Ерофеев венедикт васильевич
Венедикт Васильевич Ерофеев (24 октября 1938 - 11 мая 1990) - русский писатель, автор поэмы в прозе «Москва - Петушки».
Родился в г. Заполярный Мурманской области. Вырос в г. Кировске, на севере Кольского полуострова. В 1946 году его отец был арестован за «распространение антисоветской пропаганды» по печально известной 58 статье. Мать была не в состоянии в одиночку заботиться о трёх детях, и двое мальчиков жили в детском доме до 1954 года, когда их отец возвратился домой. Впервые в жизни Венедикт Ерофеев пересёк Полярный круг (с севера на юг, разумеется), когда по окончании школы с золотой медалью, на 17-м году жизни, поехал в столицу ради поступления в Московский университет.
Учился на филологическом факультете МГУ (1955-1957), но был исключён уже после первых трёх семестров - за «весьма неустойчивое и неуправляемое» поведение и за прогулы занятий по военной подготовке. Тем не менее, не захотев оставлять Московскую область, он переходил в другие ВУЗы, для того чтобы сохранить свой статус студента, учился в Орехово-Зуевском (1959-1960), Владимирском (1961-1962) и Коломенском (1962-1963) педагогических институтах, но отовсюду был отчислен.
Сценарист Олег Осетинский, беря у Ерофеева интервью для фильма о нём, спросил: «Многие люди удивляются, почему вы, написав такую книгу как «Москва - Петушки», не побывали, к примеру, в Сибири?» Ерофеев ответил: «Я и сам до сих пор удивляюсь, что был избавлен от этого. Меня, видимо, никогда не вызывали в КГБ просто потому, что вызывать было неоткуда. У меня не было постоянного местожительства. А одного моего приятеля, который занимал довольно крупный пост, году в 73-74-м всё-таки вызвали и спросили: «Чем сейчас занят Ерофеев?» И он ответил: «Как чем? Просто, как всегда, пьёт и пьёт целыми днями». Они были настолько удивлены его ответом, что больше не трогали ни его, ни меня. Мол, человек занялся, наконец, делом» .
Непонимание и досаду у Ерофеева вызывали поэты, не признающие, а то и просто «оплёвывающие» своих знаменитых предшественников: и Пушкина , и Лермонтова , и Цветаеву , и многих других. «Какой же русский не заплачет от их строк? - возмущался Ерофеев. - Ведь они должны быть благодарны тем, из кого вышли!» Перед Цветаевой он преклонялся: «Что бы они без неё все делали?» Как-то, говоря о стихах одной поэтессы, сказал: «После того, как Марина намылила петлю, женщинам в поэзии вообще делать больше нечего» . Сказав это, он всё же назвал несколько достойных, по его мнению, имён.
Своими литературными учителями Ерофеев считал Салтыкова-Щедрина , раннего Достоевского , Гоголя и некоторых других. Про Гоголя, например, говорил: «Если бы не было Николая Васильевича, и меня бы как писателя тоже не было, и в этом не стыдно признаться» . Современную отечественную прозу обсуждать не любил - мало кого в ней признавал и из тех немногих особенно выделял Василя Быкова и Алеся Адамовича . Преклонялся перед Василием Гроссманом - сказал: «Перед Гроссманом я встал бы на колени и поцеловал бы ему руку» .
В середине 1980-х гг. у Ерофеева развился рак горла. После длительного лечения и нескольких операций Ерофеев потерял голос и имел возможность говорить только при помощи электронного звукового аппарата. Скончался Ерофеев в Москве 11 мая 1990 года. «Если б меня спросили: как ты вообще относишься к жизни, я примерно ответил: нерадиво» © В.Ерофеев
Литературное творчество
Писать, по свидетельству матери, начал с пяти лет. Первым заслуживающим внимания сочинением считаются «Заметки психопата» (1956-1958), начатые в 17-летнем возрасте. Глубокая эрудиция ещё совсем молодого Ерофеева очень хорошо просматривается в случайно сохранившемся его юношеском стихотворении «Гавр». В 1962 году написана «Благая весть», которую «знатоки» в столице расценили как вздорную попытку дать «Евангелие русского экзистенциализма» и «Ницше, наизнанку вывернутого» .
