За тысячелетия культурного развития человечеством создано бесчисленное множество литературных произведений, среди которых можно выделить некоторые основные типы, схожие способом и формой отражения представлений человека об окружающем мире. Это три рода (или вида) литературы: эпос, драма, лирика.

Чем же отличается каждый род литературы?

Эпос как род литературы

Эпос (epos - греч., повествование, рассказ) - это изображение событий, явлений, процессов, внешних по отношению к автору. Эпические произведения отражают объективное течение жизни, человеческое бытие в целом. Используя различные художественные средства, авторы эпических произведений выражают свое понимание исторических, социально-политических, нравственных, психологических и многих других проблем, которыми живет человеческое общество в целом и каждый его представитель в частности. Эпические произведения обладают значительными изобразительными возможностями, тем самым они помогают читателю познавать окружающий мир, осмыслять глубинные проблемы человеческого бытия.

Драма как род литературы

Драма (drama - греч., действие, действо) - это род литературы, главной особенностью которого является сценичность произведений. Пьесы, т.е. драматические произведения, создаются специально для театра, для постановки на сцене, что, конечно, не исключает их существования в виде самостоятельных художественных текстов, предназначенных для чтения. Как и эпос, драма воспроизводит взаимоотношения между людьми, их поступки, возникающие между ними конфликты. Но в отличие от эпоса, который имеет повествовательную природу, драма имеет диалогическую форму.

С этим связаны особенности драматических произведений :

2) текст пьесы состоит из разговоров героев: их монологов (речь одного героя), диалогов (разговор двух персонажей), полилогов (одновременный обмен репликами нескольких участников действия). Именно поэтому речевая характеристика оказывается одним из самых важных средств создания запоминающегося характера героя;

3) действие пьесы, как правило, развивается довольно динамично, интенсивно, как правило, ему отводится 2-3 часа сценического времени.

Лирика как род литературы

Лирика (lyra - греч., музыкальный инструмент, под аккомпанемент которого исполнялись стихотворные произведения, песни) отличается особым типом построения художественного образа - это образ-переживание, в котором воплощен индивидуальный эмоционально-духовный опыт автора. Лирику можно назвать самым таинственным родом литературы, потому что она обращена к внутреннему миру человека, его субъективным ощущениям, представлениям, идеям. Иными словами, лирическое произведение служит в первую очередь индивидуальному самовыражению автора. Возникает вопрос: почему же читатели, т.е. другие люди, обращаются к таким произведениям? Все дело в том, что лирик, говоря от своего имени и о себе, удивительным образом воплощает универсальные человеческие эмоции, представления, надежды, и чем значительнее личность автора, тем важнее его индивидуальный опыт для читателя.

Каждый род литературы имеет еще и свою систему жанров.

Жанр (genre - франц. род, вид) - исторически сложившийся вид литературных произведений, обладающий схожими типологическими чертами. Названия жанров помогают читателю ориентироваться в безбрежном море литературы: кто-то любит детективы, другой предпочитает фэнтези, а третий - поклонник мемуаров.

Как определить, к какому жанру принадлежит конкретное произведение? Чаще всего сами авторы помогают нам в этом, называя свое творение романом, повестью, поэмой и т.п.. Однако некоторые авторские определения кажутся нам неожиданными: вспомним, что А.П. Чехов подчеркивал, что «Вишневый сад» - это комедия, а вовсе не драма, а А.И. Солженицын считал «Один день Ивана Денисовича» рассказом, а не повестью. Русскую литературу некоторые литературоведы называют собранием жанровых парадоксов: роман в стихах «Евгений Онегин», поэма в прозе «Мертвые души», сатирическая хроника «История одного города». Много споров было относительно «Войны и мира» Л.Н. Толстого. Сам писатель сказал лишь о том, чем его книга не является: «Что такое «Война и мир»? Это не роман, еще менее поэма, еще менее - историческая хроника. «Война и мир» есть то, что хотел и мог выразить автор в той форме, в которой оно выразилось». И только в XX веке литературоведы договорились называть гениальное творение Л.Н. Толстого романом-эпопеей.

Каждый литературный жанр обладает рядом устойчивых признаков, знание которых позволяет нам отнести конкретное произведение в ту или иную группу. Жанры развиваются, видоизменяются, отмирают и рождаются, например, буквально на наших глазах возник новый жанр блога (web loq англ. сетевой журнал) - личного интернет-дневника.

Однако вот уже на протяжении нескольких столетий существуют устойчивые (их еще называют каноническими) жанры

Литературы литературных произведений - см. табл.1).

Таблица 1.

Жанры литературных произведений

Эпические жанры литературы

Эпические жанры в первую очередь отличаются объемом, по этому признаку их делят на малые (очерк, рассказ, новелла, сказка, притча ), средние (повесть ), крупные (роман, роман-эпопея ).

Очерк - небольшая зарисовка с натуры, жанр одновременно описательный и повествовательный. Многие очерки создаются на документальной, жизненной основе, часто они объединяются в циклы: классический образец - «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» (1768) английского писателя Лоренса Стерна, в русской литературе - это «Путешествие из Петербурга в Москву» (1790) А. Радищева, «Фрегат Паллада» (1858) И. Гончарова» «Италия» (1922) Б. Зайцева и др.

Рассказ - малый повествовательный жанр, в котором обычно изображается один эпизод, происшествие, человеческий характер либо важный случай из жизни героя, который повлиял на его дальнейшую судьбу («После бала» Л. Толстого). Рассказы создаются как на документальной, часто автобиографической основе («Матрёнин двор» А. Солженицына), так и благодаря чистому вымыслу («Господин из Сан-Франциско» И. Бунина).

Интонация и содержание рассказов бывают очень разными - от комических, курьезных (ранние рассказы А.П. Чехова») до глубоко трагических («Колымские рассказы» В. Шаламова). Рассказы, как и очерки, часто объединяются в циклы («Записки охотника» И. Тургенева).

Новелла (novella итал. новость) во многом сродни рассказу и считается его разновидностью, но отличается особым динамизмом повествования, резкими и часто неожиданными поворотами в развитии событий. Нередко повествование в новелле начинается с финала, строится по закону инверсии, т.е. обратного порядка, когда развязка предшествует основным событиям («Страшная месть» Н. Гоголя). Эта особенность построения новеллы будет позднее позаимствована детективным жанром.

У слова «новелла» есть еще одно значение, которое необходимо знать будущим юристам. В Древнем Риме словосочетанием «novellae leges» (новые законы), называли законы, вводимые после официальной кодификации права (после выхода Кодекса Феодосия II в 438 г.). Новеллы Юстиниана и его преемников, вышедшие после второго издания Кодекса Юстиниана, составили позднее часть свода римских законов (Corpus iuris civillis). В современную эпоху новеллой называют закон, вносимый на рассмотрение парламента (иначе говоря, проект закона).

Сказка - самый Древний из малых эпических жанров, один из главных в устном творчестве любого народа. Это небольшое произведение волшебного, авантюрного или бытового характера, где явно подчеркивается вымысел. Другая важная черта фольклорной сказки - ее назидательный характер: «Сказка - ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок». Народные сказки принято делить на волшебные («Сказка о царевне-лягушке»), бытовые («Каша из топора») и сказки о животных («Заюшкина избушка»).

С развитием письменной литературы возникают литературные сказкиу в которых используются традиционные мотивы и символические возможности народной сказки. Классиком жанра литературной сказки по праву считают датского писателя Ханса Кристиана Андерсена (1805-1875), его замечательные «Русалочка», «Принцесса на горошине», «Снежная королева», «Стойкий оловянный солдатик», «Тень», «Дюймовочка» любимы многими поколениями читателей как совсем юных, так и вполне зрелого возраста. И это далеко не случайно, ведь сказки Андерсена - это не только необыкновенные, а порой и странные приключения героев, в них содержится глубокий философский и нравственный смысл, заключенный в прекрасных символических образах.

Из европейских литературных сказок XX века классикой стал «Маленький принц» (1942) французского писателя Ан-туана де Сент-Экзюпери. А знаменитые «Хроники Нарнии» (1950 - 1956) английского писателя Кл. Льюиса и «Властелин колец» (1954-1955) тоже англичанина Дж. Р. Толкина написаны в жанре фэнтезЫу который можно назвать современной трансформацией древней фольклорной сказки.

В русской литературе непревзойденными, конечно же, остаются сказки А.С. Пушкина: «О мертвой царевне и семи богатырях», «О рыбаке и рыбке», «О царе Салтане...», «О золотом петушке», «О попе и работнике его Балде». Заме нательным сказочником был П. Ершов - автор «Конька-Горбунка». Е. Шварц в XX веке создает форму пьесы-сказки, одна из них «Медведь» (другое название «Обыкновенное чудо») хорошо известна многим благодаря замечательному фильму режиссера М. Захарова.

Притча - также очень Древний фольклорный жанр, но, в отличие от сказки, притчи содержали письменные памятники: Талмуд, Библия, Коран, памятник сирийской литературы «Поучение Акахаре». Притча - это произведение поучительного, символического характера, отличается возвышенностью, серьезностью содержания. Древние притчи, как правило, невелики по объему, в них нет подробного рассказа о событиях или психологических особенностях характера героя.

Цель притчи - назидание или, как говорили когда-то, научение премудрости. В европейской культуре наиболее известными являются притчи из Евангелий: о блудном сыне, о богаче и Лазаре, о неправедном судье, о безумном богаче и другие. Христос часто говорил с учениками иносказательно, а если они не понимали смысл притчи, разъяснял ее.

Многие писатели обращались к жанру притчи, не всегда, конечно, вкладывая в нее высокий религиозный смысл, скорее пытаясь в иносказательной форме выразить некое моралистическое назидание, как, например, Л. Толстой в своем позднем творчестве. Понеси. В. Распутина - Прощание с Матерой» также можно назвать развернутой притчей, в которой писатель с тревогой и скорбью говорит о разрушении «экологии совести» человека. Повесть «Старик и море» Э. Хемингуэя многие критики также причисляют к традиции литературной притчи. Известный современный бразильский писатель Пауло Коэльо в своих романах и повестях также использует притчевую форму (роман «Алхимик»).

Повесть - средний литературный жанр, широко представленный в мировой литературе. В повести изображается несколько важных эпизодов из жизни героя, как правило, одна сюжетная линия и небольшое количество действующих лиц. Повестям свойственна большая психологическая насыщенность, автор сосредоточен на переживаниях и смене настроений героев. Очень часто главной темой повести становится любовь главного героя, например, «Белые ночи» Ф. Достоевского, «Ася» И. Тургенева, «Митина любовь» И. Бунина. Повести также могут объединяться в циклы, особенно написанные на автобиографическом материале: «Детство», «Отрочество», «Юность» Л. Толстого, «Детство», «В людях», «Мои университеты» А. Горького. Интонации и темы повестей отличаются огромным разнообразием: трагичные, обращенные к острым социальным и нравственным вопросам («Все течет» В. Гроссмана, «Дом на Набережной» Ю. Трифонова), романтические, героические («Тарас Бульба» Н. Гоголя), философские, притчевые («Котлован» А. Платонова), озорные, комические («Трое в лодке, не считая собаки» английского писателя Джерома К. Джерома).

Роман (готап франц. первоначально, в позднее Средневековье, всякое произведение, написанное на романском языке, в противоположность тем, что были написаны на латыни) - крупное эпическое произведение, в котором повествование сосредоточено на судьбе отдельного человека. Роман - самый сложный эпический жанр, который отличается невероятным количеством тем и сюжетов: любовный, исторический, детективный, психологический, фантастический, исторический, автобиографический, социальный, философский, сатирический и т.д. Объединяет все эти формы и виды романа его центральная идея - идея личности, индивидуальности человека.

Роман называют эпосом частной жизни, потому что в нем изображаются многообразные связи мира и человека, социума и личности. Окружающая человека действительность представлена в романе в разных контекстах: историческом, политическом, социальном, культурном, национальном и т.д. Автора романа интересует, как среда влияет на характер человека, как он формируется, как складывается его жизнь, сумел ли он найти свое предназначение и реализовать себя.

Возникновение жанра многие относят к древности, это «Дафнис и Хлоя» Лонга, «Золотой осел» Апулея, рыцарский роман «Тристан и Изольда».

В творчестве классиков мировой литературы роман представлен многочисленными шедеврами:

Таблица 2. Примеры классического романа зарубежных и русских писателей (XIX, XX в.)

Знаменитые романы русских писателей XIX в .:

В XX веке русские писатели развивают и преумножают традиции своих великих предшественников и создают не менее замечательные романы:

Разумеется, ни одно из подобных перечислений не может претендовать на полноту и исчерпывающую объективность, особенно это относится к современной прозе. В данном случае названы наиболее известные произведения, прославившие как литературу страны, так и имя писателя.

Роман-эпопея . В древности существовали формы героического эпоса: фольклорные саги, руны, былины, песни. Это индийские «Рамаяна» и «Махабхарата», англо-саксонский «Беовульф», французская «Песнь о Роланде», германская «Песнь о Нибелунгах» и др. В этих произведениях в идеализированной, часто гиперболизированной форме возвеличивались подвиги героя. Более поздние эпические поэмы «Илиада» и «Одиссея» Гомера, «Шах-наме» Фирдоуси, сохраняя мифологический характер раннего эпоса, тем не менее, имели выраженную связь с реальной историей, и тема переплетения человеческой судьбы и жизни народа становится в них одной из главных. Опыт древних будет востребован в XIX-XX веках, когда писатели постараются осмыслить драматическую взаимосвязь эпохи и индивидуальной личности, рассказать о том, каким испытаниям подвергается нравственность, а порой и психика человека в момент величайших исторических потрясений. Вспомним строчки Ф. Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Романтическая формула поэта в реальности означала разрушение всех привычных форм жизни, трагические потери и невоплощенные мечты.

Сложная форма романа-эпопеи позволяет писателям художественно исследовать эти проблемы во всей их полноте и противоречивости.

Когда мы говорим о жанре романа-эпопеи, конечно, сразу вспоминаем «Войну и мир» Л. Толстого. Можно назвать и другие примеры: «Тихий Дон» М. Шолохова, «Жизнь и судьба» В. Гроссмана, «Сага о Форсайтах» английского писателя Голсуорси; книгу американской писательницы Маргарет Митчелл «Унесенные ветром» также с большим основанием можно причислить к этому жанру.

Само название жанра указывает на синтез, соединение в нем двух основных начал: романного и эпопейного, т.е. связанных с темой жизни отдельного человека и темой истории народа. Иными словами, в романе-эпопее рассказывается о судьбах героев (как правило, сами герои и их судьбы вымышлены, придуманы автором) на фоне и в тесной связи с эпохальными историческими событиями. Так, в «Войне и мире» - это судьбы отдельных семейств (Ростовых, Болконских), любимых героев (князя Андрея, Пьера Безухова, Наташи и княжны Марьи) в переломный для России и всей Европы исторический период начала XIX века, Отечественной войны 1812 года. В книге Шолохова - события Первой мировой войны, двух революций и кровопролитной гражданской войны трагически вторгаются в жизнь казачьего хутора, семьи Мелеховых, судьбу главных героев: Григория, Аксиньи, Натальи. В. Гроссман рассказывает о Великой Отечественной войне и главном ее событии - Сталинградской битве, о трагедии холокоста. В «Жизни и судьбе» также переплетается историческая и семейная тема: автор прослеживает историю Шапошниковых, пытаясь, понять, почему так по-разному сложились судьбы членов этой семьи. Голсуорси описывает жизнь рода Форсайтов на протяжении легендарной викторианской эпохи в Англии. Маргарет Митчелл - центральное событие в истории США, Гражданскую войну между Севером и Югом, круто изменившую жизнь многих семейств и судьбу самой знаменитой героини американской литературы - Скарлетт О` Хара.

Драматические жанры литературы

Трагедия (tragodia греч. козлиная песнь) - драматический жанр, который зародился еще в Древней Греции. Возникновение античного театра и трагедии связывают с поклонением культу бога плодородия и вина Диониса. Ему посвящался ряд праздников, во время которых разыгрывались обрядовые магические игры с ряжеными, сатирами, которых древние греки представляли в виде двуногих козлообразных существ. Предполагается, что именно такой облик сатиров, исполнявших гимны во славу Диониса, дал столь странное в переводе название этому серьезному жанру. Театральному действу в Древней Греции придавалось магическое религиозное значение, а театры, построенные в виде больших арен под открытым небом, всегда располагались в самом центре городов и были одним из главных публичных мест. Зрители проводили здесь порой целый день: ели, пили, громко выражали свое одобрение или порицание представляемому зрелищу. Расцвет древнегреческой трагедии связан с именами трех великих трагиков: это Эсхил (525-456 гг. до н.э.) - автор трагедий «Прикованный Прометей», «Орестея» и др.; Софокл (496-406 гг. до н.э.) - автор «Царя Эдипа», «Антигоны» и др.; и Эврипид (480-406 гг. до н.э.) - создатель «Медеи», «Троя-нок» и др. Их творения на века останутся образцами жанра, им будут пытаться подражать, но они так и останутся непревзойденными. Некоторые из них («Антигона», «Медея») ставятся на сцене и в наши дни.

