Как поссорились тургенев и гончаров. «Необыкновенная история» с Иваном Сергеевичем Тургеневым. Обида на всю жизнь

Итак, мы рассмотрели творческое наследие Тургенева и Гончарова. Пришла пора рассказать о «необыкновенной истории», которая омрачила отношения между писателями. Мы отмечали присущую Гончарову неторопливость и тщательность. Свойственное писателю трудолюбие приносило, однако, не одни положительные эмоции. Он привык читать незаконченные романы друзьям и коллегам, высоко ценя их мнение. Например, Тургеневу, творческая работа которого проходила интенсивно, в другом темпе, чем у Гончарова. К несчастью, позднее Гончарову показалось, что Иван Сергеевич в ряде случаев заимствует характеры и сюжетные ходы его, Гончарова, произведений. Пришлось прибегнуть к товарищескому суду. «Мы с ним (Тургеневым ) как будто немного кой о чем с живостью поспорили, - вспоминал Гончаров, - потом перестали спорить, поговорили спокойно и расстались, напутствовав друг друга самыми дружескими благословениями». Правда, периодически прежние пререкания вспыхивали, но столь же быстро гасли.

Зачем же поднимать спустя годы старую историю? Парадоксально, но факт. Обвинения Гончарова так или иначе опирались на его убежденность в том, что Тургенев не умеет и не должен писать романы. «Если смею выразить Вам свой взгляд на ваш талант искренно, - советовал он коллеге, - то скажу, что вам дан нежный, верный рисунок <…>, а вы порываетесь строить огромные здания. Для зодчества нужно упорство, спокойное объективное обозревание <…>, а того ничего нет в Вашем характере, следовательно, и в таланте». «Лира и лира - вот Ваш инструмент», - подводил Иван Александрович категорический итог. «Да, Тургенев - трубадур, - с глубокой убежденностью писал С.А. Толстой, - <…> странствующий с ружьем и лирой по селам, полям, поющий природу сельскую, любовь - в песнях, легендах, балладах, но не в эпосе». Конечно же, это письмо не на шутку огорчило Тургенева, в чем он открыто признался своему корреспонденту. «Не могу же я повторять «Записки охотника» - оправдывался Иван Сергеевич, - а бросить писать тоже не хочется». Сотоварищ заметил многолетнее его стремление создать прозаическое, непременно большое произведение. Со стороны Тургенева это не было капризом или попыткой соревнования с Гончаровым (как полагал последний). В середине ХIХ века роман - ведущий жанр литературы. Эпический жанр позволяет нарисовать всеобъемлющую картину мира, прошлое, настоящее и будущее России. «Жизнь - роман, и роман - жизнь». Романа ждали, хотя порой знакомство с шедеврами Гончарова, Достоевского, Л. Толстого в журналах растягивалось на годы и годы. Романный жанр позволял напрямую говорить с читателем-современником. Но что делать, если по большому счету, Иван Александрович прав? Нет в его, Тургенева, таланте способности к объективному отстранению, нет внимания к описанию мелочей. Зато присутствует лирическая жилка, умение высказать одной деталью символично всю полноту душевного волнения, смысл поступка, суть взаимоотношений героев. В манере повествования, структуре и членении текста проявить необыкновенное чувство ритма - все, что присуще тонкому лирику. «Кому нужен роман в эпическом смысле слова, тому я не нужен», - сурово констатировал Тургенев.

Бросить все? Отказаться от мечты? Письмо Гончарова содержало, между прочим, добрый совет: «…Вы <…>, конечно, подниметесь очень высоко, если пойдете своим путем, если окончательно уясните <…> свои свойства, силы и средства». «Уяснив свои свойства», Тургенев начал создавать романы с максимально сжатым временным промежутком. Как правило (и это первыми заметили его французские друзья) действие тургеневского романа завязывается весною, перипетии приходятся на жаркие летние месяцы. Развязка или эпилог отстоят на осень или зиму, иногда следующего года. Равным образом «экономится» романное пространство. «Всю Россию» он умел показать на пространстве одной-двух усадеб («Рудин», «Дворянское гнездо», «Отцы и дети») или в пределах модного европейского курорта («Дым»). В романах Гончарова перед нами проходили целые жизненные эпохи, этапы развития или деградации персонажей (младший и старший Адуевы). В центральном своем произведении, «Обломове», Гончаров повествует о судьбе главного героя Ильи Ильича полностью, от детских лет в Обломовке до смертного часа. Тургеневский роман и повесть расширяется за счет предысторий героев, эпилогов и лирических отступлений, тех лирических раздумий автора, которые придают произведению такую прелесть и поднимает изображаемое до философских обобщений. В самостоятельные лирические миниатюры превращаются описания природы, звучание музыки и песен. Иван Сергеевич создал свой тип реалистического романа, который получил название лирического (в отличие от эпического романа Гончарова), свой, неповторимый романный жанр. И может быть - помогло жесткое в своей объективности письмо Гончарова?