В начале 60-х годов написано несколько статей о земляках-норвежцах (одна о Гамсуне , одна о Бьёрнсоне , две о поздних драмах Ибсена) - все были отвергнуты редакцией «Учёных записок Владимирского Государственного педагогического института» как «ужасающие в методологическом отношении» . Осенью 1969 года, по его собственному определению, «добрался, наконец, до собственной манеры письма» и зимой 1970 года «нахрапом» создал «Москва - Петушки» (с 19 января до 6 марта 1970). В 1972 году за «Петушками» последовал «Дмитрий Шостакович», черновая рукопись которого (по словам Ерофеева) «была украдена в электричке, вместе с авоськой, где лежали две бутылки бормотухи» , а все попытки восстановить её не увенчались ничем.
В последующие годы всё написанное складывалось в стол, в десятках тетрадей и толстых записных книжках. (Если не считать написанного под давлением журнала «Вече» эссе о Василии Розанове и кое-чего по мелочам.) Весной 1985 года появилась трагедия в пяти актах «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора». Начавшаяся летом этого же года болезнь практически поставила крест на осуществлении замысла двух других трагедий.
По различным воспоминаниям, Ерофеев владел феноменальной памятью и точной эрудицией (описывая ерофеевские «игры эрудиции», Лидия Любчикова вспоминает, что автор любил ссылаться на малоизвестные исторические фигуры, точно датируя цитируемый текст), - поэтому писал он легко и быстро, когда накатывало вдохновение. Потом мог подолгу молчать. В одном из интервью Ерофееву задали вопрос, удалось бы ему больше сделать при более благоприятных обстоятельствах? На что он ответил: «А здесь ничто ни от чего не зависит. У меня случалась очень сносная жизнь, и что же? Я молчал. Никто - ни цензор, ни деньги, ни голод - не способны продиктовать ни одной угодной им строчки, если ты, конечно, согласен писать прозу, а не диктант» .
«По своей литературной сути «Москва - Петушки» - фантастический роман в его утопической разновидности» (Пётр Вайль , Александр Генис).
«Москва - Петушки» - мениппея, путевые заметки, мистерия, житие, предание, фантастический роман» (Л. Бераха, автор работ о романе Ерофеева).
«Москва - Петушки» Ерофеева обычно рассматривается как первое русское постмодернистское произведение. Собственно вся поэма - не что иное, как беспрерывный «мотив сна», во время которого лирический герой находится в постоянном пограничном изменённом состоянии сознания между посю- и потусторонней реальностью. И всё путешествие Венички происходит в таком сюрреальном пространстве, вызванном внешне алкогольным опьянением. Но оно - однородно сну, так как именно в таком ключе воспринимает его сам герой: «…через грёзы в Купавне…». Кроме того, отсутствие чётких границ между различными состояниями ведёт и к отсутствию вообще всей категории времени. И это позволяет автору постоянно использовать образовывающиеся пространственно–временные окна, через которые проникают всё новые и новые персонажи и, напротив, исчезает разыскиваемый Веничкой московский Кремль.
Различные имена, цитаты, понятия и предметы с их свойствами, составом и отношениями создают многомерное пространство «Москвы - Петушков». Инвентарные списки, наполняющие поэму, сродни «бесконечным реестрам» Мишеля Фуко, описывающим мир в его эпистеме доклассического периода. За примерами инвентарного списка далеко ходить не надо - первая же глава открывается целым набором перечислений и повторов: «Сколько раз уже (тысячу раз), напившись или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец и как попало - и ни разу не видел Кремля» . Причём, в этом предложении идёт как бы нарастание степени подробности перечислений: от нулевой в уточнении «тысячу раз» к минимальным для перечисления двум членам альтернативы «напившись или с похмелюги» и, наконец, к развёрнутому перечислению направлений. Бесконечно расширяется, обретая пространство и «вещность», Москва, - она выходит за пределы реального со сказочно-эпическим «из конца в конец» и утверждается в своей призрачности с неуловимостью Кремля (призрачность, цитирующая булгаковскую Москву).
