Сборник идеальных эссе по обществознанию
Орфографическая
Скорее описка, нежели ошибка, - ""Ничего"" - с заглавной (большой буквы) в прямой речи
Пунктуационная
Считаю, что, пока в нашей стране..., Россия будет процветать... Нужна запятая после ЧТО, перед ПОКА - в значении союза условия или причины - и нет ТО перед словом Россия. При стечении союзов ставим запятую, если нет второй части с ТО, и не ставим, если есть ТО: ""что пока живут...люди, ТО Россия будет процветать""
Пунктуационная
Обстоятельство уступки, выраженное сущ. с предлогом НЕСМОТРЯ НА, всегда выделяется запятыми: ... потому что, несмотря на унизительный труд, ....
Лишние слова, лучше заменить указательной частицей ВОТ основные качества... Или вообще не то и не другое не использовать: ....терпеливость и доброта - вот основные качества...
(5)- Это - удивительное слово, и в нём непоколебимая сила русская.
(6)- После боя под Хайченом я шёл пешком среди отступающих солдат, - рассказывает он. (7)- Жара - 53 градуса, воды ни капли целый день (8)Солдаты едва передвигают ноги, томясь от жажды под жгучими лучами, а шутки между ними не прекращаются. (9)- Устали? - спрашиваю я то там, то тут, желая их ободрить.
(10)- Ничего! - отвечают они, ласково улыбаясь, и продолжают идти.
(11)Перегоняю раненого. (12)На одной ноге сапог, на другой - окровавленная тряпка. (13)Он опирается на палку и ковыляет. (14)На плече - винтовка.
(15)- Что? (16)Ранен?
Пуля скрозь...
(20)- Ничего!
(21)И тащится, едва передвигаясь.
(22)На носилках, под Хайченом, несут раненого. (23)Он - землисто-чёрный. (24)Глаза затуманены. (25)С ним рядом винтовка, - он её держит. (26)Надо сказать, что и раненые солдаты, как я наблюдал, никогда не расстаются с ружьём. (27)Носилки остановились. (28)Я подошёл к нему, спрашиваю о здоровье и получаю в ответ шёпотом одно слово:
(29)- Ничего.
(30)А у него страшная рана осколком гранаты в ноги и в живот.
(31)Мне рассказывали нёсшие его санитары, что он не хотел выпустить из рук винтовки, а всё просил только доставить ему сапоги, которые остались на позиции.
(32)И всюду, везде я слышал это удивительное русское слово:
(33)- Ничего!
(34)- Вот и ваш В. И. Немирович-Данченко, в китайском сером шёлковом костюме, в белой английской шляпе, всегда везде впереди стоит на вершине сопки, делает заметки в свою книжку, а кругом рвутся гранаты, жужжат пули. (35)Ему кричат снизу: (36)«Василий Иванович, опасно, уходите!», - а он продолжает писать, отмахнётся рукой и отвечает:
(37)- Ничего!..
(38)Когда японцы наступали к Ляояну, я в разговоре с одним из крупных генералов, волнуясь, говорил:
(39)- Ведь Ляоян, пожалуй, японцы возьмут. (40)Ведь это очень нехорошо для нас.
(41)И получил, с милой, спокойной улыбкой, знакомый ответ:
(42)- Ничего!
(43)И теперь, когда Ляоян взят и это нисколько не повредило плану кампании, я понял смысл ответа генерала, его покойную улыбку и это удивительное:
(44)- Ничего!
(45)Да, это великое слово, в нём неколебимость России, в нём могучая сила русского народа, испытавшего и вынесшего больше, чем всякий другой народ. (46)Просмотрите историю, начиная с татарского ига, припомните, что вынесла Россия, что вытерпел народ русский, - и чем больше было испытаний, тем более крепла и развивалась страна. (47)Только могучему организму - всё нипочём! (48)- Ничего!
(49)Вытерпим! - говорят и теперь.
(50)Слабый будет плакать, жаловаться и гибнуть там, где сильный покойно скажет:
(51)- Ничего!
(52)Бисмарка когда-то на охоте в России вывалил в лужу ямщик.
(53)Когда Бисмарк на него закричал, извозчик успокоительно ответил ему:
(54)- Ничего.
(55)Это слово так понравилось «железному канцлеру», что он во многих случаях повторял его и даже носил железный перстень с надписью:
(56)- Ничего.
(57)- Скажите, Клофач, трудно вам досталась эта поездка?
(58)Страшно было под выстрелами? (59)Голодно на позициях? (60)Утомились нервы? - спросил я его.
(61)И он мне ответил совершенно искренне, и видно было, что другого слова не мог даже подыскать:
(62)- Ничего!
(В. Гиляровский*)
* Владимир Алексеевич Гиляровский (1855-1935) - русский писатель, журналист, бытописатель Москвы. Автор сборников «Трущобные люди» (1887), «Негативы» (1900), «Москва и Москвичи» (1926).
Показать текст целиком
Уникальный и самобытный... Эти определения, как нельзя лучше, характеризуют русский народ. Но какие именно черты нас отличают от других национальностей? Что значит русское слово"ничего"? Проблему мужества и стойкости русских людей поднимает В.Гиляровский в предложенном для анализа тексте.
Раскрывая данную проблему, лирический герой рассказывает нам о своей беседе со "старым добрым знакомым по Балканскому полуострову". Первый случай, поразивший Клофача, произошел после боя под Хайченом: раненый с окровавленной тряпкой на ноге и с винтовкой на плече на вопрос о его самочувствии шепотом отвечает одно слово: "Ничего". Именно оно до глубины души поразило Клофача и заставило задуматься о терпении, выносливости и стойкости русских людей. Не случайно автор вспоминает об извозчике, который "вывалил в лужу " Бисмарка и, когда тот начал кричать и возмущаться, просто ответил: "ничего ". "Железному канцлеру" так понравилась эта фраза, что впоследствии он часто вспоминал ее. Эти два примера ярко показывают то, что, на первый взгляд, в простом и незамысловатом слове может скрываться все могущество и величие русского человека.
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
Владимир Гиляровский
Рассказы и очерки
ПРОКОРМИТЬСЯ БЫ
(Из жизни актеров)
Случилось мне летом 1883 года быть в городе Орле. Я остановился в гостинице, а так как день был свободный, пошел прогуляться по городу. На самой главной улице у подъезда гостиницы толкался народ, окружив какой-то громадный вагон, стоявший на улице.
– Что это там делается? – спросил я одного из лавочников.
– Актеров провожают, ну и глядят, – пояснил он мне.
Я подошел ближе, в самую толпу. Перед нами стоял громадный, старый, вылинявший рыдван, напоминавший не то «Ноев ковчег», не то самый скверный вагон железной дороги. Рыдван был запряжен четверкой заморенных лошадей самого жалкого вида. На широких оборванных козлах сидел не менее оборванный ямщик.
В толпе шли примерно такие разговоры.
– Актеров-то, гляди, как возят, в чем… – обращается мещанин к женщине.
– А рази в другом можно? Сейчас их на две половины: женское сословие в одну, мужчинов в другую…
– С ними вместе и зверье посадят? – любопытствует маленький мальчик.
– Это без зверья, это другие актеры, со зверьем – зверинцы, а это киатральные, сами зверье приставляют… Сейчас удивиль есть: «Медведь и паша», так мой постоялец медведя сам в овечьем тулупе приставлял на киатре.
– Как это им охота? Тоже люди, а такими делами занимаются! Лучше бы работали…
Я невольно задумался над последней фразой.
– Вы какими судьбами здесь? – вдруг услышал я сзади.
Оглянулся – мой старый знакомый, актер Л…
– По делу приехал, – сказал я.
– А вот и мы по делу едем, – сказал Л., указывая на рыдван.
– Куда же?
– В Симбирск, верст полтораста отсюда. Здесь наше дело расстроилось, сборов не было, вот и едем. Бог даст, прокормимся… Вот и наши идут. Знаком?
Из гостиницы вышли пять актеров и две актрисы. Из актеров трое были знакомы. С другими и с актрисами меня познакомил актер К.
– Ну что, все уложено? – спросил Л., одетый в русскую поддевку, подпоясанную кавказским поясом.
Из рыдвана высунулся высокий, худой, как голодный заяц, помощник режиссера:
– Все-с! Только водочки бы на дорожку!
– Да, надо, возьми бутылку, – сказал Л.
– Две бы взять… дорога дальняя, – несмело заговорил актер маленького роста.
– Пожалуй, две, вот восемьдесят копеек, – подал Л. деньги.
– Помилуйте, господин Л., какой расчет, а? Добавить полтинник – четверть целую и возьмем.
– Куда четверть! Две бутылки довольно.
Помощник исчез и через минуту вернулся с водкой.
