечала на их шутливые вопросы; в пятнадцать читала "Дух законов" Монтескье и широко известный "Финансовый отчет" своего отца, высказывая о них вполне зрелые суждения. Любимыми книгами ее юности были "Кларисса Гарлоу" Ричардсона, "Вертер" Гёте и, конечно же, романы Руссо, а ее первым серьезным печатным произведением - восторженный панегирик великому просветителю: "Письма о произведениях и о характере Жана Жака Руссо" (1788). Этот выбор очень показателен: в отличие от других вождей Просвещения, Руссо решительно предпочитал разуму чувство; по его стопам пойдут все романтики и одной из первых - Жермена Неккер.

Болезненно-впечатлительная девушка восхищалась описаниями переживаний героев "Новой Элоизы" или историей духовной жизни самого Руссо, рассказанной им в "Исповеди". Она мечтала о семейном счастье, о сердечной близости с любимым человеком. Эти мечты не сбылись: двадцати лет Жермену выдали замуж за шведского посланника в Париже барона де Сталя, который был старше ее на семнадцать лет. Продиктованный расчетами, а не любовью, брак оказался крайне неудачным; несколькими годами позже мадам де Сталь разошлась с мужем, успев к тому времени прославить его имя.

Восторженное преклонение перед чувством и его гениальным апологетом Руссо не помешало, однако, мадам де Сталь унаследовать чисто вольтеровскую страсть к анализу и рассуждению; через несколько лет после писем о Руссо она опубликовала - уже в эмиграции, в 1796 году - трактат "О влиянии страстей на счастье отдельных людей и народов", в котором подробно описывала и анализировала всевозможные человеческие страсти - от жажды славы до любви. Но главное, в чем мадам де Сталь была (и до конца своей жизни осталась) верной дочерью века Просвещения, - это ее несокрушимая вера в прогресс, в торжество разума, добра и справедливости над невежеством, злом и насилием. Этой веры не могли поколебать ни трагические общественные потрясения, на много лет закрывшие перед ней дорогу на родину (достаточно сказать, что Наполеон считал ее своим личным врагом), ни горести, неудачи и многочисленные разочарования, постигшие мадам де Сталь в семейной жизни.

Широко и тонко образованная, блестяще владевшая столь популярным в XVIII веке искусством беседы и спора, обладавшая острым, причудливым, хотя нередко склонным разбрасываться умом, Жермена де Сталь накануне революции очень быстро становится одной из центральных фигур культурной жизни своего времени, а ее салон - одним из знаменитейших в Париже.

Первые шаги революции вызвали ее восхищение, тем более что они возвратили - правда, ненадолго - министерское кресло ее горячо любимому отцу. Террор испугал ее; она отправилась в эмиграцию, откуда возвратилась после падения якобинской диктатуры. Директория, а затем Наполеон вновь отправили ее в изгнание, где она оставалась почти до конца жизни. Большую часть этого времени она провела в Швейцарии, в замке своего отца - Коппе, где ее навещали многие выдающиеся деятели культуры тех лет, в их числе братья Шлегель, Сисмонди, Бенжамен Констан; в последние годы жизни она много путешествовала.

С Бенжаменом Констаном мадам де Сталь близко сошлась; их роман, продолжавшийся несколько лет, принес писательнице немало горя. Автор "Адольфа" был человеком эгоистичным и самовлюбленным; в близости со знаменитой женщиной он искал прежде всего удовлетворения своего честолюбия. Эти отношения закончились болезненным разрывом, который мадам де Сталь, искренне любившая Констана, переживала очень тяжело.

Как писательница Жермена де Сталь обнаруживает еще одну характернейшую черту, роднящую ее с XVIII веком: моралист и мыслитель нередко берут в ней верх над художником, и она подчас предпочитает идеи в "чистом" виде идеям, воплощенным в образы. Оба ее романа - "Дельфина" (1802) и "Коринна, или Италия" (1807) - могут служить образцом романа идей или публицистического романа.

Они повествуют о трагической судьбе женщины, осмелившейся подняться над предрассудками и уродливой моралью сословного общества. В первом из;них героиня - молодая вдова Дельфина д"Альбемар - хочет устроить свою жизнь, не считаясь с общественным мнением; общество мстит ей ненавистью и клеветой; она теряет возлюбленного, который не умеет и не хочет стать выше мнения светских обывателей. Своим романом мадам де Сталь утверждала право женщины на любовь по свободному выбору, не связанному общественными предрассудками; кроме того, она громко и очень смело протестовала против нерасторжимости и мнимой "святости" церковного брака. Известно, что Наполеон считал этот роман "безнравственным".