Пришла пора вспомнить слова, которыми товарищеский суд охладил разгоревшиеся страсти. Павел Васильевич Анненков вынес вердикт о том, что произведения Тургенева и Гончарова, «возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях». В ХХ веке известный литературовед Б.М. Энгельгарт подтвердил этот вывод. У обоих писателей близки «лица и житейские ситуации, потому что сходства между тургеневскими и гончаровскими героями в плоскости их художественной трактовки нет никакого. Поэтическая обработка одних и тех же впечатлений совершается в их произведениях по вполне различным направлениям».

«Мне явился как будто целый большой город и зритель поставлен так, что обозревает его весь…» - рассказывал о первоначальном замысле своих произведений Гончаров. Тургенев, напротив, каждое свое сочинение начинал с «кондуита» - списка действующих лиц, с особенностями внешности, возрастом и прототипами - и лишь затем продумывал сюжетные узлы. Один шел от общего к частному, другой - от частного к общему. Воссоздавая быт Обломовки, Гончаров перечисляет не менее 5 средств от угара, начинает роман с детального описания комнаты героя. Его вещь живет, юмористически блещет сама по себе и в «сотрудничестве» с обладателем (халат). Тургенев значительно более скуп. Мы не узнаем, как выглядел, например, кабинет Базарова (хотя догадаться можем). Из одежды выделен знаменитый «балахон» - даже не вещь, а живая позиция, протест против дворянской изысканности. В своей единичности она так же символична, как халат Обломова. Гончаров щедро черпал символические образы из копилки русского фольклора, тургеневская символика более философична. Одинокий опал на руке Павла Петровича («Отцы и дети») - не только знак запоздалого франтовства, не только часть изысканного костюма. Опал - неяркий благородный минерал, излюбленный камень «римских патрициев», символизирует жизненную разочарованность. Со всей стороны, Гончаров играет значениями слов. Как, например, истолковать фамилию центрального персонажа - Обломова? Объяснить ли его, опираясь на Далев словарь, как «облый» - круглый? Или герой - «обломок», осколок старого быта благословенной Обломовки? А может, разгадку следует искать в стихотворении Е.А. Баратынского:

Предрассудок - он обломок Древней правды. Храм упал, а руин его потомок Языка не разгадал…?

И все же романы Тургенева и Гончарова, «возникшие на одной и той же русской почве», сходны. Близки оказались общие приметы социально-психологического романа . Произведения, сочетающего правдивый показ взаимоотношений человека с миром с не менее тонким анализом взаимоотношений человека с его собственной душой. Близки в первую очередь гуманным настроением авторов. Тургенев и Гончаров поднимают свой голос в защиту угнетенного, несчастного. Человека, чьими страданиями пренебрегают, чьего существования попросту не замечают - крепостного крестьянина, «маленького человека», женщины-вещи в доме богатого мужа. Изображают они деятеля, крепко стоящего на ногах - Петра Ивановича Адуева, Штольца, Лежнева. В западной литературе человек «сам себя сделавший» неизменно прославляем. А русские писатели предлагают задуматься - зачем и во имя чего он трудится? Приносят ли радость, по большому счету, его труды окружающим, близким, Родине? Собственной душе, в конце концов?

Рисуют Гончаров и Тургенев человека «лишнего» при современном порядке вещей. Личность, которая никак не хочет влиться в общий порядок вещей, разделить общие радости и общие грехи. И предпочитает пролежать на диване (Обломов). Или, напротив, стремится выше головы прыгнуть, хлопочет о каких-то улучшениях, уверяет, что они будут «дельны и легки» (Рудин). Ему что, больше всех надо? Да и нужен ли стране такой мечтатель? Идеалист по большому счету столь же необходим в среде человеческой, как и деятель. Писатели не доказывают это, а показывают. Рисуют настолько убедительно, что об их персонажах спорят, размышляют. Их ненавидят как живых людей. Трудно осознать в Обломове, Штольце или Ольге, Базарове или Анне Сергеевне всего лишь создания художника, итог творческой фантазии. Как трудно представить, что когда-то на Земле не существовало наших собственных родителей. Об этом сказал Анненков в незаконченной статье «Базаров и Обломов»: «Что такое знаменитейшие типы современной нашей литературы - Обломов и Базаров, как не понятия, сделавшиеся людьми под руками двух истинных художников?» «И так велико значение творческих типов <…>, - подчеркивает критик,- что одно прозвание их открывает мгновенно длинную цепь идей и выясняет отвлеченную мысль до последних ее подробностей». Гончаров, например, весьма сдержанно относился к переводам своих произведений и называл своей целью «писать для русских». Тем не менее переводчик П.Э. Ганзен обнаружил «обломовщину» «в нашей милой Дании». Австрийский писатель Стефан Цвейг высказал убеждение, что каждый человек хоть раз почувствовал Обломова в самом себе. Итак, хотя главной целью обоих писателей было обращение к русской публике, они создавали образы мирового значения.

