Владимов генерал и его армия. Георгий владимов генерал и его армия. II. Сообщения учащихся об истории создания романа

Самым первым моим занятием после поступления и начала занятий на филфаке была лекция по "Введению в литературоведение". Предмет этот два семестра (а потом еще один - уже на пятом курсе) нам читал доцент, которого звали Валентин Иванович. Начинал свою педагогическую деятельность Валентин Иванович в 50-е годы. Вскоре после моего выпуска он умер от рака. Но обучая наш курс, был еще полон решимости бороться до конца. Не с раком, а с врагами мировой революции.

Валентин Иванович был "твердым искровцем", что на родине Ленина, в университете расположенном на площади 100-летия со дня рождения Ленина прямо напротив Ленинского мемориала и носящего имя его отца, Ильи Ульянова, было в порядке вещей. Валентин Иванович очень трепетно относился к теории литературы, особенно начиная с Лессинга, и его сакраментальное высказывание "Лаокоон не только плаЩет, но и криЩит" (Валентин Иванович не выговаривал звук "ч") вырезалось ножами на партах многими поколениями студентов в течение десятилетий. История русской литературы для Валентина Ивановича заканчивалась Шолоховым, а зарубежной - Хемингуэем (напомню, дело было во второй половине 1990-х). Все, что писалось позже в России, для Валентина Ивановича не то что бы не существовало, но не имело существенной ценности. Имена и названия кое-какие он, конечно, слышал, но сам не читал и от нас не требовал. Впрочем, для этого существовали другие предметы и другие преподаватели, а его главной задачей было научить нас отличать ямб от хорея, а особо одаренных - еще и пиррихий от спондея.

Валентин Иванович смертельно ненавидел роман Владимова "Генерал и его армия", который как раз в год моего поступления в университет получил Букеровскую премию. "Власов - предатель" - громыхал Валентин Иванович, четко выговаривая каждый звук, благо фонемы "ч" в этом высказывании не было. Для стойкого приверженца марксистского литературоведения факт, что главный герой книги - предатель, автоматически зачислял в предатели и автора произведения, сама же книга неизбежно рассматривалась как идеологическая диверсия.

А на четвертом курсе русскую литературу 2-й половины 20 века нам преподавала доцент, которую звали Татьяна Петровна. На теорию и методологию литературоведения Татьяна Петровна придерживалась взглядов, диаметрально противоположных воззрениям Валентина Ивановича, склоняясь по большей части к постструктурализму (что не мешало Татьяне Петровне и Валентину Ивановичу вместе выпивать на кафедральных праздниках). Добрались мы с ней и до Владимова. "Генерала и его армию", конечно, в подробностях не разбирали, зато на "Верным Русланом" провели не одну пару. "Верного Руслана" Татьяна Петровна считала вершиной современной русской литературы. Не "Факультет ненужных вещей" Домбровского и даже не "Жизнь и судьбу" Гроссмана, и уж конечно не "Один день Ивана Денисовича" ("Солженицын - тот же соцреализм, только с противоположным идеологическим знаком" - внушала студентом нового поколения Татьяна Петровна), а именно "Верного Руслана". Мне же повесть показалась надуманной, фальшивой и написанной настолько безупречным языком, будто автором ее был инопланетянин, в совершенстве освоивший земные наречия, но о земном существовании знавший исключительно по библиотечным выпискам. После сдачи экзамена в аспирантуру (а я, напомню, занимался литературой 20 века, хотя и другого периода - 1920-х годов), к этой литературной мертвечине я никогда не возвращался. До "Генерала и его армии".

Тот же безупречный язык. Прекрасный, как классическая латынь - и такой же мертвый. И персонажи все как один - живые мертвецы. Инопланетяне. "Звездные войны", императоры, рыцари-предатели... Вопреки убежденности тех, кто роман не читал, генерал Андрей Власов, ассоциирующийся у Владимова со святым мучеником Андреем Стратилатом, возникает на страницах романа всего несколько раз, эпизодически и по большей частью не как самостоятельно действующее лицо, а в раздумьях главного героя - генерала Кобрисова.

Нельзя не отдать должное мастерству писателя. Владимов как художник угодил и критикам-формалистам, и читателям-марксистам (если брать в расчет метод анализа, а не идеологию). Марксисты не могут не оценить, как живо выписаны персонажи: и главный герой - генерал Кобрисов, сложный, противоречивый, сомневающийся, заблуждающийся, но в основе своей - достойный уважения; и подлец-смершевец Светлооков, и карьерист-ординарец Донской, и "Платон Каратаев" Великой Отечественной, носитель народной крестьянской правды - ординарец Шестериков, и тщеславные, карикатурные "герои войны" от Хрущева до Жукова и бесфамильного, но незабытого Брежнева. С другой стороны, сторонники формального анализа, несомненно, должны оценить словесное мастерство писателя: хитро сконструированная композиция (точкой отсчета повествования становится отзыв генерала Кобрисова из армии, и от этой исходной позиции раскручивается в обратной ретроспекции повествование - к форсированию Днепра, к битве за Москву, и дальше вглубь - к предвоенному аресту генерала), выверенный язык, умело стилизованный под речь персонажа, выдвигаемого в данный момент на первый план (просторечие Шестерикова, казуистика Светлоокова, сочетание солдафонства с начитанностью у главного героя Кобрисова) и характерный для Владимова, узнаваемый сразу прием употребления грамматических конструкций в переносном значении (особенно единственного числа существительных в значении множественного). И юмор есть в книге, даже с сатирически-саркастическим заострением - причем в эпизодах, связанных с пребыванием Кобрисова в застенках Лубянки ("Спросят, кто написал "Мертвые души", говорите: "Не знаю". Гоголя не выдавайте. Зачем-то же им это нужно, если спрашивают"). И есть "прямой авторский голос" - жесткий, ироничный, голос не публициста, но летописца:

"Победы маршала Жукова, покрывшие грудь ему и живот панцырем орденов, не для наших слабых перьев. (...) Треть миллиона похоронок получит Россия в первую послевоенную неделю - и за то навсегда поселит Железного маршала в в своем любящем сердце!"

Меня совершенно не напрягает, что Советская армия показана сборищем дегенератов под палкой у кровопийц из спецслужб, человек, ее предавший - героем, а вражеский генерал Гудериан - мудрецом и святым в одном лице, перечитывающим в декабре 1941-го в захваченной Ясной Поляне "Войну и мир" Толстого. (Хотя мой дед служил в лыжном батальоне и погиб в 1944-м). Меня, как студента, изначально предпочитавшего поструктуралистское литературоведение марксистскому, в этой книге напрягает совсем другое. Претензия на документальность. Мол, была вся советская военная литература мифом, а я вам правду расскажу, и теперь вы, как машинистка, перепечатывавшая Томасу Манну "Иосифа и его братьев", узнаете, как все было на самом деле. А ведь "Генерал и его армия" - такой же миф, как повести Казакевича или романы Бондарева. Причем повести у Казакевича были великолепные, а романы Бондарева - плохие. Не рискну назвать "Генерала и его армию" плохой книгой - слишком хорошо она сделана. Но и хорошей книгой ее назвать язык не повернется. Для пропагандистского мифа, какую бы идеологию он бы не обслуживал, много чести.