– Теперь, господа, с богом, садитесь. Вы и вы, mesdames, поезжайте до заставы на извозчиках, а мы в колеснице. Проводишь нас, Владимир Алексеевич? – обратился он ко мне.
Я согласился, и мы вшестером поместились в рыдване.
– Трогай!
Ямщик затопал, зачмокал, засвистал, и рыдван закачался по скверной мостовой, гремя и звеня; каждый винтик в нем ходуном ходил.
Мы сидели шестеро, а места еще оставалось в этом ковчеге, хотя целый угол был завален узелками и картонками.
– А что, господа, в каком мы классе едем? – сострил кто-то.
Все промолчали.
Сидели мы по трое в ряд, причем помощник поместился как-то в висячем положении. Сзади на главном месте сидели Л. и С. Последний стал актером недавно – это был отставной гусар, щеголь, когда-то богатый человек. Несмотря на его поношенный костюм, старый шик еще не покинул его. На руках были шведские сиреневые перчатки, а в глазу монокль. Третий сидел Р. Его бледное лицо, шляпа à la brigand, из-под которой светлыми прядями спускались жидкие прямые волосы, выгоревшее и поношенное пальто и сапоги в заплатах как нельзя более подходили к окружающей обстановке.
– Что будет в Симбирске? – заговорил он.
– Я думаю, что будут дела! Все-таки состав для такого города весьма недурен. Ты как думаешь?
– Я думаю, что выпить надо, – в ответ сказал С-ов.
– Что дело, то дело-с! – заегозил помощник и вынул бутылку.
– Погодите, господа, за заставой выпьем, – уговаривал Л.
– Да вот и застава!
Наш рыдван выкатился за два заставных столба и мягко заколыхался по пыльной дороге.
Влево в тени берез, которыми усажена была дорога, нас уже дожидались актрисы.
Мы сели на траву. Помощник режиссера откупорил обе бутылки.
– Зачем это вы обе?
– Пить-с! Да еще я думаю бутылочку бы взять… Вот и они выпьют, – указал на меня помощник.
Л. достал серебряный стакан, рыбу-воблу и связку кренделей.
– И тут без кренделей не могут. Ну, актерики-с, – сострил С-ов.
– Ну-ка, отвальную, – начал Л. и налил мне водки.
Выпили, и через пять минут водки не было…
– Ну, господа, теперь в путь! – вставая, сказал Л.
Попрощались. Перецеловались…
– В Москве увидимся! – крикнул из рыдвана Л.
– Увидимся постом! Желаю сотни заработать!
– Куда сотни! Дай бог прокормиться, с голоду не умереть или без платья не вернуться, – как-то печально промычал С-ов.
– До свидания!
– До свидания!
Через несколько минут рыдван скрылся за поворотом, и только долго еще треск и звон винтов и винтиков древней повозки доносились до меня по вечерней заре.
Дай им бог прокормиться!
БЕГЛЫЙ
Стояла весна. Кое-где в глубоких оврагах вековечной тайги белелся снег, осыпанный пожелтелыми хвоями, а на скатах оврагов, меж зеленевшей травы кое-где выскакивали из-под серого хвороста голубоватые подснежники. Верхушки мелких сосенок пустили новые ростки, светло-зеленые, с серыми шишечками на концах, заблистали бриллиантовые слезки на стволах ели, сосны и кедра. Молодая березка зазеленила концы своих коричневых почек, а на окраинах и вся покрылась изумрудным убором, рельефно отделяясь от темной стены старых елей и сосен и еще черневшихся лиственниц.
По утрам окраины тайги оживали: тысячи птиц кричали без умолку на разные голоса. Самый воздух, согретый яркими лучами солнца, был полон весеннего аромата сосны и березовой почки, полон расцветающей жизни, полон могучей силы.
Никогда не бывает так прекрасна тайга, как весной! И чем дальше человеческое жилье, чем тайга глуше, тем она прекраснее, величественнее и тише.
В самой глуши никто не нарушит ее тихой жизни, никто не мешает ее концерту, ее гармонии.
Каждая птичка поет сама по себе, дятел сердито стучит в дерево, ловя червячков, проделавших удивительные ходы в древесине, плачет кукушка, ветер гудит, стонут от него косматые головы седых великанов.
Всякий звук сам по себе, а дирижер – сама тайга – все эти раздельные звуки сливает в одно, и выходит концерт поразительный.
Человек заслушается этого весеннего, дикого и очаровательного таежного концерта, так заслушается, что всю жизнь тайга будет ему мерещиться и живо будет вставать в памяти.
И тем живее встает она, чем безотраднее ему. И скажет тот человек, если он болен лежит или заброшен в душный каземат, скажет одно:
– Послушать бы тайгу денек, как кукушка кукует, как дятел долбит, как ветер гудит по вершинам, послушать бы еще раз, а там хоть и умереть!
И манит тайга человека бывалого, неудержимо манит из душной тюрьмы на вольный простор.
Рискует старый бродяга попасть под плети, под меткую пулю часового, а все-таки рвется хоть денек послушать кукушку в тайге, поплакать с ней, как и он, бездомной, и умереть, отощав с голоду, или опять вернуться в тюрьму, обновленным таежной волей, до следующей весны, до следующих надежд на побег.
Бывалого бродягу зовет кукушка, а молодого удальца тянет родина далекая, дойти до которой редким приходится.
Раза два удалец попробует побороть неизмеримое расстояние тайги, раза два опять неволей вернется в каземат, а на третий он и родину, пожалуй, готов забыть, а все-таки неудержимо бежит поплакать с кукушкой о далекой родине.
И вытягивает весна удалых добрых молодцев из-за решеток железных, из-за каменных стен, из-за острых штыков. И не страшны им в ту пору стены, не грозна смерть – они сами не помнят себя, очарованные притягательною силой благоухающей вольной тайги.
– Воля! Вот она, воля-то, где! А-ах!.. Не надышишься просто! И сосной, и березкой пахнет… А там…
Он вздохнул и задумался.
Это был плотный тридцатилетний человек, в арестантском халате и шапке без козырька.
– А-ах! Хорошо! – вздохнул он еще раз. – А чего стоило добраться сюда. Да! Даже страшно. Впрочем, чего страшного – пуля, смерть, и только. Страшно там, в этих подземельях, где, того и гляди, тебя задавят землей, как червя в норе, в темноте. Сгинешь и свету божьего не увидишь! Пуля что! Чик и шабаш! А там всю жизнь под землей, без надежды на солнышко взглянуть! Всю жизнь…
Он задумался.
– А солнышко-то, солнышко!
Бродяга прикрыл глаза сверху, как козырьком, рукой и посмотрел на запад.
А оттуда сквозь чащу дерев прорывались режущие, ярко-красные лучи заходящего солнца. Они играли и бегали на стволах деревьев, соскакивали с них и блестящими «зайками» прыгали дальше на следующих стволах, на чуть зазеленевшейся траве, на сети сучьев.
Лучи все ярче и ярче горели, и наконец меж стволами начал скользить самый диск солнца, переливавшийся, как расплавленный металл, брызгавший сиянием ослепительных лучей.
Бродяга, стоявший на берегу лесного оврага, жмурился, а все продолжал смотреть на солнце, опускавшееся за верхушки леса.
Чем ниже опускалось солнце, тем темнее и темнее становилась пропасть оврага.
Все выше и выше бежали золотые «зайки» по старым великанам, блеснули на их шапках, прошли розовой полоской по беловатым облакам и исчезли.
Как-то сразу почернели овраг и лес, будто задернулись от света черной занавесью. Сразу холодно стало.
Бродяга вздрогнул, нащупал спички в кармане и стал опускаться на дно оврага, захватывая по пути сухой валежник.
Снизу тянуло холодом. Там еще белелся снег. Бродяга взглянул на дно и переменил свое намерение. Он опять поднялся наверх, выбрал чистую полянку, натаскал хворосту, вынул спичку, погрел ее сначала за ухом и зажег.
Чуть заметными, беловатыми полосками побежал огонь по сухому валежнику, зачернелся дым, а потом полосы огня, по мере того как темнело небо, краснели; клубы дыма исчезали в темноте, сверкая по временам мчавшимися кверху звездочками искр, или прорезывались кровавыми языками пламени, когда бродяга шевелил костер или бросал свежий валежник.
Он вынул из мешка хлеб, воткнул кусок на палочку и стал жарить над угольями. Хлеб дымился, трещал и слегка обгорел.
Бродяга аппетитно понюхал, снял шапку, положил ее на колени, перекрестился и стал есть.
Свежий ветерок подул из-за оврага и гулко зашумел вершинами.
– Наш, расейский ветерок, с заката. Ишь, теплый какой!
Он подкинул еще валежнику в костер, нахлобучил шапку до ушей, устроил постель из еловых ветвей и хворосту и лег, плотно закутавшись в широкий арестантский халат.