Особенности стиля «Москвы - Петушков» в первую очередь отсылают нас к стилю Н.В. Гоголя (что дополняется сюжетным сходством с «Мёртвыми душами» и прямым намёком автора - подзаголовком «поэма»). Набоков в своём эссе о Гоголе постоянно отмечал «поразительное явление: словесные обороты создают живых людей» . Как один из примеров, иллюстрирующий, как это делается: «день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета, какой бывает только на старых мундирах гарнизонных солдат, этого, впрочем, мирного войска, но отчасти нетрезвого по воскресным дням» - сравните это внезапно возникшее войско с фантомными пограничниками В. Ерофеева: «Какие там могут быть границы, если все одинаково пьют и говорят не по-русски! Там, может быть, и рады бы куда-нибудь поставить пограничника, да просто некуда поставить. Вот и шляются там пограничники без всякого дела, тоскуют и просят прикурить...»
И особенно впечатляющий парад фантомов возникает в последних главах «Москвы - Петушков»: Сатана, Сфинкс, княгиня, камердинер Пётр (возможно, лакей Чичикова Петрушка - один из его «предков»), Эриннии, понтийский царь Митридат и т.д.
© (по материалам сети)
Венеди́кт Васи́льевич Ерофе́ев (24 октября 1938, Нива-3, Мурманская область — 11 мая 1990, Москва) — русский писатель, автор поэмы «Москва — Петушки».
Венедикт Ерофеев родился в пригороде Кандалакши в посёлке гидростроителей Нива-3, однако в официальных документах местом рождения была записана станция Чупа Лоухского района Карельской АССР, где в то время жила семья. Был шестым ребёнком в семье. Отец — Василий Васильевич Ерофеев (ум. 1956), начальник железнодорожной станции, репрессированный и отбывавший лагерный срок в 1945—1951 за антисоветскую пропаганду. Мать — домохозяйка Анна Андреевна Ерофеева (ум. 1972), урождённая Гущина.
Детство Веничка провёл по большей части в детском доме в Кировске на Кольском полуострове.
Смолоду Венедикт отличался незаурядной эрудицией и любовью к литературному слову. Ещё в 17-летнем возрасте он начал писать «Записки психопата» (долгое время считались утерянными, впервые опубликованы в 1995 году). В 1970 году Ерофеев закончил поэму в прозе «Москва — Петушки». Она была опубликована в иерусалимском журнале «АМИ» в 1973 году тиражом триста экземпляров. В СССР поэма впервые напечатана в журнале «Трезвость и культура» (№ 12 за 1988 г., № 1—3 за 1989 г., все матерные слова в публикации заменены отточиями); в нецензурированном виде впервые вышла в альманахе «Весть» в 1989 году. В этом и других своих произведениях Ерофеев тяготеет к традициям сюрреализма и литературной буффонады.
Помимо «Записок психопата» и «Москвы — Петушков», Ерофеев написал пьесу «Вальпургиева ночь, или Шаги командора», эссе о Василии Розанове для журнала «Вече» (опубликовано под заглавием «Василий Розанов глазами эксцентрика»), неподдающуюся жанровой классификации «Благую Весть», а также подборку цитат из Ленина «Моя маленькая лениниана». Пьеса «Диссиденты, или Фанни Каплан» осталась неоконченной. После смерти писателя частично изданы его записные книжки. В 1992 году журнал «Театр» опубликовал письма Ерофеева к сестре Тамаре Гущиной.
По словам Ерофеева, в 1972 году он написал роман «Шостакович», который у него украли в электричке, вместе с авоськой, где лежали две бутылки бормотухи. В 1994 году Слава Лён объявил, что рукопись всё это время лежала у него и он вскоре её опубликует. Однако опубликован был лишь небольшой фрагмент, который большинство литературоведов считает фальшивкой. (По мнению друга Ерофеева, филолога Владимира Муравьёва, сама история с романом была вымышлена Ерофеевым, большим любителем мистификаций. Эту точку зрения разделяет сын писателя.)
В 1987 году Венедикт Ерофеев принял крещение в Католической церкви в единственном в то время действующем в Москве католическом храме св. Людовика Французского. Его крёстным отцом стал Владимир Муравьёв.