В чем же заключаются основные черты трагедии? Главная из них - наличие неразрешимого глобального конфликта: в античной трагедии это противостояние рока, судьбы, с одной стороны, и человека, его воли, свободного выбора - с другой. В трагедиях более поздних эпох этот конфликт обретал нравственно-философский характер, как противостояние добра и зла, верности и предательства, любви и ненависти. Оно имеет абсолютный характер, герои, воплощающие противоборствующие силы, не готовы к примирению, компромиссу, а потому в финале трагедии часто много смертей. Так построены трагедии великого английского драматурга Вильяма Шекспира (1564-1616), вспомним самые знаменитые из них: «Гамлет», «Ромео и Джульетта», «Отелло», «Король Лир», «Макбет», «Юлий Цезарь» и др.

В трагедиях французских драматургов XVII века Корнеля («Гораций», «Полиевкт») и Расина («Андромаха», «Британик») этот конфликт получал иную трактовку - как конфликт долга и чувства, рационального и эмоционального в душах главных героев, т.е. обретал психологическую интерпретацию.

Самая знаменитая в русской литературе - это романтическая трагедия «Борис Годунов» А.С. Пушкина, созданная на историческом материале. В одном из лучших своих творений поэт остро поставил проблему «настоящей беды» государства Московского - цепной реакции самозванств и «ужасных злодейств», на которые готовы люди ради власти. Еще одна проблема - отношение народа ко всему происходящему в стране. Символичен образ «безмолвствующего» народа в финале «Бориса Годунова», по сей день продолжаются дискуссии о том, что хотел сказать тем самым Пушкин. По трагедии написана одноименная опера М. П. Мусоргского, ставшая шедевром русской оперной классики.

Комедия (греч. komos - веселая толпа, oda - песня) - жанр, зародившийся в Древней Греции чуть позже трагедии (V в. до н.э.). Самый знаменитый комедиограф того времени - Аристофан («Облака», «Лягушки» и др.).

В комедии при помощи сатиры и юмора, т.е. комического, высмеиваются нравственные пороки: лицемерие, глупость, жадность, зависть, трусость, самодовольство. Комедии, как правило, злободневны, т.е. обращены и к социальной проблематике, обличая недостатки власти. Различают комедии положений и комедии характеров. В первых важны хитроумная интрига, цепь событий («Комедия ошибок» Шекспира), во второй - характеры героев, их нелепость, однобокость, как в комедиях «Недоросль» Д. Фонвизина, «Мещанин во дворянстве», «Тартюф», принадлежащих перу классика жанра, французского комедиографа XVII века Жана Батиста Мольера. В русской драматургии особенно востребованной оказалась сатирическая комедия с ее острой социальной критикой, как, например, «Ревизор» Н. Гоголя, «Багровый остров» М. Булгакова. Множество замечательных комедий создал А. Островский («Волки и овцы», «Лес», «Бешеные деньги» и др.).

Жанр комедии неизменно пользуется успехом у публики, быть может потому, что утверждает торжество справедливости: в финале порок непременно должен быть наказан, а добродетель торжествовать.

Драма - сравнительно «молодой» жанр, который появился в Германии в XVIII веке как lesedrama (нем) - пьеса для чтения. Драма обращена к повседневной жизни человека и общества, житейским будням, отношениям в семье. Драму интересует в первую очередь внутренний мир человека, это самый психологичный из всех драматургических жанров. Одновременно это и самый литературный из сценических жанров, например, пьесы А. Чехова в значительной степени воспринимаются больше как тексты для чтения, а не как театральные постановки.

Лирические жанры литературы

Деление на жанры в лирике не имеет абсолютного характера, т.к. различия между жанрами в данном случае условны и не так очевидны, как в эпосе и драме. Чаще мы различаем лирические произведения по их тематическим особенностям: пейзажная, любовная, философская, дружеская, интимная лирика и т.д. Однако можно назвать некоторые жанры, которые имеют ярко выраженные индивидуальные признаки: элегия, сонет, эпиграмма, послание, эпитафия.

Элегия (elegos греч. жалобная песнь) - стихотворение средней длины, как правило, морально-философского, любовного, исповедального содержания.

Жанр возник в античности, и главным его признаком считался элегический дистих, т.е. деление стихотворения на двустишия, например:

Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний, Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?

А.Пушкин

В поэзии XIX-XX веков деление на двустишия - уже не столь строгое требование, теперь более значимыми оказываются смысловые признаки, которые связаны с происхождением жанра. Содержательно элегия восходит к форме Древних погребальных «заплачек», в которых, оплакивая умершего, одновременно вспоминали о его необыкновенных достоинствах. Такое происхождение предопределило основную особенность элегии - соединение скорби с верой, сожаления с надеждой, приятие бытия через печаль. Лирический герой элегии сознает несовершенство мира и людей, собственную греховность и слабость, но не отвергает жизнь, а принимает ее во всей трагической красоте. Яркий пример - «Элегия» А.С. Пушкина:

Безумных лет угасшее веселье

Мне тяжело, как смутное похмелье.

Но, как вино - печаль минувших дней

В моей душе, чем стареше, тем сильней.

Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе

Грядущего волнуемого море.

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;

И ведаю, мне будет наслажденья

Меж горестей, забот и треволненья:

Порой опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь,

И может быть - на мой закат печальный

Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Сонет (sonetto итал. песенка) - так называемая «твердая» стихотворная форма, имеющая строгие правила построения. В сонете 14 строк, разделенных на два четверостишия (катрена) и два трехстишия (терцета). В катренах повторяются только две рифмы, в терцетах две или три. К способам рифмовки также предъявлялись свои требования, которые, однако, варьировались.

Родина сонета - Италия, этот жанр представлен также в английской и французской поэзии. Корифеем жанра считается итальянский поэт XIV века Петрарка. Все свои сонеты он посвятил возлюбленной - донне Лауре.

В русской литературе непревзойденными остаются сонеты А.С Пушкина, прекрасные сонеты создавали также поэты Серебряного века.

Эпиграмма (epigramma греч, надпись) - короткое насмешливое стихотворение, обычно адресованное конкретному человеку. Эпиграммы пишут многие поэты, порой увеличивая этим число своих недоброжелателей и даже врагов. Эпиграмма на графа Воронцова обернулась для А.С. Пушкина ненавистью этого вельможи и, в конечном счете, высылкой из Одессы в Михайловское:

Попу-милорд, полу-купец,

Полу-мудрец, полу-невежда,

Полу-подлец, но есть надежда,

Что будет полным наконец.

Насмешливые стихи могут быть посвящены не только конкретному лицу, но и обобщенному адресату, как, например, в эпиграмме А. Ахматовой:

Могла ли Биче словно Дант творить,

Шли Лаура жар любви восславить?

Я научила женщин говорить...

Но, Боже, как их замолчать заставить!

Известны даже случаи своеобразной дуэли эпиграмм. Когда известного русского юриста А.Ф. Кони назначили в Сенат, недоброжелатели распространили на него злую эпиграмму:

В Сенат коня Калигула привел,

Стоит он, убранный и в бархате, и в злате.

Но я скажу, у нас такой же произвол:

В газетах я прочел, что Кони есть в Сенате.

На что А.Ф. Кони, отличавшийся незаурядным литературным талантом, ответил:

(epitafia греч., надгробный) - стихотворение-прощание с умершим человеком, предназначенное для надгробного памятника. Первоначально это слово использовалось в буквальном смысле, но в дальнейшем получило в большей степени переносное значение. Например, у И. Бунина есть лирическая миниатюра в прозе «Эпитафия», посвященная прощанию с дорогой для писателя, но навсегда уходящей в прошлое русской усадьбой. Постепенно эпитафия трансформируется в стихотворение-посвящение, стихотворение-прощание («Венок Мертвым» А. Ахматовой). Пожалуй, самое знаменитое в русской поэзии стихотворение подобного содержания - «Смерть поэта» М. Лермонтова. Другой пример - «Эпитафия» М. Лермонтова, посвященная памяти Дмитрия Веневитинова, поэта и философа, умершего в возрасте двадцати двух лет.

Литературный жанр - это группа литературных произведений, имеющая общие исторические тенденции развития и объединённая совокупностью свойств по своему содержанию и форме. Иногда этот термин путают с понятиями «вид» «форма». На сегодняшний день нет единой чёткой классификации жанров. Литературные произведения подразделяются по определённому количеству характерных признаков.

История формирования жанров

Первая систематизация литературных жанров была представлена Аристотелем в его «Поэтике». Благодаря этому труду стало складываться впечатление, что литературный жанр – это закономерная стабильная система, которая требует от автора полного соответствия принципам и канонам определённого жанра. Со временем это привело к формированию ряда поэтик, строго предписывающих авторам, как именно они должны писать трагедию, оду или комедию. Долгие годы эти требования оставались незыблемыми.

Решительные изменения в системе литературных жанров начались лишь к концу XVIII века.

В то же время литературные произведения, направленные на художественный поиск , в своих попытках максимально отдалиться от жанровых разделений, постепенно приходили к появлению новых уникальных для литературы явлений.

Какие литературные жанры существуют

Чтобы понять, как определить жанр произведения, необходимо ознакомиться с существующими классификациями и характерными чертами каждого из них.

Ниже приведена примерная таблица для определения вида существующих литературных жанров

Разделение жанров по содержанию

Классификация литературных направлений на основе содержания включает в себя комедию, трагедию и драму.

Комедия – разновидность литературы , которая предусматривает юмористический подход. Разновидностями комического направления являются:

Различают также комедию характеров и комедию положений. В первом случае источником юмористического содержания являются внутренние черты действующих лиц, их пороки или недостатки. Во втором случае комичность проявляется в сложившихся обстоятельствах и ситуациях.

Трагедия - драматургический жанр с обязательной катастрофичностью развязки, противоположность жанру комедии. Обычно трагедия отражает наиболее глубокие конфликты и противоречия. Сюжет носит максимально напряжённый характер. В некоторых случаях трагедии пишутся в стихотворной форме.

Драма – особый вид художественной литературы , где происходящие события передаются не через их прямое описание, а через монологи или диалоги действующих лиц. Драма как литературное явление существовала у многих народов даже на уровне произведений фольклора. Изначально в греческом языке этот термин означал печальное событие, поражающее одного конкретного человека. Впоследствии драма стала представлять собой более широкий спектр произведений.

Наиболее известные прозаические жанры

К разряду прозаических жанров относятся литературные произведения различного объёма, выполненные в прозе.

Роман

Роман – прозаический литературный жанр, который подразумевает развёрнутое повествование о судьбе героев и определённых критических периодов их жизни. Название этого жанра берёт своё начало в XII веке, когда зарождались рыцарские истории «на народном романском языке» как противоположность латинской историографии. Сюжетной разновидностью романа стала считаться новелла. В конце XIX - начале XX века в литературе появились такие понятия, как детективный роман, женский роман, фантастический роман.

Новелла

Новелла – разновидность прозаического жанра. Рождению её послужил знаменитый сборник «Декамерон» Джованни Боккаччо . Впоследствии было выпущено несколько сборников по образцу «Декамерона».

Эпоха романтизма внесла в жанр новеллы элементы мистицизма и фантасмагоричности - примерами могут служить произведения Гофмана, Эдгара Аллана По. С другой стороны, произведения Проспера Мериме несли в себе черты реалистических рассказов.

Новелла как короткий рассказ с острым сюжетом стала характерным жанром для американской литературы.

Характерными чертами новеллы являются:

1. Максимальная краткость изложения.
2. Острота и даже парадоксальность сюжета.
3. Нейтральность стиля.
4. Отсутствие описательности и психологизма в изложении.
5. Неожиданная развязка, всегда содержащая необычайный поворот событий.

Повесть

Повестью называется проза относительно небольшого объёма. Сюжет повести, как правило, носит характер воспроизведения естественных событий жизни. Обычно повесть раскрывает судьбу и личность героя на фоне происходящих событий. Классический пример - «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» А.С. Пушкина .

Рассказ

Рассказом называется малая форма прозаического произведения, которая берёт своё начало у фольклорных жанров – притч и сказок. Некоторые специалисты-литературоведы в качестве разновидности жанра рассматривают очерк, эссе и новеллу . Обычно рассказ характеризуется небольшим объёмом, одной сюжетной линией и малым количеством персонажей. Рассказы характерны для литературных произведений XX века.

Пьеса

Пьесой называется драматическое произведение, которое создаётся с целью последующей театральной постановки.

В структуру пьесы обычно включаются фразы действующих лиц и авторские ремарки, описывающие окружающую обстановку или действия героев. В начале пьесы всегда имеется список действующих лиц с кратким описанием их внешности, возраста, характера и пр.

Вся пьеса делится на большие части - акты или действия. Каждое действие, в свою очередь, подразделяется на более мелкие элементы – сцены, эпизоды, картины.

Большую известность в мировом искусстве завоевали пьесы Ж.Б. Мольера («Тартюф», «Мнимый больной») Б.Шоу («Поживём- увидим»), Б.Брехта.(«Добрый человек из Сезуана», «Трёхгрошовая опера»).

Описание и примеры отдельных жанров

Рассмотрим наиболее распространённые и значимые для мировой культуры примеры литературных жанров.

Поэма

Поэма представляет собой крупное стихотворное произведение, имеющее лирический сюжет или описывающее последовательность событий. Исторически поэма «родилась» из эпопеи

В свою очередь, поэма может иметь много жанровых разновидностей:

1. Дидактическая.
2. Героическая.
3. Бурлескная,
4. Сатирическая.
5. Ироническая.
6. Романтическая.
7. Лирико-драматическая.

Изначально ведущими темами для создания поэм выступали всемирно-исторические или важные религиозные события и темы. Примером такой поэмы может быть «Энеида» Вергилия , «Божественная комедия» Данте, «Освобождённый Иерусалим» Т. Тассо, «Потерянный рай» Дж. Мильтона, «Генриада» Вольтера и пр.

Одновременно развивалась и романтическая поэма - «Витязь в барсовой шкуре» Шота Руставели, «Неистовый Роланд» Л. Ариосто. Такая разновидность поэмы в определённой степени перекликается с традицией средневековых рыцарских романов.

С течением времени на первое место стала выдвигаться нравственно-философская и социальная тематика («Паломничество Чайльд Гарольда» Дж. Байрона, «Демон» М. Ю. Лермонтова).

В XIX-XX веках поэма все более начинает приобретать реалистический характер («Мороз, Красный нос», «Кому на Руси жить хорошо» Н.А. Некрасова, «Василий Тёркин» А. Т. Твардовского).

Эпос

Под эпосом принято понимать совокупность произведений, которые объединены общей эпохой, национальной принадлежностью, тематикой.

Возникновение каждого эпоса обусловлено определёнными историческими обстоятельствами. Как правило, эпос претендует на объективность и достоверность изложения событий.

Видения

Этот своеобразный повествовательный жанр, когда сюжет излагается от лица , якобы переживающего сновидение, летаргию или галлюцинацию.

1. Уже в эпоху античности под видом реальных видений стали описываться вымышленные события в форме видений. Авторами первых видений были Цицерон, Плутарх, Платон.
2. В Средние века жанр стал набирать обороты популярности, достигнув своих вершин у Данте в его «Божественной комедии», которая по своей форме представляет развёрнутое видение.
3. Некоторое время видения были неотъемлемой частью церковной литературы большинства стран Европы. Редакторами таких видений всегда были представители духовенства, получив, таким образом, возможность выражать свои личные взгляды якобы от имени высших сил.
4. Со временем в форму видений было вложено новое остросоциальное сатирическое содержание («Видении о Петре-пахаре» Ленглэнда,).

В более современной литературе жанр видений стал использоваться для введения элементов фантастики.

Жанр (от фр. genre - род) - исторически сложившаяся, удостоверенная традицией и тем самым наследуемая совокупность определенных тем и мотивов, закрепленных за определенной художественной формой, связывающая их между собой узнаваемыми чувствами и мыслями, «исторически сложившаяся совокупность поэтических элементов разного рода, не выводимых друг из друга, но ассоциирующихся друг с другом в результате долгого сосуществования» (М.Л.Гаспаров) . Понятие жанра подразумевает преемственность восприятия: читатель, обнаруживая в произведении те или иные особенности сюжета, места действия, поведения героев, относит его к какому-либо известному ему жанру, вспоминая прочитанное и узнавая в новом знакомое. Однако, помимо устойчивости и равенства себе, категория жанра обладает и прямо противоположной особенностью: она исторически подвижна, как и вся шкала художественных ценностей. Границы, отделяющие жанр от жанра, изменчивы, причем эпохи относительной устойчивости поэтических систем чередуются с эпохами деканонизации и формотворчества. Любой жанр может заимствовать специфические особенности других жанров и существенно менять свой строй и облик. Идентифицировать его в таком случае становится крайне затруднительно: один и тот же жанр может по разному восприниматься в разные эпохи, и последнее слово в споре о его природе принадлежит, по-видимому, литературной традиции.