Писатели раздвигают пространство современности, поднимаются до всечеловеческих обобщений при помощи «вечных» образов. Для них это своеобразные жизненные ориентиры. У Гончарова такой высшей меркой был вечный бунтарь и страдалец Чацкий: «Между тем Чацкий, как личность, несравненно выше и умнее Онегина и лермонтовского Печорина. <...> Они (Чацкие ) не знают о своей победе, они сеют только, а пожинают другие, - и в этом их главное страдание, то есть в безнадежности успеха». Для Тургенева человеческие типы сводятся к двум - самоуглубленного философа Гамлета и деятельного, но наивного борца с несправедливостью Дон-Кихота. Гамлет и Дон-Кихот рождаются в каждом поколении - надо только угадать, узнать их среди толпы. Обоих авторов объединяла вера в своего читателя. «Психолог должен исчезнуть в художнике», - заявлял Тургенев ответ на советы «пояснить» своих персонажей. Даже когда после «Отцов и детей» вокруг писателя поднялась волна вопросов и гневного недоумения - уж не карикатура ли его герой? - а уже тогда создатель романа решительно оказался от объяснений. «Хотел ли я обругать Базарова или его превознести? - пишет он А.А. Фету. - Я этого сам не знаю , ибо я не знаю, люблю ли я его или ненавижу!» Еще категоричнее высказался на сей счет Гончаров: «Герой может быть неполон: <…> не досказано, не выражено многое: но я с этой стороны успокоился: а читатель на что? Разве он олух какой-нибудь, что воображением не сумеет по данной автором идее дополнить остальное?» Вера в русского читателя вполне оправдалась.

Летом 1878 года в Париже прошел первый международный конгресс литераторов, которые были серьезно озабочены охраной авторских прав. Их романы-фельетоны (так раньше называли произведения, которые печатались в газетах и журналах из номера в номер) публиковали в прессе других стран, и при этом издатели «забывали» перечислять авторам гонорары. Существовала и другая форма воровства - плагиат: сюжет оставался неизменным, а менялись имена героев и место действия. Правда, к серьезной литературе такие методы не применялись, а только к беллетристике - мелодрамам, приключениям и авантюрным романам.

Заложники безграмотности

Российские издатели тоже поворовывали у европейских авторов, но наш книжный рынок писателей интересовал мало - слишком был неразвит. Во время своего путешествия по Англии Тургенев на званом ужине разговорился с Уильямом Теккереем, автором «Ярмарки тщеславия ». Тот, узнав, что даже у самых популярных российских журналов максимальный тираж 10 тысяч экземпляров, рассмеялся и заявил, что «подобная литература есть одно самообольщение». А когда Иван Сергеевич начал хвалить талант Гоголя, сказал:

Хорош гениальный писатель, о существовании которого Европа не знает и читают которого только десять тысяч!

Причиной малых тиражей российских газет и журналов в то время была повальная безграмотность населения. А русские писатели были непопулярны за границей не потому, что плохо и неинтересно писали, а вследствие своей бедности. Чтобы издаваться в Европе, нужно было заплатить переводчикам. Между тем авторы сами получали копейки.

Два Ивана

На мировом конгрессе литераторов Россию представляли только Иван Сергеевич (он был избран вице-президентом конгресса), который в то время жил во Франции и вращался в кругу местных писателей. И еще малоизвестный автор Петр Бобрыкин. Хотя приглашения были посланы также Достоевскому, Толстому, Полонскому и Гончарову, они их проигнорировали. Как-то так у Ивана Сергеевича получалось, что все, кого он уважал, общаться с ним не желали. Особенно обижался на него Иван Гончаров.

Два Ивана, два начинающих литератора - чиновник министерства финансов Гончаров и помещик Тургенев, - познакомились в доме у Белинского. Гончаров был в восторге от «Записок охотника ». Он даже взял книгу с собой в кругосветное плавание на фрегате «Паллада ». А вот Тургенев, по воспоминаниям гражданской жены Некрасова Авдотьи Панаевой, отзывался о творчестве коллеги с присущей ему вальяжной барственностью: «Штудировал Гончарова и пришел к выводу, что тот в душе чиновник и его кругозор ограничен мелкими интересами ».

Через год после кругосветки Иван Гончаров был принят на должность цензора. Он вообще сделал за свою жизнь очень неплохую карьеру госслужащего: после Петербуржского цензурного комитета был редактором губернской газеты в родном Симбирске. Затем его приятель - министр народного просвещения Авраам Норов - вновь вызвал друга в столицу и назначил своим доверенным лицом с чином действительного статского советника. А уже заканчивал свою блестящую службу Гончаров в должности члена Совета министров по делам книгопечатания.

Гончаров для российских литераторов был очень ценной фигурой, ему были обязаны многие за протекционизм - Писемский, Лажечников, Достоевский и другие. Поэтому с ним предпочитали дружить. В том числе любил захаживать к нему в гости и Иван Сергеевич.