О борьбе талантливой и смелой женщины против социальных предрассудков, против лицемерия господствующей морали рассказывает и второй роман мадам де Сталь - "Коринна, или Италия"; в нем отражены личные впечатления писательницы от ее поездки в Италию. Немало прекрасных страниц она посвятила описанию природы и памятников искусства этой страны.

Замечательные качества мадам де Сталь как мыслителя с большой силой выступают в ее теоретических трактатах, составляющих важнейшую часть литературного наследства писательницы.

В 1800 году она опубликовала трактат "О литературе, рассматриваемой в связи с общественными установлениями". Лишь немногие современники мадам де Сталь и далеко не все потомки сумели по достоинству оценить эту умную и значительно опередившую свое время книгу. Главная мысль трактата - это мысль о развитии литературы как следствии политического и культурного прогресса общества и о роли самой Литературы в этом прогрессе.

"Я поставила перед собой цель, - пишет мадам де Сталь, - рассмотреть, каково влияние религии, нравов и законов на литературу и каково влияние литературы на религию, нравы и законы... Мне кажется, что нравственные и политические причины, изменяющие дух литературы, изучены недостаточно... Рассматривая весьма показательные различия, которые можно обнаружить между сочинениями итальянцев, англичан, немцев и французов, я надеялась доказать, что политические и религиозные установления сильнейшим образом способствовали появлению этих постоянных отличий".

Такое понимание литературы (и шире - искусства в целом) опрокидывало главную догму классицистов - догму об абсолютном идеале прекрасного, неизменном во все времена и обязательном для всех народов. Провозглашая идею развития, идею исторического и национального своеобразия литературы и искусства, мадам де Сталь, верная дочь восемнадцатого века, широко открывала двери девятнадцатому, предвещала "Расина и Шекспира" Стендаля и предисловие к "Кромвелю" Гюго, короче говоря, начинала эру романтизма.

В 1810 году в Париже был напечатан еще один большой трактат мадам де Сталь - "О Германии"; это издание было уничтожено по приказу наполеоновского министра полиции, которому книга показалась "недостаточно французской", вероятно, из-за тех похвал, которые там содержались в адрес немецкой культуры; трактат увидел свет во Франции лишь после падения Наполеона. Материалом для трактата послужили наблюдения, сделанные писательницей во время путешествия по Германии, личные встречи со многими выдающимися немецкими писателями и философами - среди них были Гёте и Шиллер. Не будет преувеличением сказать, что эта книга открыла французам немецкую литературу и философию, ранее почти им не известные.

В трактате содержится интересное определение романтизма, ставящее это течение в связь с развитием общества:

"Нередко слово "классический" считают синонимом "совершенного". Я пользуюсь им здесь в другом значении, рассматривая классическую поэзию как искусство древних, а романтическую поэзию как искусство, до известной степени восходящее к рыцарским традициям. Это различие связано также с двумя эрами в истории мира: эрой, предшествовавшей установлению христианства, и той, которая последовала за этим событием".

Верная подобному принципу, мадам де Сталь искала объяснения особенностей немецкой литературы, которую считала по преимуществу романтической, в жизни немецкого общества тех лет. Правда, она сильно идеализировала это общество, за что ее впоследствии справедливо критиковал Генрих Гейне, который писал в "Романтической школе": "Там, где мадам де Сталь остается собой, где с присущей ей широтой чувств она высказывается непосредственно во всем взлете своего сердца, во всем блеске своего умственного фейерверка и сверкающей прихотливости,- там ее книга превосходна и полезна. Но когда она начинает поддаваться чужим нашептываниям, когда она славит школу, существо которой ей совершенно чуждо и непонятно... тогда книга ее становится жалкой и безвкусной. К этому присоединяется еще то, что она пристрастна не только бессознательно, но и сознательно, что похвалы в честь умственной жизни и идеализма Германии имеют, в сущности, целью задеть тогдашний реализм французов, материальное великолепие императорской эпохи".

Но историческая роль трактата несомненна; сближая две национальные культуры, он содействовал сближению обоих народов. Об этом с глубоким сочувствием говорил, оценивая трактат, Гёте: "Книга мадам де Сталь была тараном, пробившим широкую брешь в китайской стене из старых предрассудков, возвышавшейся между Францией и нами. Благодаря этой книге пробудился интерес к нам как по ту сторону Рейна, так и по ту сторону Ла-Манша".