Основные принципы жанровой классификации произведений

По традиции, восходящей к литературной теории классицизма, принято различать литературные роды и виды (собственно жанры). Литературный род, согласно этому взгляду, является обобщением группы жанров, а литературный вид - конкретным воплощением общеродового принципа.

В разработке классификации литературно-художественных изданий по жанровому признаку принимали участие М.М. Бахтин, Л.Ф. Ершов, С.А. Коваленко, А.И. Кузьмин, В.Н. Соболенко, Л.Н. Целкова, А.Я. Эсалнек и др.

Жанры могут разделяться по разным признакам:

1) по принадлежности к разным родам литературного творчества:

Эпический жанр;

Драматический жанр (трагедия, комедия);

Лирический жанр (ода, элегия, комедия).

Внутри родов различаются виды - устойчивые формальные, композиционно-стилистические структуры, которые целесообразно назвать родовыми формами. Они дифференцируются в зависимости от организации речи в произведении - стихотворной или прозаической, от объема текста. Кроме того, основанием для выделения родовых форм в эпосе могут быть принципы сюжетосложения, в стихотворной лирике - твердые строфические формы (сонет, рондо, триолет), в драме - то или иное отношение к театру (драма для чтения, для кукольного театра и т.д.);

2) в рамках родов жанры разделяются по их ведущему эстетическому качеству:

Комический;

Трагический;

Элегический;

Сатирический;

Идиллический;

3) по объему и соответствующей структуре произведения:

Лирика - обычно небольшое по объему произведение;

Драма имеет определяемые сценическими условиями размеры;

Эпические произведения: большой объем - роман, средний - повесть и малый - новелла (рассказ).

Принципом жанровой классификации может быть содержание. Тогда классификация будет выглядеть так:

Историческое произведение;

Научно-фантастическое;

Произведение на военную тему;

Публицистическое;

Приключенческое и т.д.

Романы разделяются и по жанровой форме:

Роман-размышление;

Роман в письмах;

Кинороман;

Роман-исповедь и т.д.

В последнее время жанровая форма романа обогатилась следующими разновидностями:

Роман-эссе;

Мемуарный роман;

Роман-исследование;

Роман-спор.

Повесть стремится к четко очерченному предмету повествования, к созданию цельной образной системы. Её динамика строится на развитии темы, на постепенном раскрытии характера персонажа. По содержанию повести могут быть:

Романические;

Героические;

Мифологические;

Авантюрные;

Сатирические;

Фантастические;

Психологические.

Поэма - прародительница нынешней письменной литературы. Это наиболее древний литературный жанр. Жанр современной поэмы определяется двумя моментами: выбором темы и позицией повествования, связанной с оценочным моментом в изображении персонажей и событий. На протяжении всей истории письменности поэма является одним из ведущих жанров литературы.

Современная поэма многотипична по художественной структуре:

Сюжетно-повествовательная поэма, обращенная к конкретному событию;

Стихотворная драма с четко прочерченным сюжетом и композицией;

Монологическая поэма;

Поэма, складывающаяся из отдельных лирических стихотворений, объединенных единой художественной идеей и образом повествования.

Система жанров сатиры включает в себя:

Стихотворные жанры - басня, эпиграмма, пародия;

Драматические жанры - комедия, трагедия, фарс и т.д.;

Прозаические жанры - от фельетона, памфлета, рассказа до романа.

Внутри жанров могут быть подразделения, например, эпиграмма. Она может различаться по средствам и способам изображения:

Сатирическая;

Юмористическая;

Шутливо-развлекательная.

Деление может быть и тематического характера:

Литературная;

Бытовая;

Самый важный принцип литературной эстетики сформулировал Аристотель, сказавший, что в философском плане литература важнее истории, потому что «история показывает вещи такими, какие они есть, тогда как литература показывает их такими, какими они могли бы быть и должны были бы быть».

Это применимо ко всем формам литературы, в особенности к форме, которая возникла не раньше чем двадцать три века спустя: роману.

Роман - длинная выдуманная история о людях и событиях их жизни. Четыре его неотъемлемых составляющих - тема, сюжет, построение характеров, стиль.

Это составляющие, элементы, а не отдельные части. Их можно выделить, чтобы изучать, но всегда нужно помнить, что они взаимосвязаны, и роман - их совокупность. (Если речь идет о хорошем романе, то совокупность неразделима.)

Эти четыре составляющие свойственны всем формам литературы - художественной, конечно - за одним исключением. Они присущи романам, пьесам, сценариям, либретто, рассказам, но не стихам. Стихи не должны рассказывать историю, их основные составляющие - тема и стиль.

Роман - главнейшая форма литературы из-за его масштаба, его неистощимого потенциала, его практически неограниченной свободы (включая свободу от физических рамок, которые ограничивают пьесу) и, самое важное, из-за того, что роман - чисто литературная форма, не требующая в отличие от драматургии посредничества других искусств для достижения своего конечного эффекта.

Я буду говорить о четырех основных составляющих романа, но помните, что те же основные принципы с соответствующими оговорками применимы и к другим формам.

1. Тема. Тема - это совокупность абстрактного значения романа. Например, тема «Атланта» - «роль разума в жизни человека», тема «Отверженных» - «несправедливость общества к низшим классам», тема «Унесенных ветром» - «влияние Гражданской войны на южное общество».

Тема может быть и чисто философской, и более узкой в обобщении. Она может представлять определенную нравственно-философскую позицию или чисто исторический взгляд, скажем - изображать определенное общество в определенную эпоху. В выборе темы нет никаких правил или ограничений, если только ее можно передать в форме романа. Если же у романа явной темы нет, если его события ни во что не складываются, это плохой роман и порок его в недостатке цельности.

Известный архитектурный принцип Льюиса X. Сал-ливана «форма следует за функцией» можно перефразировать: «форма следует за смыслом». Тема романа определяет его смысл. Тема задает авторский стандарт отбора, управляет многократным выбором, без которого не обойдешься, и связывает роман воедино.

Поскольку роман воссоздает действительность, его тему нужно инсценировать, т.е. представить в действии. Жизнь состоит из действий. Все содержимое нашего сознания - мысли, знания, идеи, ценности - рано или поздно выражается в действиях, и цель у него одна - эти действия направлять. Поскольку тема романа имеет отношение к человеческой жизни или как-то ее толкует, тему надо представить через ее влияние на поступки или выразить в них.

Именно это приводит нас к ключевому элементу романа - сюжету.

2. Сюжет. Представляя историю через поступки, мы представляем ее через события. История, в которой ничего не происходит, - не история. История, элементы которой случайны и бессистемны, - нелепый конгломерат, или, в лучшем случае, хроника, мемуары, репортаж, но не роман.

У хроники, реальной или выдуманной, может быть определенная ценность, но ценность эта главным образом информативная - историческая, социологическая, психологическая, а не эстетическая и не литературная, или лишь отчасти литературная. Поскольку искусство воссоздает реальность избирательно, а события - блоки, из которых строится роман, писатель, которому не удается правильно отобрать события, не выполняет своих обязательств в самом важном плане своего искусства.

Проявить эту избирательность и соединить события воедино позволяет сюжет.

Сюжет, - целенаправленная последовательность логически связанных событий, ведущая к кульминации и развязке.

Слово «целенаправленная» здесь применимо как к автору, так и к персонажам романа. Оно требует, чтобы автор разработал логическую структуру событий, то есть последовательность, в которой любое крупное событие связано с предыдущим, определяется им и исходит из него, последовательность, в которой нет ничего лишнего, произвольного или случайного, так что логика событий неизбежно приводит к окончательной развязке.

Такую последовательность можно сконструировать лишь в том случае, если главные герои романа преследуют какую-то цель, т.е. какая-то задача направляет их действия. В реальной жизни придать логическую последовательность и значимость поступкам может только их направленность на результат, то есть выбор цели и путь к ее достижению. Только люди, борющиеся за то, чтобы достигнуть цели, могут продвигаться через значимую последовательность событий.

Реализм вопреки преобладающим сегодня литературным доктринам требует сюжетной структуры в романе. Все человеческие действия целенаправленны, сознательно или подсознательно, бесцельность противоречит природе человека, она свидетельствует о неврозе. Если вы хотите представить человека метафизически, таким, каков он есть по своей сути, изобразите его в целенаправленном действии.

Натуралисты полагают, что сюжет - искусственное изобретение, потому что «в реальной жизни» события не складываются в логическую картинку. Справедливость такого утверждения зависит от точки зрения наблюдателя, причем от «точки зрения» в буквальном смысле слова. Близорукий человек, стоящий в двух футах от стены дома, уставясь на нее, сказал бы, что карта улиц города - искусственное изобретение. Но пилот самолета, пролетающего на высоте двух тысяч футов над городом, так не скажет. События человеческой жизни следуют логике человеческих предпосылок и ценностей - мы поймем это, если, заглянув за настоящее, за случайные повороты и рутину повседневности, увидим поворотные пункты, направления человеческой жизни. С этой точки зрения можно заметить и то, что неудачи и крушения, которые постигают человека на пути следования к цели, - мелкие и маргинальные, а не крупные и определяющие элементы человеческого существования.

Натуралисты говорят, что большинство людей не живет целенаправленно. Кто-то сказал: если писатель пишет о скучных людях, он не обязан быть скучным. Точно так же, если он пишет о людях без цели, история его не обязана быть бесцельной (хоть у кого-то из персонажей цель есть).

Натуралисты считают, что события человеческой жизни сбивчивы, случайны и редко вписываются в ясно очерченные драматические ситуации, которых требует сюжетная структура. Это по большей части верно, но именно это - главный эстетический довод против позиции натуралистов. Искусство - это избирательное воссоздание действительности, его средства - оценочные абстракции, его задача - конкретизация метафизических сущностей. Изолировать и сфокусировать в отдельном вопросе или в отдельной сцене сущность конфликта, который «в реальной жизни» может быть раздроблен и разбросан внутри целой жизни в форме бессмысленных столкновений, сгустить периодические выстрелы дроби во взрыв мощной бомбы - вот самая высокая, сложная и требовательная задача искусства. Не выполнить эту задачу значит изменить самой сущности искусства, это значит остаться играть в игры где-то на периферии.

Например, у большинства людей есть внутренние конфликты ценностей; чаще всего они выражаются в мелких иррациональных событиях, незначительных непоследовательностях, ничтожных ухищрениях, убогих и трусливых поступках, где нет ни моментов выбора, ни жизненно важных задач, ни решающих сражений. Они складываются в застойную, даром потраченную жизнь человека, который, как протекающий водопроводный кран, капля за каплей предал все свои ценности. Сравните Гейла Уинанда с Говардом Рорком из «Источника» - и решите, какой из этих способов с эстетической точки зрения более правилен, чтобы представлять разрушительное действие ценностных конфликтов.

С точки зрения универсальности как важного атрибута искусства я добавлю, что конфликт Гейла Уинанда - широкая абстракция, и его можно сделать поуже, применив к продавцу бакалеи. Но ценностные конфликты такого продавца нельзя применять ни к Гейлу Уинанду, ни даже к другому продавцу.

Сюжет романа исполняет ту же самую функцию, что стальной скелет небоскреба, - он определяет, как используются, располагаются и распределяются все остальные элементы. Число персонажей, предыстория, описания, диалоги, интроспекции и т.д. должны определяться тем, может ли их удержать сюжет, то есть должны соединяться с событиями и способствовать продвижению истории. Точно так же, как нельзя взваливать посторонний груз или украшения на здание, не учитывая силу его каркаса, нельзя нагружать роман неуместными подробностями, не учитывая сюжета. Расплата в обоих случаях одинакова - все рухнет.

Если персонажи романа долго и отвлеченно обсуждают свои идеи, но идеи эти не сказываются на их действиях или событиях истории, это плохой роман. Пример - «Волшебная гора» Томаса Манна. Ее персонажи то и дело прерывают течение истории, чтобы пофилософствовать о жизни, после чего рассказ - или его отсутствие - возобновляется.

Похожий, хотя и другой пример плохого романа - «Американская трагедия» Теодора Драйзера. Здесь автор пытается придать значимость банальной истории, добавляя к ней тему, которая с ней не связана и не показана в событиях романа. События разворачиваются вокруг вековечной романтической темы испорченного слабого человека, который убивает свою беременную возлюбленную, работающую женщину, чтобы жениться на богатой наследнице. Автор претендует на то, что тема этого романа - «зло капитализма».

Обсуждая роман, читатель должен улавливать его смысл из событий, потому что именно события показывают, о чем идет речь. Никакое количество эзотерических рассуждений на отвлеченные темы, приделанных к роману, где не происходит ничего, кроме того, что «молодой человек знакомится с девушкой», не сможет превратить его ни во что другое, кроме как в роман о том, как «молодой человек знакомится с девушкой».

Это приводит к важнейшему принципу хорошей литературы: тема и сюжет романа должны быть связаны друг с другом так же крепко, как разум и тело, или мысль и действие в представлении разумного человека.

Связь между темой и событиями романа я обозначаю понятием « тема-сюжет». Это - первый шаг по превращению абстрактной темы в историю, без которого построить сюжет невозможно. «Тема-сюжет» - центральный конфликт или «ситуация» истории - конфликт в терминах действия, соответствующий теме и достаточно сложный, чтобы создать целенаправленную последовательность событий.

Тема романа - сердцевина его абстрактного значения; тема-сюжет - сердцевина его событий.

Например, тема «Атланта» - «роль разума в жизни человека». Тема-сюжет - «мыслящие люди устраивают забастовку против альтруистическо-коллективистского общества».

Тема «Отверженных» - «несправедливость общества к низшим классам». Тема-сюжет - «бывший каторжник всю жизнь убегает от безжалостного блюстителя закона».

Тема «Унесенных ветром» - «влияние Гражданской войны на южное общество». Тема-сюжет - «романтический конфликт женщины, которая любит человека, представляющего старый порядок, а ее любит человек, представляющий новый порядок». (Мастерство Маргарет Митчелл в этом романе проявилось в том, что события внутри любовного треугольника определяются событиями Гражданской войны и вовлекают в единую сюжетную структуру других персонажей, представляющих различные слои южного общества.)

Слияние важной темы со сложной сюжетной структурой - самое трудное достижение, которое только возможно для писателя, и самое редкое. Великими мастерами в этом отношении были Виктор Гюго и Достоевский. Если вы хотите увидеть литературу в ее вершинных проявлениях, изучите, каким образом в их романах события проистекают из темы, выражают, иллюстрируют и инсценируют ее. Слияние так совершенно, что никакие другие события не передали бы темы и никакая другая тема не создала бы этих событий.

(В скобках я должна отметить, что Виктор Гюго прерывает свои истории, чтобы вставить в повествование исторические очерки, касающиеся разнообразных аспектов темы. Это очень серьезная литературная ошиб-" ка, но такое убеждение разделяли многие писатели девятнадцатого века. Гюго не становится хуже, поскольку очерки можно опустить, не повредив структуры романов. Они не совсем принадлежат роману, но сами по себе поистине блестящи.)

Поскольку сюжет - это инсценировка целенаправленного действия, он должен основываться на конфликте. Это может быть внутренний конфликт одного персонажа, а может быть конфликт целей и ценностей нескольких персонажей. Поскольку цели не достигаются автоматически, инсценировка стремления к цели должна включать в себя препятствия, столкновения, борьбу - действенную, но не чисто физическую. Поскольку искусство - конкретизация ценностей, мало что может быть более грубой ошибкой, чем драки, погони, побеги и другие физические действия, оторванные от любого психологического конфликта или ценностного значения. Физическое действие как таковое не является ни сюжетом, ни подменой сюжета, хотя так думает множество плохих писателей, особенно в теперешних телевизионных драмах.

Есть и другая сторона дихотомии разум-тело, досаждающая литературе. Идеи или психологические состояния, оторванные от действия, не создают истории - как не создает ее физическое действие, оторванное от идей и ценностей.

Поскольку природа действия задается природой действующих единиц, действие романа должно обуславливаться природой его персонажей и согласовываться с ней. Это приводит нас к третьему важному элементу романа.

3. Построение характеров. Построение характеров - это изображение тех существенных черт, которые формируют уникальную, характерную личность.

Построение характеров требует крайней избирательности. Человек - самое сложное, что есть на Земле, задача писателя - отобрать самое существенное из этого невероятно сложного существа, а затем создать индивидуальный образ, наделив его подходящими деталями вплоть до многозначительных мелких штрихов, без которых нет реалистичности. Образ этот должен быть абстракцией и в то же время выглядеть как нечто конкретное. Образ этот должен обладать универсальностью абстракции и неповторимой уникальностью личности.