Великий плагиатор?

Во время одной из таких задушевных бесед Гончаров поделился с Тургеневым замыслом своего нового романа. Рассказывал подробно, с эпизодами и характерами. О неком художнике Раевском, который приезжает в провинциальный город к своей дальней родственнице, живущей вместе с двумя внучками. В одну из них - религиозную, волевую и обаятельную Варю - он влюбляется. И не без взаимности. Даже несмотря на то, что у нее уже есть ухажер - вольнодумец на поселении.

И что? Зимой 1858 года Тургенев представляет друзьями на домашних чтениях свой новый роман - «Дворянское гнездо ». И слушающий произведение Гончаров узнает в Лаврецком своего Райского, а в Лизе Калитиной - Варю.

Возмущенный цензор требует от Тургенева, чтобы тот убрал из романа несколько сцен, идея которых принадлежала ему. К всеобщему удивлению Тургенев это требование выполнил, что послужило поводом к кривотолкам о том, что замысел романа и характеры персонажей не его.

Что касается Гончарова, то он первое время вел себя достойно и шума никакого не поднимал. Лишь бросил Ивану Сергеевичу фразу: «Я вам это дарю! У меня еще много! ».

По воспоминаниям современников Иван Гончаров был болезненно мнителен. С той поры любые тургеневские произведения он начал причислять к плагиату придуманных им героев и сюжетных ходов. А после выхода в свет романа «Накануне », где в Шубине он тоже увидел черты Райского, а в образе Стаховой - все ту же Варю, цензор сорвался и начал уже прилюдно обвинять Тургенева в воровстве идей. Между ними произошла грозная переписка, после чего Иван Сергеевич потребовал назначить «третейский литературный суд».

Обида на всю жизнь

Перед «судьями» - публицистами Анненковым, Дружининым, Никитенко и Дудышкиным - стояла довольно сложная задача: и цензора не обидеть, и с приятелем-писателем не поругаться. Поэтому резюме «литературного суда», который состоялся 29 марта 1860 года, было весьма толерантно: никто не виноват, все это случайное совпадение.

Тургенева «приговор» устроил. Но ушел он, заявив, что больше дела с Гончаровым иметь не будет никогда. Они еще раз встретились на похоронах Дружинина, и эту встречу принято называть «формальным примирением».

Но Гончаров своей обиды Ивану Сергеевичу так не простил и оставил потомкам свои мемуары, в которых подробно описал этот инцидент. Эти воспоминания известны литературоведам под названием, которое придумал сам Иван Гончаров, - «Необыкновенная история ».

Ян Дарум

Р.S. Еще занимательней история конфликта Тургенева и Достоевского. Об этом - в нашей следующей публикации.

По словам Дмитрия Нечаева, главный итог работы Андрея Клычкова и его команды в 2018 году - выверенные приоритеты, дающие шанс Орловской области на реализацию стратегии догоняющего развития.
29.03.2019 Орёл-регион За фонтаны и общественные территории. Мэр Орла Василий Новиков в своем докладе перед депутатами на сессии горсовета 28 марта благодарил губернатора Орловской области Андрея Клычкова за благоустройство общественных территорий,
28.03.2019 OrelGrad.Ru Глава администрации города Орла Александр Муромский попросил подрядчика ООО «РГС» ускорить темпы работы.
29.03.2019 Орёл-регион

Письмо Гончарова Тургеневу

Спешу, по обещанию, возвратить Вам, Иван Сергеевич, повесть «Накануне», из которой я прочел всего страниц сорок. Дочитаю когда-нибудь после, а теперь боюсь задержать: у меня есть другое дело.

На обе эти повести, то есть «Дворянское гнездо» и «Накануне», я смотрю как-то в связи, потому, может быть, что ими начался новый период Вашей литературной деятельности. Я даже беру смелость, судя и по тем сорока страницам, которые я прочел, заключить, каким чувством руководствовались Вы, когда писали и ту и другую вещь.

Извините, если скажу, что, не читая «Накануне», я считал Вас слабее, и всего того значения не придавал Вам, какое Вы приобретаете этою повестью, по крайней мере в моих глазах и некоторых других, может быть. Мне очень весело признать в Вас смелого и колоссального… артиста. Желаю, чтоб Вы продолжали и кончили литературную карьеру тем путем, на который недавно так блистательно вступили.

Я помню, что Вы однажды было приуныли и как будто опустили крылья, но талант, к всеобщей радости, не дал Вам покоя, и благородные стремления расшевелились.

По прежним Вашим сочинениям я и многие тоже не могли составить себе определенного понятия о роде Вашего таланта, но по этим двум повестям я разглядел и оценил окончательно Вас как писателя и как человека.