Жермена де Сталь обладала драгоценной и редкой во Франции тех лет способностью понимать и уважать национальное своеобразие других народов. Путешествуя по России, она с глубоким интересом и сочувствием присматривалась к этой "таинственной" стране и ее людям. "Народ, сохраняющий такие достоинства, способен еще удивить мир", - написала она в своей книге воспоминаний - и не ошиблась. Ее прозорливость не была случайностью: писательница верила в будущее и в человека, хотя немало ее современников разуверилось и в том и в другом. А. С. Пушкин, выражая мнение передовых критиков русского общества, высоко оценивал и личность мадам де Сталь, которую "удостоил Наполеон гонения, монархи доверенности, Байрон своей дружбы, Европа своего уважения", и ее литературное творчество. "Взгляд быстрый и проницательный, замечания разительные по своей новости и истине, благодарность и доброжелательство, водившие пером сочинительницы, - все приносит честь уму и чувствам необыкновенной женщины" - так в 1825 году отозвался Пушкин о книге "Десятилетнее изгнание", многие страницы которой посвящены справедливой и умной характеристике России, предоставившей убежище этой неколебимой противнице наполеоновской диктатуры, мятежнице, которую Генрих Гейне несколько иронически, но с искренней симпатией назвал "Робеспьер в юбке".

Материал из Википедии - свободной энциклопедии

Жермена де Сталь
фр.
Имя при рождении:

Анна Луиза Жермена Неккер
Место рождения:
Направление:

Анн-Луиз Жермен, баронесса де Сталь-Гольштейн фр. Anne-Louise Germaine baronne de Staël-Holstein ), известная просто как мадам де Сталь (фр. Madame de Staël ; - ) - французская писательница, дочь видного государственного деятеля Жака Неккера .

Детство. Первые литературные опыты

В 1796 г. французская республика была признана Швейцарией и Сталь могла вернуться в Париж. Здесь её салон вновь стал влиятельным литературным и политическим центром. Среди постоянных посетителей его были Сийес , Талейран , Гара , филолог Клод Форьель , экономист Ж. Ш. Сисмонди , Б. Констан . Добившись негласного развода с мужем, но продолжая жить с ним в одном доме, де Сталь очутилась в двойственном положении, которым не замедлили воспользоваться её светские и политические противники, сделав её мишенью оскорбительных пересудов. Исход волновавшим её в это время чувствам она дает в романе «Дельфина», упрочившем её литературную славу: здесь изображена несчастная судьба высокоодаренной женщины, вступившей в неравную борьбу с деспотизмом общественного мнения. Одновременно с этим Сталь трудится над обширным сочинением «О литературе, рассматриваемой в связи с общественными установлениями» (1796-99). Задача книги - проследить влияние религии, нравов, законодательства на литературу и обратно. Изучая взаимодействие общества и литературы, наблюдая за постепенными изменениями в идеях и формах быта, Сталь констатирует в ходе исторического развития медленное, но непрерывное совершенствование (perfectibilité). В массе метких замечаний она обнаруживает тонкое понимание связи различных форм и направлений литературных произведений с социальной средой и заканчивает книгу учением о том, чем должна быть литература в новом республиканском обществе: она должна служить выражением новых общественных идеалов и быть защитницей политической и нравственной свободы. Книга «О литературе», выйдя в свет после переворота 18 брюмера , шла вразрез с наступившей реакцией. Идея о взаимодействии литературы и общественного строя и о неизбежности упадка литературы с исчезновением политической свободы не могла не казаться опасной правительству первого консула.

Германия и Италия. «Коринна»