В сущности, у нас только два источника информации об окружающих нас людях. Мы судим о них прежде всего по тому, что они делают, а уж затем по тому, что они говорят. Точно так же построить характер в романе можно с помощью двух основных средств - действия и диалога. Описания внешности персонажа, его поведения и т.п. могут внести свой вклад в построение образа, как и интроспекции или замечания других персонажей. Но все это лишь вспомогательные средства, от которых нет проку, если отсутствуют два опорных столпа: действие и диалог. Чтобы создать реального человека, писатель должен показать, что он делает и что он говорит.

Одна из грубейших ошибок, которую может допустить здесь автор, - это декларировать природу своих персонажей без каких-либо подтверждений своих слов в действиях героев. Например, автор твердит, что его герой «добродетелен», «чувствителен», «великодушен», что он настоящий «герой», а тот просто любит героиню, улыбается знакомым, созерцает закат и голосует за демократов. Едва ли можно назвать это построением характера.

Писатель, как и любой другой творец, должен предъявить оценочное воссоздание действительности, а не просто оценить ее на словах. Когда речь идет о построении характера, один поступок стоит тысячи прилагательных.

Построение характеров требует изображения существенных черт. А в чем состоят существенные черты человеческого характера?

Что мы имеем в виду в действительности, когда говорим, что кого-то не понимаем? Вот что: мы не понимаем, почему он совершает те или иные поступки. А когда мы говорим, что знаем человека хорошо, мы имеем в виду, что понимаем его действия и знаем, чего от него ожидать. Что же мы знаем? Его мотивацию.

Мотивация - ключевое понятие в психологии и в художественной литературе. Человеческий характер формируется его базовыми предпосылками и ценностями, именно они подвигают его на действие. Чтобы понять характер человека, мы должны понять мотивацию его действий. Чтобы узнать, что заставляет человека вести себя так, как он себя ведет, мы должны спросить: «Чего он добивается?»

Чтобы воссоздать своих персонажей, сделать их природу и поступки понятными, писатель должен раскрыть их мотивы. Он может делать это постепенно, добавляя сведения по мере продвижения истории, но к концу романа читатель должен знать, почему герои делали то, что делали.

Глубина построения характеров зависит от психологического уровня мотивации, который автор считает достаточным, чтобы осветить поведение человека. Например, в среднестатистической детективной истории действия преступников мотивированы поверхностным понятием «материальной алчности» - но такой роман, как «Преступление и наказание» Достоевского, раскрывает душу преступника вплоть до его философских предпосылок.

Последовательность - основное требование к построению характеров. Это не значит, что персонажем движут только логически связанные предпосылки: самых интересных персонажей художественной литературы раздирают внутренние противоречия. Это значит, что автор должен быть последователен в своих взглядах на психологию персонажа и не должен позволять ему необъяснимых действий, действий, не подготовленных предыдущими мотивировками либо не противоречащих им. Противоречивость персонажа должна быть намеренной.

Чтобы поддержать внутреннюю логику характера, писатель должен понимать логическую цепочку, ведущую от побудительных причин, движущих его персонажами, к их действиям. Чтобы поддержать мотивацион-ную последовательность, он должен знать основные предпосылки персонажей и ключевые действия, к которым эти предпосылки приведут в ходе истории. Когда он пишет сцены, в которых появляются персонажи, предпосылки действуют как селекторы, помогая автору отобрать детали и мелкие штрихи, которые он решает включить в описание сцены. Таких деталей неисчислимо много, а выбором автора движет осознание того, что он хочет открыть читателю.

Чтобы показать, что происходит при построении характеров, какими средствами оно достигается и к каким ужасающим последствиям приводят противоречия, - проиллюстрируем все это конкретным примером.

Я покажу это с помощью двух сцен, воспроизведенных ниже. Одна - сцена из «Источника» в том виде, в каком она представлена в романе, вторая - та же самая сцена, переписанная мной для этого примера. В обеих версиях присутствует только голый каркас сцены, только диалог, а описания опущены. Для иллюстрации этого будет достаточно.

Возьмем первую сцену, где Говард Рорк и Питер Китинг появляются вместе. Происходит это вечером того дня, когда Рорка выгнали из колледжа, а Китинг закончил колледж с отличием. Действие состоит в том, что один молодой человек спрашивает совета у другого, какую профессию выбрать. Но что это за молодые люди? Каковы их взгляды, предпосылки, движущие причины? Посмотрите, сколько можно выяснить из одной-единственной сцены и сколько вещей читательский разум регистрирует автоматически.

Вот сцена в том виде, в каком она присутствует в романе:

О... Спасибо... то есть... ты знаешь или... мама тебе сказала?

Да, сказала.

Не стоило!

Почему нет?

Послушай, Говард, ты знаешь, мне ужасно жаль, что тебя...

Забудь об этом.

Я... мне нужно с тобой кое о чем поговорить. Посоветоваться. Ничего, если я сяду?

О чем ты хотел погоиорить?

Ты не подумаешь, что нехорошо с моей стороны спрашивать о своих делах, когда тебя только что...

Сказано, забудь об этом. О чем ты хотел поговорить?

Знаешь, я часто думал, что ты не в себе. Но ты разбираешься в архитектуре гораздо лучше этих идиотов. И ты ее любишь гораздо больше, чем они.

Э... я не знаю, почему я пришел к тебе... Говард, я никогда раньше так не говорил, но мне важнее знать твое мнение, а не мнение декана. Наверное, я послушаюсь его, но для меня самого твое мнение значит больше, не знаю уж, почему. И еще, я не знаю, почему я это говорю.

Да ладно, ты боишься меня, что ли? О чем ты хочешь спросить?

Если ты хочешь моего совета, Питер, ты уже сделал ошибку, когда спросил у меня. Когда вообще стал у кого-то спрашивать. Никогда ни у кого не спрашивай насчет своей работы. Ты что, не знаешь, чего хочешь? Как ты можешь это вынести, не знать, чего хочешь!

Понимаешь, это меня в тебе восхищает, Говард. Ты всегда знаешь.

Брось комплименты.

Я действительно хочу это сказать. Как тебе всегда удается решить?

Как ты можешь, чтобы другие все решали за тебя?

Это была сцена в том виде, в каком она фигурирует в романе. А вот та же самая сцена, но переписанная.

Поздравляю, Питер, - сказал Рорк.

О... Спасибо... то есть... ты знаешь пли... мама тебе сказала?

Да, сказала.

Не стоило!

Да ладно, мне это все равно.

Послушай, Говард, ты знаешь, мне ужасно жаль, что тебя выгнали.

Спасибо, Питер.

Я... мне нужно с тобой кое о чем поговорить, Говард. Посоветоваться... Ничего, если я сяду?

Выкладывай. Постараюсь помочь, чем смогу

Ты не подумаешь, что нехорошо с моей стороны спрашивать о своих делах, когда тебя только что выгнали?

Нет. Но очень мило, что ты это говоришь, Питер. Я это ценю.

Знаешь, я часто думал, что ты не в себе.

Ну, все эти твои идеи насчет архитектуры... никто никогда не соглашался с тобой, ни декан, ни профессора... А они-то свое дело знают. Они всегда правы. Не знаю, почему я пришел к тебе.

Сколько людей, столько и мнений. Что ты хотел спросить?

О моей стипендии. О Парижском призе, который я получил.

Лично мне это бы не понравилось. Но я знаю, что для тебя это важно.

На четыре года. С другой стороны, Гай Франкон недавно предложил мне работу у себя. Сегодня он сказал, что вакансия еще открыта. Не знаю, что выбрать.

Если ты хочешь моего совета, Питер, иди работать к Гаю Франкону. Мне наплевать на его работу, но он хороший архитектор, и ты у него научишься строить.

Понимаешь, это меня в тебе восхищает, Говард. Ты всегда умеешь решать.

Стараюсь, как могу.

Как у тебя это получается?

Да так, просто...

Но ты понимаешь, я не уверен, Говард. Я никогда не уверен в себе. А ты всегда уверен.

Я бы так не сказал. Но, мне кажется, я уверен в своей работе.

Вот вам пример «очеловечивания» персонажа.

Молодой читатель, которому я показала эту сцену, с изумлением и негодованием сказал мне: «Да он не страшный, он просто обыкновенный!»

Давайте посмотрим, что передано в этих двух сценах.

В оригинальной сцене Рорку безразлично, как смотрит Китинг или все вообще на то, что его выгнали из колледжа. Он даже не задумывается ни о каком «сравнительном стандарте», ни о каком отношении между тем, что его выгнали, а Китинг преуспел.

Рорк вежлив с Китингом, но совершенно равнодушен.

Он смягчается и проявляет какой-то намек на дружелюбие, только когда Китинг говорит об уважении к его взглядам, а главное, когда Китинг сам проявляет искренность.

Совет Рорка быть независимым показывает, что он великодушно принимает проблему Китинга всерьез, ведь он говорит ему не о конкретном выборе, но о ключевом принципе. Сущность различия между собой предпосылок героев сфокусирована в двух репликах. Китинг: «Как тебе всегда удается решить?» - Рорк: «Как ты можешь, чтобы другие решали за тебя?»

В переписанной сцене Рорк принимает стандарты Китинга и его матери. То, что его выгнали, - катастрофа, а успешное окончание колледжа - триумф. Но он проявляет великодушную терпимость. Рорк заинтересован в будущем Китинга и готов помочь ему.

Он принимает его соболезнования.

На оскорбительную реплику о его мнениях он откликается с интересом, переспрашивая: «Почему?»

Он проявляет уважительную терпимость к различию их точек зрения, тем самым признаваясь в том, что для него все в мире относительно.

Он дает Китингу конкретный совет, не считая неправильным то, что Китинг полагается на чужое суждение.

Он не особенно уверен в своем мнении и старается преуменьшить даже то, что есть. Он не воспринимает уверенность в себе как очевидную добродетель, он не видит, почему он должен быть уверен в чем-то, не касающемся его работы. Таким образом, он показывает, что он просто поверхностный и узкий профессионал, честен по отношению к своей работе, но начисто лишен честности вообще. У него нет серьезных принципов, философских убеждений и ценностей.

Если бы Рорк был таким, он не смог бы дольше года или двух выдержать ту битву, которую ему приходится вести последующие восемнадцать лет, не смог бы и победить. Если бы в романе была переписанная сцена, а не оригинальная (и еще несколько «смягчающих» штрихов) , последующие события оказались бы бессмысленными, действия Рорка непонятными, неоправданными, психологически невозможными и все построение его характера развалилось бы на куски, равно как и сам роман.

Теперь, надеюсь, ясно, почему основные элементы романа - это составляющие и свойства, а не отдельные части, как ясно и то, каким образом они взаимосвязаны. Тему романа можно передать только через события сюжета, события сюжета зависят от построения характеров, участвующих в этих событиях, построить характеры можно только через события сюжета, а сюжет не построишь, если нет темы.

Вот какого слияния и единства требует природа романа. Именно поэтому хороший роман - неделимая величина: каждая сцена, эпизод, пассаж должны включать в себя и продвигать все три основных элемента: тему, сюжет, построение характеров - и вносить в них свой вклад.

Нет никакого правила, диктующего, какой из этих трех элементов должен первым прийти в голову писателю и начать процесс построения романа. Можно начать с выбора темы, затем преобразовать ее в подходящий сюжет и понять, какие персонажи нужны, чтобы воплотить. Можно начать с сюжетного замысла, то есть с темы-сюжета, затем определить нужных персонажей и задать абстрактное значение, которое неизбежно будет иметь его история. Можно начать с персонажей, а уж затем определить, к каким конфликтам ведут их мотивы, какие события произойдут и что же значит вся история. Неважно, с чего начинает писатель, лишь бы он знал, что все три составляющие должны объединиться в единое целое настолько слитно, чтобы изначальную точку отсчета нельзя было распознать.

Что до четвертой составляющей, стиля - это средство, с помощью которого передаются первые три.

4. Стиль. Тема эта настолько сложна, что ее нельзя исчерпать в одной статье. Я лишь укажу на несколько существенных положений.

У литературного стиля есть два основных элемента (каждый из которых подразумевает множество более мелких): «выбор содержания» и «выбор слов». Под «выбором содержания» я имею в виду те аспекты данного отрывка (описания, повествования, диалога), которые автор решает донести до читателя (поразмыслив о том, что оставить, а что выбросить). Под «выбором слов» я имею в виду конкретные слова и фразы, которые автор использует, чтобы это сообщить.

Например, когда писатель описывает красивую женщину, «выбор содержания» определит, подчеркнет ли он ее лицо или тело, или манеру двигаться, или выражение лица; будут ли детали, которые он включит в описание, существенными и значительными; подаст ли он их с помощью фактов или оценок и т.п. Его «выбор слов» передаст эмоциональные подтексты или коннотации, угол зрения или конкретное содержание, которое он решил сообщить. (Эффект будет разным в зависимости от того, сказано ли, что женщина «тонкая», «худощавая», «стройная» или «тощая» и т.д.)

Сравним литературный стиль двух цитат из двух романов. Обе описывают одно и то же - ночной Нью-Йорк. Обратите внимание, какая из них воссоздает визуальную реальность конкретной сцены, а какая имеет дело со смутными чувствами и изменчивыми абстракциями.

Первая цитата:

Никто никогда не ходил через мост, по крайней мере в такую ночь. Дождь так моросил, что превращался почти в туман, в холодную серую занавеску, отгораживавшую меня от бледных овалов - лиц, запертых за мокрыми стеклами машин, с шипением проносившихся мимо. Даже сияние ночного Манхэттена превратилось в несколько сонных желтых огней вдалеке. Где-то там я оставил машину и пошел пешком, зарыв голову в воротник плаща, и ночь обернула меня, как одеяло. Я шел, курил, кидал окурки перед собой, смотрел, как они приземляются на тротуар и, моргнув, гаснут.

Вторая цитата:

Этот час, это мгновение и это место с бесподобной остротой попали в самое сердце его молодости, в самый пик и зенит его желания. Город никогда не казался таким красивым, каким он выглядел в ту ночь. Впервые он увидел, что изо всех городов мира Нью-Йорк был величайший ночной город. Здесь возникала прелесть, изумительная и несравненная, современная красота, неотъемлемо присущая месту и времени, с которой не могло сравниться никакое другое место и время. Он вдруг осознал, что у красоты других ночных городов - Парижа, каким он виден с холма Сакре Кер, с громадными, загадочными цветами ночного свечения; Лондона с его дымным ореолом туманного света, который так берет за сердце, потому что он так огромен, так затерян в безграничном, - свои собственные качества, прелестные и загадочные, но ее нельзя сопоставить с этой красотой.

Первая цитата из романа Микки Спиллейна «Одна одинокая ночь». Вторая из романа Томаса Вулфа «Паутина и скала».

Обоим писателям нужно было, чтобы читатель увидел определенную картину и ощутил определенное настроение. Заметьте разницу в их методе. В описании Спиллейна нет ни одного эмоционально окрашенного существительного или прилагательного; он не предъявляет читателю ничего, кроме визуальных фактов, но выбирает только те красноречивые детали, которые передают визуальную реальность сцены и создают настроение одиночества. Вулф не описывает город, он не дает нам ни единой визуальной детали. Он говорит, что город «красив», но не говорит нам, почему. Такие слова, как «красивый», «изумительный», «несравненный», «прелестный», - оценочные: они остаются лишь произвольными голословными утверждениями и бессмысленными обобщениями. Нет никаких указаний на то, что вызвало эту оценку.

Стиль Спиллейна ориентирован на действительность и адресован объективной психоэпистемологии; он дает факты и предполагает, что читатель отреагирует соответствующим образом. Стиль Вулфа ориентирован на эмоции и адресован субъективной психоэпистемологии: он предполагает, что читатель воспримет эмоции, отделенные от фактов, и примет их из вторых рук.

Спиллейна нужно читать сосредоточенно, потому что разум самого читателя должен оценивать факты и вызывать нужную эмоцию. Если прочесть его рассеянно, ничего не получишь - здесь нет ни готовых обобщений, ни заранее пережеванных эмоций. Если прочесть Вулфа рассеянно, у читателя останется впечатление чего-то смутного, велеречивого, приблизительного, наводящего на мысль о том, что сказано что-то важное или возвышающее. Если прочесть его сосредоточенно, станет понятно, что автор не сказал ничего.

Это - не единственные атрибуты литературного стиля. Я использовала эти примеры, только чтобы указать на какие-то очень широкие категории. В этих двух цитатах и в любом письменном произведении есть множество других элементов. Стиль - самый сложный аспект литературы и психологически самый содержательный.

Но стиль не самоцель, а средство достижения цели. Он нужен, чтобы рассказывать истории. Если писатель добился прекрасного стиля, но ему нечего сказать, значит, он остановился в эстетическом развитии. Он подобен пианисту, который добился блестящей техники, играя этюды, но никогда не давал концертов.