Как в человеке ценю в Вас одну благородную черту: это то радушие и снисходительное, пристальное внимание, с которым Вы выслушиваете сочинения других и, между прочим, недавно выслушали и расхвалили мой ничтожный отрывок все из того же романа, который был Вам рассказан уже давно в программе.

Ваш искренний и усердный ценитель

И. Гончаров.

Не забудьте как-нибудь прислать мой носовой платок: извините, что напоминаю; Вы такой рассеянный и забывчивый.

Второе письмо Гончарова Тургеневу

… При появлении «Дворянского гнезда», опираясь на наши старые приятельские отношения, откровенно выразил Вам мою мысль о сходстве этой повести с сюжетом моего романа, как он был Вам рассказан по программе. Вы тогда отчасти согласились в сходстве общего плана и отношений некоторых лиц между собой, даже исключили одно место, слишком живо напоминавшее одну сцену, и я удовольствовался.

С появлением Вашей повести «Накануне», прежде нежели я увидел и имел ее у себя в руках, уже кое-где говорили и раза два мне самому о том, что будто и в ней есть что-то сходное с продолжением моей программы. Тогда только, получив ее от Вас, я прочел страниц тридцать и мне самому показалось, что есть что-то общее в идее Вашего художника Шубина и моего героя. Крайний недосуг помешал мне дочитать повесть до конца, и я отослал ее Вам назад. Это предположение мое о сходстве обоих лиц состоялось уже после того, как со стороны дошли до меня слухи о сходстве.

Затем остается решить, каким образом могла родиться в голове других мысль о подобном сходстве. Я объясняю это так: я многим знакомым рассказывал сюжет своего романа, показывая и самую программу; и от некоторых коротких лиц не скрыл и ту нашу переписку и объяснение, к которым подало повод «Дворянское гнездо». Я не считал этого тайной, тем более, что Вы предоставили мне право делать из письма Вашего какое я хочу употребление. Но я сделал это единственное только употребление с тою только целью, что намеревался продолжать свой роман и хотел отчасти предупредить всякие толки не в свою пользу о тождестве сюжетов; а у некоторых спрашивал мнения, хотел узнать их взгляд, могут ли тот и другой сюжеты подать повод к мысли о каком-нибудь сходстве и стоит ли приниматься за это дело.

В том, что слух этот распространился и дошел уже до Вас, виноват не я. Я могу только выразить догадку, что мысль о внешнем сходстве «Дворянского гнезда» с «Райским», раз сделавшись известной, могла подать повод к разным предубеждениям и догадкам насчет сходства и между художниками…

КЛИО – Слушается дело №2 о ссоре Тургенева Ивана Сергеевича с Гончаровым Иваном Александровичем. Свидетелем по делу вызывается .

Гончаров! Расскажите нам о причинах Вашей ссоры с Тургеневым.

ГОНЧАРОВ (встаёт) — Причины своего разрыва с Тургеневым я самым подробным образом изложил в обширной рукописи, которую я назвал «Необыкновенная история» с подзаголовком «истинное происшествие». Эту рукопись, законвертированную и скрепленную пятью сургучными печатями, я передал перед своей смертью на хранение Софье Александровне Никитенко с препроводительной запиской, в которой просил её опубликовать рукопись только после моей и Тургенева смерти, а ещё лучше совсем не публиковать, а передать на хранение в Российскую публичную библиотеку для назидания потомству.

Примечание ред. НМ: Подробнее об этой рукописи см. в конце страницы

Открывая судебное заседание, Вы, обращаясь к Тургеневу, совершенно справедливо изволили заметить, что все его литературные склоки как-то не вяжутся с его лицом, полным добродушия и благожелательности, ни с его литературными творениями, полными изящества. Вот в этом то всё и дело, что его импозантная внешность и изящество стиля всех вводили в обман, а он превосходно этим пользовался. И я тоже попался на эту удочку. Только впоследствии я убедился, что Тургенев по существу своему прежде всего актёр. Он всегда играет, даже когда остаётся один. В нём нет ничего искреннего, от сердца. Но актёр он прекрасный. И всю свою жизнь он играл. Но ведь хорошо играть на сцене театра. А в жизни играть – это позор, потому что это значит в основу своей жизни положить ложь. Так у Тургенева и было. Он актёр, лгун, и к тому же литературный вор.

Надо сказать, что Тургенев не лишён литературного таланта. Он отличный миниатюрист. Все его мелкие рассказы, особенно «Записки охотника» написаны как бы акварелью. Но к большим полотнам, к широким и глубоким обобщениям он решительно неспособен. Для этого ему не хватало ни ума, ни наблюдательности. Ну, а на мелких рассказах, как бы они не были хороши, далеко не уедешь. Поэтому и Пушкин советовал Гоголю, после его «Вечеров на хуторе близ Диканьки», написать что-нибудь капитальное. И сам дал ему темы и «Ревизора» и «Мёртвых душ».