Когда салон мадам де Сталь стал центром оппозиции, ей велено было выехать из Парижа. В 1802 г. она вместе с Констаном отправляется в Германию. Здесь она знакомится с Гёте , Шиллером , Фихте , В. Гумбольдтом , А. Шлегелем ; последнему она поручает воспитание своих детей. Впечатления, которые она вынесла из своей поездки по Германии, легли в основание книги: «О Германии», написанной пятью годами позже (см. ниже). В 1804 г. смертельная болезнь отца призывает её в Коппэ. Начавшееся с этого времени охлаждение к ней Б. Констана, к которому она ещё в течение многих лет питает глубокую привязанность, заставляет её так сильно страдать, что ей грезится близкая смерть. Чтобы заглушить свои душевные муки, она отправляется в Италию. В Милане на неё производит сильное впечатление итальянский поэт Винченцо Монти . Хотя в сердце её ещё не угасла любовь к Констану, она мало-помалу увлекается новым чувством и в письмах её к Монти дружеский тон скоро сменяется восторженными признаниями. Она зовет его в Коппэ и целый год живёт ожиданием его приезда; но слабохарактерный поэт, боясь навлечь на себя гнев Наполеона и лишиться назначенной ему пенсии, все откладывает свой приезд, пока Сталь не прекращает с ним переписки. Плодом путешествия де Сталь по Италии был её роман «Corinne ou l’Italie». Италия привлекла к себе внимание Сталь не своей природой, а как арена великого исторического прошлого. Ей верится, что здесь таится ещё дух великого народа, и она сильно желает возрождения этого духа. Сталь отводит много места размышлениям об исторических судьбах Италии и Рима, об итальянской литературе, искусстве, надгробных памятниках и т. д. Сюжетом романа является вопрос о судьбе гениальной женщины, о противоречии между любовью и славой. Коринна - это сама Сталь, идеализированная и вознесенная до совершенства; она напрягает все душевные силы, расходует все свои дарования, чтобы достигнуть апогея славы - и все это только для того, чтобы быть любимой; но она остается неоцененной именно тем, кого она ставит выше всех. В личности лорда Нельвиля слышатся намеки на Констана и его измену. «Коринна» - произведение более выдержанное, чем «Дельфина» - имела блестящий успех у современников. В 1807 г., пользуясь отсутствием Наполеона, Сталь, тосковавшая о Париже, решилась поселиться в его окрестностях. Слух о том, что она инкогнито появляется в самом Париже, достиг до императора, нашедшего, среди забот прусского похода, время предписать о немедленном её удалении в Коппэ.

«О Германии»

В 1807-1808 гг. Сталь вновь посетила Веймар и побывала в Мюнхене и Вене. Вернувшись из Германии, она в Женеве узнала от Констана о его тайном браке с Шарлоттой Гарденберг. Эта весть сначала привела её в ярость, но затем на её душу сошло религиозное умиротворение. К этой эпохе её жизни относятся её труды над книгой «О Германии», самым законченным из её произведений, в котором Сталь задается целью познакомить французское общество с характером немецкой национальности, с бытом немцев, их литературой, философией и религией. Автор вводит французского читателя в чуждый для него мир идей, образов и чувств и старается по возможности объяснить особенности этого мира, указывая на исторические и местные условия и постоянно проводя параллель между стремлениями и понятиями наций французской и немецкой. Впервые, в эпоху господства космополитических идей, Сталь выдвигает на первый план вопрос о правах национальности. Она ставит своей задачей защиту наций, их прав на политическую и духовную независимость; она пытается доказать, что нация не есть создание произвола отдельных личностей, а явление историческое, и что мир Европы обуславливается взаимным уважением прав народов. Когда книга «О Германии» была напечатана (1810), мадам де Сталь послала её Наполеону, с письмом, в котором она просила у него аудиенцию. Ей верилось, что сила её убеждения, покорявшая многих, может повлиять и на императора. Наполеон остался непреклонным. Приказав сжечь её книгу, хотя и пропущенную цензурой, он велел ей оставаться в Коппэ, где окружил её шпионами и куда запретил ездить её друзьям.

Поездка в Россию

Сознавая себя покинутой, она писала: «чувствуется близость вечерних сумерек, среди которых уже не замечается и следов сияния утренней зари». Но ей суждено было ещё раз изведать счастье. В 1810 г. в Женеву вернулся из испанского похода молодой офицер Альбер де Рокка, чтобы лечиться от ран. Ухаживая за ним, Сталь очаровала его и он своим страстным увлечением, несмотря на значительную разницу в возрасте, заразил и Сталь. После некоторых колебаний она тайно обвенчалась с ним. В 1812 г. преследование швейцарских властей, действовавших в угоду Наполеону, заставили Сталь бежать из Коппэ и она через Австрию отправилась в Россию. Здесь ей было оказано самое широкое гостеприимство. 5 августа была представлена Их Величествам. В. Л. Боровиковский пишет её портрет. К. Н. Батюшков характеризует де Сталь: «…Дурна как черт и умна как ангел».