Типичный литературный продукт таких писателей (и их подражателей, у которых нет стиля) так называемые «этюды», популярные в нынешних литературных кругах. Эти маленькие произведения не передают ничего, кроме определенного настроения. Это лишь этюды, которым никогда не дорасти до искусства.

Искусство воссоздает действительность. Оно может влиять и влияет на настроение читателя, однако это - лишь один из его побочных продуктов искусства. Пытаясь повлиять на это настроение читателя, не воссоздавая действительность, мы тщимся отделить сознание от бытия; сделать сознание, а не действительность фокусом искусства, рассматривать мгновенную эмоцию как самоцель.

Современный художник предлагает какие-то пятна краски, наложенные на топорный рисунок, и похваляется своей «цветовой гармонией», тогда как для настоящего художника цветовая гармония - лишь одно из средств, которыми надо овладеть, чтобы достичь значительно более сложной и важной цели. Точно так же современный писатель предлагает какие-то навевающие воспоминания фразы, складывающиеся в тривиальную виньетку, и хвалится, что создал «настроение», тогда как для настоящего писателя воссоздание настроения - лишь одно из средств, которыми надо овладеть ради таких сложных элементов как тема, сюжет, построение характеров, которые все вместе складываются в такую громадную цель, как роман.

Данный вопрос красноречиво иллюстрирует отношения между философией и искусством. Точно так же, как в современной философии преобладает попытка уничтожить понятийный и даже перцепционный уровень человеческого сознания, сводя способность воспринимать к простым ощущениям, в современном искусстве преобладает попытка разложить человеческое сознание, сводя его к простым ощущениям, к «наслаждению» бессмысленными цветами, шумами и настроениями.

В любой период развития культуры искусство - верное зеркало философии этой культуры. Если из сегодняшних эстетических зеркал на вас пялятся и ржут непотребные, изуродованные монстры - недоноски посредственности, бессмысленности и паники, перед вами воплощенная, конкретизированная реальность философских предпосылок, преобладающих в современной культуре. Назвать их «искусством» можно не благодаря намерениям или достижениям авторов, но лишь потому, что, даже узурпируя эту область, невозможно избежать ее разоблачительной власти.

Смотреть на это страшно, однако здесь есть и поучение: те, кто не хочет отдавать свое будущее каким-то смутным уродам, могут узнать по ним, из каких трясин они выросли и какими дезинфицирующими средствами их можно уничтожить. Трясины - современная философия; дезинфицирующее средство - разум.

Что такое романтизм?

Искусство избирательно воссоздает действительность согласно метафизическим оценкам художника. Художник воссоздает те ее стороны, которые отображают его фундаментальный взгляд на человека и бытие. При формировании взгляда на природу человека нужно ответить на главный вопрос - способны ли мы, люди, к волевому акту, ибо от ответа напрямую зависят выводы и оценки, касающиеся всех свойств, требований и поступков человека.

Два противоположных ответа создают основные предпосылки для двух широких эстетических категорий: романтизма, признающего, что такая способность существует, и натурализма, отрицающего ее.

В литературе логические следствия этих предпосылок (сознательных или подсознательных) определяют форму ключевых элементов произведения.

1. Если человек к волевому акту способен, то решающий аспект его жизни - это выбор ценностей; если он выбирает ценности, он должен действовать, чтобы достичь и/или сохранить их; если это так, он должен поставить перед собой определенные задачи и включиться в целенаправленное действие, их разрешающее. Литературная форма, выражающая суть такого действия, - сюжет (целенаправленная последовательность логически связанных событий, ведущая к кульминации и развязке).

Способность к волевому акту действует в отношении двух главных сторон человеческой жизни: сознания и бытия, то есть психологического действия и действия экзистенциального, иными словами, формирования человека и хода действий, которые он совершает в физическом мире. Таким образом, в литературном произведении и описание персонажей, и описание событий должно соответствовать взглядам автора на роль ценностей в человеческой психике и жизни (согласно той системе ценностей, которую он считает истинной). Его персонажи - абстрактные проекции, а не воспроизведение конкретных лиц; они измышлены, а не списаны с натуры, с конкретных людей, которых знал писатель. Особые характеры конкретных лиц просто свидетельствуют о том, что лица эти так, а не иначе выбирают ценности. У этих характеров нет никакого более широкого метафизического значения, они только служат материалом для изучения общих принципов человеческой психики и отнюдь не полностью разрабатывают какой-либо характер.

2. Если человек к волевому акту не способен, его жизнь и характер определяются силами, неподвластными его контролю; если это так, выбирать ценности он не может, а значит, те ценности, которыми он, казалось бы, владеет, - иллюзия, определенная силами, которым он не властен противиться. Отсюда следует, что он не может достичь своих целей или включиться в целенаправленное действие, а если попытается создать иллюзию такого действия, эти силы его одолеют и поражение (или случайный успех) не будет иметь к его действиям никакого отношения. Литературная форма, выражающая суть таких взглядов, - бессюжетность (поскольку невозможна ни целенаправленная последовательность действий, ни логическая непрерывность, ни развязка, ни кульминация).

Если характер человека и ход его жизни порождены неизвестными (или непостижимыми) силами, то автор не изобретает события и персонажей, а списывает их с конкретных лиц и событий. Отрицая какой-либо эффективный принцип мотивации в человеческой психике, он не может выдумывать людей, может только наблюдать их, как наблюдает неодушевленные предметы, и воспроизводить, надеясь, что при этом появится какой-то ключ к неизвестным силам, управляющим нашей судьбой.

Эти предпосылки романтизма и натурализма влияют на все остальные аспекты произведения, в частности на выбор темы и на свойства стиля, но именно структура его - наличие или отсутствие сюжета - воплощает самую важную разницу между ними и прежде всего помогает отнести конкретное произведение к той или другой «школе».

Я не хочу сказать, что писатель сознательно распознает и применяет следствия своей основной предпосылки. Искусство скорее порождается подсознанием, ощущением жизни, чем философскими убеждениями. Даже выбор основной предпосылки может быть подсознательным, поскольку писатели, как и прочие люди, редко формулируют свое ощущение жизни в сознательных категориях. Ощущение это у них может быть таким же противоречивым, как у любого человека, а потому противоречия заметны; граница между романтизмом и натурализмом не всегда последовательно выдерживается в рамках конкретного произведения (тем более что одна из этих предпосылок неверна). Однако, исследуя сферу искусства и изучая готовые творения, можно заметить, что степень связности в следствиях этих предпосылок красноречиво показывает силу философских установок в этой сфере.

За очень редкими (и частными) исключениями, романтизма в современной литературе нет. Это не удивительно, если вспомнить те тяжкие обломки философии, под грузом которых воспитывались поколения. Среди обломков преобладали иррационализм и детерминизм. Молодые люди в годы формирования не могли найти особых причин для разумного, благожелательного, ценностно-ориентированного отношения к жизни ни в философии, ни в ее культурных отражениях, ни в повседневной жизни пассивно разлагающегося общества.

Заметьте, однако, психологические симптомы неопознанной, непризнанной проблемы: нынешние представители эстетики ожесточенно сопротивляются любым проявлениям романтической предпосылки. В частности, им глубоко противен сюжет, и у враждебности этой - очень личные обертоны; она слишком интенсивна для проблемы литературного канона. Если, как они считают, сюжет неважен и неуместен, зачем его истерически бранить? Такая реакция свойственна метафизическим проблемам, то есть тому, что угрожает основам нашего миросозерцания (если созерцание это внеразум-но). В самой структуре сюжета они чувствуют подспудную предпосылку - веру в способность к волевому акту (и, следовательно, нравственную ценность). Ту же реакцию по тем же подсознательным причинам вызывают герой, или счастливый конец, или триумф добродетели, а в изобразительных искусствах - красота. Казалось бы, красота не связана с моралью или способностью к действию; но выбор, в результате которого художник рисует что-то красивое, а не уродливое, подразумевает, что он вообще может выбирать стандарты и ценности.

Крах романтизма в эстетике, подобно краху индивидуализма в этике или капитализма в политике, стал возможен из-за философского дефолта. Вот еще один пример правила, гласящего: то, что неизвестно, нельзя сознательно контролировать. Во всех трех случаях природу затронутых ценностей никогда явно не определяли. Люди спорили о второстепенном и уничтожали ценности, не зная, что они теряют и почему.

Так обстояли дела в эстетике, которая на всем протяжении истории была практически монополией мистики. Определение романтизма, приведенное здесь, принадлежит мне. Общепринятого определения нет (собственно, не определены ни ключевой элемент искусства, ни оно само).

Романтизм - продукт девятнадцатого века (в значительной мере подсознательный), результат двух мощных влияний - аристотелианства, освободившего человека, утвердив могущество его разума, и капитализма, давшего разуму свободу воплощать свои идеи на практике (второе влияние само по себе вытекало из первого). Но в то время, когда практические последствия аристотелианства проникали в повседневное существование, его теоретическое влияние уже давно исчезло; философия со времен Возрождения двигалась назад, к мистике. Таким образом, исторически беспрецедентные события девятнадцатого века - индустриальная революция, поистине чудесная скорость развития наук, стремительно растущий стандарт жизни, освобожденный поток человеческой энергии - оставались без интеллектуального направления и оценки. Девятнадцатый век руководствовался не философией Аристотеля, а аристотелевским, ощущением, жизни. (И, как блестящий горячий юноша, которому не удается сформулировать свое ощущение жизни в сознательных терминах, век этот отгорел и погас, задохнувшись в тупиках своей необоримой энергии.)

Каковы бы ни были их сознательные убеждения, творцы великой новой школы этого века, романтики, брали свое ощущение жизни из тогдашней культурной атмосферы. Людей опьяняло открытие свободы, все древние оплоты тирании - церковь, государство, монархия, феодализм - терпели крах, перед людьми открывались бесконечные дороги во всех направлениях, и для только что высвобожденной энергии не было никаких преград. Лучше всего эту атмосферу выразила наивная, буйная и трагически слепая вера в то, что прогресс отныне и вовеки будет непреодолимым и автоматическим.

В эстетическом плане романтики были великими бунтарями и новаторами. Сознательно же они, большей частью, были противниками Аристотеля и склонялись к какой-то дикой, неуправляемой мистике. Они не рассматривали свой бунт в философских категориях и бунтовали (во имя свободы творчества) не против детерминизма, но (что гораздо поверхностней) против эстетического «истеблишмента» тех времен, классицизма.

Классицизм (еще более поверхностный) разработал набор произвольных и очень подробных правил, претендующих на то, чтобы представлять собой конечные и абсолютные критерии эстетической ценности. В литературе эти правила сводились к специальным указаниям, свободно выведенным из греческой (и французской) трагедии, предписывавшей все формальные аспекты пьесы (единство времени, места и действия), вплоть до числа актов и дозволенного персонажу количества стихов. Часть этих указаний основывалась на эстетике Аристотеля и могла послужить примером того, что происходит, когда ум, привязанный к конкретному, чтобы снять с себя ответственность за мышление, пытается преобразовать абстрактные принципы в конкретные предписания и заменить творчество имитацией. (Пример классицизма, долго просуществовавшего уже в двадцатом веке, - архитектурные догмы антагонистов Говарда Рорка.)

Хотя классицисты не могли сказать, почему нужно принимать их правила (кроме обычной отсылки к традиции, учености и престижу древности), эта школа воспринималась как образец разума(\).

Таковы корни одного из самых мрачных недоразумений в истории культуры. Пытаясь определить природу романтизма, его поначалу называли эстетической школой, основанной на превосходстве чувств, в противовес классицизму (а позже - натурализму), воплощающему превосходство разума. В различных формах определение это сохранилось до наших дней. Вот к чему приводят попытки определять что-то по несущественным признакам, и вот как приходится расплачиваться за нефилософский подход к явлениям культуры.

Можно заметить то искажение истины, благодаря которому возникла эта ранняя классификация. Романтики привнесли в искусство превосходство ценностей, которых не хватало в избитых, скучных, многократно использованных, третьесортных повторениях классицистических догм. Ценности (и ценностные суждения) - источник чувств; эмоциональное богатство воплощалось в творчестве романтиков и в реакции их аудитории точно так же, как и яркость, воображение, своеобразие и все остальные плоды ценностно-ориентированного мировосприятия. Эта сторона была заметней всего в новом движении, и потому ее, без дальнейших выяснений, сочли его главной характеристикой.

Вопросы о том, что превосходство ценностей в человеческой жизни не первично и основывается оно на способности к волевому акту, а следовательно, романтики с философской точки зрения - поборники воли (которую можно считать корнем ценностей), а не чувств (которые оказываются следствием), вопросы эти должны были решать философы, не справившиеся со своими задачами в эстетике, точно так же как и во всех остальных главных областях девятнадцатого века.

Еще более глубокий вопрос о том, равнозначна ли способность разума способности к волевому акту, тогда не ставили. Разнообразные теории свободы воли были большей частью внеразумны, усиливая тем самым связь волевого акта с мистикой.

Романтики воспринимали свое дело прежде всего как борьбу за право на индивидуальность. Не в состоянии осознать его глубочайшее метафизическое оправдание и определить свои ценности в терминах разума, они боролись за индивидуальность в терминах чувства, отказываясь от разума в пользу своих противников.

У этой основной ошибки были и другие, менее значительные последствия. Все это - симптомы интеллектуальной неразберихи тех времен. Ища вслепую метафизически ориентированный, масштабный, возвышенный стиль жизни, романтики чаще всего были врагами капитализма, который они считали прозаической, материалистической, «мелкобуржуазной» системой, так и не догадавшись, что только при этой системе возможны свобода, индивидуальность и поиски ценностей. Некоторые предпочли стать поборниками социализма; некоторые обратились за вдохновением к Средневековью, бесстыдно идеализируя эту кошмарную эпоху; некоторые пришли к тому, к чему приходит большинство поборников иррационального, то есть к религии. Все это способствовало тому, чтобы романтизм поскорее порвал с реальностью.

Когда во второй половине девятнадцатого века на культурную арену вышел натурализм и, облачившись в мантию разума и реальности, провозгласил долгом художника изображать «вещи как они есть», романтизм мало что смог ему противопоставить.

Стоит отметить, что философы еще усилили путаницу вокруг самого термина. Они приклеили ярлык «романтиков» к некоторым философам (например, Шеллингу и Шопенгауэру), которые были признанными мистиками, отстаивавшими верховенство эмоций, инстинктов и воли над разумом. Это течение в философии не было всерьез связано с романтизмом в эстетике, и не стоит путать их между собой. Но в одном отношении устоявшаяся терминология важна: она показывает, как запутан вопрос о волевом акте. С порочной злобой, с ненавистью к жизни «романтические» философы восхваляли волевой акт, создавая культ каприза, тогда как сами романтики защищали его во имя здешних, земных ценностей. В сущности, солнечный свет Виктора Гюго диаметрально противоположен ядовитой грязи Шопенгауэра. Только из-за философской недобросовестности они могли попасть в одну категорию. Это показывает, как важна тема волевого акта и как уродливо она искажается, когда люди не могут осознать ее природу. Кроме того, это показывает, как важно установить, что волевой акт - функция наших мыслительных способностей.

Недавно некоторые историки литературы отказались от определения романтизма как школы, ориентированной на чувства, и безуспешно попытались определить его заново. Нужно было бы определить романтизм как школу, ориентированную на волевой акт; в терминах этой характеристики можно проследить и понять историю романтической литературы.

Неназванные правила романтизма предъявляли настолько высокие требования, что, несмотря на обилие романтиков во время господства этой школы, лишь очень немногие достигли последовательности и высочайшего уровня. Среди романистов это удалось Виктору Гюго и Достоевскому, а из отдельных книг (авторы которых не всегда были последовательны) я назвала бы «Камо грядеши» Сенкевича и «Алую букву» Натаниэла Готорна. Величайшие из драматургов - Фридрих Шиллер и Эдмон Ростан.

Отличительное свойство такого, высочайшего, уровня (помимо литературного дарования) - полная преданность предпосылке волевого акта в обеих основных областях: в сознании и в бытии, в характере человека и в действии. Ничуть не разделяя эти два аспекта, блиста тельно изобретая сюжетные структуры, писатели эти чрезвычайно озабочены душой человека (то есть его сознанием). Они - моралисты в самом глубоком смысле слова; их заботят не просто ценности, но ценности моральные и влияние их на формирование человека. Персонажи неправдоподобны, это, в сущности, абстрактные (и не всегда удачные, как мы покажем ниже) проекции. В самих историях невозможно найти действие ради действия, не связанное с моральными ценностями. Сюжет формируется, определяется и мотивируется ценностями персонажа (или его изменой им), борьбой в стремлении к ним и глубокими ценностными конфликтами. Темы здесь - основные, вневременные, всеобщие вопросы человеческого существования. Только великие романтики последовательно создавали литературу редчайшего свойства, где совершенно слиты тема и сюжет, и достигали этого они с необычайной виртуозностью.