А тщеславие, которое свойственно каждому актёру и которым Тургенев был набит, как мешок трухой, заставило его вообразить себя генералом от русской литературы. А для такого важного чина надо иметь и соответствующий послужной список, т.е. надо было иметь не только мелкие рассказы, но и капитальные вещи.

А как их создать, когда для этого нет соответствующего таланта? Очень просто – украсть тему, образы, типы, завязку и развитие романа у другого; всё это, для заметания следов, перемешать, наскоро состряпать и, главное, опередить обворованного литератора выпуском своего сочинения в печать. Так Тургенев со мной и поступил.

Благодаря службе, а также моей лени («обломовщине» ), я писал свои большие романы очень долго. «Обрыв» занял у меня двадцать лет. К тому же я был лишён чувства самокритики, я сам не мог твёрдо себе сказать, хорошо или плохо я написал. Поэтому я часто читал своим литературным коллегам, в том числе и Тургеневу, свои рукописи и с жадностью выслушивал их мнения.

Первое подозрение на Тургенева у меня возникло, когда я прочёл его «Вешние воды», и увидел, что он многое взял из моей «Обыкновенной истории». Но это подозрение я затаил в себе. Надо сказать, что я прочёл Тургеневу не только отдельные сцены из «Обрыва», но и рассказал ему всю канву и всё развитие романа, ещё мною не написанного.

Тургенев слушал меня с жадностью. И вдруг появляется в печати один за одним, и конечно до напечатания мною «Обрыва» — «Дворянское гнездо», «Отцы и дети» и «Накануне».

Читая их, я ясно видел, что всё это сколки с моего «Обрыва».

Не имея собственных идей в голове и не наблюдая внимательно русскую общественную жизнь, так как он постоянно жил заграницей, Тургенев устроил настоящую охоту за моими литературными трудами и даже мыслями. Недаром же он был отличный охотник.

В своих письмах ко мне он всегда выспрашивал меня, над чем я работаю, что я написал и что намерен написать. И в моих ответах черпал материал для своих повестей.

Он постоянно подсылал ко мне своих приспешников, вроде Анненкова, чтобы узнать что-нибудь о моём творчестве. Они узнавали, благодаря моей доверчивости и немедленно подробно докладывали ему, а он мой материал сейчас же обрабатывал в какое-нибудь своё литературное произведение.

Когда же я жил в Мариенбаде, в гостинице, Тургенев даже подослал двух своих подхалимов, которые поселились в одном коридоре со мной, и во время моего отсутствия, пробрались ко мне в номер, вынули из комода мои рукописи, наскоро их переписали, и затем передали Тургеневу. Я это обнаружил потому, что рукописи лежали не так, как я их положил. После этого я свои рукописи стал запирать в чемодан.

Тургенев и за границу то уехал совсем не из-за Полины Виардо, как это всем говорил. Это была причина второстепенная. Главная причина была в том, чтобы безнаказанно увезти с собой награбленное моё добро и там на свободе им пользоваться, т.е. обрабатывать мой материал в свои повести и романы. Вся гнусность его поведения заключается ещё в том, что он выпускал в свет свои романы раньше, чем я успевал отделать и напечатать свои обширные романы. И выходило так, что это он сказал первое слово, а я, будто, заимствовал у него.

Тургенев всегда шёл по моим следам, а у читающей публики могло получиться впечатление, что я шёл по его следам. Вот, прошу Вас обратить внимание на даты писания моих романов и выпуска их в свет, и на даты выпуска в свет романов Тургенева: в 1847 г. в «Современнике» я напечатал «Обыкновенную историю», а в 1848 г. Тургенев напечатал «Вешние воды». «Обломова» я писал пятнадцать лет – с 1844-1859 гг. и напечатал его в 1859 г. в «Отечественных записках». Одновременно писал я и «Обрыв», который я полностью напечатал только в 1869 году. Но читал оба моих романа многим, в том числе и Тургеневу, в самом начале их создания. А Тургенев, выслушивая и запоминая моё изложение, пёк сам романы, как блины. Он напечатал: «Рудина» в 1855 г., «Дворянское гнездо» в 1858 г., «Накануне» в 1859 г., «Отцы и дети» — в 1861 г. и «Дым» в 1867 г. За двенадцать лет пять романов!

А как только мой материал был исчерпан и больше ему не удалось из меня ничего выудить, он свой последний роман «Новь», кстати никуда не годный, выпустил только в 1876 году, т.е. через девять лет после «Дыма». Кроме того, Тургенев, сойдясь за границей близко с тамошними литераторами – Флобером, братьями Гонкур, Золя, немецким евреем Ауэрбахом, выдавал себя за единственного гениального русского литератора, за генерала от русской литературы. Он заботился о переводе своих сочинений на французский язык, а переводы моих романов, наоборот затирал. Больше того, заискивая перед «просвещенными европейцами», он делился с ними уворованными у меня литературными материалами. Прочитайте внимательно «Дачу на Рейне» Ауэрбаха, «Madame Bovary » и «Education sentimentale » Флобера, и Вы увидите, что всё это мой материал из «Обрыва», обработанный на западно-европейский лад.