Не знаю, был ли недописанный сталинистский эпос Шолохова "Они сражались за Родину" ближе к "правде жизни", чем завершенный антисталинский роман Владимова (роман Шолохова, между прочим, тоже начинался с выхода на свободу несправедливо арестованных в ходе армейских чисток советских военачальников, о чем в 50-е годы в СССР говорить было, мягко говоря, сложнее, чем в 90-е в ФРГ, куда Владимов ко времени издания "Генерала и его армии благополучно перебрался на ПМЖ), но художественной правды в нем определенно было больше. Как, впрочем, и в "антисоветской", запрещенной "Жизни и судьбе" Гроссмана. И через двадцать-тридцать лет обстоятельство, был ли автор книги членом КПСС и депутатом Верховного Совета СССР или же диссидентом-эмигрантом, вряд ли будет волновать читателя. Да и писателя тоже. Владимов давно уже на том свете (он умер в тот же год, что и мой преподаватель Валентин Иванович). И ТАМ, где он сейчас, судить его будут отнюдь не литературоведы, вне зависимости от их методологической (марксистской ли, постструктуралистской ли) ориентации.

Георгий Николаевич Владимов (1931-2003) начал печатать-ся с 1954 года. В 1961 году в «Новом мире» была опубликована его первая повесть «Большая руда», которая вскоре была переведена на множество языков народов СССР и зарубежных стран. Следую-щее произведение Владимова, роман «Три минуты молчания», был встречен резкой критикой. Более в России он не печатался. После отъезда в 1983 году в Германию, писатель был лишён российского гражданства. Живя в ФРГ, Владимов закончил работу над романом «Генерал и его армия», опубликованным в журнале «Знамя» (1994, № 4-5). Журнальный вариант содержал только четыре главы. В первом книжном издании роман состоял уже из семи глав. В работе над романом Владимов обратился к реализму. Он писал: «… этот постылый реализм уложили в гроб, отпели и погребли, справили по нем поминки. Но вот стоило ему пошевелиться, и повышенный чи-тательский интерес привлечен к роману, вполне консервативному, в котором нет привычных авангардных выкрутасов и постмодерни-стских загогулин. Похоже, надоели читателю эти выкрутасы и заго-гулины, точнее, надоело делать вид, что они ему интересны, захо-телось чего-то внятного, где были бы на месте начало и конец, завязка и развязка, экспозиция и кульминация, все по рецептам старика Гомера». Писатель обратился к событиям ВОВ. События в романе простираются от Халгин-Гола до Бреста, от 1917 до 1958-го года. В романе изображены три генерала и их взаимоотношения с армией. Это Ф.И. Кобрисов, Г.В. Гудериан и А.А. Власов. Первому из них, являющемуся главным героем книги, противопоставлены другие персонажи. Сюжет романа развивается концентрическими кругами. Одной из ведущих в произведении является тема преда-тельства. Роман пронизан антивоенным пафосом, писатель прово-дит мысль, что величие полководца измеряется количеством спа-сенных солдат. Владимов, по замечанию критиков, создал свой художественный миф о войне 1941-1945 годов. Он переосмыслива-ет роль реальных военачальников в событиях Великой Отечествен-ной войны (это не только Гудериан, Власов, но и Жуков, Хрущев, Ватутин и другие). Кобрисов, Ватутин, Власов, перешедший на сто-рону фашистов, Гудериан считают, что главным в военной страте-гии является — наука отступления, тем самым, сохранение жизни тысячам солдат. Оппонируют им в романе Жуков и Терещенко, ра-туя за победу любой ценой. Сюжетную основу романа составляет путь генерала Кобрисова с фронта в Москву, а затем возвращение в свою армию. Центральным эпизодом в произведении является со-вещание, на котором под руководством Жукова генералитет решает судьбу города Мырятина. Город находится в руках у фашистов, но обороняют его бывшие советские солдаты. Материал с сайта В романе действуют ре-альные исторические личности: маршал Жуков, генерал армии Ва-тутин, член Военного совета Первого Украинского фронта Хрущев, командующий 2-й ударной армией генерал-полковник Власов, из-вестный немецкий военачальник Гейнц Гудериан. Об изображении последнего верно подмечено В. Лукьяновым: «Владимов впервые в русской литературе разрушил барьер, впервые измерил генерала из вражеской армии (т.е. Гудериана) общечеловеческой меркой — и рассказал пронзительную историю о трагедии рыцарской чести, оказавшейся на службе бесчестия…» .

С первых же страниц романа автор следует эпической традиции «Войны и мира» Л.Н. Толстого. Это проявляется, в первую очередь, в решении проблемы свободы и независимости. Во-вторых, хотя книга Владимова повествует о войне, военная коллизия носит нравственно-психологический характер.

Владимов остается верен реализму в изображении событий, дей-ствующих лиц, в осмыслении происходящего.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

• георгий владимов творчество
• владимов генерал и его армия краткое содержание
• Георгий Владимов, биография,творчество презентация

Георгий Владимов

Генерал и его армия

Простите вы, пернатые войска
И гордые сражения, в которых
Считается за доблесть честолюбъе.
Все, все прости. Прости, мой ржущий конь
И звук трубы, и грохот барабана,
И флейты свист, и царственное знамя,
Все почести, вся слава, все величье
И бурные тревоги грозных войн.
Простите вы, смертельные орудья,
Которых гул несется по земле…

Вильям Шекспир, «Отелло, венецианский мавр», акт III

Глава первая.

МАЙОР СВЕТЛООКОВ

Вот он появляется из мглы дождя и проносится, лопоча покрышками, по истерзанному асфальту - «виллис», «король дорог», колесница нашей Победы. Хлопает на ветру закиданный грязью брезент, мечутся щетки по стеклу, размазывая полупрозрачные секторы, взвихренная слякоть летит за ним, как шлейф, и оседает с шипением.

Так мчится он под небом воюющей России, погромыхивающим непрестанно громом ли надвигающейся грозы или дальнею канонадой, - свирепый маленький зверь, тупорылый и плосколобый, воющий от злой натуги одолеть пространство, пробиться к своей неведомой цели.

Подчас и для него целые версты пути оказываются непроезжими - из-за воронок, выбивших асфальт во всю ширину и налитых доверху темной жижей, тогда он переваливает кювет наискось и жрет дорогу, рыча, срывая пласты глины вместе с травою, крутясь в разбитой колее; выбравшись с облегчением, опять набирает ход и бежит, бежит за горизонт, а позади остаются мокрые прострелянные перелески с черными сучьями и ворохами опавшей листвы, обгорелые остовы машин, сваленных догнивать за обочиной, и печные трубы деревень и хуторов, испустившие последний свой дым два года назад.

Попадаются ему мосты - из наспех ошкуренных бревен, рядом с прежними, уронившими ржавые фермы в воду, - он бежит по этим бревнам, как по клавишам, подпрыгивая с лязгом, и еще колышется и скрипит настил, когда «виллиса» уже нет и следа, только синий выхлоп дотаивает над черной водою.

Попадаются ему шлагбаумы - и надолго задерживают его, но, обойдя уверенно колонну санитарных фургонов, расчистив себе путь требовательными сигналами, он пробирается к рельсам вплотную и первым прыгает на переезд, едва прогрохочет хвост эшелона.

Попадаются ему «пробки» - из встречных и поперечных потоков, скопища ревущих, отчаянно сигналящих машин; иззябшие регулировщицы, с мужественно-девичьими лицами и матерщиною на устах, расшивают эти «пробки», тревожно поглядывая на небо и каждой приближающейся машине издали угрожая жезлом, - для «виллиса», однако ж, отыскивается проход, и потеснившиеся шоферы долго глядят ему вслед с недоумением и невнятной тоскою.