Если философская значимость - критерий того, что нужно принимать всерьез, тогда это самые серьезные писатели в мировой литературе.

Романтики второго уровня (писатели значительных достоинств, но меньшего масштаба) указывают, как и почему романтизм придет в упадок. Этот уровень представляют Вальтер Скотт и Александр Дюма. Отличительная их черта - то, что они подчеркивают действие без духовных целей или значительных моральных ценностей. У их историй хорошо выстроенный, образный, захватывающий сюжет, но ценности, к которым стремятся их персонажи, ценности, мотивирующие поступки этих персонажей, - примитивны, поверхностны, подчеркнуто далеки от философии. Это верность королю, возвращение утраченного наследства, личная месть и тому подобное. Конфликты и сюжетные линии по большей части внешние. Персонажи - абстракции, а не портреты, но абстрагируют они широко обобщенные добродетели или пороки, и построение образов здесь минимально. Со временем они становятся собственными писательскими штампами типа «храбрый рыцарь», «благородная дама», «злодей-придворный», так что их не измышляют и не списывают с натуры, но выбирают из готового набора шаблонных романтических персонажей. Отсутствие метафизического значения (кроме подтверждения волевого акта, имплицитно содержащегося в сюжетной структуре) очевидно из того, что у этих романов есть сюжет, но нет абстрактных тем. Темой служит центральный конфликт, обычно в виде реального или вымышленного исторического события.

Спускаясь еще ниже, мы видим распад романтизма из-за противоречий, которые проистекают из того, что предпосылка неосознанна. На этом уровне появляются писатели, которые, в сущности, предполагают, что человек обладает волей по отношению к бытию, но не к сознанию, то есть по отношению к действию, но не к себе самому. Отличительная их черта - необычайные события, в которых действуют условные персонажи. Повествование - абстрактные проекции, состоящие из действий, которых не увидишь в реальной жизни, а вот персонажи ничем не примечательны. Истории - романтические, персонажи - натуралистические. У таких романов редко бывает сюжет (поскольку ценностный конфликт не стал их движущим принципом), но у них есть напоминающая сюжет форма - связная, образная, а то и захватывающая история, держащаяся на какой-то одной центральной цели или интриге персонажей.

Противоречия такого сочетания элементов очевидны: между действием и построением образов нет ничего общего, и потому действие не мотивировано, а характеры - неразборчивы. Читателю остается недоумевать: «Неужели эти люди совершали эти действия?»

Романы, делающие упор на чисто физическое действие и пренебрегающие психологией, стоят на грани серьезной и популярной литературы. К этой категории не относится никто из первоклассных писателей; лучше всего известны те, кто писал научную фантастику, скажем - Уэллс или Жюль Берн. Иногда хороший писатель натуралистической школы, вытеснивший из сознания элементы романтизма, пытается написать роман, требующий романтического подхода, и попадает в эту категорию. (Пример - «У нас это невозможно» Синклера Льюиса.) Причина, по которой такие романы неубедительны, очевидна. Каким бы искусным или захватывающим ни было представлено в них действие, они всегда исключительно скучны.

Другая сторона той же самой дихотомии - романтики, полагающие, что человек обладает волей по отношению к сознанию, но не к бытию, то есть по отношению к себе и своим ценностям, но не к возможности достигнуть цели в физическом мире. Отличительная черта таких писателей - масштабные темы и персонажи, отсутствие сюжета и непреодолимое ощущение трагедии, «злой вселенной». Самыми выдающимися представителями этого класса были поэты. Главный из них - Байрон, чье имя прочно связано с «байроническим» взглядом на мир, суть которого - в вере, что человек должен вести героическую жизнь и бороться за свои ценности, хотя его все равно победит неподвластный ему злой рок.

Сегодня экзистенциалисты отстаивают такой взгляд с философских позиций, но без масштабности, и романтизм заменен у них каким-то недоделанным натурализмом.

С философской точки зрения романтизм - крестовый поход, прославляющий существование человека. Психологически он воспринимается как стремление сделать жизнь интересней.

Это стремление - корень и двигатель романтического воображения. Самый яркий пример его в популярной литературе - О. Генри, с уникальной пиротехнической виртуозностью неистощимого воображения представляющий нам всю радость доброжелательного, почти детского чувства жизни. Никто не умеет так, как он, воплотить дух молодости, конкретнее - важнейший ее элемент, ожидание, что за каждым углом можно найти что-то чудесное и неожиданное.

Достоинства и потенциальные пороки романтизма являет в упрощенной, более очевидной форме популярная литература, то есть беллетристика, которая не оперирует абстрактными проблемами, а мирится с моральными принципами как с данностью, принимая определенные идеи и ценности здравого смысла. (Ценности здравого смысла и условные традиционные ценности - не одно и то же; первые можно разумно оправдать, вторые - нет. Вторые могут включать в себя часть первых, но оправдывает их не разум, а подчинение социальным нормам.)

Популярная литература не поднимает абстрактных вопросов и не отвечает на них. Она предполагает, что человек сам знает все, и показывает его приключения (вот одна из причин, по которой такие книги популярны у самых разнообразных читателей, включая измученных проблемами интеллектуалов). У литературы этой нет выраженного идейного содержания; она не стремится передать интеллектуальную информацию (или дезинформацию).

Детективные, приключенческие, научно-популярные романы и вестерны принадлежат по большей части к популярной литературе. Лучшие писатели этой категории близко подходят к группе Скотта-Дюма: они подчеркивают действие, но их герои и злодеи - абстрактные проекции, и действие мотивируется широко обобщенным взглядом на моральные ценности, на борьбу между добром и злом. (Лучшие из современных писателей этого класса - Микки Спиллейн, Ян Флеминг, Дональд Гамильтон.)

Если спуститься ниже верхнего уровня популярной литературы, мы оказываемся на ничьей земле, где литературные принципы едва ли применимы (особенно если мы включим сюда кино и телевидение). Здесь отличительные черты романтизма практически неразличимы. На этом уровне «творчество» - не плод подсознательных предпосылок, а смесь элементов, выбранных скорее в процессе случайного подражания, а не из-за того или иного ощущения жизни.

Для этого уровня типично, что романтические деяния совершают условные, натуралистические персонажи, хуже того - романтизированные воплощения условных ценностей. Это - консервированные ценности, пустые стереотипы, суррогаты оценочных суждений. Такой метод лишен существенного свойства романтизма - независимого, творческого воплощения личных ценностей писателя; лишен он и репортерской честности лучших натуралистов. Изображают не конкретных людей, «как они есть», а человеческие претензии (коллективную ролевую игру или туманную коллективную мечту) и подсовывают читателю под видом реальности.

Почти вся словесность из «развлекательных журналов», популярная «между войнами», с бесконечными вариациями на темы «Золушки», забот материнства, обычного человека с золотым сердцем и т.п., относится к этому классу. (Примеры - Эдна Фербер, Фанни Херст, Барри Бенефилд.) У такой литературы нет сюжета, есть лишь более или менее связные истории, нет и мало-мальски пристойного построения образов - персонажи фальшивы с репортерской точки зрения и бессмысленны с метафизической. (Вопрос о том, принадлежит ли она к романтизму, остается открытым. Обычно ее считают романтической просто потому, что она слишком далеко ушла от какой бы то ни было реальности, конкретной или абстрактной.)

Что касается эстетического аспекта, кино и телевидение по своей природе исключительно подходят для романтизма. К сожалению, оба они появились слишком поздно; солнце романтики уже закатилось, и лишь его закатные лучи коснулись нескольких исключительных фильмов. (Лучший из них - «Зигфрид» Фрица Ланга.) Долгое время в кино преобладало подобие романтизма для развлекательных журналов, причем вкус был еще менее разборчив, а дух - непередаваемо вульгарен.

Отчасти как реакция на эту фальсификацию ценностей, но прежде всего - как последствие философско-культурного разложения нашей поры (с ее анти-ценнос-тной тенденцией), романтизм исчез из кино и так и не добрался до телевидения (если не считать нескольких детективных сериалов, которые тоже в прошлом). Остаются лишь случайные комедии, авторы которых малодушно просят прощения за свои романтические попытки, или смешанные произведения, авторы которых умоляют, чтобы мы не подумали, что они защищают человеческие ценности (или человеческое величие) с помощью тусклых, вызывающе банальных персонажей, которые разыгрывают потрясающие мир события и совершают фантастические подвиги, главным образом в сфере науки. Природу подобных сценариев лучше всего выразит реплика: «Прости, малышка, мы не пойдем сегодня в пиццерию, мне нужно расщепить атом».

Следующий и последний уровень дезинтеграции - это попытка устранить романтизм из романтической литературы, то есть обойтись вообще без ценностей, морали и воли. Раньше это называлось детективом «крутого замеса»; сейчас это впихивают нам под видом «реализма». Здесь нет различия между героем и злодеем (детективом и преступником, жертвой и палачом), перед нами - две группы гангстеров, свирепо и необъяснимо сражающихся за территорию, причем ни одна из них почему-то не может поступать иначе.

В этом тупике встречаются пришедшие сюда разными путями романтизм и натурализм. Здесь они смешиваются и исчезают; предопределенно беспомощные, навязчиво дурные персонажи проходят через серию необъяснимо преувеличенных событий и бессмысленно вмешиваются в бессодержательные конфликты.

Дальше и ниже словесность, как «серьезную», так и популярную, захватывает жанр, в сравнении с которым и романтизм и натурализм чисты, цивилизованны и невинно рациональны, - литература ужаса. Предшественником ее в новое время был Эдгар Аллан По, чистейшее эстетическое выражение она нашла в фильмах, где играет Борис Карлов.

Популярная литература, более честная в этом отношении, предъявляет свои ужасы как ужасы уродства. В «серьезной» литературе они перемещаются в психику и уж совсем не похожи на что-либо человеческое. Это - культ извращенности.

Такая история в любом из этих вариантов представляет собой метафизическую проекцию одной-единствен-ной эмоции - слепого, абсолютного, примитивного страха. Те, кто живет им, кажется, находят недолгое облегчение, воспроизводя то, чего они боятся, или ощущают хоть небольшую власть над ним, как дикари чувствуют власть над врагами, лепя их фигурки. Строго говоря, это не метафизическая, а чисто психологическая проекция; такие писатели не выражают свой взгляд на жизнь, они на жизнь не смотрят, а говорят о том, что они чувствуют себя так, словно она состоит из оборотней, Дракул и Франкенштейнов. Если судить по основным мотивам, школа эта относится скорее к психопатологии, чем к эстетике.

Ни романтизм, ни натурализм не смогли пережить краха философии. Есть исключения, но я говорю об этих школах как о широких, активных творческих движениях. Поскольку искусство - выражение и продукт философии, оно первым отражает пустоту у основания культуры и первым обваливается.

Эта общая причина имела для романтизма особые последствия, ускорившие его упадок и крах. Были особые последствия и для натурализма, но они - другого характера, и их разрушительный потенциал сработал позже.

Главный враг и разрушитель романтизма - альтруистическая мораль.

Поскольку сущностная характеристика романтизма - проекция ценностей, в особенности моральных, альтруизм с самого начала внес в романтическую литературу неразрешимый конфликт. Альтруистическую мораль нельзя воплотить в жизнь (разве что в виде саморазрушения) и, следовательно, нельзя убедительно воплотить или инсценировать в рамках человеческой жизни на земле (особенно если речь идет о психологической мотивации) . Если альтруизм - критерий ценности и добродетели, невозможно создать человека в его лучшем проявлении, «такого, каким он может и должен быть». Основной изъян, проходящий через всю историю романтической литературы, - неспособность представить убедительного героя, то есть убедительный образ добродетельного человека.

В персонажах Виктора Гюго читателя восхищает абстрактное намерение, величие авторского взгляда, а не реально построенные образы. Величайшему романтику так и не удалось воплотить идеального человека, или мало-мальски убедительный положительный персонаж. Его самая серьезная попытка, Жан Вальжан из «Отверженных», остается гигантской абстракцией, так и не сложившейся в личность, несмотря на отдельные свидетельства глубокой психологической проницательности автора. В том же самом романе Мариус, молодой человек (как предполагается, автобиографическая проекция Гюго), приобретает определенную масштабность только благодаря тому, что автор говорит о нем, а не тому, что он показывает. Что до построения образов, Мариус - не личность, а намек на личность, втиснутый в смирительную рубашку культурных трюизмов. Лучше всего прорисованы и наиболее интересны в романах Гюго полузлодеи (из-за доброжелательного отношения к жизни ему не удалось создать настоящего злодея): Жавер из «Отверженных», Жозиана из «Человека, который смеется», Клод Фролло из «Собора Парижской Богоматери».

Достоевский (чье мировосприятие диаметрально противоположно) был страстным моралистом, и слепое стремление к ценностям выражалось лишь в безжалостном осуждении, с которым он изображал плохих людей. Никто не сравнится с ним по психологической глубине образов человеческого зла. Но он совершенно не способен создать положительный или добродетельный персонаж; из таких попыток не выходило ничего путного (например, Алеша в «Братьях Карамазовых»). Заметим, что, согласно наброскам к «Бесам», изначально он хотел воплотить в Ставрогине идеального человека, квинтэссенцию русской христианско-альтруистической души. По мере работы намерение это постепенно менялось с неумолимой логикой, продиктованной художественной честностью Достоевского, и в самом романе Ставрогин оказался одним из самых отталкивающих персонажей. В «Камо грядеши» Сенкевича лучше всего прорисован самый колоритный персонаж - Петроний, символ упадка Рима, а вот Вициний - авторский герой, символ христианства - картонный муляж.

Привлекательный злодей или колоритный мерзавец, который крадет драматизм сюжета у анемичного героя, чрезвычайно типичен для романтической литературы, и серьезной, и популярной, сверху донизу, словно под мертвой корой альтруистического кодекса, официально принятого человечеством, пылает беззаконный огонь, изредка прорываясь наружу. Запретная для героя уверенность в себе внезапно вспыхивает в пепле «злодея».

Величайшая функция романтизма - воплощение моральных ценностей - невероятно сложна при любом моральном кодексе, рациональном или нерациональном, и в истории литературы только романтики высочайшего класса хоть как-то смогли ее решить. Если учесть добавочный груз такого иррационального кодекса, как альтруизм, мы поймем почему большинству романтиков приходилось обходить эту задачу стороной, что ослабляло их романы и мешало создавать характеры. Кроме того, невозможность применить альтруизм к действительности, к реальному существованию человека привела многих романтиков к попыткам уйти в историю, то есть выбрать временем повествования какое-нибудь отдаленное прошлое (например, средние века). Таким образом, акцент на действии, пренебрежение человеческой психикой, отсутствие убедительной мотивации постепенно отрывали романтизм от жизни, пока остатки его не превратились в поверхностную, бессмысленную, «несерьезную» школу, которой нечего сказать о человеческом существовании.

Дезинтеграция натурализма привела к тому же, хотя и по другим причинам.

Хотя натурализм - порождение девятнадцатого века, его духовным отцом был Шекспир. Мысль о том, что человек не обладает свободой воли, что его судьба предопределена врожденной «трагической ошибкой», - главная в его творчестве. Но, несмотря на эту ложную предпосылку, он - мыслитель, а не репортер. Его персонажи не «списаны с жизни», у них нет конкретных прототипов, нельзя и назвать их «статистическим средним». Это широкомасштабные абстракции человеческих черт, которые детерминисты сочли бы изначально присущими человеческой природе, - тщеславия, властолюбия, ревности, алчности и т.д.

Некоторые из знаменитых натуралистов пытались удержаться на шекспировском уровне абстракции, то есть изложить свои взгляды на человеческую природу в метафизических терминах (примеры - Бальзак, Толстой). Но большинство, следуя за Эмилем Золя, отвергало метафизику, равно как и ценности, и приняло репортерский метод, регистрацию конкретных явлений.

Противоречия, присущие детерминизму, были очевидны с самого начала. Художественную литературу читают лишь с внутренней предпосылкой волевого акта, то есть с предпосылкой, что какой-то элемент (какую-то абстракцию) выдуманной истории можно применить к самому читающему; что читатель сможет узнать, открыть или увидеть какие-то ценности и что это скажется на нем. Если бы мы полностью и буквально принимали детерминистскую предпосылку, то есть полагали, что персонажи не имеют отношения к читателю, как непостижимые обитатели другой галактики, и никоим образом не могут повлиять на его жизнь, поскольку ни у них, ни у него нет никакого выбора, мы не смогли бы прочитать ни одной книги дальше первой главы.