Венедикт Ерофеев вел записные книжки почти всю жизнь: из них роди-лись «Москва — Петушки» и другие его произведения, они же стали главным источником, рассказывающим о жизни писателя и о становлении его стиля. Их публи-кация — сначала в виде небольших подборок, а затем и целиком — началась сразу после смерти Ерофеева. Книжки наполнены выписками из прочитан-ного, репликами друзей и случайных знакомых, дневниковыми записями, номерами телефонов и списками долгов, афоризмами, шутками и каламбурами. Здесь Ерофеев оттачивал свой стиль, и многие записи почти без изменений перешли в его сочинения; другие же, ничуть не хуже, так и остались, аккуратно выписанные в отдельные блокноты. В записных книжках Венедикт Ерофеев предстает грустным философом, любителем парадоксов, и читать их не менее интересно, чем «Москву — Петушки».
Венедикт Ерофеев. 1988 год Анатолий Морковкин / ТАСС1. О поводе выпить
Заметка 1978 года может показаться шутливой, но это не единственный слу-чай, когда Ерофеев собирается отметить какую-либо неожиданную памятную дату. В других записях упоминаются 150-летие великого наводнения 1824 года в Петер-бурге, 70-летие премьер-министра Вьетнама Фам Ван Донга, 90-летие «лежащего на дне Яика» Василия Чапаева и даже своеобразный пушкинский юбилей — 150-летие того дня, когда Пушкин получил у Николая I ссуду на печатание «Истории Пуга-чева».
Такая любовь писателя к неочевидным юбилеям объясняется и его страстью к точным датам, и стремлением соотнести собственную биографию с истори-ческими событиями, и, наверное, чисто бытовой необходимостью найти повод для выпивки. Но главная причина лежит все-таки в эстетической плоскости — не случайно все памятные даты, которые упоминает Ерофеев, выглядят откро-венно иронично.
В конце 1960-х годов Советский Союз захлестнула волна юбилеев, связанных с событиями Октябрьской революции и Гражданской войны, а кульминацией стало празднование столетия со дня рождения Ленина (кстати, именно эту дату имеют в виду члены бригады по прокладке кабеля в «Москве — Петушках», когда под руководством Венички торжественно клянутся «по случаю предсто-ящего столетия покончить с производственным травматизмом»). Об этом же Ерофеев с грустью пишет в записной книжке 1969-1970 годов:
«Раз начав, уже трудно остановиться. 50 лет установления советской власти в Актюбинске, 25 лет львовско-сандомирской операции etc., etc. Все ширится мутный поток унылых, обалбесивающих юбилеев».
Предлагая «спрыснуть» очередную годовщину, Ерофеев делает попытку спаро-ди--ровать официальный советский язык, обессмыслив его. И таким образом, быть может, сделать свое существование рядом с ним чуть более приемлемым.
2. О пользе алкоголя
«О необходимости вина, т. е. от многого было б избавление, если бы, допустим, в апреле 17 г. Ильич был бы таков, что не смог бы влезть на броневик. Т. е. задача в том, чтоб пьяным перестать пить, а их заставить»
За типичной для Ерофеева шутливой формой скрывается серьезное содержа-ние. Алкоголь как естественный ограничитель — одна из постоянных тем его записей. Пьяный человек мало на что способен, а значит, меньше вероятность, что он совершит какую-нибудь подлость. Исторический трезвый Ленин — жесток и безжалостен, Ленин из ерофеевской зарисовки вызывает смех и, пожа-луй, даже симпатию.
Идея про Ленина, который напился так, что в самый ответственный момент не смог забраться на броневик и произнести свою историческую речь, похожа на анекдот. В определенном смысле это и есть анекдот, цель которого — с помо-щью юмора оживить застывшую историческую личность. Вероятно, именно для этого Ерофеев страницами выписывает цитаты из писем Ленина и Крупской, выбирая самые смешные. Например, такую: «Все же мне жалко, что я не мужчина, я бы в десять раз больше шлялась» Надежда Крупская — Марии Ульяновой, речь в письме идет о прогулках в окрестностях Шушенского. .