Вот он исчез на спуске, за вершиной холма, и затих - кажется, пал он там, развалился, загнанный до издыхания, - нет, вынырнул на подъеме, песню упрямства поет мотор, и нехотя ползет под колесо тягучая российская верста…

Что была Ставка Верховного Главнокомандования? - для водителя, уже закаменевшего на своем сиденье и смотревшего на дорогу тупо и пристально, помаргивая красными веками, а время от времени, с настойчивостью человека, давно не спавшего, пытаясь раскурить прилипший к губе окурок. Верно, в самом этом слове - «Ставка» - слышалось ему и виделось нечто высокое и устойчивое, вознесшееся над всеми московскими крышами, как островерхий сказочный терем, а у подножья его - долгожданная стоянка, обнесенный стеною и уставленный машинами двор, наподобие постоялого, о котором он где-то слышал или прочел. Туда постоянно кто-нибудь прибывает, кого-нибудь провожают, и течет промеж шоферов нескончаемая беседа - не ниже тех бесед, что ведут их хозяева-генералы в сумрачных тихих палатах, за тяжелыми бархатными шторами, на восьмом этаже. Выше восьмого - прожив предыдущую свою жизнь на первом и единственном - водитель Сиротин не забирался воображением, но и пониже находиться начальству не полагалось, надо же как минимум пол-Москвы наблюдать из окон.

И Сиротин был бы жестоко разочарован, если б узнал, что Ставка себя укрыла глубоко под землей, на станции метро «Кировская», и ее кабинетики разгорожены фанерными щитами, а в вагонах недвижного поезда разместились буфеты и раздевалки. Это было бы совершенно несолидно, это бы выходило поглубже Гитлерова бункера; наша, советская Ставка так располагаться не могла, ведь германская-то и высмеивалась за этот «бункер». Да и не нагнал бы тот бункер такого трепету, с каким уходили в подъезд на полусогнутых ватных ногах генералы.

Вот тут, у подножья, куда поместил он себя со своим «виллисом», рассчитывал Сиротин узнать и о своей дальнейшей судьбе, которая могла слиться вновь с судьбою генерала, а могла и отдельным потечь руслом. Если хорошо растопырить уши, можно бы кой-чего у шоферов разведать - как вот разведал же он про этот путь заранее, у коллеги из автороты штаба. Сойдясь для долгого перекура, в ожидании конца совещания, они поговорили сперва об отвлеченном - Сиротин, помнилось, высказал предположение, что, ежели на «виллис» поставить движок от восьми местного «доджа», добрая будет машина, лучшего и желать не надо; коллега против этого не возражал, но заметил, что движок у «доджа» великоват и, пожалуй, под «виллисов» капот не влезет, придется специальный кожух наращивать, а это же горб, - и оба нашли согласно, что лучше оставить как есть. Отсюда их разговор склонился к переменам вообще - много ли от них пользы, - коллега себя и здесь заявил сторонником постоянства и, в этой как раз связи, намекнул Сиротину, что вот и у них в армии ожидаются перемены, буквально-таки на днях, неизвестно только, к лучшему оно или к худшему. Какие перемены конкретно, коллега не приоткрыл, сказал лишь, что окончательного решения еще нету, но по тому, как он голос принижал, можно было понять, что решение это придет даже не из штаба фронта, а откуда-то повыше; может, с такого высока, что им обоим туда и мыслью не добраться. «Хотя, - сказал вдруг коллега, - ты-то, может, и доберешься. Случаем Москву повидаешь - кланяйся». Выказать удивление - какая могла быть Москва в самый разгар наступления - Сиротину, шоферу командующего, амбиция не позволяла, он лишь кивнул важно, а втайне решил: ничего-то коллега толком не знает, слышал звон отдаленный, а может, сам же этот звон и родил. А вот вышло - не звон, вышло и вправду - Москва! На всякий случай Сиротин тогда же начал готовиться - смонтировал и поставил неезженые покрышки, «родные», то есть американские, которые приберегал до Европы, приварил кронштейн для еще одной бензиновой канистры, даже и этот брезент натянул, который обычно ни при какой погоде не брали, - генерал его не любил: «Душно под ним, - говорил, - как в собачьей будке, и рассредоточиться по-быстрому не дает», то есть через борта повыскакивать при обстреле или бомбежке. Словом, не так уж вышло неожиданно, когда скомандовал генерал: «Запрягай, Сиротин, пообедаем - и в Москву».

Москвы Сиротин не видел ни разу, и ему и радостно было, что внезапно сбывались давнишние, еще довоенные, планы, и беспокойно за генерала, вдруг почему-то отозванного в Ставку, не говоря уже - за себя самого: кого еще придется возить, и не лучше ли на полуторку попроситься, хлопот столько же, а шансов живым остаться, пожалуй, что и побольше, все же кабинка крытая, не всякий осколок пробьет. И было еще чувство - странного облегчения, даже можно сказать, избавления, в чем и себе самому признаться не хотелось.

Он был не первым у генерала, до него уже двое мучеников сменилось если считать от Воронежа, а именно оттуда и начиналась история армии; до этого, по мнению Сиротина, ни армии не было, ни истории, а сплошной мрак и бестолочь. Так вот, от Воронежа - самого генерала и не поцарапало, зато под ним, как в армии говорилось, убило два «виллиса», оба раза с водителями, а один раз и с адъютантом. Вот о чем и ходила стойкая легенда: что самого не берет, он как бы заговоренный, и это как раз и подтверждалось тем, что гибли рядом с ним, буквально в двух шагах. Правда, когда рассказывались подробности, выходило немного иначе, «виллисы» эти убило не совсем под ним. В первый раз - при прямом попадании дальнобойного фугаса - генерал еще не сел в машину, призадержался на минутку на КП командира дивизии и вышел уже к готовой каше. А во второй раз - когда подорвались на противотанковой мине, он уже не сидел, вылез пройтись по дороге, понаблюдать, как замаскировались перед наступлением самоходки, а водителю велел отъехать куда-нибудь с открытого места; а тот возьми и сверни в рощу. Между тем, дорога-то была разминирована, а рощу саперы обошли, по ней движение не планировалось… Но какая разница, думал Сиротин, упредил генерал свою гибель или опоздал к ней, в этом и была его заговоренность, да только на его сопровождавших она не распространялась, она лишь с толку сбивала их, она-то и была, если вдуматься, причиной их гибели. Уже подсчитали знатоки, что на каждого убитого в эту войну придется до десяти тонн истраченного металла, Сиротин же и без их подсчетов знал, как трудно убить человека на фронте. Только бы месяца три продержаться, научиться не слушаться ни пуль, ни осколков, а слушать себя, свой озноб безотчетный, который чем безотчетнее, тем верней тебе нашепчет, откуда лучше бы загодя ноги унести, иной раз из самого вроде безопасного блиндажа, из-под семи накатов, да в какой ни то канавке перележать, за ничтожной кочкой, - а блиндаж-то и разнесет по бревнышку, а кочка-то и укроет! Он знал, что спасительное это чувство как бы гаснет без тренировки, если хотя б неделю не побываешь на передовой, но этот генерал передовую не то что бы сильно обожал, однако и не брезговал ею, так что предшественники Сиротина не могли по ней слишком соскучиться, - значит, по собственной дурости погибли, себя не послушались!

«Генерал и его армия» голосованием всех председателей жюри премии «Русский Букер» назван лучшим русским романом последнего десятилетия ХХ века. Наряду с главным вымышленным героем, советским генералом Кобрисовым, в романе действуют многие исторические персонажи, среди которых Сталин, Жуков, Хрущев, Ватутин… Особое внимание писателя привлекают фигуры немецкого генерала Гудериана и русского генерала-изменника Власова. Столкновение воль и характеров, пересечение военных судеб трех генералов придают роману особую глубину и достоверность.