А писатель не смог бы писать. Психологически все движение натурализма держалось на подспудной, туманной, заимствованной вере в способность к выбору. Полагая, что судьбу человека определяет «общество», почти все натуралисты были реформаторами, защищающими социальные перемены; и получалось, что у человека нет свободы воли, но у общества она каким-то образом есть. Толстой проповедовал смирение и пассивное подчинение обществу. В «Анне Карениной», самой вредной книге всей серьезной литературы, он нападал на стремление к счастью и требовал, чтобы его приносили в жертву конформизму.

Независимо от того, насколько привязанными к конкретному заставляли их быть теории, натуралистам все же приходилось в немалой степени использовать свою способность к абстрагированию. Чтобы воспроизвести персонажей «из жизни», они должны были отобрать характеристики, которые считали существенными, от несущественных или случайных. Что до критериев отбора, им пришлось заменить ценности статистикой. По их мнению, метафизически важно и типично для природы человека то, что преобладает статистически; то же, что редко и исключительно - неважно.

Сначала, отвергнув сюжет, натуралисты сосредоточились на выстраивании характеров; и психологическая восприимчивость стала основной ценностью, которую могли предложить лучшие из них. Однако с развитием статистического метода ценность эта уменьшилась и исчезла: построение характеров сменилось неразборчивой регистрацией и исчезло под грудой мелочей вроде дотошного перечня мебели, одежды или еды. Натурализм утратил шекспировское или толстовское стремление к универсальности, спустившись от метафизики к фотографии с короткой выдержкой, причем объектив был наставлен на ближайший предмет, а там - остатки натурализма стали поверхностной, бессмысленной, «несерьезной» школой, которой нечего сказать о человеческом существовании.

Натурализм прожил дольше романтизма, хотя и ненамного, и тому есть несколько причин. Основная состоит в том, что стандарты натурализма значительно менее требовательны. Третьеразрядный натуралист все-таки может предложить читателю проницательные наблюдения, тогда как у третьеразрядного романтика нет просто ничего.

Романтизм требует совершенного владения основополагающим элементом художественной литературы, искусством рассказать историю, что подразумевает три важнейших качества: изобретательность, воображение, чувство драмы. Все это (и не только это) помогает создать оригинальный сюжет, составляющий одно целое с темой и построением характеров. Натурализм отказывается от этих элементов и не требует ничего, кроме выстраивания характеров в настолько бесформенном повествовании, настолько «незапутанной», то есть бессмысленной последовательности событий (когда она вообще есть), насколько это устраивает данного автора.

Ценность того, что пишет романтик, должна создаваться автором, он должен выражать не преданность людям (разве что человеку), а только верность природе действительности и собственным ценностям. Ценность того, что пишет натуралист, зависит от конкретных персонажей, выбора и действий людей, которых он воспроизводит, и судят его по точности, с которой он их воспроизвел.

Ценность романтического повествования - в том, что могло произойти; ценность натуралистического повествования - в том, что произошло. Если духовный предок или символ романтика - средневековый трубадур, благодаря которому люди видели жизненный потенциал за унылыми границами повседневного тяжкого труда, то символ натуралиста (как гордо сказал один из них) - сплетник у забора.

Временному преобладанию натурализма сыграло на руку и то, что драгоценные камни привлекают больше искателей легкой наживы, чем часто встречающиеся минералы. Существенный элемент романтизма, сюжет, можно похитить, спрятать, перемолоть, даже если с каждым ударом резца он утрачивает огонь, блеск и ценность. Оригинальные сюжеты романтической литературы заимствовались бесчисленными подражателями в бесчисленных вариациях, с каждой следующей копией утрачивая колорит и смысл.

Натурализм не предоставляет подражателям таких возможностей. Сущностный элемент натурализма - демонстрация «среза жизни» в конкретном месте и времени - нельзя заимствовать буквально. Писатель не может скопировать русское общество 1812 года, изображенное в «Войне и мире». Чтобы показать людей своего места и времени, ему придется подумать и постараться самому, по крайней мере использовать собственные наблюдения. Парадоксальным образом, натурализм на своих нижних уровнях дает возможность какой-то минимальной оригинальности, а романтизм - нет. Этим натурализм привлекает писателей, стремящихся к скромным достижениям на литературном поприще.

Среди натуралистов - множество подражателей и множество амбициозных посредственностей, особенно в Европе (например, Ромен Роллан, натуралист романтического толка, по своему масштабу соответствующий романтикам из глянцевых журналов). Но на своих вершинах натурализм включал писателей подлинно талантливых, особенно в Америке. Лучший его представитель - Синклер Льюис, чьи романы свидетельствуют о восприимчивости, критичности, высочайшей способности к пониманию. Лучший из тех, кто еще жив, - Джон О"Хара, сочетающий чуткую проницательность с прекрасным, дисциплинированным стилем.

Как в великих романтиках девятнадцатого века, в лучших натуралистах двадцатого была какая-то невинно-наивная оптимистическая доброжелательность. Романтики ориентированы на личность, натуралисты - на общество. Первая мировая война обозначила конец великой эпохи романтизма и ускорила затухание индивидуализма (можно увидеть трагический символ в том, что Эдмон Ростан умер в 1918 году во время эпидемии гриппа, последовавшей за войной). Вторая мировая война обозначила конец натурализма, показав несостоятельность коллективизма, развеяв иллюзии и смутные надежды на то, что «все будет хорошо». Эти войны показали экзистенциально то, что их литературные последствия показали психологически: человек не может жить и писать без философии.

В эклектическом топтании сегодняшней литературы трудно сказать, что хуже - вестерн, объясняющий поступки конокрада Эдиповым комплексом, или кровожадный, циничный, «реалистический» рассказ о всяческих ужасах, доносящий до читателя истину, что все решает любовь.

Не считая исключений, сейчас нет литературы (и искусства), если понимать под ними широкое, жизнеспособное, влиятельное движение культуры. Есть лишь озадаченные подражатели, которым нечему подражать, и шарлатаны, достигающие сиюминутной дурной славы, как всегда и бывало, когда культура приходила в упадок. Какие-то остатки романтизма по-прежнему можно найти в средствах массовой информации, но в таком искалеченном, обезображенном виде, что они достигают цели, противоположной изначальной цели романтизма.

Лучшим символическим воплощением значимости этих остатков (входило ли это в намерения автора или нет) была короткая телевизионная история сериала «Сумеречная зона», вышедшего несколько лет назад. В каком-то неопределенном мире другого измерения неотчетливые, но властные врачи и социологи в белых одеждах глубоко озабочены проблемами молодой девушки, которая настолько не похожа ни на кого другого, что ее чураются как урода, не способного вести нормальную жизнь. Она обращается к ним за помощью, но пластическая операция ничего не дает, и врачи мрачно готовятся предоставить ей последний шанс, еще одну операцию. Если она не удастся, девушка на всю жизнь останется уродом.

Самым трагическим тоном они говорят о том, что ей нужно быть такой, как другие, найти себя в обществе, обрести любовь и т.п. Нам не показывают их лиц, но мы слышим напряженные, зловещие, странно безжизненные голоса расплывчатых существ, делающих последнюю операцию. Она проходит неудачно. Врачи с лицемерным и высокомерным состраданием говорят, что придется найти молодого человека, настолько же безобразного, как и девушка. Затем мы впервые видим ее лицо на больничной подушке. Оно сияет совершенной красотой. Камера переходит на лица врачей: это - несказанно омерзительный ряд обезображенных свиных голов, которые можно узнать только по пятачкам. Изображение постепенно исчезает.

Последние остатки романтизма робко проскальзывают на окраины нашей культуры в масках частично удавшейся пластической операции.

Под влиянием свиных пятачков декаданса нынешние романтики бегут не в прошлое, а в сверхъестественное, откровенно поставив крест на действительности и нашей Земле. Они как бы хотят сказать, что ничего драматического и необычайного нет: «Пожалуйста, не принимайте нас всерьез, мы предлагаем вам лишь жуткую мечту».

Род Серлинг, один из самых талантливых телевизионных авторов, начинал как натуралист. Он инсценировал противоречивые журналистские вопросы текущего момента, никогда не вставал на чью-либо сторону, явно избегал оценочных суждений, писал об обычных людях - но эти люди обменивались прекрасными, красноречивыми диалогами, содержательными, умными, четко сфокусированными, то есть такими, каких в «реальной жизни» не ведут, хотя и надо бы. По-видимости, им двигала необходимость дать выход красочному воображению и яркому чувству драмы, и он обратился к романтизму, но поместил свои истории в другом измерении, в «Сумеречной зоне».

Айра Левин, начавший с отличного романа («Поцелуй перед смертью»), теперь преподносит нам «Ребенка Розмари», зайдя дальше внешних атрибутов Средневековья, затронув самый дух этой эпохи. На полном серьезе рассказывается история о ведьме в современной обстановке; поскольку же новую версию Непорочного Зачатия с участием Бога интеллектуальный истеблишмент, вероятно, счел бы пошлостью, речь идет о непорочном зачатии с участием дьявола.

Фредрик Браун, необычайно искусный писатель, посвятил свое мастерство превращению научной фантастики в истории о земном или сверхъестественном зле; и перестал писать.

Альфред Хичкок, последний из кинорежиссеров, которому удалось сохранить свой масштаб и своих поклонников, выходит из положения, чрезмерно подчеркивая зло или абсолютный ужас.

Именно так люди с воображением выражают теперь свою потребность сделать жизнь интересной. Романтизм, начинавшийся в знак протеста против самых основ зла как неистовый, страстный поток праведной уверенности в себе, заканчивается, ускользая сквозь пальцы своих неверных наследников, которые прячут и талант, и мотивы, лицемерно служа злу.

Я не хочу сказать, что такое попустительство - плод сознательной трусости. Я так и не думаю, отчего становится только хуже.

Так обстоит дело теперь. Но до тех пор, пока существует человек, будет существовать потребность в искусстве, поскольку потребность эта метафизически укоренена в человеческом сознании, и она выживет, хотя, под властью безудержной внеразумности, люди производят и принимают испорченные объедки, чтобы ее удовлетворить.

И у отдельного человека, и у культуры болезни могут проходить неосознанно, а излечение - не может. Оно в обоих случаях требует осознанного знания, то есть сознательной явной философии.

Невозможно предсказать, когда философия возродится. Можно определить путь, но не его длину. Однако ясно, что все аспекты западной культуры нуждаются в новом этическом кодексе, рациональной этике. Возможно, ничто не нуждается в нем так сильно, как искусство.

Когда разум и философия возродятся, литература будет первым фениксом, который восстанет из пепла. И, вооруженный кодексом разумных ценностей, понимающих свою природу, уверенный в высочайшей важности своей миссии, романтизм повзрослеет.

Контрабандная романтика

Искусство (в том числе литература) - барометр культуры. Оно отражает суть глубочайших философских ценностей общества не в открыто провозглашаемых понятиях и лозунгах, но в истинном видении человека и бытия. Образ целого общества, лежащего на кушетке психоаналитика и обнажающего свое подсознание, невероятен, однако искусство делает именно это, оно представляет собой эквивалент подобного сеанса, расшифровку, более красноречивую и легче диагностируемую, чем любой другой набор симптомов.

Это не значит, что целое общество связано посредственностями, которые могут выражать себя в искусстве, когда захотят; но если ни один серьезный автор не вступает в эту область, это что-то говорит нам о состоянии общества. Всегда существуют исключения, восстающие против доминирующего течения в искусстве своей эпохи, но то, что это - исключения, что-то говорит нам о состоянии эпохи. Доминирующее течение на самом деле может не выражать душу всего народа; подавляющее большинство может отталкивать его или игнорировать, но если в данный период преобладает его голос, это свидетельствует о состоянии человеческих душ.

В политике ослепленные паникой поборники статус-кво, цепляющиеся за обломки своей смешанной экономики, когда растет государственный контроль над экономикой вообще, склонны считать, что с миром все в порядке, что у нас - век прогресса, что мы нравственно и умственно здоровы, что нам никогда еще не было так хорошо. Если вам кажется, что политические вопросы слишком сложны, чтобы поставить диагноз, взгляните на сегодняшнее искусство и у вас не останется никаких сомнений в том, здорова или больна культура.

Представление о человеке, порождаемое искусством нашего времени, в общей сложности похоже на гигантский эмбрион после выкидыша. Его руки и ноги отдаленно напоминают человеческие, он вертит головкой, неистово стремясь к свету, который не может проникнуть в пустые глазницы, он издает нечленораздельные звуки, похожие на рычание и стон, он ползет по кровавой грязи, капая кровавой слюной, и пытается плюнуть в свое несуществующее лицо. Время от времени он останавливается и, поднимая зачатки рук, вопит от ужаса перед мирозданием.

У современного человека преобладают три эмоции, порожденные тремя поколениями антирациональной философии: страх, вина и жалость (точнее сказать, жалость к себе). Страх - адекватная эмоция существа, лишенного разума, то есть средства к выживанию; вина - адекватная эмоция существа, лишенного моральных ценностей; жалость к себе дает возможность избегать двух первых, ибо только на такой отклик может рассчитывать такое существо. Чуткий, восприимчивый человек, принявший эти эмоции, но сохранивший какие-то остатки собственного достоинства, вряд ли станет разоблачать себя в искусстве. Других это не останавливает.

Страх, вина и стремление к жалости сочетаются и направляют искусство в ту же сторону, чтобы выразить собственные чувства художника, оправдать их и дать им рациональное объяснение. Чтобы оправдать хронический страх, приходится изображать жизнь как зло; чтобы избежать вины и пробудить жалость, приходится изображать человека бессильным и омерзительным по природе. Поэтому современные художники наперебой пытаются найти все более низкий уровень морального разложения и все более высокую степень сентиментальности, все соревнуются ради того, чтобы оглушить публику и выдавить из нее слезы. Отсюда неистовые поиски страдания. От сочувственного изучения алкоголизма и половых извращений идут все ниже, к наркотикам, инцесту, психозу, убийству, каннибализму.

Чтобы проиллюстрировать моральные последствия этого течения (сочувствие к виновному - это предательство невиновного), я предлагаю рассмотреть восторженную рецензию, рекомендующую фильм, который пробуждает сочувствие к похитителям людей. «Внимание и тревога зрителя сконцентрированы скорее на них, чем на украденном мальчике, - говорит автор. - Мотивация определена недостаточно четко, чтобы можно было анализировать ее с психологической точки зрения; но она достаточно проявлена, чтобы пробудить в нас сострадание к похитителям» («Нью-Йорк Таймс», 6 ноября 1964).

Отхожие места не слишком глубоки, и сегодняшние драматурги, кажется, уже скребут дно. Что касается литературы, она достигла предела. Ничто не сравнится с пассажем («Тайм», 80 августа 1963), который я привожу полностью. Заголовок «Книги», подзаголовок «Лучшее чтение», ниже следует: «"Кот и мышь" Гюнтера Грасса. Романист, автор бестселлера ("Жестяной барабан") рассказывает о мучениях молодого человека, чей выдающийся кадык делает его изгоем среди одноклассников. Он борется и добивается своего, но для "кота" - человеческого конформизма - по-прежнему остается диковиной».

Нет, все это подается не насмешливым тоном. Есть старинный французский театр, который специализируется на представлении таких вещей в насмешливом свете. Он называется «Гран-Гиньоль». Сегодня дух Гран-Гиньоля возведен в метафизическую систему, требуется воспринимать его всерьез. А что же не надо воспринимать всерьез? Любое проявление человеческой добродетели.

Можно подумать, что эта сентиментальная озабоченность комнатами страха, этот взгляд на жизнь как на музей восковых фигур уже достаточно плохи. Но есть кое-что похуже, с нравственной точки зрения - совсем уж злокачественное: недавние попытки сфабриковать «иронические» триллеры.

Проблема канализационной школы искусства в том, что страх, вина и жалость - самодостаточные тупики. После нескольких «смелых разоблачений» человеческой безнравственности, людей перестает шокировать что бы то ни было. После того как испытаешь жалость к нескольким десяткам извращенцев или сумасшедших, перестаешь вообще что-либо испытывать. Точно так же как «некоммерческая экономика» современных «идеалистов» подвигает их на то, чтобы захватить власть над коммерческими предприятиями, «некоммерческая» эстетика современных «творцов» побуждает их захватывать власть над коммерческими (то есть популярными) формами искусства.

Триллеры - детективные, шпионские или приключенческие истории. Их основная черта - конфликт, то есть столкновение целей, другими словами, целенаправленное действие в стремлении к ценностям. Это продукт и популярное ответвление романтической школы в искусстве, представляющей человека не беспомощной пешкой в руках судьбы, но существом со свободной волей, чьей жизнью управляет его собственный ценностный выбор. Романтизм - это ориентированное на ценности, сфокусированное на нравственности движение; его материал - не журналистские детали, но абстрактные, сущностные, универсальные принципы человеческой природы, а его основная литературная заповедь - изображать человека таким, «каким он мог бы стать и каким ему надо быть».