Из этих выписок за два февральских дня 1988 года сложилась «Моя маленькая лениниана» — последнее законченное сочинение Ерофеева. И хотя его часто относят к постмодернизму, на самом деле это скорее попытка очеловечить советский официоз доступными писателю средствами. Услышав слово «пост-модернизм», Ерофеев, наверное, скривился бы не меньше, чем от вопроса, считает ли он себя русским интеллигентом Из интервью Игорю Болычеву. Цит. по: Венедикт Ерофеев. Собрание сочинений в 2 томах. Т. 2. С. 277. .
3. О смешении жанров
«Не смех со слезами, но утробное ржание с тихим всхлипыванием в подушку, трагедию с фарсом, музыку со сверхпрозаизмом, и так, чтоб это было исподтишка и неприметно. Все жанры слить в один, от рондо до пародии, на меньшее я не иду»
Интересно, что Ерофеев объединяет даже не противоположности, а крайние точки: «Не смех со слезами, но утробное ржание с тихим всхлипыванием в по-душку…» В этом фрагменте выражена как его любовь ко всему ненормаль-ному, выходящему за рамки привычного, так и ненависть к «золотой сере-дине». Об этом же и цитата из «Пер Гюнта» Ибсена, которую Ерофеев выписывает в 1961 году:
Пикантность-то и дорога нам, людям,
Когда нормальным сыты мы по горло.
Привычное нас больше не пьянит.
Лишь крайность — худобы или дородства,
Иль юности иль старости — способна
Ударить в голову, а середина
Лишь вызвать тошноту способна Перевод Анны и Петра Ганзен.
.
Пикантность, непривычность, неприличность — вот ерофеевская стихия. Она нужна, чтобы поразить читателя, вывести его из равновесия. Крайность «ударяет в голову», как знаменитые Веничкины коктейли с их фантастиче-ски-ми и несоединимыми ингредиентами — дезинсекталем для уничтожения мел-ких насекомых, клеем БФ, тормозной жидкостью. Собственно, все твор-че-ство Ерофеева в каком-то смысле и есть такой коктейль — смешение разных жанров («от рондо до пародии»), языковых регистров и стилистических пластов.
4. Об обыденности горя
«У вас вот лампочка. А у меня сердце перегорело, и то я ничего не говорю»
В грубовато-ироничной форме, как будто это реплика ворчуна-электрика, Еро-феев высказывает нечто действительно для себя важное. «Настоящей страстью Вени было горе. Он предлагал писать это слово с прописной буквы, как у Цве-та-евой: Горе», — пишет Ольга Седакова, вспоминая эпизод в «Москве — Пе-тушках», в котором Веничка сравнивает себя с героиней картины Крамского «Неутеш-ное горе ». Там Веничка утверждает, что те «скорбь» и «страх», кото-рые обычные люди испытывают в исключительные моменты жизни, напри-мер из-за смерти близких, он ощущает все время. Горе для него превра-щается в обыденность, в нечто привычное, но не теряющее при этом своей остроты.
В таком контексте становится понятна и эта запись. «Перегоревшее» сердце для Ерофеева — ситуация такая же будничная, как для дру-гих — перегорев-шая лампочка. Но если лампочку можно заменить, то с серд-цем это сделать слож-нее. Безнадежность этой ситуации хорошо выражена в записи 1973 года на эту же тему:
«Сравни их тяжесть и безвыходность и мою, дурацкую. У них завтра зарплата — а сегодня нечего жрать. А у меня ленинградская блокада».
5. О любимом первенце
«А Тихонов бы все напутал. Он в Афинах был бы Брут, а в Риме — Периклес»
Вадим Тихонов, «любимый первенец» «Любимым первенцем» автор назвал Тихо-нова в посвящении к «Москве — Петушкам». Писатель имел в виду, что Тихонов стал для него кем-то вроде первого ученика. , которому писатель посвятил «Москву — Петушки», стал не только персонажем главной книги Ерофеева, но и постоянным героем записных книжек. Отличительная особенность «Вади» — дремучая необразованность. Тихонов действительно был не слишком эрудированным: он кое-как окончил среднюю школу, слыл хулиганом, и мему-аристы часто вспоминают о его безграмотности и дурных манерах. Необразо-ванность и невоспитанность Тихонова, очевидно, были постоянным поводом для шуток среди друзей и, возможно, причиной той иррациональной любви, которую испытывал к нему Ерофеев.