«Очень значительная книга. От первых же страниц удовлетворение: настоящая литература… За необъятную тему советско-германской войны Владимов взялся не только как художник, но и как самый ответственный историк» (Александр Солженицын).

На нашем сайте вы можете скачать книгу "Генерал и его армия" Владимов Георгий Николаевич бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.

Михаил Нехорошев

Григория Бакланова спросили, какие книги о войне он считает лучшими. Писатель назвал три произведения: «В окопах Сталинграда», «Жизнь и судьба», «Генерал и его армия». Собственно, предметом дискуссии мог быть только роман Г. Владимова «Генерал и его армия». Время рецензий, полагаю, уже прошло, но стоит задуматься, почему Бакланов включил эту книгу в тройку абсолютных призеров.

Конечно, не потому, что Владимов написал «генеральский» роман, восполнив некий пробел военной темы: «солдатская» и «лейтенантская» проза замечательного уровня есть, а «генеральской» не было. Рассказывая судьбу генерала Кобрисова и естественным образом введя в повествование других военачальников, Владимов пишет не подобие штабных сводок, не историю в виде набора дат, но говорит о тех рычагах и пружинах, что и приводили события в действие. Мы уже столько прочли книг о войне, знаем, как мы воевали, а вот на вопрос, почему именно так, отвечать придется еще долго. Да, стояла рота на безымянной высоте до последнего, пали бойцы и командиры смертью храбрых, а потом оказалось: снаряды не подвезли, связь не протянули, резервные части не подошли вовремя или подошли совсем не туда, где их ждали - да что это за наваждение? Почему так? В 41-м, безоружное почти, московское ополчение гибло под немецкими бомбами и танками. Но в 43-м мы наступали, имея опыт войны, перевес в живой силе и технике, а побеждали, как и раньше, используя «русского четырехслойную» тактику: три слоя солдат в землю лягут - по ним четвертый наступать пойдет. А почему так было в 43-м, - и даже в 45-м! - это и есть наша военная тайна.

Вот командующие армий обсуждают план взятия Киева (в романе - Предславль). Обсуждают, когда армия Кобрисова уже «обжила» Мырятинский плацдарм на правом берегу Днепра, когда две переправы налажены, кабель связи проложен, немецкие позиции пристреляны, а, сама армия одним крылом уже в двенадцати километрах от города. Все, чего требует военное искусство, сделано, можно брать «жемчужину Украины», оставив у немцев городок Мырятин, не он дело решает. И убедил бы Кобрисов маршала Жукова, да аргумент выбрал неподходящий: людей, мол, жалко, а за этот городок, где до войны было тысяч десять жителей, столько же и положить придется. «Что ж, попросите пополнение», - сказал маршал. Реплика короткая, будничная, без интонации, значит, так всегда, таково неписаное правило. И маршал Жуков, без сомнения, умеет воевать лучше многих своих генералов, а что знать не хочет и никогда не хотел знать, сколько солдат погибнет, так на то есть причина: не мог главный советский полководец иным быть, нам иной был не нужен, мы все делали - «любой ценой». Каков был наш мир, такова была и война.

Владимов - автор экономный, обронил слово, что был план взять город к 7 ноября, но такую мелочь не всякий читатель и заметит. Зато в любом историческом труде вы найдете гордые строки: «Партийно-политическая работа проводилась под лозунгом «Освободим Киев к 26-й годовщине Великого Октября». Какое отношение имеет самая великая годовщина к военной тактике, объяснить нельзя, но такая уж была идеология, такая партийная линия. Шкурническая идеология. Она возносила тех, кто города к юбилейным датам брал, а не тех, кто людей хотел сохранить. Эта пружина многое определяла в ходе войны, а по силе с ней могли равняться только пружины тайного сыска: особые отделы всех разновидностей. Отечественная война тоталитарного государства - вот как называлась эта парадоксальная ситуация. Потому парадоксальная, что такие государства обычно нападают сами, а война за Отечество - не их дело. И получалось, что, поднимаясь в атаку за Родину, гибли солдаты и за Сталина, и за советский режим. Тот режим, который свой народ ненавидел и боялся его больше всего на свете. И если эти строки кого-то возмутят, - а это уж непременно! - то отвечу, что лучше бы возмущаться действиями нашего командования, например, приказом Ставки № 270 от 16 августа 41-го года. Приказ большой, да суть его коротка: нет у нас слова «военнопленный», а есть слово «предатель». И было за войну, по самым скромным подсчетам, не меньше четырех миллионов таких «предателей».

Особое место в романе занимает фигура генерала Власова. Критики о ней либо молчат, либо говорят коротко и порой упрекают автора нечеткостью этих страниц. Ну, это понятно: начало контрнаступления под Москвой описано со множеством точных деталей, но в центре эпизода - генерал, то имеющий плоть, то мелькающий неким видением. Могучий рост, «замечательное мужское лицо», ходит «не суетясь, крупно ступая», от него исходит «спокойствие и уверенность» - это о нем. «Лицо было трудное, отчасти страдальческое», хваткий наблюдатель заметил бы в нем «ускользающую от других обманчивость», «он испытал страх пленения, который и сейчас не утих» - и это все тоже о нем. Генерал многолик, переменчив и даже бесфамилен. Генерал-загадка. Что ж, оно и верно. Знаем мы о Власове, что он предатель, служивший немцам, а вот каким он был советским военачальником - нигде ни слова. Будто он и родился генералом и тут же быстренько к немцам перебежал. Автор не прикидывался ясновидцем, не строил сенсационных версий и написал не персонаж даже, но лишь штрихи к портрету.

Случилось и послесловие к разговору о Власове и о пленных. Спустя три месяца после публикации романа появились (опять же в «Знамени») две статьи: Л. Решин «Коллаборационисты и жертвы режима», Г. Владимов «Новое следствие, приговор старый». Решин писал статью по материалам архивов ФСБ, по тем, конечно, к которым его допустили, но кое-какие факты к нашим скудным сведениям он добавил, за что и спасибо. Выводы Решина традиционны и потому неинтересны, а жонглирование цифрами уже давно приелось. В статье же Владимова, полагаю, важнее всего не полемика с Решиным, но прямая речь автора, сказавшего вот что. Власов, конечно, не борец с режимом, скорее, авантюрист, «человек минуты, а не часа» и на роль вождя «третьей силы» (против Сталина и Гитлера одновременно) претендовать не мог. Что же касается солдат, вступивших в РОА, то речь, естественно, идет не об оправданий предательства, а совсем о другом. «Трагедия отчаявшихся, утративших все надежды найти с властью иной язык, кроме ружейно-пулеметного, пошедших против родины, как идут против самих себя, решаясь на самоубийство», - вот о чем болит душа у Владимова. А идея «третьей силы» - возможного, но несостоявшегося союза Власова с генералом типа Гудериана, мне вообще представляется политической утопией. В тот исторический момент все, кто мог влиять на события, уже заполнили политическую арену. Там просто не было свободного места.