– Дом, а не халат… Спасибо смотрителю, будто знал, что понадобится, – новый дал! – улыбнулся он.
И представилось ему, как перетрусил носастый смотритель, придиравшийся за каждую мелочь к арестантам и дрожавший, как осиновый лист, перед начальством. Вспомнился ему и последний побег из деревянной полусгнившей тюрьмы.
Ночь была такая же темная; окно его секретной камеры с заржавленной решеткой выходило в поле, за которым синела бесконечная тайга. Под окном торчали острые концы бревенчатого частокола, заменявшего тюремную стену, и за частоколом постоянно двигалась взад и вперед полоска штыка – днем синяя и ночью светлая, от красноватого отблеска закоптелого, грязного фонаря.
Он долгое время смотрел на тайгу, на частокол, на штык, мелькавший то вправо, то влево от окна.
По этому штыку можно было знать, где часовой, близко или далеко.
Тогда ночь была темная, туманная, фонарь мигал красноватою точкой среди густого весеннего тумана, как тлеет керосиновая лампа в бане.
Он выставил полугнилую раму, скрутил из белья веревку, связал этой веревкой два прута решетки, всунул в веревку полено, принесенное из коридора под халатом еще накануне, и начал его повертывать. Веревка скручивалась. Вольный, свежий ветер прорывался в тесную, душную камеру и освежал, ободрял его, уставшего до поту. Веревка скручивалась, связанные ею прутья сжимались.
С другой стороны он также связал два прута и скрутил веревку.
Образовалось отверстие, голова в него проходила свободно.
Вспомнил он, как хлопали по грязи кеньги часового, удалялся влево отблеск штыка, вспомнил он смелый прыжок, крики, выстрелы, шум сзади, свист пули около уха.
Но вспомнилось все это как-то неясно, будто давно это случилось, а не три дня назад.
А ветер все гудел вершинами…
Бродяга сквозь полусон прислушивался к этому шуму, напоминавшему ему ночи – далеко, далеко отсюда…
Яркий огонь близкого костра грел ему лоб, и сквозь закрытые веки бродяга видел, или, лучше сказать, чувствовал, сначала красное, а потом фиолетовое зарево, глазам было больно, но он напрасно напрягал усилия открыть их. При каждой тщетной попытке поднять веки зарево только принимало более яркую окраску и еще крепче сковывало глаза и усталые члены.
Он был как бы в забытьи, голова горела, мозг сжимался, грудь давило, и всевозможные картины, одна другой фантастичнее, мелькали в его воображении…
Он забыл в этот миг все, все…
НА ПЛОТАХ
Лед прошел. Вода на Москве-реке стала сбывать, а площади низин все еще были залиты на далекое пространство. По более высоким берегам синелись на черном иле надвинутые одна на другую и забытые водопольем льдины; по оврагам в виде громадных спящих чудовищ лежал снег, а на обрывах на коричневом фоне старой травы просвечивали зеленоватые пятнышки и оживляли мертвые обрывы. Река ожила. Серые чайки парили над водой, с трудом рассматривая в желтой ряби стальную полоску, камнем бросались за добычей, хлопали по воде крыльями, и трепещущая стальная полоска, извиваясь, блестела в их изогнутых клювах.
Время от времени из-за дальнего мыса выдвигалась темная масса, широкая, длинная, извивающаяся по зеркалу воды, как исполинская змея. На концах ее мерно покачивались взад и вперед высокие фигуры, и когда масса подвигалась ближе, то фигуры росли, росли и, как на волшебной декорации, обращались в мужиков и баб, усиленно поднимавших неуклюжие длинные весла на концах дровяного плота.
Один из таких плотов подходил к Москве.
На середине плота, на куче соломы, с багром в руках стоял мужик, одетый в синюю пестрядинную рубаху, жилет, который был расстегнут, лапти и овчинную шапку, заломленную на затылок. Вся фигура мужика с грудью колесом, поднятой головой и рукой на багре, которым он направлял оголовок плота, напоминала в общем лихого лоцмана на картинах крушений судов. Его лицо с чуть заметной растительностью, двумя клочками приткнувшейся к углам подбородка, так и горело беззаветной удалью и сознанием своей силы. Рамка волос, выбившихся из-под шапки и прилипших к изрытому морщинами лбу, была уже седовата и показывала, что сгонщику немало лет.
Плот мчался… Навстречу ему издали бежали главы церквей, красные фабрики, высокие трубы с закопченными верхушками и круглыми черными шарами. Вот белой полосой на темной перспективе замелькал ажурный Бородинский мост, полоса становилась все шире, длиннее и вдруг, освещенная мелькнувшим из-за облака солнышком, представилась плотовщикам гигантским серебряным кружевом, растянутым в воздухе между берегами реки.
– Никита Семенов, мост-от, мост-от, серебряный вроде!.. – сорвалось у кого-то из гребцов, уставившихся на панораму Москвы и лениво поднимавших весла.
А Никита весь погрузился в развернувшуюся перед ним давно знакомую картину и ничего не слышал.
Он смотрел и на кружево моста, и на дымящиеся фабрики, и на золотые главы далекого Новодевичьего монастыря, и на щетину лесистых Воробьевых гор, и на низменный Дорогомиловский берег. Каждое местечко было знакомо Никите.
Невольно всплыла в памяти Никиты первая путина на плотах из-под Можая в Москву, когда за десять рублей ассигнациями он стоял в веслах на дровяном плоту, а потом и каждую весну стал ходить на плотах, как сделали его, удалого да ловкого, сперва канатчиком, а потом сгонщиком. И хозяин сам, бывало, на плоту стоит, а правит все Никита. Сорок одну весну на плотах ходит. А сколько горя насмотрелся он за это время! Сколько народу на его глазах потонуло, померло, без вести пропало, а уж сколько пропилось да в острогах из-за этих сплавов сгнило – и не перечтешь… И вчера один канатчик потонул под Троицей. Стали на ночь канатиться, мужик-от соскочил в воду, думал, мелко, ан в глубь попал да под плот – только и видели… Может, зацепился за дерево, так до Москвы дойдет да при выгрузке всплывет синий, опухлый. А баба-то его как вчера убивалась, все в воду рвалась, так к плоту самое-то от греха привязали…
С берега неслась звонкая, заунывная песня.
– И отчего это, – взбрело Никите, – сорок годов на погонах хожу, а песен на нашей работе не слыхивал? Сапожник поет, портняга колченогий поет, столяр поет и бурлак, и тот, на что уж каторжный, тоже временем поет, а нам вот песня и на ум нейдет.
И стал Никита добиваться, отчего на плотах песня не спорится. Сообразил он, что как сел на плот, так и греби до поздней ночи, – значит, не до песни; потом на ночь к берегу приставать, канатчик должен первый с приколом в воду соскочить, плотовщики окромя баб тоже канатиться в воду лезут. Приканатились. Холод, мокреть, обсушиться негде, спать некогда – того и гляди, плот водой сорвет. Какая тут песня? А потом опять, с пустой кашицы да с черствого хлеба петь-то мало радости. И решил Никита, что в их работе петь нельзя.
Солнышко опять спряталось за тучу, и мост, вместо ласкавшего взгляд серебряного кружева, казался серой громадной массой, утвержденной на серых, мрачных скалах, несшихся навстречу плоту и грозивших разбить его вдребезги. Плотовщикам ясно виделось, что мост несется на их плот, и они боязливо косились на него, усиленнее работая веслами.
– Наляг, братеники, наляг! – зычно покрикивал Никита, и гребцы, ободренные ровным, спокойным голосом первого на реке сгонщика, энергичнее налегали на весла и отводили плот на фарватер.
А мост все надвигался ближе и ближе, грознее и грознее вставал из воды каменный устой.
Плотовщики вскидывали головы время от времени, при передышке между ударами весла, различали живую стену у решетки моста и городового, бессильно старавшегося отогнать публику.
С моста доносились возгласы:
– На бык, ей-богу, на бык! Во налетит… Вдребезги…
– Куда правишь-то, черт, пра-а черт!.. – Последний эпитет относился к Никите.
А опасность была близка. Плот несло прямо на каменный устой, и публика, охотница до ужасных зрелищ, приготовилась видеть крушение.
– Наляг, братеники, наляг! – громче прежнего донеслось до зрителей, и они видели, как еще крепче мужики налегли на весла, как Никита багром отделил с одной стороны на аршин оголовок плота от длинного туловища, как это туловище дрогнуло, изогнулось змейкой в дугу, как оголовок с шестью низко нагибавшимися в веслах мужиками и двумя бабами исчез под мостом и весь плот, минуя устой, помчался туда же.
– Мама, мы поехали, а плот остановился, – услыхали сверху гребцы детский голос, вскоре заглушенный под мостом отголоском ударов весел, плеском воды о каменные устои и грохотом от перебегавшей на другую сторону моста публики.