Я утверждаю, что если бы я не пересказывал Тургеневу своего «Обрыва» целиком и подробно, то не было бы на свете ни «Дворянского гнезда», «Накануне», «Отцов и детей» и «Дыма» в нашей литературе, или «Дачи на Рейне» — в немецкой, ни «Madame Bovary » и «Education sentimentale » — во французской, и может быть и многих других произведений, которых я не читал и не знаю.

Я понимаю, что мне очень трудно, пожалуй, даже невозможно, доказать своё обвинение Тургенева в литературном воровстве юридически. Тем более, что он, как опытный литератор, отлично заметал следы своего воровства. Но если Вы поручите опытным литературным критикам прочесть внимательно и параллельно мои и Тургенева романы, я не сомневаюсь, что они убедятся в том, что Тургенев весь свой литературный материал воровал у меня.

(Гончаров садится в кресло ).

КЛИО – Свидетель Никитенко Александр Васильевич , подойдите к столу и расскажите всё, что Вам известно о ссоре между Тургеневым и Гончаровым.

НИКИТЕНКО – В 1860 г. Тургенев давал банкет по случаю выхода в свет своего романа «Накануне», за который он получил 4000 рублей. На этот банкет были приглашены также я и Дудышкин. Когда Дудышкин пришёл на банкет, он, смеясь, рассказал о своей встрече на Невском проспекте с Гончаровым:

«Иду я сюда. По дороге встречаю Гончарова и говорю ему, иду на банкет к Тургеневу по случаю получения им 4000 руб. за напечатание «Накануне». Гончаров мне ответил: — передайте Тургеневу, что он устраивает банкет на мои деньги, потому что свой роман он украл из моего «Обрыва». Я, смеясь, ответил ему, что обязательно передам».

И передал. Конечно, Дудышкин поступил очень легкомысленно. Его рассказ вызвал в Тургеневе возмущение, и он тогда же написал Гончарову письмо, в котором приводил слова Дудышкина, и требовал от Гончарова объяснений перед авторитетной литературной комиссией, которая бы определила справедливость или лживость его утверждений. Со своей стороны Тургенев предлагал комиссию в следующем составе: Анненков, Дружинин, Дудышкин и Никитенко. В случае отказа, Тургенев писал Гончарову, что будет вынужден вызвать его на дуэль. Письмо было написано в сдержанных выражениях, вполне корректно.

Гончаров ответил на это письмо согласием и с составом комиссии тоже согласился. Встреча была назначена на квартире у Гончарова. Первое слово было предоставлено Гончарову.

Он, видимо конфузясь, скомканно и неубедительно заговорил о том, что и «Вешние воды», и «Дворянское гнездо», и «Накануне» взяты Тургеневым у него из его «Обыкновенной истории» и из рукописи «Обрыва», которую он читал Тургеневу. В доказательство Гончаров приводил такие общие в этих романах образы и сцены: «у меня в «Обрыве» Вера отдаётся Волохову, и у него Елена отдаётся болгарину Инсарову. Кстати, и имя Елены он взял у меня, так как сначала Вера у меня была Елена. У меня описана бабушка, и у него в «Дворянском гнезде» бабушка, только моя бабушка много лучше написана, чем у него».

Тургенев спокойно и с достоинством отрицал обвинение Гончарова и говорил, что общность идей, образов и положений вовсе не доказывает заимствования одним у другого, а доказывает только то, что мы живём в одно время, дышим одним воздухов и наблюдаем одни и те же явления, но вот излагает их каждый по-своему.

Мы, комиссия, все четверо, убеждали Гончарова в том, что у него и у Тургенева совершенно различные литературные таланты, что они оба представляют собой исключительную ценность в русской литературе и что никто из них не нуждается в заимствовании друг у друга. Комиссия единогласно признала, что Гончаров неправ.

Тогда Тургенев встал, взял шляпу и обращаясь к Гончарову сказал: «С этих пор прошу не считать меня среди своих знакомых». И ушёл.

Но нам надо было ещё ликвидировать фразу Гончарова, переданную через Дудышкина о банкете Тургенева за счёт Гончарова. Гончаров сказал, что с его стороны это была шутка, и он признаёт, что она была некорректна, а Дудышкин сказал, что Гончаров его не уполномочивал передавать эту фразу Тургеневу, а он это сделал по своей инициативе. На основании этих заявлений, комиссия признала эту фразу как бы не произнесённой, и, таким образом, повод к дуэли был устранён.

КЛИО – Что же, Гончаров согласился с заключением Комиссии?

НИКИТЕНКО – Он не возражал против нашего заключения, но, видимо, в душе, остался при своём прежнем мнении. А впоследствии он прямо говорил, что все члены комиссии были прихвостнями Тургенева и поэтому другого заключения дать не могли.