Триллеры - это упрощенная, элементарная версия романтической литературы. Они не связаны с изображением ценностей; но, принимая некоторые фундаментальные ценности как данность, связаны с одним аспектом существования нравственного существа - битвой добра и зла в терминах целенаправленного действия, драматизированной абстракцией основного шаблона: выбор, цель, конфликт, опасность, борьба, победа.

Триллеры - простейшая арифметика, по сравнению с которой величайшие романы мировой литературы - высшая математика. Они работают со скелетом - сюжетной структурой, - к которому серьезная романтическая литература добавляет плоть, кровь и разум. Сюжеты в романах Виктора Гюго или Достоевского - вполне годятся для триллеров, и обычные авторы таких творений их превзойти не могут.

В сегодняшней культуре романтического искусства практически нет (за очень редкими исключениями), ибо оно требует смотреть на человека не так, как современные философы. Последние остатки романтизма, подобно ярким искрам в сером тумане, мерцают лишь в области популярного искусства. Триллеры - последнее прибежище качеств, исчезнувших из современной литературы, - жизни, цвета, воображения. Они подобны зеркалу, в котором все еще сохраняется зыбкое отражение человека.

Имейте это в виду, когда думаете о том, что означает попытка создать «иронический триллер».

Юмор - не безусловная добродетель, его нравственный характер зависит от объекта. Смеяться над низким - хорошо; смеяться над добром - очень плохо. Юмор слишком часто используют, чтобы прикрыть нравственную трусость.

В этом смысле есть два типа трусов. Одни не решаются обнаружить глубинную ненависть к бытию, пытаясь обесценить смешком все ценности. Им сходят с рук обидные, злонамеренные фразы, а когда их ловят на слове, они говорят: «Да я пошутил!»

Вторые не решаются обнаружить или защитить свои ценности, стараясь контрабандой провезти их под прикрытием смешка. Они пытаются протащить какое-то понятие о добродетели или красоте, но при первых же признаках сопротивления открещиваются и убегают, приговаривая: «Да я пошутил!»

В первом случае юмор прикрывает зло, во втором - добро. Что хуже с моральной точки зрения?

«Иронический триллер» может объединять и обслуживать оба случая.

Над чем смеются такие триллеры? Над ценностями, над борьбой человека за ценности, над способностью их достичь, над человеком вообще, над героем.

Независимо от того, сознательные или подсознательные причины движут их создателями, такие триллеры доносят сообщение или намерение, скрыто заложенное в их природе, - пробудить интерес к какому-то смелому рискованному предприятию, удержать нас в напряжении запутанной борьбой за большие ставки, вдохновить представлением о человеческой силе, пробудить восхищение смелостью, находчивостью, выносливостью и непоколебимой целеустремленностью главного героя, заставив нас восхищаться им, - а потом плюнуть нам в лицо, прибавляя: «Не принимайте меня всерьез, я пошутил! Кто мы с вами такие, чтобы претендовать на что-нибудь, кроме абсурда и свинства?»

У кого просят прощения подобные триллеры? У канализационной школы. В сегодняшней культуре автор, воспевающий грязь, не нуждается в извинениях и не приносит их. Но тот, кто преклоняется перед героем, считает нужным ползать на животе, крича: «Да что вы, ребята! Это все в шутку! Я не настолько испорчен, чтобы верить в добродетель, я не настолько труслив, чтобы бороться за ценности, я не настолько дурен, чтобы стремиться к идеалу. Я один из вас!»

Социальный статус триллеров обнаруживает глубокую пропасть, в современной культуре - пропасть между народом и его «интеллектуальными лидерами». Потребность народа в луче романтического света огромна и трагически сильна. Обратите внимание на необыкновенную популярность Микки Спиллейна и Яна Флеминга. Сотни писателей, разделяя современный взгляд на жизнь, пишут омерзительные вымыслы о борьбе зла против зла или, в лучшем случае, серого против черного. Никто из них не стяжал такого количества пылких, преданных последователей, как Спиллейн или Флеминг. Это не значит, что романы Спиллейна и Флеминга воплощают безукоризненно рациональное мировоззрение - и тот и другой тронуты цинизмом и отчаянием «злой вселенной», но совершенно по-разному оба предлагают читателю главный элемент романтической литературы: Майк Хаммер и Джеймс Бонд - герои.

Именно эту универсальную потребность не могут ухватить или осуществить сегодняшние интеллектуалы. Изношенная, выхолощенная, непроветренная, подвальная «элита», исподволь переведенная в пустующие гостиные и спрятавшаяся за пыльными шторами от света, воздуха, грамматики и действительности, старается сохранить застоявшуюся иллюзию своего альтруистически-коллективистского воспитания - представление о тупом, униженном, немом народе, чьим «голосом» (и чьей повелительницей) она должна быть.

Заметьте, как тревожно, отчасти - покровительственно, отчасти - подобострастно, стремится она к «народному» искусству: примитивному, анонимному, неразвитому, неинтеллектуальному; как «чувственны» и «приземленны» ее фильмы, изображающие человека непотребным животным. Реальность, в которой народ не туп, уничтожила бы эту элиту, коллективистская джига унялась бы. Всепоглощающее чувство вины не вынесло бы нравственной жизни и нравственного героя. Они стерли бы лозунг, позволяющий барахтаться в нечистотах, приговаривая: «Ну, что же тут поделать еще!» Наши интеллектуалы не могут допустить в свою картину вселенной людей, которым нужен герой.

Образчик этой культурной пропасти, маленький образец глубокой трагедии, можно увидеть в интересной короткой статье («ТВ-гайд» от 9 мая 1964 года) под заглавием «Жестокость может быть веселой» с красноречивым подзаголовком: «В Британии все смеются над "Мстителями" - кроме публики».

«Мстители» - сенсационный телесериал, повествующий о приключениях секретного агента Джона Сти-да и его привлекательной помощницы Кэтрин Гейл, «окруженных восхитительно изобретательными сюжетами...» - сказано в статье. «Его непременно должна увидеть широкая аудитория». Все постоянно поминают «Стида» и «миссис Гейл».

Но недавно «открылась тайная печаль продюсера Джона Брайса: "Мстители" задумывались как сатира на анти-шпионские триллеры, а британская публика упорно воспринимает их всерьез».

Интересно, как произошло это «открытие». «То, что "Мстители" - сатира, было, возможно, самым страшным секретом на британском телевидении почти целый год. Он мог бы им и остаться, но сериал стали обсуждать на другом шоу под названием "Критики"...» Один из этих критиков, к удивлению остальных, сказал: «Разумеется, все понимают, что это сделано для смеха». Никто из «всех» не согласился, но продюсер «Мстителей» подтвердил эту точку зрения и «угрюмо» обвинил публику в том, что ей не удалось понять его намерений, она не стала смеяться.

Заметим, что романтические триллеры - безмерно сложная работа. Они требуют такого уровня способностей, находчивости, изобретательности, воображения и логики, такой талантливости продюсера, или режиссера, или сценариста, или актеров, или всех их, вместе взятых, что практически невозможно дурачить целый народ в течение года. Здесь были бесстыдно использованы и обмануты еще чьи-то ценности, не только публики.

Очевидно, повальное увлечение современных интеллектуалов триллерами в значительной степени спровоцировано эффектной фигурой Джеймса Бонда и его успехом. Согласно современной философии, авторы нового сериала хотят одновременно пить из этого колодца и плевать в него.

Если вы думаете, что поставщиками развлечений в средствах массовой информации движет в первую очередь коммерческая алчность, пересмотрите свои предположения и отметьте, что продюсеры фильмов о Джеймсе Бонде, кажется, намеренно урезают свой собственный успех.

Вопреки чьим-то усиленно распространяемым суждениям, в первом из этих фильмов, «Доктор Но», не было никакой «иронии». Это был чудесный пример романтического искусства - в постановке, режиссуре, сценарии, операторском искусстве и, в особенности, в игре Шона Коннери. Появившись на экране, он просто блистал техникой, элегантностью, остроумием и сдержанностью - когда его спросили: «Кто вы?», камера впервые взяла крупный план и он тихо ответил: «Бонд. Джеймс Бонд», публика в тот вечер, когда я смотрел этот фильм, разразилась аплодисментами.

Однако, когда я смотрел второй фильм, «Из России - с любовью», аплодисментов почти не было. Здесь знакомство с Бондом происходит в тот момент, когда он, как школьник, целуется с довольно блеклой девушкой в купальнике. История запутанна, а иногда неразборчива. Мастерски выстроенное драматическое напряжение флеминговской кульминации заменено такой условной начинкой, как старомодные погони, где нет ничего, кроме грубой физической опасности.

Я все же пойду смотреть третий фильм, «Голдфин-гер», но с дурными предчувствиями. Эти предчувствия основаны на статье Ричарда Майбаума, который экранизировал все три романа («Нью-Йорк Таймс», 13 декабря 1964).

«Насмешливое отношение Флеминга к материалу (интрига, знание дела, насилие, любовь, смерть) находит готовый отклик масс в мире, где публике нравятся нездоровые шутки, - пишет мистер Майбаум. - Между прочим, эта сторона сильнее всего разработана в фильмах». Так понимает он привлекательность романтических триллеров - или Флеминга.

О своей собственной работе мистер Майбаум пишет: «Кажется, кто-то вполголоса спрашивает, за что краснел автор сценария? Если бы он был склонен краснеть, он в первую очередь не стал бы писать сценарий к фильмам про Бонда. Кроме того, это чистая хохма, по крайней мере, так он считает».

О природе этических стандартов в данном случае делайте собственные выводы. Заметьте также, что автору фильма о «двух невероятных [но приятных] похитителях» не хотелось краснеть.

«При построении образа Джеймса Бонда, - продолжает Майбаум, - мы отталкивались и от романов... Мы сохранили основное представление о супер-сыщике, супер-бойце, супер-гедонисте, супер-любовнике, которое присутствовало у Флеминга, но добавили еще одно важное измерение, юмор. Юмор этот звучит в иронических комментариях в критические моменты. В книгах Бонду этого очень не хватало». Это неверно, как может подтвердить любой, кто прочел книги.

И наконец: «Способный молодой продюсер обратился ко мне однажды с блеском в глазах: "Я снимаю пародию на фильмы про Джеймса Бонда". Как, спросил я себя, можно снять пародию на пародию? Однако в конечном счете мы сделали с книгами Флеминга именно это. Спародировали их. Я не уверен, что сам Ян полностью отдавал себе в этом отчет».

Это сказано о работе человека, чей талант, достижения и слава дали группе ранее ничем не примечательных людей шанс прославиться и заработать кучу денег.

Заметьте, что, говоря о юморе и триллерах, современные интеллектуалы используют термин «юмор» как анти-понятие, то есть как «комплексную сделку» двух значений, где правильное значение служит для того, чтобы прикрыть и тайком протащить в умы неправильное. Цель их - стереть разницу между «юмором» и «насмешкой», в особенности насмешкой над собой, и таким образом заставить людей оскорбить свои ценности и свое достоинство из страха, что их уличат в «отсутствии юмора».

Помните, что юмор - не безусловная добродетель и зависит от своего предмета. Можно смеяться вместе с героем, но не над ним, точно так же как сатира смеется над чем-то, но не над собой. Сочинение, высмеивающее самое себя, - это надувательство публики.

В романах Флеминга Джеймс Бонд постоянно произносит остроумные реплики, которые составляют часть его очарования. Но, очевидно, мистер Майбаум подразумевал под словом «юмор» не это. По всей видимости, он имел в виду юмор за счет Бонда - тот вид юмора, который стремится принизить Бонда, сделать его смешным, то есть уничтожить.

Неумение понять природу и привлекательность романтизма красноречиво показывает, как далеко зашло эпистемологическое разложение современных интеллектуалов. Только прикованный к конкретному, враждебный понятиям менталитет утратит способность абстрагироваться в такой степени, что не может ухватить абстрактное значение, которое доступно неквалифицированному рабочему и президенту Соединенных Штатов. Только заторможенный современный разум настаивает на том, что события, изображенные в триллере, невероятны или невозможны, что героев нет, что «в жизни все не так», - притом что все это совершенно несущественно.

Никто не воспринимает триллеры буквально, не беспокоится о конкретных событиях, происходящих в них, не лелеет тайной подавленной мечты стать секретным агентом или частным сыщиком. Триллеры воспринимаются символически, они инсценируют одну из обширнейших и наиболее значительных абстракций человека - абстракцию нравственного конфликта.

В триллерах люди ищут изображения человеческой силы, способности человека бороться за свои ценности и достигать их. Видят же они конденсированный, упрощенный шаблон, сведенный к базовым понятиям: человек, борющийся за важную цель, преодолевающий одно препятствие за другим, наталкивающийся на ужасные опасности и рискующий, выживающий в мучительной борьбе и побеждающий. Вместо того чтобы говорить об упрощенном или «нереалистичном» мировоззрении, триллер говорит о необходимости трудной борьбы; если герой неправдоподобен, то же самое можно сказать и о злодеях, и об опасностях.

Абстракция должна быть неправдоподобной, чтобы вмещать любую конкретность, которая может заботить отдельных людей в соответствии с их системой ценностей, целями и амбициями. Система различна, психологические отношения остаются теми же самыми. Препятствия, на которые наталкивается среднестатистический человек, ему столь же трудно преодолеть, как Бонду - его антагонистов, но образ Бонда говорит ему: «С этим можно справиться».

Что находят люди в зрелище окончательной победы добра над злом? Она вдохновляет их бороться за свои собственные ценности в нравственных конфликтах своей собственной жизни.

Когда проповедники человеческого бессилия, ищущие автоматической безопасности, заявляют, что «в жизни все не так, человеку не гарантирован счастливый конец», можно ответить на это: триллер реалистичнее, чем такое мировоззрение, он указывает человеку тот единственный путь, который может сделать возможным какой-либо счастливый конец.

Здесь мы подходим к интересному парадоксу. Только поверхностный взгляд натуралиста определяет романтизм как «бегство от действительности». Это верно лишь в самом поверхностном смысле - если считать, что эффектное зрелище облегчает тяжкую ношу «реальной жизни». Но в более глубоком, метафизически-морально-психологическом смысле, именно натурализм представляет собой бегство - бегство от выбора, от ценностей, от моральной ответственности; и именно романтизм тренирует и снаряжает человека для битв, с которыми ему приходится столкнуться.

В глубине души никто не отождествляет себя с людьми, живущими по соседству, если только у человека не окончательно опустились руки. А вот обобщенная абстракция героя позволяет любому человеку отождествить себя с Джеймсом Бондом, причем каждый наполняет этот образ собственной конкретностью, которую поддерживает и подсвечивает абстракция. Это не сознательный процесс, а эмоциональная интеграция, и большинство людей может не знать, что в этом причина удовольствия, которое они получают от триллеров. В герое они ищут не лидера или защитника, поскольку его деяния всегда в высшей степени индивидуалистичны и антиобщественны. То, чего они ищут глубоко личностно: это - уверенность в себе и способность отстаивать свои права. Вдохновленный Джеймсом Бондом, человек может найти в себе смелость восстать против жульничества своих свойственников, или потребовать заслуженного повышения, или сменить работу, или сделать предложение девушке, или заняться любимым делом, или забыть весь мир ради своего изобретения.

Этого натуралистическое искусство никогда ему не даст.

Рассмотрим, к примеру, одну из лучших работ совре менного натурализма - фильм Пэдди Чаефски «Марти» Это исключительно чуткое, проницательное, трогательное изображение борьбы маленького человека за свои права. Можно сочувствовать Марти и испытать грустное удовольствие от его конечного успеха. Но весьма сомнительно, что кого-либо, включая тысячи реальных Марти, вдохновит его пример. Никто не может почувствовать: «Я хочу быть как Марти». Все (за исключением самых испорченных) могут почувствовать: «Я хочу быть как Джеймс Бонд».

Таково значение этой популярной формы искусства, на которую нынешние «друзья народа» нападают с истерической ненавистью.

Самая тяжкая вина - и среди профессионалов, и среди публики - лежит на моральных трусах, которые не разделяют эту ненависть, но стараются отягчить ее. Они считают свои романтические ценности тайным пороком, держат их в подполье, тайно протаскивают их на черный рынок и расплачиваются с признанными интеллектуальными авторитетами той валютой, которую те требуют, - насмешкой над собой.

Игра будет продолжаться, и сторонники этого повального увлечения уничтожат Джеймса Бонда, как они уничтожили Майка Хаммера и Элиота Несса. Затем они станут искать новую жертву для «пародии», пока какой-нибудь жертвенный червь не встанет и не скажет, что будь он проклят, если разрешит, чтобы романтизм протаскивали контрабандой.

Публике тоже придется принять в этом определенное участие. Она перестанет довольствоваться эстетическими барами, где незаконно торгуют спиртным, и потребует аннулировать поправку Джойса-Кафки, запретившую продавать и пить чистую воду, не денатурированную юмором, тогда как ядовитое пойло продают и пьют у каждого прилавка в книжном магазине.