Ерофеев в записных книжках отмечает, что его приятель путает изобретателя Генри Форда и химика Эрнеста Резерфорда, композитора Оффенбаха и фи-лософа Фейербаха, актрису Веру Марецкую и балерину Майю Плисецкую, художника Рембрандта и политика Вилли Брандта. Ерофеев даже не упускает случая рассказать об этом швейцарской исследовательнице, автору диссерта-ции о «Москве — Петушках» Текст письма приведен в: Светлана Гайсер-Шнитман. Венедикт Ерофеев: «Москва — Петушки», или «The Rest is Silence». Bern; Frankfurt am Main; New York; Paris. 1989 . Он как будто противопоставляет Тихонова известному шутливому описанию интеллигента, который способен отличить Гоголя от Гегеля, Гегеля от Бебеля, Бебеля от Бабеля и далее по списку. Тихо-нов же, наоборот, не знает ничего. Вот и в цитируемом фрагменте он изде-ва-тельски уподобляется Чаадаеву из известного пушкинского стихотво-рения, но если Чаадаев «в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес», то Тихонов и здесь бы все напутал.
6. О подходящих сравнениях
«Игорь Авдиев, длинный, как жизнь акына Джабаева, бородатый, как анекдот»
В записных книжках Ерофеева часто упоминается и другой его друг, Игорь Авдиев. Он имел эксцентричную внешность: очень высокий, с длинной густой бородой. Высоким был и сам Ерофеев. «…В Игоре метр девяносто семь, а в Вене было метр восемьдесят семь (он обычно говорил: метр восемьдесят восемь)», — вспоминала его вторая жена Галина Носова. «Мы с Авдиевым оба длинны. Но он длинен, как декабрьская ночь, а я — как июньский день», — пишет сам Ерофеев, с помощью типичных для него сравнений передавая не только сходство в их внешности, но и различие: у Ерофеева волосы были русые, у Авдиева — иссиня-черные.
В основе этих сравнений лежит простой каламбур: длинным часто называют высокого и, как правило, худого человека, но одновременно длинной может быть жизнь — например, советского поэта Джамбула Джабаева, прожившего 99 лет. Для создания того же эффекта можно использовать не разные значения одного и того же слова, а устойчивые языковые выражения: человек может стать бородатым, как анекдот, длинным, как рубль, или высоким, как награда. Так и рождается ерофеевская шутка.
Писатель, кажется, и сам понимал незатейливость подобных каламбуров. «Надо привыкать шутить по-„Крокодильски“», — замечает Ерофеев в записи от 1966 года. Однако в основе некоторых его каламбуров лежит не только при-ми-тивный юмор, но и характерное для него стремление к обновлению языка и умение точно описать внешность или характер:
«Он самый строгий и самый длинный из нас, как литургия Василия Великого — самая длинная и самая строгая из всех литургий».
Нет сомнений, что в этой заметке речь тоже идет об Игоре Авдиеве. Если Тихонов у Ерофеева, как правило, изображается неучем, то Авдиева как героя записных книжек писателя отличает глубокая и очень серьезная религи-оз-ность. Ерофеев мог написать «высокий, как каланча» или «строгий, как выго-вор», но выбрал иной вариант. Получился, может быть, не самый смешной каламбур, зато достаточно точное описание.
7. О неоднозначности
«Это о *** [проститутках] или не о *** [проститутках]? У Дидро: „Самый счастливый человек тот, кто дает счастье наибольшему количеству людей“»
Источник этого афоризма — отрывной календарь за 1976 год . Случайное со-брание разнообразных цитат, годовщин и бесполез-ной информации обо всем на свете — абсолютно ерофеевский формат. Из этого календаря Ерофеев не только выписывает понравившиеся афоризмы, но и уз-нает о грядущем 70-летии премьер-министра Вьетнама Фам Ван Донга, которое собирается «спрыснуть», о том, что Александр Македонский, помимо прочего, был изо-бретателем мороженого, а общая протяженность книжных полок хранилища Ленинской библиотеки составляет более 400 километров. Любовь к чтению отрывных календарей, вероятно, появилась у Ерофеева еще в детстве. Вот как об этом вспоминает сестра писателя Нина Фролова:
«Книг особых у нас не было, поэтому читали все подряд, что под руку попадается; был у нас маленький отрывной календарь, который вешают на стену и каждый день отрывают по листочку. Веничка этот кален-дарь — все 365 дней — полностью знал наизусть еще до школы; напри-мер, скажешь ему: 31 июля — он отвечает: пятница, восход, заход солнца, долгота дня, праздники и все, что на обороте написано».