И хорошо, что в романе и слова нет о «третьей силе», а есть Гудериан, желающий понять, откуда эта страна черпает силу сопротивления и почему здесь происходит не война двух армий, а нечто иное. Возможно, «Быстроходный Гейнц», стратег и тактик «панцерваффе» действительно читал «Войну и мир» в ту ночь, когда подписывал первый в его жизни приказ об отступлении, - да в том ли дело? Прочти Гудериан хоть всю русскую классику, он бы и на шаг не приблизился к тайне легендарного танка Т-34. А тайна была проста и безыскусна: «Его делали враги народа - значит, работали на совесть и, главное, подпольно... У нас таких патриотов - сколько понадобится». Объяснить это нельзя, это аксиома советского строя: защищать Отечество руками «врагов народа». «Это, наша боль, наша и ничья другая». И почти все в годы Великой Отечественной были уверены: после войны будет иначе. Свидетельств тому сохранилось множество. И возможно, Гудериан действительно понял, что осенью 41-го немецкой армии «противостояла уже не Совдепия с ее усилением и усилением классовой борьбы, противостояла Россия», но что нам до Гудериана?

Когда Л. Аннинский («НМ», № 10, 94) спрашивает, почему наши солдаты были согласны «умирать за любой клочок земли, даже и не имеющий стратегического значения» - то это и не риторический вопрос даже, а просто фигура речи. Значение безымянных высот и малых поселков определяли те самые полководцы, мастера победных рапортов, которых Аннинский справедливо назвал «мясниками». А солдаты умирали - за надежду. Что было, когда люди теряли надежду, уже сказано. Признаться, Аннинского я упоминаю потому лишь, что он-то как раз прочел роман адекватно, прочел то, что и написано (а мы еще увидим, что это вовсе не правило), и озаглавил рецензию ключевой цитатой: «Спасти Россию ценой России». Он же написал: «Так я хочу знать, откуда в нас фундаментальная склонность к такому принципу расплаты». Что ж, о фундаментальности и ментальности можно говорить без конца, вечные вопросы ответов не имеют, но в данном случае, полагаю, было одно решающее «обстоятельство: принцип расплаты определяла советская власть.

А первая обстоятельнейшая журнальная статья принадлежит перу Натальи Ивановой («Знамя», № 7, 94). В этом материале радует прежде всего, что критик много пишет о языке, стиле и других вещах, которые до странности не модны в сегодняшних публикациях о литературе. Наталья Иванова отмечает, что роман многослоен, «прочитывается на нескольких уровнях», что вещь эта традиционна в самом высоком смысле и есть в романе перекличка не только с Толстым и Гоголем, но и с фольклорными мотивами. И все бы замечательно, но вот странность: статья начинается размышлениями о стихах Бродского «На смерть Жукова» и отдана тому добрая треть текста. А понадобилось необъятное вступление, чтобы объявить Бродского, - а далее и Владимова, - освободившимися «от слишком простой антисоветской схемы». Позже будет и вывод: «Владимов ищет оправдания Кобрисова - как Бродский ищет оправдания Жукова». Конечно, литература - не таблица умножения, романы затем и пишут, чтобы пойти дальше «простой схемы», но согласиться с выводом Натальи Ивановой не могу. Противостояние Кобрисова и Жукова - одна из главных линий романа, тот самый вопрос о принципе расплаты. Никаких оправданий Кобрисову автор не искал, а равно не выставлял его рыцарем без страха и упрека. Кобрисов один из немногих, кто грехи свои понял и в меру сил искупить их пытался, а Жуков - и в романе и в жизни - грехов за собой не числил. В его лексиконе и слова такого не было.

В конце Наталья Иванова говорит: «Даже Вячеслав Кондратьев, даже Булат Окуджава, воевавшие, кровь проливавшие, - не смогли преодолеть идеологического давления злобы дня и напоследок усомнились в величии Отечественной. «Война двух тоталитарных систем...» Мне кажется, что тут надо поосторожнее быть в оценках, а то как раз «простая схема» и получится. Тогда уж первым усомнившимся надо считать В. Гроссмана, написавшего о родстве тоталитарных систем. А за последний год говорили о том же в различных публикациях Виктор Астафьев, Григорий Бакланов, Василь Быков, Юрий Левитанский, и никто из них в величии народного подвига не усомнился. Мы победили не благодаря, а вопреки этой власти - вот о чем речь, вот к чему мы обязательно приходим по здравом размышлении. Об этом и роман Владимова.

Самую оригинальную рецензию написал В. Топоров («Смена», 27.10.94), с первых же строк напомнивший, что роман был анонсирован года четыре назад, но «при военном писателе Бакланове на вышел». Соображай читатель: Бакланов как редактор далеко не все в романе одобрял, но он «ушел в отставку» - и вот результат. Топоров - не астролог и не обязан был угадать, что скажет Бакланов 8 мая 95-го, но многозначительные намеки, и близко не лежащие к истине, только дезориентируют читателя. Впрочем, экстравагантная манера критика известна, можно бы ее и не касаться, благо суть романа Топоров прекрасно понял, но ее-то и не принял. Кобрисов - «типично немецкий генерал», и вообще этот образ «по большому счету все-таки фальшив» - то есть художественный просчет автора, слишком долго живущего в Германии. Загляни Топоров в справочники, он бы узнал, что Кобрисов - не образ даже, а почти фотография реального прототипа, Героя Советского Союза Н.Е. Чибисова, которого немцем обозвать просто неприлично. Но Топоров в самом деле не представляет себе советского генерала, воюющего не числом, а уменьем, потому и в справочники не глядит. Россия, пишет Топоров, по правилам стратегии всегда проигрывала, а победы одерживала, когда «за ценой не стояла» и, соответственно, отдавала судьбу армии и страны в руки военачальников типа Жукова - и конкретно Жукова.

В этой концептуальной дискуссии предлагаю послушать мнение еще одного автора - Виктора Астафьева. Он вроде бы человек не близкий Владимову ни судьбой, ни стилем письма, ни сюжетами книг, но если считать не по воинским званиям и должностям персонажей, то «Прокляты и убиты» - все о тон; же, о чем и «Генерал...» Уже публикация первой книги романа («Чертова яма», «НМ», № 10-12, 92) вызвала шок среди читающей публики. Сказать, что это неправда - язык не поворачивается, а если правда - волосы дыбом и слов нет. Запасной полк, чертова яма - конечно, ад, но очень уж бытовой, хоть малой деталью, а любому читателю знакомый. Новобранцев-казахов в летнем обмундировании, кормившихся по дороге чем придется, привозят в Бердск среди зимы полуживыми, а кого и просто мертвыми. Солдат гноят в казармах, превращая будущих защитников родины в доходяг. Ну, положим, на фронте за ценой не стояли, а здесь-то чего ради людей губить? Не ради - а потому. Потому что и на «гражданке» цена нашего человека копейка или того меньше. Про вранье политотделов, про «работу» особистов, норовящих каждого сделать доносителем, - все, естественно, как и у Владимова. Тут равны и солдаты и генералы - присмотр за всеми нужен. А вот лейтенанта Шуся кто-то из солдат немцем посчитал - «за аккуратность». «Оттого, что настоящего русского офицера он не видал, больше шпану зрел», ответил Шусь. (Жаль, что Топорову эти строчки не вспомнились, когда он про Кобрисова писал.) И еще. Критики часто упоминают историю расстрела братьев Снегиревых как образец бессмысленной жестокости. Верно, но для меня не менее сильна сцена абсолютно бытовая: большой генерал приехал с инспекцией, в столовую пришел, кричит грозно: «Солдат обворовывать?» - да только с первых же строк ясно, что хоть кричи, хоть стреляй, а все останется, как было, потому что на этом воровстве все и держится.