Плот вынырнул на другой стороне и прямо как стрела продолжал нестись. Гребцы бросили весла и смотрели назад, на народ.
Никита, весь сияющий, без шапки обернулся лицом к мосту и раскланивался.
– Молодец, счастливо, с прибытием! – кричали ему.
– Наляг, братеники, наляг! – опять загудело по реке и раскатилось под мостом.
Опять закланялись гребцы на концах плота, зрителям плот казался все короче и короче, солома на середине плота представлялась желтым, неясным пятном, а мужики и бабы потеряли человеческие формы и казались нагибавшимися очепами деревенского колодца.
Никита надел шапку и плотнее уперся багром в оголовок. Около плота мелькнули две-три небольшие лодочки с гребцом и рулевым. Из лодок торчали багры, поленья дров, доски.
– Никита Семенов, мартышки-то мыряют! – крикнул молодой парень с оголовка плота Никите.
– У нас, Ваня, не разживутся полешком… Вороны проклятые, только и ждут, как бы плот разбило где… Чужим горем кормятся!..
– Дома по Дорогомилову-то понастроили!..
– Наляг, наляг, ребятки, канатиться скоро!
Направо перед плотовщиками раскрылась необозримая равнина Красного луга, на которой, как разбросанные кусочки зеркала, блестели оставшиеся от разлива лужи, и ряд таких же зеркал, прямых и длинных, словно обрезанных по мерке, в бороздах залитых огородов. За огородами тянулся ровный ряд куполообразных ветел, а еще дальше бурый кряж голой Поклонной горы. Вдоль берега стояли вереницы плотов с желтыми пятнами соломы и дымками костров, у которых грелись бабы в желтых, как соломенные кучи, армяках.
По берегу то к городу, то обратно к плотам сновали плотовщики, другие кучками стояли по лугу.
Некоторые кучки, круглые, делали странные движения: то поднимали вверх головы, то опускали их, то все вдруг, как по команде, наклонялись и садились на корточки, а затем опять вставали и опять смотрели в небо.
«Избалован, ах избалован плотами народ, – думал Никита, глядя на берег. – А все из-за чего?.. Деньги, кажись, трудные, а вот не жаль… Вон они в орлянку-то играют. Ишь, головы-те задрали к небу, дождя просят. Круг-то человек тридцать. Кровные денежки проигрывают, проживают. И сам пропьешь… А все хозяева… Сейчас пригнали плот, не успеешь приканатиться хорошенько, ан хозяин с водкой, да нарочно стаканище-то норовит такой, чтобы руками не обхватить… Как не выпьешь? С мокрети да с устатку и хватишь… А как хватил – в глазах круги-круги пойдут, зеленые, желтые, красные, синие… Голова закружится – ну и пошло! Вот этот первый-то стакан отравы все наше горе и есть. А там и пошла и пошла! При расчете пьяного обочтут, в трактире тот хорош, другой лучше того, все тебя угощают, ты всех угощаешь, и деньги все! Мало того, по пьяному делу разуют-разденут люди-то добрые, да еще этапом домой ушлют: не путайся, безобразник, по городам, паши, скажут, свою полосу! А все отрава… И кажинный раз думаешь: ну ее к лысому, отраву-то – а как не выпить с устатку-то… обидится…»
Никита стоял, облокотившись на багор, смотрел на луг и бормотал.
– Дядя Никита, канатиться где будешь? – крикнули ему с оголовка.
Никита вздрогнул и огляделся.
– Вон пониже ветлы-то… Наляг, ребятки, наляг…
Плот извивался и скрипел.
Иван отделился от гребцов и перешел на середину плота. Это был молодой, могучего сложения парень в одной рубахе, с расстегнутым, несмотря на свежую погоду, воротом, без шапки и босой. Он поднял толстую с заостренным концом жердь, намотал на нее бечеву, остатки которой собрал кольцами на левую руку, и встал на край плота.
Гребцы усердно работали. Никита старательно то отводил багром, то притягивал к себе оголовок.
Плот приближался к берегу.
Еще несколько ударов весел, и он искривился. Его толкнуло снизу с такой силой, что все стоявшие на нем покачнулись.
Плотовщики бросили весла, схватили шесты и отталкивались ими от берега. Канатчик Иван с приколом в руках прыгнул в воду и окунулся до шеи. Двое других прыгнули за ним, и все трое быстро очутились на берегу.
Иван, распуская кольца бечевы по мере того, как от него удалялся плот, уносимый быстрым течением, старался всадить острый конец прикола в землю, но прикол вырывало из рук и тащило вместе с Иваном и мужиками, помогавшими ему.
Наконец удалось-таки всадить прикол и забить его чекмарем1
Чекмарь
– деревянный молот.
Плот остановился и стал извиваться, как змея, которой наступили на голову.
– Третью бечеву! Подтягивай третью…
– О-от так! Крепи ее! Крайнюю, проворней! – командовал Никита.
Веревки закреплены. Плот еще треснул раза три, заскрипели его канаты из березовых прутьев, и он остановился.
* * *
Плотовщики сошли на берег.
Их встретил толстый, как слон, хозяин и, не разгибая жирных, раздутых, как в водянке, пальцев, подал Никите руку:
– С прибытием! Блаапалушна?
– Слава богу… Без задоринки…
– Спасибо, Никитушка, спасибо… Сейчас с прибытием поздравим, а потом в трактир за расчетом.
– С прибытием-то и опосля, прежде бы рассчитаться, – нерешительно заговорил Никита, посматривая на четвертную водки, стоявшую на земле.
– Опосля! Нешто это водится, что ты, Никита Семеныч, тебе хорошо, а…
– А другим-то плохо нешто? Перво-наперво расчет, а там всяк за свои выпьет…
– Ты сухой, а вон Ивану-то каково… – указал хозяин на дрожащего Ивана, с которого ручьями лила мутная вода.
– Ваня намок!
– Бог намочил, бог и высушит! – щелкал зубами канатчик.
– А ведь изнутри-то лучше погреться… Мишутка, наливай!
Мишутка, пятнадцатилетний сын дровяника, взял четвертную и налил чайный стакан.
– Кушай, Никита Семеныч…
– Пусть вон Ванька пьет, – аппетитно сплевывая, ответил Никита.
– Пей ты, порядок требует того…
– Пей, не морозь человека-то, – послышалось между плотовщиками.
– Пущай пьет… Нешто я причина… Пей, отравись…
– Какая отрава… Што ты… Сам выпью… – Хозяин взял стакан и отпил половину.
– Кушай ты теперь! – подал он Никите, закусывая густо насоленным хлебом.
– Пей поскореича, дядя Никита… Холодно ведь! – нетерпеливо крикнул Иван.
– Посудина уж больно велика… захмелею, – отнекивался Никита.
– Ничего, с устатку-то!..
– Со свиданием!
Никита залпом проглотил стакан, отломил хлеба и отошел в сторону.
Угощение продолжалось. Сначала выпил канатчик Иван, а за ним и остальные, кроме баб. Их хозяин и упросить не мог.
– Да ты пригубь, сколько можешь, Маланья.
– Не неволь: и рот поганить не буду. О празднике, живы-здоровы будем, выпьем уж.
Никита стоял поодаль и смотрел.
– Отрава проклятая, тьфу, как с голодухи-то забирючило… Вон он, народ-от, от нее, как тараканы, сонные по лугу путаются, а все отрава…
Он опять посмотрел на хозяина.
– Брюхо-то отрастил… вот бы в канатчики его на путинку, на другую, небось, стряс бы жир-то, ежели бы по-Ванькиному побегал! – добродушно улыбнулся Никита.
Ему представилось, что хозяин бежит босой за плотом, как вчера Ванька под Старой Рузой бежал: стали канатиться, а прикол-то у него вырвало, и Ванька версты четыре босой по снегу да по заливам плот догонял. И сам Никита так же, как молод был, бегивал. Ловкий был, сильный. Канатчику надо быть сильным, а сгонщику умным, чтобы течение понимать и берег, где приканатиться, разуметь.
Картины прошлого одна за другой воскресали перед Никитой.
Посреди деревни стоит большая светлая изба с огородом, а за ним зеленые луга, желтые полосы ржи, березовая роща. От рощи двигается воз сена, двое ребятишек копошатся на возу, а лошадь ведет под уздцы рослый, краснощекий Васька, сын Никиты, а рядом с ним, в красном сарафане, с граблями на плечах идет такая же рослая и красивая мать Васьки.
Неделю назад, когда Никита сел на плоты, он видел только одну мать Васькину, старую, сердитую. Березовой рощицы давно уж нет, изба почернела, соломенная крыша до половины за зиму скормлена хромому бурке и комолой буренке.