8. О молчании
«Не надо спешить с публикацией и обнародованием чего бы то ни было. Ньютон, открывший всемирное тяготение, ознакомил с ним людей 20 лет спустя»
Эта запись сделана в 1974 году; совсем скоро тема творческого молчания станет для Ерофеева чрезвычайно болезненной. Написанные в 1969 году «Москва — Петушки» были опубликованы за границей в 1973-м («Моя проза — в розлив с 1970 г. и с 1973 навынос», — шутил сам писатель), в том же 1973-м в самиз-датском журнале «Вече» вышло его эссе о философе Василии Розанове — а сле-ду-ющий его текст, пьеса «Вальпургиева ночь», появится только через 12 лет. Все это время Ерофеев будет мучиться от творче-ской немоты и невозможности создать что-то равновеликое «Петушкам» — его творческому дебюту и opus magnum. Александр Леонтович пишет в своих воспоминаниях о Ерофееве:
«Он вообще был невероятно талантлив, и я думаю, что реализовался хорошо, если на один процент. Моя жена говорила ему по поводу „Петушков“: „Ты, как Терешкова Имеется в виду Валентина Терешкова — советская космонавтка, первая женщина, побывавшая в космосе. , полетел один раз — и все“. Он прямо весь изворачивался — ему было очень обидно, — но ничего не отвечал».
Ерофееву оставалось только горько шутить, как он делал это в записной книжке 1978 года:
«„Почему молчишь целых пять лет?“ — спрашивают. Отвечаю, как прежде графья отвечали: „Не могу не мол-чать!“ Отсылка к манифесту Льва Толстого «Не могу молчать». ».
9. Об отношениях с Богом
«Об одном только я попросил Господа Бога — „в виде исключения“ сделать это лето градуса на полтора попрохладнее обычного. Он ничего твердого мне не обещал»
Комический эффект этого фрагмента строится на всемогуществе адресата и ничтожности самой просьбы, подчеркнутой нецелым числом, на которое Ерофеев просит снизить температуру, — «градуса на полтора попрохладнее обычного». Вдобавок Господь «ничего твердого» обещать не может, как будто просьба кажется ему трудновыполнимой или чреватой чересчур обремени-тельными хлопотами. Ерофеев рисует себя надоедливым канючащимпроси-телем, а Бога — то ли мелким чинов-ником, то ли уставшим родителем, кото-рый не может решить, разрешить ли ребенку еще сладкого. Ерофеев любил именно эту форму жалоб на погоду: ту же форму «градуса на полтора» он ис-пользовал и позже, но с обратным знаком:
«Я попросил Господа Бога сделать ну хоть на полтора градуса теплее обычного. Он ничего твердого мне не обещал».
10. О течении времени
«Здесь так хочется спать от вина, что рассказываешь, например, анекдот о Чапаеве, скажешь „ча“, а „па“ уже не успеваешь»
Пример любимой Ерофеевым гиперболической конструкции. Здесь он в харак-терной для себя манере обновляет затершиеся языковые клише вроде «в один миг» или «и глазом моргнуть не успеешь». Можно сказать «и глазом моргнуть не успеешь — уже темно», а можно так:
«И как быстро наступает тьма в этом ноябре. Я размахнулся — было еще светло, а как ****** [выпил] — полная темнота».
Ерофеев В. Собрание сочинений в 2 томах. Седакова О. Несколько монологов о Венедикте Ерофееве. 11 мая 1990 года, на пятьдесят втором году жизни скончался русский писатель Венедикт Васильевич Ерофеев. Причиной его смерти стал рак горла, вызванный многолетней привычкой курить. На протяжении всей своей взрослой жизни, да и не только взрослой, Венедикт Васильевич отчаянно любил хорошенько выпить и раскурить сигаретку или папироску хоть в одиночестве, хоть в приятной компании.