Свои впечатления в России она описала во второй части своей книги «Dix années d’Exil» (1821). Здесь рассеяно много метких замечаний о характере русского народа, об общественном укладе того времени, о жизни и нравах разных классов общества (см. ст. Трачевский А. Госпожа Сталь в России // Исторический Вестник. 1894. № 10). Из России Сталь уехала в Швецию, где Бернадот предложил ей убежище. Оттуда она отправилась в Англию и оставалась там до тех пор, пока Наполеон не был разбит и заключен на острове Эльбе; тогда она вернулась в Париж после 10-летнего изгнания.

Реставрация. Последние годы. Сталь как историк Революции

Реакция, водворившаяся после реставрации, возбудила её негодование. Её одинаково возмущали как «унижение» Франции иноземцами, так и нетерпимость и обскурантизм партии аристократических эмигрантов. В этом настроении она принялась за окончание своих «Considérations sur les principaux événements de la révolution française» (1818). Сочинение это состоит из нескольких частей, между которыми нет полного единства. Первоначально мадам де Сталь намерена была ограничиться изложением первого фазиса революции и написать, между прочим, апологию своего отца; но затем она расширила содержание своего труда, задавшись целью представить защиту французской революции и выяснить главные её результаты. К этому она присоединила этюд об английской конституции и обществе, а затем и рассуждения о положении дел во Франции в 1816 г. В течение 25 лет (1789-1814) де Сталь не только наблюдала все стадии развития французского революционного духа, но откликалась всей своей впечатлительной натурой на все волнения этой бурной эпохи. Подводя итог революционному периоду, мадам де Сталь усматривает основную цель революции в завоевании народом политической и духовной свободы. Революция не только сделала Францию свободной, но и дала ей благосостояние. Если преступления отдельных лиц запятнали революцию, то никогда ещё во Франции не проявлялось и столько возвышенных сторон человеческого духа. Вдохнув во многие сердца благородный энтузиазм, революция выдвинула великих деятелей и завещала будущему вечные принципы свободы. Причины революции кроются в общих исторических условиях, а не в действиях и стремлениях отдельных лиц. В главе о реставрации де Сталь дает яркую картину наступившего реакционного режима: «Неужели, - пишет она, - теперь возможно править так, как триста лет назад?!… Им (новым правителям) необходимы произвол власти, религиозная нетерпимость , придворная аристократия, не имеющая за собой никаких заслуг кроме родословного дерева, народ невежественный и бесправный, армия, низведенная до простого механизма, стеснение печати, отсутствие всякой гражданской свободы - и взамен её полицейские шпионы и купленная журналистика, которая бы восхваляла этот мрак!» Заключительные страницы книги представляют как бы политическое завещание мадам де Сталь. Политическое переустройство Европы совершится народностями и во имя народностей. Она предвидит великое будущее русского народа и первенствующую роль Североамериканских Соединённых Штатов. Она советует немцам и итальянцам сплотиться в федерации.

21 февраля 1817 года Жермена де Сталь отправилась на прием, устроенный главным министром Людовика XVIII. Она упала, когда поднималась по ступеням. Произошло кровоизлияние в мозг. Несколько месяцев де Сталь болела и скончалась в 1817 году в знаменательный день начала Великой французской революции - 14 июля.

Характеристика

В нравственном характере мадам де Сталь преобладают, по словам профессора Стороженко, две основные черты: страстная потребность любви, личного счастья - и не менее страстная любовь к свободе. Необходимо отметить ещё третью черту, которая, вместе с вышеуказанными, воссоздает не только нравственный, но и умственный её облик. «Жермена Неккер, - писал историк А. Сорель , - также жаждала мысли, как и счастья. Её ум отличался ненасытимой алчностью все познать, способностью все обнять… он обладал даром проникновения в чужие идеи и даром моментального вдохновения собственными своими идеями; и то, и другое не было следствием продолжительного размышления, а рождалось во время беседы, в виде вдохновенной импровизации». Одинаково порывистая и стремительная как в своих увлечениях, так и в своем литературном творчестве, с пылкостью хватавшаяся за новые идеи, носившиеся в воздухе, мадам де Сталь часто меняла свои взгляды по отдельным вопросам [Так, например, она раньше увлекается материализмом, а в конце жизни становится спиритуалисткой, то отвергает свободу воли, то допускает её и т. д.], но неизменно оставалась верной принципам гражданской свободы и политическим идеалам учредительного собрания 1789 г. Влияние де Сталь на последующую французскую литературу - глубокое и многостороннее. А. Сорель называет её «музой» большого кружка французских учёных и писателей. Ф. Гизо , по мнению Сореля, явился истолкователем политических идей мадам де Сталь. Влияние её сказалось и на трудах многих других французских писателей (Кине, Шарль Нодье , Пьер Ланфре). Её книга «О Германии», по словам Гёте, - гигантский таран, пробивший брешь в китайской стене предрассудков, разделявших два народа. В области французской словесности она, вместе с Шатобрианом , справедливо считается родоначальницей французской романтической школы. Мадам де Сталь не обладала крупным беллетристическим талантом; создание характеров ей не удавалось. В лице своих героинь она описывает лишь себя, пережитые ею чувства; в других её лицах мало жизни; они почти не действуют, а лишь высказывают взгляды, которые писательница влагает им в уста. Зато она первая не только дала точное определение характера новой (романтической) литературы, в отличие от классической, но и указала творчеству на новые приемы воспроизведения действительности, на новые поэтические формы.