Астафьев долго шел к этому роману, с тех еще времен, когда правду строго дозировали надзирающие органы. По счастью, сохранились его письма к Вячеславу Кондратьеву 82-87-го годов, опубликованные в «ЛГ» (26.10.94). Личная переписка и у больших писателей бывает, скажем так, заурядной, но здесь - блестящая публицистика, мнение о наших стратегах, на собственной шкуре выстраданное: «Бездарные полководцы, совершенно разучившиеся ценить самую жизнь, сорили солдатами, как песком, и досорились!» И далее: «А между проедем, тот, кто «до Жукова доберется», и будет истинным русским писателем... Он, он и товарищ Сталин сожгли в огне войны русский народ и Россию. Вот с этого тяжелого обвинения надо начинать разговор о войне, тогда и будет правда». Заметьте, «спор» между Астафьевым и Топоровым идет не о фактах, а о концепциях. По Топорову выходит, что такова уж наша историческая судьба и не след дурно говорить о национальном герое Жукове. Если же по Астафьеву, - безнравственна власть, у которой такие герои, и надо не памятники им ставить, а учиться хоть сегодня-то жить по человечески.

Но литературные и философские споры - это еще не все. В обществе, где гражданское согласие и снится не часто, можно было ожидать и крепкого разноса, ставящего на место злопыхателей. Не экстравагантностей Топорова, а мощного, основательного удара - на войне как на войне, без церемоний. Оно и случилось. В день 50-летия Победы, - видимо, как подарок к празднику, - «Книжное обозрение» напечатало фрагменты книги «Срам имут и живые, и мёртвые, и Россия...», которая, - сказано в редакционном примечании, - посвящена публикациям, «очерняющим Отечественную войну». Списка злопыхателей пока нет, а фрагменты - целых шесть полос! - воздают и писателю Владимову и его персонажам. Если коротко, то роман - подтасовка фактов, историческая безграмотность, фантазии человека никогда пороха и не нюхавшего, но симпатизирующего изменникам и другим мерзавцам. Очернительство, сказано же. И если б накинулся на Владимова отставной полководец какой-нибудь, все было бы в порядке вещей. Вот маршал Д.Т. Язов (последний министр обороны СССР, член ГКЧП и прочая) о романе В. Астафьева выразился в печати простым нецензурным словом (Газетчики стыдливо поместили только первую букву), так и вопросов нет. Здесь же случай иной: автор публикации - Владимир Богомолов, фронтовик и писатель, такой же, казалось бы, как и Бакланов, Кондратьев, Астафьев, но оказалось, что нет, не такой.

Легко представить, что материал Богомолова произвел впечатление сильное, если не сказать, ошеломляющее. И вряд ли ошеломленный читатель заметил важную деталь: Богомолов пишет сразу о романе «Генерал и его армия», о статье «Новое следствие, приговор старый» и еще о многом, что к роману имеет совсем уж косвенное отношение. Вероятнее всего, Богомолову показалось, что Гудериан и Власов - любимые герои Владимова, что изображены они почти ангелами и вообще это главные персонажи романа. Положим, это абсолютно неверно, но так прочел Богомолов - его право. И не в том беда, что он свою позицию вывел из эмоционального впечатления, а в том, что решил эту позицию обосновать документально и стал приводить материалы из жизни Гудериана и Власова, доказывая, само собой, какие это были мерзавцы. Так что литература отходит на второй план, уступая место истории. И если Богомолов винит Владимова в незнании документов, давайте уж вспоминать все, что сегодня опубликовано, чтобы впросак не попасть.

Цитируется, например, приказ Гудерйана от 22 декабря 41-го, - когда немцы отступали по всему фронту, - требующий «все оставляемые населенные пункты сжигать». Приказ, что уж говорить, людоедский, но месяцем раньше, - когда отступали наши войска, - был приказ советского командования № 0428 от 17 ноября 41-го, начинающийся словами: «Разрушать и сжигать дотла все населеннее пункты в тылу немецких войск...» А население этих пунктов, куда ж ему деться среди зимы? - вряд ли могло приветствовать диверсионные отряды, исполняющие этот приказ, потому и выдали немцам Зою Космодемьянскую простые советские люди. Так что о приказах судите сами... Гудериан, пишет Богомолов, мерзок еще и тем, что жестоко подавлял в 44-м Варшавское восстание. Верно, памятник за такие дела не ставят, но мы-то что делали в это время? Процитирую не какого-нибудь изменника-перебежчика, а писателя Овидия Горчакова, прошедшего войну разведчиком: «Когда Варшава горела, то мы были заинтересованы... Сталин был заинтересован...» Напечатано в «Комсомольской правде» 13.01.95 тиражом более миллиона экземпляров... Гейнц Гудериан был генералом времен второй мировой войны, и обсуждать его моральный облик - странное занятие. Но если обсуждать, то памятуя правило: все познается в сравнении. И последнее. Владимов верно описал удивление Гудериана при знакомстве с танком Т-34 - другие наши танки Гудериан знал отлично. Он, - так уж сложилось, - изучал азы танкового дела в секретном центре «Кама» в Казани.

Теперь о Власове. У нас, пишет Богомолов, было 183 командующих общевойсковыми армиями, «несколько попало в плен» (сколько же и почему?), и только один Власов пошел на службу к немцам. Тут явная магия цифр и воинских должностей ну а если не командующий армией? Если бригадный комиссар Жиленков, член Военного совета 32-й армии, или комбриг Бессонов, бывший начальник отдела боевой подготовки Главного управления пограничных и внутренних войск НКВД СССР, или генерал-майор Благовещенский, начальник Либавского военно-морского училища ПВО - что же, не в счет все эти «сподвижники» Власова в РОА, хотя по званиям и должностям тоже, знаете, не сержанты запаса. (Сведения из статьи Л. Решина, а Богомолов не мог ее не читать.) Вот бы и задуматься, почему Власов был именно что не один! Но у Богомолова своя задача: доказать, что Власов вовсе и не командовал 20-й армией под Москвой, а только числился в этой должности. По архивным данным, - которые Богомолов пересказывает без цитат и ссылок! - Власов с конца ноября по 21 декабря 41-го болел «тяжелейшим гнойным воспалением среднего уха», был в госпитале, а командовал армией начальник штаба Л. М. Сандалов. На командном пункте армии Власов первый раз появился 19 декабря в селе Чесмены (запомните эту дату!), то есть за день до взятия Волоколамска. Не мог Власов быть в Лобне в первых числах декабря, как это описано в романе. И вообще 20-я армия - самая слабая из всех, участвовавших в битве под Москвой.

Версия Богомолова напоминает лихой детектив и вот по какой причине. Начав 16 ноября второе наступление на Москву, немецкие войска к концу месяца охватили город полукольцом, сосредоточив ударные группировки на южном и северном направлениях. В ночь на 29 ноября в районе Яхромы противник перешел по льду канал Москва-Волга (угроза окружения с востока!), и ликвидировать этот прорыв удалось только через сутки. 30 ноября Ставка принимает решение о начале контрнаступления, успех которого был вовсе не очевиден. Основной удар наносится на правом крыле Западного фронта (северное, северо-западное направление), где противник стоит в 25-30 километрах от Москвы. Начинают операцию 1-ая ударная армия (В. И. Кузнецов), 20-я армия (А. А. Власов), 16-я армия (К. К. Рокоссовский), позже вступает 30-я армия (Д. Д. Лелюшенко). Все открытые источники (монографии, мемуары, документы) сходятся в том, что на 20-й армии, выступающей из района Белый Раст - Красная Поляна, лежала наибольшая ответственность.