Скучно теперь в избе! На лавке сидит старуха, прядет и думает: загулял мой запивоха!.. А допрежь весело в избе было. Особенно весной. Малыши на проталинке в бабки играют, Васька из города, из извоза приедет на праздник. А теперь одна старуха в избе. Ребяток нет. Маленьких съела деревня, большого – город. Махонькие померли: от горла один, потом другой от живота летом. А на что уж знахарка Марковна старалась отходить, и кирпичиком толченым с наговором поила, и маслицем от чудотворцев мазала – ничего не помогло.
Васька – этот в городе пропал. Сперва почетливый был, покорный. В легковых извозчиках ездил, домой рублей пятнадцать, а то и двадцать на праздники-то подавал, а потом запил, в острог угодил, а там и помер. Долго тогда Никита о Ваське плакал. О том плакал, что город Ваську съел. Жил бы в деревне себе, при земле, оженился бы, а захотел погулять-попить – на то праздник есть… Плоты опять… Нешто дело плоты? Ими сыт не будешь, плоты только хозяевам хлеб, а мужику разоренье одно… Мало кто домой привезет заработок с путины – все деньги в московских трактирах остаются. Разве бабы только да какой уж каменный мужик супротив соблазна устоит… А прежде все лучше было, народ построже был, да и хозяева не спаивали. Зачем на плоты мужик идет, коли они разоренье одно? – спрашивал себя Никита. – Зачем он сам, знает, что плоты разоренье, а сорок лет ходит? А затем, что издавна заведено было отцами да дедами на плотах ходить, так и тянет. Чуть весна – вся деревня на плоты, как праздника ждешь, натосковавшись за зиму-то. А тут хлеба нет, корму скотине не хватило, а хозяин-дровяник уже объезжает деревню и задатки раздает… Картины одна за другой пестрой панорамой проходили перед Никитой.
А по реке шли плоты один за другим и канатились у берега.
У одного плота порвалась бечева и стащила в воду бабу, другой пристал к чужому плоту, порвал канаты, и хозяин испорченного плота с рабочими избил до полусмерти неосторожного канатчика, а плот унесло дальше и посадило на мель. Около разбитого плота, как из воды, вынырнули десятки мальчишек на своих легких душегубках и переловили унесенные течением дрова…
Толпа золоторотцев из «Аржановской крепости» прошла мимо Никиты наниматься выгружать дрова.
Эта толпа резко отделялась от толпы плотовщиков. При взгляде на серые, похожие одна на другую мужицкие фигуры в рваных полушубках и понитках, в шапках с торчавшими клочьями кудели и с глубокими, добродушными, слезящимися глазами на серых лицах Никите вспоминались такие же серые, однообразные, с клочками соломы на крышах, с глубокими слезящимися в прорезах соломенных завалинок окнами деревенские избы… Видно было что-то родственное между теми и другими, будто одни родили других.
Толпа оборванных, грязных, зловещих золоторотцев в остатках пальто, пиджаков, опорках напомнила Никите трущобы города, куда он как-то ходил разыскивать запутавшегося в них Ваську. Их мрачные земляные лица, их грязные облезлые фигуры напомнили Никите виденные им дома с разбитыми стеклами, с почерневшей, отвалившейся сырой штукатуркой, зловонные, шумные…
Толпа золоторотцев шла быстро… Впереди шагал с темно-бурым, лоснящимся лицом здоровяк в жилете из когда-то дорогого бархатного ковра, в форменной фуражке и опорках, привязанных веревками к оголенным по колено икрам. Остальная толпа с шумом шла за ним. За толпой, стараясь не отстать, торопился оборванец, высокий, худой, беловолосый, напоминавший всей фигурой тонконогий гриб, растущий в подвалах, и как раз сходство с этим грибом усиливала широкополая серая рваная шляпа.
Галденье толпы вывело Никиту из забытья, он осмотрелся кругом, встал и пошел в Дорогомиловский трактир за расчетом.
* * *
Дорогомилово гудело. По всей набережной, по лужам и грязи шлепали лаптями толпы сплавщиков, с котомками за плечами, пьяные. Двое стариков, обнявшись, возились в луже и, не обращая внимания на это видимое неудобство положения, обнимали друг друга за шею мокрыми грязными руками и целовались. Над самой водой, на откосе берега, раскинув крестом руки, лежал навзничь пожилой рыжий мужик в одной рубахе и в лаптях; пьяный плотовщик продавал еврею полушубок, против чего сильно восставала баба, со слезами на глазах умолявшая мужа не продавать шубы, и вместо ответа получала на каждое слово толчок наотмашь локтем в грудь и ответ: «Не встревай, дура! Ты кто?! А?» Мимо Никиты продребезжала пролетка с поднятым верхом, из-под которого виднелись лишь четыре ноги в лаптях и синих онучах, и одна из этих ног упиралась в спину извозчика.
"Трущебные люди - НЕУДАЧНИК"
Вы, батенька мой, зачем пожаловали?-Этими словами в прихожей классической гимназии остановил инспектор Тыква входившего гимназиста Корпелкина.
Как, куда? В классы, Евдоким Леонидович!
Зачем это?
Как зачем? На переэкзаменовку!
Поздно-с! Вчера совет вас исключил, переэкзаменовка вам не разрешена, можете завтра прийти за получением бумаг...
Как? Почему не разрешена переэкзаменовка? Ведь у меня только одна двойка и то из латинского... Отчего же Куропаткина и Субботина вчера переэкзаменовали? У них по две двойки...
Не знаю-с, завтра получите бумаги, а сегодня можете идти.
Корпелкин вышел. Слезы и злость душили его.
Господи, да что же я за несчастный такой? Из-за пустой двойки... И почему это других допустили до переэкзаменовки, а меня нет? А я имел больше права, у меня одна двойка... да за что же, за что!
На другой день ему были выданы из гимназии бумаги.
Прошло около пяти лет после этого случая. Корпелкин сын бедных родителей, жил дома, прибиваясь кой-как дешевыми уроками, которые давали ему руб. лей около восьми в месяц. Первые два года, впро. чем, он горячо принялся готовиться в университет, хотел держать экзамен, причем сильно рассчитывал на обещанный урок у одного купца, чтобы добыть необходимых на поездку денег, но урок этот перебил его бывший товарищ по гимназии Субботин.
Прошло еще три года после этого. Университет забылся, о продолжении ученья и помину нет - жить стало нечем, пришлось искать М!еста. Эти поиски продолжались около года, во время которого предлагал дальний родственник, исправник, поступить в урядники, но молодой человек, претендовавший поступить в университет, отказался, за что, впрочем, от родителей получил нагоняй.
Наконец, по хлопотам одного знакомого секретаря управления железной дороги, приятеля его отца, ему было обещано место помощника счетовода при управлении.
В назначенный день в передней управления сидели двое: маленький невзрачный молодой человек, с птичьей запуганной физиономией, и рослый, бородатый мужчина, с апломбом говоривший, с апломбом двигавшийся.
Господа, пожалуйте к управляющему! - заявилим чиновник, и через пять минут оба стояли перед управляющим дорогою.
-~ Господин Ловитвин,- обратился он к бородатому,- я вас назначаю помощником счетовода, а вас, гссподин Корпелкин, в статистику, на тридцать пять рублей в месяц. Прошу служить аккуратно, быть исправным!
Господин управляющий, мне обещали...
Но управляющий взглянул в лицо Корпелкина, как-то презрительно улыбнулся вместо ответа, повернулся спиной и вышел...
Богато и весело справлял свои именины секретарь Станислав Францевич Пульский его просторная чистенькая квартирка была переполнена гостями. Две комнаты были заняты карточными столами, СТ которых "винтили" и "стучали"
чиновники посолиднее, а молодежь отплясывала в зале. Два железно-орояшых сторожа обносили барышень фруктами и чаем.
Станислав Францевич не жалел угощенья... Да и жалеть-то нельзя было: на вечерах этих он лицом показывал свой товар, трех дочерей: Клементину, Марию и Цецилию. Старшей было двадцать два года, младшей - восемнадцать лет.
Веселились все, танцевали... Только в углу, как "мрачный демон, дух изгнанья", сидел Корпелкин, не отрывая глаз от Клементины, в которую был влюблен и уже считался женихом ее...
А смущал его армейский подпоручик, не отходивший от Климочки, как мысленно называл ее Корпелкин, и танцевавший с ней все танцы. Она тоже умильно нежничала с военным и только раз, да и то как-то презрительно, как показалось Корпелкину, взглянула в тот угол, где сидел страдалец.
Клементина Станиславовна! Позвольте вас просить на тур вальса! -
как-то робко заявил ей, наконец, Корпелкин, улучив минуту, когда она, усталая после кадрили, сидела в углу и обмахивалась батистовым платком.
Видите, я...- начала было она, но подлетевший подпоручик выручил ее.