Венедикт Ерофеев известен в нашей стране и за её пределами, в основном, как автор прозаической поэмы «Москва — Петушки», которую автор считал отчасти автобиографичной. Родился он 24 октября 1938 года в пригороде Кандалакши, почти в трёхстах километрах от Мурманска.
До 1945 года жизнь юного Вени мало чем отличалась от жизни любого другого мальчишки из северной глуши. Но в 1945 году отца будущего писателя, Василия Васильевича, арестовали по знаменитой 58-й статье, и двенадцатилетний подросток был отправлен в детский дом в Кировск, что на Кольском полуострове.
Вряд ли жизнь в послевоенных детских домах была сладкой. Да и в каком детдоме она, вообще, может быть сладкой? Тем не менее, Венедикт Ерофеев закончил школу с золотой медалью и даже вполне успешно поступил на филологический факультет МГУ, откуда, впрочем, так же успешно был отчислен за патологическую лень. Сменив после этого ещё три вуза - по той же причине: отчисление за непосещаемость, Ерофеев аж до 1975 года жил без прописки, кочевал по всей стране и менял работу от грузчика в пункте приёма стеклотары до дежурного в отделе милиции. А уж география обитания Венедикта Васильевича раскинулась от Узбекистана и Таджикистана до Литвы и Белоруссии. Впоследствии, вся эта баламутная и одиозная жизнь нашла своё отражение в легендарной поэме «Москва — Петушки».
Венедикт Ерофеев смолоду слыл человеком крайне эрудированном и склонным к «художественному слову». И, как и львиная доля творческого люда, он был подвержен характерным вредным привычкам - тяга к алкоголю и бессознательная любовь к . Ерофеев курил много, иной раз не замечая, что курит одну сигарету за другой, и очень часто забывая, когда он выкуривал свою последнюю сигарету. Курение не просто прочно вошло в его жизнь — оно стало ее неотъемлемой частью.
Но это человек может быть другом табаку, но наоборот - никогда. Табак, словно сам дьявол, создаёт обманчивое впечатление облегчения во время стресса или ощущение приятного эффекта для уставшего от тяжёлой работы организма. Но всё это лишь иллюзия. За минутное, причём, сомнительное, удовольствие, табак рассчитывает отобрать у курильщика приз не меньший, чем сама жизнь. И, как правило, табак не убивает человека только в двух случаях: либо человек бросает курить, когда еще не слишком поздно, либо смерть в результате других обстоятельств настигает человека раньше, чем табак успевает произвести тщательно подготовленную им казнь.
Курение вызывает целую массу опаснейших заболеваний, многие из которых считаются неизлечимыми и смертельными. Курильщики, по большей части, умирают от той или иной формы рака (в основном - рак лёгких, рак горла и рак желудка), от тяжёлых болезней сердца и кровеносной системы, а также от болезней, поражающих центральную нервную систему.
Так как Венедикт Васильевич Ерофеев был известен как человек эрудированный, то трудно представить себе, что бы он не имел представления или понятия о том, насколько опасно для человека . Но, что уж греха таить, курение уже давно стало для нас привычкой, в каком-то смысле, знаковой. Этаким символьным атрибутом принадлежности к тому или иному слою общества или субкультуре. И поистине сложно человеку не поддаться распространенному веянию, да чего уж там «веянию» — мощному, сокрушительному влиянию; поистине трудно не последовать повальному примеру медленного самоубийства. Ведь курили и курят все - начиная от простых полунищих работяг и заканчивая элитой общества и даже лидерами государств. Но от этого никому легче не станет. Табаку-то без разницы кого и как убивать. Главное — добавить +1 к своему кровавому счёту.
Венедикт Ерофеев курил столь много по разным причинам. Одна из них - этот ореол вокруг курения, которое видится многим как непременный атрибут творческой интеллигенции. Другая причина - послевоенная распространённость табака. Тут уж, как говорится, среди дёгтя поживёшь — поневоле запачкаешься. Став, как и миллионы наших соотечественников, заядлым курильщиком, неординарный Ерофеев пал просто очередной жертвой табачного дыма.