Библиография

Прижизненные переводы на русский язык

  • «Мелина», пер. Карамзина, 1795 г.
  • «Коринна», М., 1809
  • «Дельфина», М., 1803
  • «Новые повести», М., 1815

Современные издания

  • Коринна или Италия. М., 1969.
  • «О влиянии страстей на счастье людей и народов» // Литературные манифесты западноевропейских романтиков, под ред. А. С. Дмитриева, М., Изд-во Московского университета, 1980, С.363-374, пер. Е. П. Гречаной;
  • «О литературе в её связи с общественными установлениями» // Литературные манифесты западноевропейских романтиков, под ред. А. С. Дмитриева, М., Изд-во Московского университета, 1980, С.374-383, пер. Е. П. Гречаной;
  • «О Германии» // Литературные манифесты западноевропейских романтиков, под ред. А. С. Дмитриева, М., Изд-во Московского университета, 1980, С.383-391, пер. Е. П. Гречаной;
  • «О литературе, рассмотренной в связи с общественными установлениями», М., Искусство, 1989 г., серия: История эстетики в памятниках и документах, пер. В. А. Мильчиной ;
  • «Десять лет в изгнании», М., ОГИ, 2003, предисл., пер. и коммент. В. А. Мильчиной.

Другие сочинения Сталь

  • «Réflexions sur la paix adressées à M. Pitt et aux Français» (1795)
  • «Réflexions sur le suicide» (1813)
  • «Zulma et trois nouvelles» (1813)
  • «Essais dramatiques» (1821)
  • «Oeuvres complètes» 17 t., (1820-21)

Работы о ней

  • Биография мадам де Сталь составлена госпожой Неккер-де-Соссюр (в «Oeuvr. compl.») и Бленнерхасет: «Frau von S., ihre Freunde und ihre Bedeutung in Politik und Litteratur» (1889).
  • Gérando, «Lettres inédites de m-me de Récamier и de m-me de Staël» (1868);
  • «Correspondance diplomatique, 1783-99», барон Сталь-Г. (1881); * * * * Norris, «Life and times of M. de S.» (1853);
  • Amiel, «Etudes sur M. de S.» (1878)
  • A. Stevens, «M-me de Staël» (1881)
  • A. Sorel, «M-me de Staël» (1890; есть русский перевод)

сочинения Сент-Бева и Брандеса

  • Стороженко, «Госпожа де-Сталь» («Вестник Европы», 1879, № 7)
  • Шахов, «Очерки литературного движения в первую половину XIX в. Лекции по истории французской литературы» (1894)
  • С. В-штейн, «Госпожа де-Сталь» («Вестник Европы», 1900 г., №, 8-10)
  • Любарец С. Н. Эстетика Жермены де Сталь в контексте эпохи Просвещения // ДРУГОЙ XVIII ВЕК. Сборник научных работ. Отв. ред. Н. Т. Пахсарьян. М., 2002
  • Plessix Gray Francine du . Madame de Staël. - New York: Atlas & Co , 2008. - ISBN 978-1-934633-17-5 .

Другие ссылки

  • // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
  • (недоступная ссылка с 19-05-2013 (2105 дней) - история )

Напишите отзыв о статье "Сталь, Анна де"

Примечания

Отрывок, характеризующий Сталь, Анна де

Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.

6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l"on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n"avez qu"a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c"est un… qui n"oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu"il me disait l"autre jour: Kiril c"est un homme qui a de l"instruction, qui parle francais; c"est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c"est un homme. Et il s"y entend le… S"il demande quelque chose, qu"il me dise, il n"y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l"instruction et les gens comme il faut. C"est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l"affaire de l"autre jour si ce n"etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C"est bien, c"est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.

Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.

В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu"est ce qu"il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l"agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.