Клементина Станиславовна, позвольте... Да. с удовольствием,- не дала договорить Кли-мочка, и новая пара закружилась по зале.
пи слова более не сказал Корпелкин; пробравшись отихояьку в переднюю, он оделся и ушел домой.
Вася, слышал? Станислав Францевич дочь вчера сватал! - на другой день в конторе заявил ему товарищ Колушкин.
Да, и шампанское пили! Клементину Станисла.Свсвну, за офицера, что с ней танцевал.
Как? Что? За этого офицера?.. Ты не шутишь?Нет?..
Да вот хоть самого спроси. Что за шутки, и свадьба в ноябре назначена...
Свадьба?.. Нет, этого не может быть... что ты... нет!..
Честное слово! Мы приглашены на свадьбу, уздневеста меня и в шафера выбрала...
Прошедший мимо управляющий прекратил дальнейший разговор.
Боже мой, боже мой!.. Что же это такое? Что я за несчастный такой?..
Ничего-то, ничего в жизни не удается мне!.. Наконец она!.. Она, по-видимому, интересовавшейяся мною, променяла меня на какого-то офицерика.. А ведь вместе росли... Еще в гимназии мечтали о нашем будущем счастии... И отец, определяя меня на службу к себе, намекал на это... И вдруг офицер этот... А чем я, спрашивается, хуже его? А вот нет, не везет... И наградой обошли...
Когда директор назначал награды, призвал нас, посмотрел сначала на Ловитвина, потом на меня - и назначил ему сто рублей, а мне тридцать...
Отчего это? Так вот, не понравился что-то, а отчего -сам не придумаю...
Отчего же в самом деле? И всегдадь так... Разве я меньше стою, чем другие?
Работаю меньше? - вслух рассуждал Корпелкин, шлепая по грязи... Он то и дело оступался и попадал в лужи, но незамечал ничего и рассуждал сам с собою до тех пор,пока не наткнулся на церковную ограду. Церковь была освещена ярко. У подъезда стояли богатые кареты Сквозь раскрытые форточки окон неслось "Исайя ликуй".
Пойти хоть на чужое счастье посмотреть, если свое не удается.
В церкви была толпа, давка.
Куда лезешь,- остановил его околоточный.
В церковь! - ответил он.
Говорят, нельзя...- И его кто-то вытолкнул изцеркви...
"Приидите все несчастные и обрящете здесь покой>(написал какой-то местный юморист-завсегда-
ай на почерневших дверях погребка красным карандашом. Надпись эта существует, полустершаяся, неразборчивая, давно, ее все обитатели погребка знают наизусть.
Погребок этот замечательный. Он стоит в укромном уголке бойкой, оживленной ночью и днем разгульной улицы, и в него не заглядывает всевидящее око полиции.
В погребке особая жизнь, гармонирующая с обстановкой.
Прямо от входа, в первой комнате, стоит буфет, сзади которого на полках красуется коллекция вин и водок. На буфете горой поднялся бочонок и стоят на подносе стаканчики, так как погребок, вопреки существующим законам, по неисповедимой воле судеб, доказывающей, что нет правил без исключений, торгует круглые сутки распивочно и навынос... Снаружи все прилично, сравнительно чисто. За буфетом стоит солидный, со степенной бородой буфетчик, бесстрастно, никогда не изменяя своей холодной физиономии, смотрящий на окружающее.
Двери то и дело отворяются. Вбежит извозчик, распояшется, достанет пятак и, не говоря ни слова, хлопнет его об стойку. Буфетчик ловким движением руки сгребет этот пятак в ящик, нальет стакан и наклонится за прилавок. В руках его появляется полупудовая, черная, как сапог, печенка, кусочек которой он стукнет о прилавок и пододвинет его к извозчику. За извозчиком ежит весь согнувшийся сапожник с колодками под мышкой.
Опохмелите, Афанасий Афанасьевич! - попросит н изагремит колодками по прилавку.
Опять безмолвно наливается стакан водки, режется ок печенки, и сапожные колодки исчезают за буфет И так с утра до утра...
Неизменным завсегдатаем погребка сделался и Корпелкин. С утра он сидел в задней темной комнате, известной под именем "клоповника", вместе с десятком оборванцев, голодных, опухших от пьянства, грязных.
Они проходили поодиночке мимо буфетчика, унижен. но кланялись, глядя в его бесстрастное, холодное лицо, и садились в "клоповник". Затем шли разговоры, где бы добыть на еду, на водку.
Сейчас водочки бы, Петя... Стюденю потом на пятак... А стюдень хороший, свежий... С хрящом, зна ешь...Ну тебя!..
И хренку дадут... Хорошо...Убирайся... Ни за что... К крестной в воскресенье пойду... Она жалованье получит...Да мы найдем надеть-то... А сейчас, понимаешь, стюдню. По баночке, и стюдню...Петька, а ты не ломайся, это не по-товарицки...- вмешался третий оборванец.
Стюдень-то све-жай...
Ладно, потерпит,- решил он.
"В каких же она ботинках венчалась? Должно быть, в белых... Всегда в белых венчаются. Должно быть..-
R-помнил он, как его не пустили в церковь, как он в трактир, напился пьян, неделю без просыпу ПО^1 л т-тгтю Л Ы ГП ГЛ\*"Ж(ЛЬТ ^Я ГТК СИГТТЭГ" М W Я Ь1 Г\и И так с утра до утра...
Неизменным завсегдатаем погребка сделался и Кор. пелкин. С утра он сидел в задней темной комнате, известной под именем "клоповника", вместе с десятком оборванцев, голодных, опухших от пьянства, грязных.
Было утро. Один за другим оборванцы наполняли "клоповник".
Они проходили поодиночке мимо буфетчика, унижен. но кланялись, глядя в его бесстрастное, холодное ли-цо, и садились в "клоповник". Затем шли разговоры, где бы добыть на еду, на водку.
Петька, давай перекатим твою поддевку, может, бумажку дадут!-предлагал босой, в одной рубахе, оборванец своему соседу в кафтане.
Отчепись; по тваму, што ли, дойти?.. Вылицевали уж меня, нечего сказать...- протестует Петька.
Сейчас водочки бы, Петя... Стюденю потом на пятак... А стюдень хороший, свежий... С хрящом, зна ешь...
Ну тебя!..
И хренку дадут... Хорошо...
Убирайся... Ни за что... К крестной в воскресенье пойду... Она жалованье получит...
Да мы найдем надеть-то... А сейчас, понимаешь, стюдню. По баночке, и стюдню...
Петька, а ты не ломайся, это не по-товарицки...- вмешался третий оборванец.
Стюдень-то све-жай...
А Корпелкин сидел в углу и связывал веревкой развалившийся опорок, подобрав под себя босую ногу-
Он был погружен в свое занятие и не обращал внимания на окружающее.
Ишь ты, проклятый, как его угораздило лопнуть- то... Н-да!..
Он связал опорок и посмотрел на него.
Ладно, потерпит,- решил он.
"А у Климочки тогда были розовые ботинки... Каблучок с выемкой... Тоже розовый..." - вдруг пришло на ум Корпелкину. Он зажмурил глаза...
"В каких же она ботинках венчалась? Должно быть, в белых... Всегда в белых венчаются. Должно быть как его выгнали со службы за пьянство и как он, опустил с себя приличное платье, стал завсегдатаем ебка... Вот уж с лишком год, как он день сидит в П а на ночь выходит на угол улицы и протягивает Н ку за пятаком на ночлег, если не получает его от за-лявшего в погребке гостя или если товарищи по "клоповнику" не раздобудутся деньгами.
Старые товарищи раза три одевали его с ног до головы, но он возвращался в погребок, пропивал все и оставался, по местному выражению, "в сменке до седьмого колена", то есть в опорках и рваной рубахе... Раз ему дали занятие в конторе у инженера. Он проработал месяи, получил десять рублей. Его неудержимо влекло в погребок похвастаться перед товарищами по "клоповнику", что он на месте, хорошо одет и получает жалованье.
А, барин, ишь ты! Поздравляем! -встретили его оборванцы, даже сам буфетчик руку подал и взглянул как-то странно на его костюм, будто оценивая его. Потом Корпелкин угостил всех на радостях водкой, а сам долго не хотел пить больше одной рюмки, но не вытерпел. К полуночи все его платье очутилось за буфетом, а он сам, размахивая руками, кричал, сидя в углу: Н-ну их, подлецов... Кланяться за свой труд... Не хочу, подлецы!
Эксплуататоры! Десять рублей в месяц...
Ну, в трущобе я... В трущобе... А вы, франты, не в трущобе, а? Да черти вас возьми... Холуи... Я здесь зато сам по себе... Я никого не боюсь... Я голоден - меня накормят... Опохмелят... У меня есть - я накормлю... Вот это по-товарищески... А вы... Тьфу! Вы только едите ДРУГ друга... Ради прибавки жалованья, ради заслуг каких-то продаете других, топите их... как меня утопили... .за что меня;> а зачто-кричал Корпелкин, валясь на пол...