Вообще Гончаров с годами становился всё более и более мнительным. Во всех своих собеседниках он видел соглядатаев и шпионов Тургенева, которые якобы стремятся выпытать у него, что он пишет, чтобы передать об этом Тургеневу. Вследствие такого своего душевного состояния Гончаров перестал бывать в обществе и уединился в своей холостой квартире. Когда Тургенев появлялся на берегах Невы, Гончаров говорил: «Злой чечен ползёт на берег…»

Даже Стасюлович , редактор «Вестника Европы», который был ближайшим другом Гончарова, с которым он постоянно советовался и в журнале которого печатался, даже и его Гончаров заподозрил в том, что он передаёт Тургеневу всё, что он слышит от него. И перестал его посещать. Такое душевное состояние Гончарова нельзя было бы в этот период назвать вполне нормальным.

КЛИО – Никитенко, займите своё место. Тургенев, Вам предоставляется последнее слово.

ТУРГЕНЕВ – Оправдываться в обвинениях, возводимых на меня Гончаровым, я не буду по двум соображениям: во-первых, потому что считаю это ниже своего достоинства, и, во-вторых, потому что не какая-нибудь комиссия, а вся читающая публика, может сколько угодно сопоставлять мои и Гончарова сочинения, и никому из них в голову не придёт подозревать меня в заимствовании у Гончарова. По крайней мере, за те сто лет, которые прошли со време ни выхода в свет наших сочинений, нигде, ни в одной литературной критике не говорилось об этом ни слова. А столетие – это достаточный срок для испытания добропорядочности наших сочинений. Да, в конце концов, дело и не в том, что написано, а в том, как написано. Ze style l ‘ est l ‘ homme la meme chos , говорят французы.

Но другое обвинение Гончарова я должен опровергнуть фактами. Это обвинение в том, что я, живя за границей, выдвигал себя на второй план, или совсем затирал.

Да, в силу того, что я жил заграницей и был в дружбе со всеми виднейшими иностранными литераторами, главным образом, французами, я невольно стал посредником между нашей и западноевропейской литературами. И я эту свою ответственную роль очень высоко ставил, и меньше всего заботился о популяризации своих сочинений. С одной стороны, я постоянно заботился о переводе русских сочинений на французский язык, а с другой – старался знакомить Россию с французской литературой. Для этого я устроил Золя постоянным корреспондентом «Вестника Европы», где он и помещал свои статьи в течение нескольких лет.

Когда один из французских критиков задумал поехать в Россию, чтобы лично познакомиться с русскими литераторами и дать потом о них свои впечатления, и обратился ко мне за рекомендациями, я дал ему рекомендательные письма ко всем более или менее известным русским литераторам, в том числе, и к Гончарову, и Достоевскому, с которыми в то время у меня был полный разрыв. Достоевскому я написал, что наш разрыв не мешает мне признавать в нём главную силу в русской литературе, и поэтому я прошу его принять господина N и ознакомить его «с Вашей жизнью и трудами». Несмотря на наш антагонизм с Львом Толстым, я прилагал все старания к быстрейшим и наилучшим переводам его сочинений на иностранные языки, и я могу гордиться тем, что я первый познакомил Европу со Львом Толстым. Гончаров тоже переводился на французский язык, но мало. Виноват в этом он сам, или, вернее, его лень, потому что на предложения о переводе он или не отвечал, или отвечал неопределённо.

Хотя я и оторвался от России, я никогда не переставал быть русским и русских интересов, тем более интересов русской литературы, никогда и никому не предавал.

КЛИО – Дело № 2 о ссоре Тургенева Ивана Сергеевича с Гончаровым Иваном Александровичем, считаю законченным. На основании свидетельских показаний и объяснений сторон, Тургенева Ивана Сергеевича по обвинению его в учинении ссоры с Гончаровым Иваном Александровичем, считать по суду Истории оправданным .

Гончарову в его ходатайстве об образовании комиссии для расследования фактов заимствования Тургеневым у него — Гончарова – материалов для своих произведений отказать по следующим соображениям. Во-первых, такая комиссия уже была в 1860 году и вынесла единодушное решение, опровергающее обвинение Гончаровым Тургенева. И, во-вторых, за столетний период, прошедший со времени написания романов Гончаровым и Тургеневым, литературная критика, тщательно изучавшая творчество обоих авторов, ни разу не обнаружила каких-либо заимствований Тургенева у Гончарова.

Распространение Гончаровым слухов о том, что Тургенев воровал у него темы и персонажи для своих романов признать ложным и порочащим доброе литературное имя Тургенева и на этом основании подвергнуть Гончарова Ивана Александровича общественному порицанию.

Болезненное состояние психики Гончарова (маниакальность), о которой упоминал свидетель Никитенко, не может служить для него оправданием, так как эта маниакальность проявилась уже на склоне лет Гончарова, а он свои обвинения Тургенева в воровстве он высказывал в расцвете своих сил и своего литературного таланта.