Так можно ли представить, что в самую критическую точку фронта посылают самую слабую армию, - взятую из резерва Ставки, - а командовать ею назначают тяжело больного генерала? Санаторий у нас был на фронте? Или Сталин, Жуков, Генштаб в полном составе - все дружно и внезапно умом подвинулись?

А, допустим, и назначили - думали, скоро поправится, да и генерал, значит, был на хорошем счету. А он все болеет. Так поставьте другого, время-то не ждет! С 1 по 5 декабря идет борьба за инициативу, населенные пункты переходят из рук в руки. 1 декабря 3-я танковая группа противника совершает прорыв по Рогачевскому шоссе и подходит к Лобне. 2 декабря отступает за Крюково правый фланг 16-й армии. (Кстати, 2 декабря немецкое командование полагало, что наши резервы исчерпаны, так что остроту ситуации комментировать не приходится.) 20-я армия активно участвует в боях, хотя полное сосредоточение ее частей заканчивается 4 декабря. Реальное контрнаступление начинается 6 декабря движением 1-й ударной и 20-й армий в направлении Клин-Солнечногорск. Силы противника еще велики, сопротивление отчаянное. Красная Поляна и Белый Раст отбиты у немцев только к утру 8 декабря. Армия продвинулась всего на 4-5 километров, но это был перелом ситуации. (Он-то и описан в романе.) 12 декабря 20-я армия освободила Солнечногорск, а 20 декабря совместно с 16-й армией - Волоколамск. Глядя на карту, трудно представить, что все это могла совершить самая слабая армия.

Желающим проверить эти сведения рекомендую мемуары маршалов Г.К. Жукова и К.К. Рокоссовского. Впрочем, в книге Богомолова «Момент истины» тоже есть упоминание, что «в решающий час» были введены под Москвой «свежие резервы, в частности две новые армии, сосредоточенные севернее столицы, что явилось для немцев полной неожиданностью». Сказано, как видите, уважительно, а внимательный читатель и сам уже догадался, что речь идет о 1-й ударной и 20-й армиях. А почему нынче Богомолов поменял свою точку зрения - вопрос для экстрасенсов, умеющих мысли читать.

Теперь посмотрим, что пишет главный свидетель, начальник штаба 20-й армии Л. М. Сандалов, в книге «На московском направлении». 29 ноября он по срочному вызову прибывает в Генштаб к Б. М. Шапошникову, получает информацию о положении на фронте и назначение на должность начштаба. Спрашивает, кто командующий? Командующий есть, но он болен. «В ближайшее время вам придется обходиться без него. Однако все важные вопросы согласовывайте с ним», - говорит Шапошников. (Фамилию командующего собеседники упорно не произносят.) И главное, остается тайной, выполнил ли Сандалов указание Шапошникова? советовался ли с командующим? Читаем: «В ночь на 2 декабря командование армии с начальниками родов войск и большая часть сотрудников штаба и политотдела армии выехали в войска для организации контрудара». (Читатель, это как раз тот НП в Лобне и тот момент времени, о которых мы знаем из романа!) А еще бы узнать, «командование армии» - это кто? Неизвестно. Обычно щедрый на фамилии Сандалов не назвал здесь ни одной! (Может, боялся проговориться?) Во всяком случае Л. М. Сандалов точно знал, что можно писать в мемуарах, а что следует опустить. Ни до, ни после «легендарной» даты 19 декабря нет в книге Сандалова ни слова о командующем: мелькнул он едножды в Чесменах - в темных очках и бурках и даже при фамилии! - и бес­следно исчез. Власов командовал 20-й армией до середины марта 42-го, но на страницах книги так и не появился. Как видите, Сандалов свой детектив написал гораздо раньше Богомолова (1970 год), но обе версии удивительно близки.

Похоже, мы имеем дело с Тщательно подготовленной легендой. Ни у Сандалова, ни у Богомолова нет ни единой ссылки на источники, когда речь идет о Власове (в других местах - пожалуйста). Богомолов упоминает телефонные переговоры, записи которых хранятся в архиве. Где именно? Хорошо бы дать реквизиты: архив... фонд... опись... дело... лист... Автор «Момента истины» отлично знает цену документа, вспомните, как работают его герои-розыскники: «Печать... Дата... Чернила... Мастика штемпельная... Фактура бумаги... Подпись командира части... натуральна...» А здесь и не получается, чтоб «натуральна»! Мало того, что описание эпизода 19 декабря у двух авторов близко по интонации и массе деталей, так есть у Богомолова две фразы в кавычках, как бы из архивов, но опять без указания источника: «командование фронта очень недовольно медленным наступлением армии», и «генерал армии Жуков указал на пассивную роль в руководстве войсками командующего армией и требует его личной подписи на оперативных документах». Вот это натурально из книги Сандалова (стр. 264), зачем Богомолов поставил эти фразы в кавычки - тайна. Как видите, читатель, я имел все основания назвать труд Богомолова детективом. И нельзя считать доказанным, что не было Власова на НП в Лобне.

(Строго говоря, разбирать «по косточкам» богомоловские версии и нужды не было: достаточно обратиться к боевой характеристике командарма Власова, написанной 24 января 1942 года (во время подведения итогов битвы под Москвой): «Руководил операциями 20 армии: контрударом на город Солнечногорск, наступлением войск армии на Волоколамском направлении и прорывом оборонительного рубежа на р. Ламе. Лично генерал-лейтенант Власов в оперативном отношении подготовлен хорошо, организационные навыки имеет. С управлением войсками армии справляется вполне» (цит. по Д. Волкогонов, «Триумф и трагедия»). Документ четок, лаконичен, двойного толкования не допускает. Подписал его командующий Западным фронтом, генерал армии Г.К. Жуков. Будущий маршал с подчиненными всегда был строг, бездельников в армии не терпел, любимчиков не имел и на похвалу был скуп. Жуковские слова «справляется вполне» равносильны высшей аттестации. И вообразить нельзя, что Жуков представил Власова к ордену Красного Знамени, если единственной боевой заслугой командарма было воспаление среднего уха.)

Конечно, Богомолов имел право пользоваться и книгой Сандалова, а я как раз не имею права считать, что он не работал в архиве. Но хотелось бы видеть не выдержки из документов в вольном пересказе, а сами документы: эти материалы вообще-то могут и не совпасть. По тому, как Богомолов цитирует роман, поводы для такого опасения есть. Приведена, например, цитата о Власове в следующем виде: «Человеку с таким лицом можно было довериться безоглядно...» Вот, мол, как лестно пишет Владимов об изменнике. Так в романе-то на этом месте стоит запятая и дальше следует: «и разве что наблюдатель, особенно хваткий, с долгим житейским опытом, разглядел бы в нем ускользающую от других обманчивость». Вот где суть. А по методе Богомолова можно любую мысль превратить в полную ее противоположность. Еще пример: «Кобрисову никак не могли в декабре 1941 года выделить два гектара земли в Апрелевре». Что правда, то правда, не могли. Шести соток и тех не дали. Ни Кобрисову, ни кому другому. Безусловный и неоспоримый исторический факт, хотя к роману все это отношения не имеет. Жена Кобрисова говорит, «что вот генералов на дачные участки собираются записывать». Жены, знаете ли, часто норовят опередить события, есть у них такая слабость, но женские пересуды - это ведь не постановление правительства, не так ли? Собираются записывать - так о чем спорить-то? Вот как хотите, но мне временами кажется, что Богомолов писал для людей, которые не только ни одной книги по истории не прочли, но и роман в глаза не видели.