Пьяный он всегда ругался и кричал в том же а трезвый ни с кем не говорил ни слова, а только Думал, как бы добыть водки, чтоб напиться и ругаться.
Вчера бы гривенник дали, на стаканчик бы, а теперь и пятака не дадут! - посмотрел он опять ца опорки.
Потом опять мелькнули в его воображении строи, ные ножки в розовых ботинках. Он посмотрел на един-ственный в "клоповнике" стол. Петька сидел в одной рубахе и наливал в стакан из штофа водку. Перед ним стоял студень с хреном.
Эй, барин, подходи, твой черед, мы уж опохмелились! - крикнул он пьяным голосом Корпелкиму.
Корпелкин подошел и взял стакан.
И стюдень хароша-ай! - причмокивал оборванец,тыча грязной рукой в жидкую, бурую массу...
Владимир Гиляровский - Трущебные люди - НЕУДАЧНИК , читать текст
См. также Гиляровский Владимир - Проза (рассказы, поэмы, романы...) :
Трущебные люди - ОБРЕЧЕННЫЕ
i На самом краю города Верхневолжска, на высоком, обрывистом берегу Во...
Трущебные люди - ОДИН ИЗ МНОГИХ
Было шесть часов вечера. Темные снеговые тучи низко висели над Москвой...
Если вы внимательно рассмотрели таблицу с критериями оценивания сочинения в ЕГЭ , уже поняли, что 12 баллов по первым шести критериям вам надо технично набрать, точно выполняя требования ФИПИ, а 12 баллов за грамотность - не потерять (они вам как бы даются изначально и снимаются за различные ошибки).
Именно набрать баллы! Если вы думаете, что цель сочинения - подумать о хорошем тексте и потом красиво выразить своё мнение, вы глубоко заблуждаетесь. По-настоящему хорошее сочинение по таким критериям написать практически невозможно, так как критерии диктуют нам жёсткий шаблон, мешающий рассуждать и творить. Хотите всерьёз поговорить о чём-то важном, заведите блог и высказывайте там своё мнение сколько угодно, обсуждайте его со всем миром, можете книжку издать, а на экзамен вы пришли за хорошей оценкой. Не забывайте об этом. Сказано, что автор ставит проблему - значит, надо доказать, что ставит, даже если вы не видите в тексте постановки проблемы. Сказано найти и написать 2 примера из текста, значит, должно быть 2 примера, сказано 2 аргумента в доказательство своей мысли, значит, найдите два.
Рассмотрим, как это делают лучшие из наших пользователей. Вот замечательное сочинение, присланное на проверку на форум. Прочитайте исходный текст и внимательно изучите сочинение.
Исходный текст
(5)- Это - удивительное слово, и в нём непоколебимая сила русская.
(6)- После боя под Хайченом я шёл пешком среди отступающих солдат, - рассказывает он. (7)- Жара - 53 градуса, воды ни капли целый день (8)Солдаты едва передвигают ноги, томясь от жажды под жгучими лучами, а шутки между ними не прекращаются. (9)- Устали? - спрашиваю я то там, то тут, желая их ободрить.
(10)- Ничего! - отвечают они, ласково улыбаясь, и продолжают идти.
(11)Перегоняю раненого. (12)На одной ноге сапог, на другой - окровавленная тряпка. (13)Он опирается на палку и ковыляет. (14)На плече - винтовка.
(15)- Что? (16)Ранен?
Пуля скрозь...
(20)- Ничего!
(21)И тащится, едва передвигаясь.
(22)На носилках, под Хайченом, несут раненого. (23)Он - землисто-чёрный. (24)Глаза затуманены. (25)С ним рядом винтовка, - он её держит. (26)Надо сказать, что и раненые солдаты, как я наблюдал, никогда не расстаются с ружьём. (27)Носилки остановились. (28)Я подошёл к нему, спрашиваю о здоровье и получаю в ответ шёпотом одно слово:
(29)- Ничего.
(30)А у него страшная рана осколком гранаты в ноги и в живот.
(31)Мне рассказывали нёсшие его санитары, что он не хотел выпустить из рук винтовки, а всё просил только доставить ему сапоги, которые остались на позиции.
(32)И всюду, везде я слышал это удивительное русское слово:
(33)- Ничего!
(34)- Вот и ваш В. И. Немирович-Данченко, в китайском сером шёлковом костюме, в белой английской шляпе, всегда везде впереди стоит на вершине сопки, делает заметки в свою книжку, а кругом рвутся гранаты, жужжат пули. (35)Ему кричат снизу: (36)«Василий Иванович, опасно, уходите!», - а он продолжает писать, отмахнётся рукой и отвечает:
(37)- Ничего!..
(38)Когда японцы наступали к Ляояну, я в разговоре с одним из крупных генералов, волнуясь, говорил:
(39)- Ведь Ляоян, пожалуй, японцы возьмут. (40)Ведь это очень нехорошо для нас.
(41)И получил, с милой, спокойной улыбкой, знакомый ответ:
(42)- Ничего!
(43)И теперь, когда Ляоян взят и это нисколько не повредило плану кампании, я понял смысл ответа генерала, его покойную улыбку и это удивительное:
(44)- Ничего!
(45)Да, это великое слово, в нём неколебимость России, в нём могучая сила русского народа, испытавшего и вынесшего больше, чем всякий другой народ. (46)Просмотрите историю, начиная с татарского ига, припомните, что вынесла Россия, что вытерпел народ русский, - и чем больше было испытаний, тем более крепла и развивалась страна. (47)Только могучему организму - всё нипочём! (48)- Ничего!
(49)Вытерпим! - говорят и теперь.
(50)Слабый будет плакать, жаловаться и гибнуть там, где сильный покойно скажет:
(51)- Ничего!
(52)Бисмарка когда-то на охоте в России вывалил в лужу ямщик.
(53)Когда Бисмарк на него закричал, извозчик успокоительно ответил ему:
(54)- Ничего.
(55)Это слово так понравилось «железному канцлеру», что он во многих случаях повторял его и даже носил железный перстень с надписью:
(56)- Ничего.
(57)- Скажите, Клофач, трудно вам досталась эта поездка?
(58)Страшно было под выстрелами? (59)Голодно на позициях? (60)Утомились нервы? - спросил я его.
(61)И он мне ответил совершенно искренне, и видно было, что другого слова не мог даже подыскать:
(62)- Ничего!
(В. Гиляровский*)
* Владимир Алексеевич Гиляровский (1855-1935) - русский писатель, журналист, бытописатель Москвы. Автор сборников «Трущобные люди» (1887), «Негативы» (1900), «Москва и Москвичи» (1926).
Сочинение
Читая текст В. Гиляровского, я не только погрузилась в жестокий мир войны, но и увидела истинную силу и могущество России. Автор поднимает проблему мужества и стойкости русского народа, которая так актуальна в наши дни. С помощью диалогов публицист показывает нам, как реагирует русская душа на труднейшие обстоятельства жизни. «Ничего», - отвечает ему тяжелораненный солдат на вопрос о самочувствии. Вот так, с гордо поднятой головой и, казалось бы, внутренним спокойствием, шагает по полю битвы русский человек. Он совершенно не беспокоится ни о гранатах, ни о свисте пуль, ни о страшной автоматной очереди. Доказательство этих слов мы находим в примере с В. Немировичем-Данченко. Он стоял на вершине сопки, «делая заметки в свою книжку» тогда, как вокруг шел смертельный бой. В. Гиляровский верил, что «ничего – великое слово, в нем неколебимость России, могучая сила русского народа». Из его слов мы понимаем, что многочисленные войны и испытания только закалили «могучий организм», сделали его сильнее.
Я полностью разделяю точку зрения автора в том, что «слабый будет плакать там, где сильный покойно скажет «ничего». И в этом вся сущность России.
Немало великих писателей воспевали мужество русского души. Одним из них является Л.Н. Толстой и его роман-эпопея «Война и мир». В произведении изображен русский народ как единое целое, любовь людей к своему Отечеству и самоотверженная борьба за его свободу. В жарком бою на Бородинском поле писатель глазами Пьера наблюдает неугасимый огонь народного мужества и стойкости. Чем более грозной становится опасность, тем ярче разгорается пламя патриотизма, тем прочнее становится сила народного сопротивления. И таких примеров можно привести бесчисленное множество.
Мой жизненный опыт еще не так богат, но на пути уже встречались сильные духом, мужественные люди. Я знаю человека, который лишился обеих ног. Он вытащил из-под завалов ребенка, а сам выбраться не смог. Оставшись инвалидом на всю жизнь, он ни о чем не жалеет, не переставая повторять: « Ему ноги нужнее, у него вся жизнь впереди». Именно такие люди, на мой взгляд, побуждают совершать если не героические, то хотя бы добрые поступки.
Таким образом, мы приходим к выводу, что мужество - главная составляющая жизни человека не только в военное годы, но и в мирное время.
Как автор сочинения собирает баллы
|
Читая текст В. Гиляровского, я не только погрузилась в жестокий мир войны, но и увидела истинную силу и могущество России. Автор поднимает проблему мужества и стойкости русского народа , которая так актуальна в наши дни. |
+1 балл по К1 |
Дарья написала волшебные слова "автор поднимает проблему" и указала предмет рассуждения автора. Здравая логика подсказывает, что в существовании мужества и стойкости русского народа нет проблемы, но от вас ждут примерно таких слов и поставят за них балл. Идеально, если вы всё-таки покажете настоящую проблему. Например, если бы речь шла об отсутствии стойкости, это была бы проблема. |
| С помощью диалогов публицист показывает нам, как реагирует русская душа на труднейшие обстоятельства жизни . «Ничего» , - отвечает ему тяжелораненный солдат на вопрос о самочувствии. Вот так, с гордо поднятой головой и, казалось бы, внутренним спокойствием, шагает по полю битвы русский человек . Он совершенно не беспокоится ни о гранатах, ни о свисте пуль, ни о страшной автоматной очереди. Доказательство этих слов мы находим в примере с В. Немировичем-Данченко. Он стоял на вершине сопки, «делая заметки в свою книжку» тогда, как вокруг шел смертельный бой. В. Гиляровский верил, что «ничего – великое слово, в нем неколебимость России, могучая сила русского народа» . Из его слов мы понимаем, что многочисленные войны и испытания только закалили «могучий организм» , сделали его сильнее. |
+ 3 (?) балла по К2 |
Видите цитаты, выделенные зелёным? Они дают возможность собрать по этому критерию 3 балла. Должно быть хотя бы два примера, но тут план даже перевыполнен. Обратите внимание на слова, выделеныые жирным. Дарья говорит не только о том, что делают герои, но и о том, что делает автор текста . Он показывает, приводит доказательства . Напомним: если вы пишете о действиях героев - это пересказ, если о действиях автора - это анализ. Хороший анализ текста - это и есть комментарий к проблеме. Ещё раз: в анализе должно быть сказано, что говорит автор и как он это говорит . И не забудьте 2 цитаты, когда будете писать про "как". Авто сочинения допускает досадную фактическую ошибку при пересказе. Надо было посмотреть на даты жизни Гиляровского и понять, что речь не о Великой Отечественной войне. "Страшной автоматной очереди" быть ещё не могло. Эксперты разделились во мнениях. Некоторые сняли бы балл за этот промах. |
|
В. Гиляровский верил, что «ничего – великое слово, в нем неколебимость России, могучая сила русского народа». Из его слов мы понимаем, что многочисленные войны и испытания только закалили «могучий организм», сделали его сильнее. |
+ 1 (?) балл по К3 |
Хотя мы уже проанализировали текст, можем получить дополнительный балл за то, что чётко выразили авторскую позицию. В публицистических текстах её найти проще (см. вывод в конце). В художественном тексте позицию надо вытянуть из подтекста. Заметим, балл по этому критерию поставлен с натяжкой. Мы показали это сочинение десяти экспертам ЕГЭ из разных городов. Пятеро готовы поставить этот балл, четверо - не готовы. 1 воздержавшийся (на реальном экзамене поставила бы, при подготовке - нет). Позиция автора сформулирована не достаточно чётко, она почти повторяет главную мысль, при этом в выводе Дарья уходит в сторону. |
| Я полностью разделяю точку зрения автора в том, что «слабый будет плакать там, где сильный покойно скажет «ничего». И в этом вся сущность России. |
|
Ещё одна волшебная фраза, которую будут искать экзаменаторы в вашем сочинении. Обязательно надо согласиться или не согласиться с автором. Надёжнее, конечно, согласиться. И после волшебной фразы нужно ещё раз, но другими словами передать мысль автора. Чем мысль автора (= ваша мысль, если соглашаетесь) отличается от позиции автора? Мысль - это ответ на вопрос: что важного видит автор в жизни? А позиция: что из этого следует? Между мыслью и позицией можно мысленно подставить слово "значит". |
| Немало великих писателей воспевали мужество русского души. Одним из них является Л.Н. Толстой и его роман-эпопея «Война и мир». В произведении изображен русский народ как единое целое, любовь людей к своему Отечеству и самоотверженная борьба за его свободу. В жарком бою на Бородинском поле писатель глазами Пьера наблюдает неугасимый огонь народного мужества и стойкости. Чем более грозной становится опасность, тем ярче разгорается пламя патриотизма, тем прочнее становится сила народного сопротивления. И таких примеров можно привести бесчисленное множество. | + 3 балла по К4 |
Оранжевым цветом выделена удачная связка между тезисом и своими аргументами. За связки не дают особых баллов, но они работают на К5. Первый аргумент обязательно должен быть литературным. Подчеркнуты слова, показывающие уместность этого аргумента для доказательства тезиса. Произведение не просто упомянуто, даётся краткий аналитический пересказ эпизодов. Что делает пересказ аналитическим? Опять же написано о том, что делает автор. Это выделено жирным. Не "Пьер наблюдает", а "писатель наблюдает". |
|
Мой жизненный опыт еще не так богат, но на пути уже встречались сильные духом, мужественные люди . Я знаю человека, который лишился обеих ног. Он вытащил из-под завалов ребенка, а сам выбраться не смог. Оставшись инвалидом на всю жизнь, он ни о чем не жалеет, не переставая повторять: «Ему ноги нужнее, у него вся жизнь впереди». Именно такие люди, на мой взгляд, побуждают совершать если не героические, то хотя бы добрые поступки. |
Ещё один замечательный переход к следующему абзацу выделен цветом. Второй аргумент может быть из литературы, или из жизненного опыта, или из кино. Не забываем связывать аргументы с основной мыслью, которую доказываем. Здесь подчёрскнута предложение, которое выполняет эту функцию. |
|
|
Таким образом, мы приходим к выводу, что мужество - главная составляющая жизни человека не только в военное годы, но и в мирное время. |
За вывод отдельных баллов не дают, но он должен быть, чтобы получить максимум по К5. Здесь написано казённо "Таким образом, мы приходим к выводу...", но за такой недочёт оценку не снизят. Ещё один недочёт в логике: в выводе неожиданно расширяется тема. Дарья рассуждала о мужестве и стойкости русского народа, а в выводе русский народ уже не фигурирует. Зато говорится о составляющих жизни человека. Вот на этом можно потерять балл по К5. |
|
| +1 или 2 (?) балла по К5 |
Итак,
Ещё одно пояснение по поводу разделения на абзацы. В ходе обсуждения выяснилось, что в разных областях местные ИРРО дают разные рекомендации. Одни говорят, что позицию автора надо обязательно выделять в отдельный абзац, другие считают, что она вообще может быть выражена в подтексте. Разные рекомендации и по поводу отделения первого аргумента от своей позиции. Такие нюансы уточняйте у школьных учителей. Им на курсах рассказывают о требованиях и рекомендациях местных органов образования. |
|
| Читая текст В. Гиляровского , я не только погрузилась в жестокий мир войны , но и увидела истинную силу и могущество России. Вот так, с гордо поднятой головой и, казалось бы , внутренним спокойствием, шагает по полю битвы русский человек . Он совершенно не беспокоится ни о гранатах, ни о свисте пуль, ни о страшной автоматной очереди . Я полностью разделяю точку зрения автора в том, что «слабый будет плакать там, где сильный покойно скажет «ничего». И в этом вся сущность России. В жарком бою на Бородинском поле писатель глазами Пьера наблюдает неугасимый огонь народного мужества и стойкости. Чем более грозной становится опасность, тем ярче разгорается пламя патриотизма , тем прочнее становится сила народного сопротивления. | + 2 (?) балла по К6 |
Автор сочинения использует разнообразные средства выразительности: метафоры, парцелляцию, накопление синонимов, эпитеты, фразеологизмы и т.д. (выделено жирным) 2 балла по К6 даётся, если в сочинении не более одной речевой ошибки (К10). Ошибка?
Здесь есть речевые недочёты в предложении Спорно, можно ли употребить сказуемое во мн. ч. Счетные местоименные наречия столько, сколько, много, немного, мало, немало согласуются со сказуемым в форме единственного числа. Но Розенталь описыват колебание нормы. Ошибка! Роман не является одним из писателей. За одну явную ошибку балл по К10 не снижают, значит, по К6 тоже может быть максимальный балл - 2. |
|
В сочинении нет орфографических, пунктуационных ошибок, не нарушены этические нормы и т.д. Итого
|