А еще Богомолов хочет, чтобы персонажи романа изъяснялись в разговоре с точностью официальных документов. Майор Светлоокое спрашивает: «Ты Калмыкову из трибунала знаешь? Старшую машинистку». Не было такой должности - «старшая машинистка»! - возмущается Богомолов, а все подобные случаи складывает один к одному, «уличая» Владимова в полном незнании реалий армейской жизни. Я, признаться, тоже не знаю, была ли такая должность, но коль скоро машинисток было три, да одна постарше, а две совсем девчонки, то уж точно, что звали ее всегда старшей: она по делу была старшей. Оно и на «гражданке» так, а тем более в армии. А про должность в романе не сказано - опять-таки собственное впечатление Богомолов выдает за текст. Подобных «ошибок» Богомолов насчитал несколько десятков.

Теперь о деталях более серьезных. Возмущает Богомолова эпизод, когда на «генеральском» совещании перед взятием Предславля Хрущев раздает подарки: именные часы, коньяк, вышитые украинские рубашки. Генералы, пишет Богомолов, «не могли, подобно туземцам, радоваться подаркам Хрущева» - у них в 43-м коньяка было в хозяйстве хоть залейся, снабжение налажено, а Владимов опять-таки жизни не знает, не понимает, «сколь это все нелепо». Почему снабжение армии коньяком так принципиально, не знаю, да и вся трактовка, мягко говоря, сомнительна: подарки-то вовсе не от Хрущева, а «от лица, вот, значит, Военного совета фронта», и попробуй кто не порадоваться, так он, вот, значит, Военный совет и оскорбит, и будь он хоть трижды генерал, а завидовать его дальнейшей судьбе уже не придется. Да и просто по-человечески, не подарок дорог, а внимание, и нелепо было бы отказаться от именных часов, потому что часы-то у генералов, думаю, были. А вот раздача украинских рубашек, коим придан особый идеологический смысл, - «жемчужину Украины» освобождают украинцы! - это истинная нелепость, но такая родная, такая советская, да, пожалуй, и меньшая нелепость, чем лозунг освобождения Киева к 26-й годовщине революции. Знает Владимов, «сколь это нелепо» - о том и пишет.

И опять, - в который уже раз! - вынужден отметить фантазии Богомолова: в романе и слова нет, что генералы радовались подаркам. Им совсем не до того, они делом заняты, а балагурит один Хрущев. Но если подумать, то есть в этом эпизоде некоторая тонкость, и нельзя категорически сказать, что не имел Богомолов оснований для возмущения. Имел он основания, правда, своеобразные. И действительно есть нечто оскорбительное для собравшихся генералов в самой процедуре раздачи подарков, в прибаутках Хрущева и в объявлении всех подряд украинцами: не генералы, как туземцы, а Хрущев с ними, как с туземцами! Очень уж близка по духу эта сцена тому, что мы из других книг знаем: как Сталин спаивал и одаривал ближайших соратников (и Хрущева в том числе) на узких сборищах, унижая при этом любого и каждого. Что ж, в том и мастерство Владимова, давшего нам ощутить всепроникающий дух холуйства, насаждаемый вождем. Но почему Богомолов обиделся на автора, а не возмутился нормами советской жизни? Бог весть...

Еще одна «неточность» - слишком уж всемогущим выглядит в романе «смершевец» Светлооков. Богомолов долго рассказывает, что такого не. было и быть не могло, даже случаи из жизни приводит, хотя все фамилии при этом обозначает только двумя буквами, словно бы сведения эти секретны. А зачем случаи из жизни, если мы и сами не из Америки приехали? В тоталитарном государстве - вся власть у служб безопасности, и особый смысл слова «органы» есть только в русском языке, в советское время он появился. И в собственном, Владимира Богомолова, романе «Момент истины» написано: «органы «Смерш» подчинялись непосредственно Верховному Главнокомандующему, Наркому Обороны И.В. Сталину». Отсюда и всемогущество. А как было оно велико, современный читатель и представить не может. И еще. В том же романе капитан Аникушин хочет - хотя и не по делу - жаловаться на розыскников из «Смерша», рапорт собирается писать, но не своему начальству, а прямо в Москву: «Только не майору и не начальнику гарнизона - эти люди, пожалуй, не захотят связываться с особистами, не станут заниматься соисканием неприятностей». Герои Богомолова знали, что это за неприятности, а сам автор нынче вдруг забыл.

Одним словом, розыск Богомолов произвел, но «момента истины» не добился. И хотелось бы поставить точку, но подоспел свежий номер «ЛГ» (07.06.95) со статьей П. Басинского «Игра в классики на чужой крови», где был бы уместен подзаголовок «Литературная драма». Прочтя в «Книжном обозрении» материал Богомолова, критик внезапно прозрел и свою прежнюю любовь к «Генералу...» объявил ересью и заблуждением. «Я готов признать свое личное, как критика, поражение, лишь отчасти извиняемое тем, что я хвалил владимовский роман не как «военный», - истово кается Басинский. Но и это прозрение, видимо, не окончательное, потому что остался вопрос: «Может ли считаться прекрасным роман о войне, в котором автор, как педантично доказывает Владимир Богомолов... просто лжет - иногда невольно, а иногда и специально?»

Этичность последнего вопроса не стоит обсуждения, ибо поражение Басинского бесспорно и ничем не извиняемо. Критик должен внимательно читать, сопоставлять факты и думать. Хотя бы сравнить текст романа со статьей, если нет времени смотреть другие источники. «Педантичные доказательства» Богомолова настолько грубы, что одна лишь интонация статьи должна насторожить - из вчерашнего дня эта интонация. Написать на вранье прекрасную книгу не удавалось никому и никогда. Вчера восторгаться романом, а сегодня сказать, что автор «просто лжет» - неприлично для взрослого человека, даже если он и не критик. Надо же иметь собственную позицию! Если ее нет - не стоит и браться за перо. Разбирая материал Богомолова, я избегал резких оценок, но теперь деться некуда, скажу: подтасовки, приписки и критика того, что в романе отсутствует, - это и есть ложь. Очевидная и умышленная. А после знакомства с «литературной драмой» Басинского у меня появился новый вопрос: читал ли он вообще владимовский роман или только то, что пишут о «Генерале...» в периодике?..

Маленький эпилог. Удивительно, но и те, кто хвалил, и те, кто хаял «Генерала...», много писали об историчности романа, хотя всякий раз обходили главного героя, Кобрисова. Жуков, Ватутин, Черняховский, Власов, Гудериан - калейдоскоп фамилий, обрывки документов и мемуаров, толкование роли, значения и даже нравственного облика этих личностей с глубокими выводами и обобщениями. А «негромкий командарм» Кобрисов так и остался в тени. Что ж, отчасти оно и справедливо. Значит, сумел Владимов написать своего генерала таким, что свита играет его и в романе, и в последующей литературной жизни.

Значит, состоялся классический роман, и не надо руки заламывать, когда Владимова в «ошибках» уличают. Это Басинский полагает, что роман - «о классическом генерале вне времени и пространства», этакий собирательный образ. Как бы не так! Роман - о русском генерале, который так и не стал до конца советским. Может, и хотел, а не получилось. Были такие генералы. В нашем конкретном времени и тем более - пространстве.

Ключевые слова: Георгий Владимов,«Генерал и его армия»,критика на творчество Георгия Владимова,критика на произведения Георгия Владимова,анализ произведений Георгия Владимова,скачать критику,скачать анализ,скачать бесплатно,русская литература 20 в.