Занятие на тему «якутский фольклор». Якутский фольклор как средство воспитания дошкольников

«Гоголева Марина Трофимовна ЯКУТСКИЙ ФОЛЬКЛОР: ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ Монография Краснодар УДК 372.882 ББК 74 Г 585 ...»

-- [ Страница 4 ] --

Характер бытования якутского фольклора в дореволюционную эпоху способствовал повсеместному распространению жанров в традициях устного словесного творчества. Наблюдалось постоянство в функционировании только некоторых жанров фольклора: одни жанры могли считаться повседневным явлением в быту, другие исполнялись только при наличии на то соответствующих условий и по мере необходимости. К первым относятся малые жанры фольклора: загадки, пословицы, поговорки, сказки, отчасти народное пение, чабыргахискороговорки. Для их исполнения не требовались специальные умения и навыки, бытование этих жанров диктовалось повседневной необходимостью воспитания и развлечения в кругу семьи. Излюбленным временем считалось вечернее время, когда можно было отдохнуть от однообразия будничных забот и общаться с детьми, обучать их премудростям жизни. Процесс воспитания ребенка в семье имеет непроизвольный характер, ребенок осваивает культурные ценности своего народа без принуждения, и когда приобщению к народной мудрости в семье придается большое значение, он растет в среде художественного восприятия мира. Периоды и методы использования средств фольклора в воспитании подрастающего поколения в общих чертах очерчены, так как продиктованы насущными потребностями этноса, заинтересованного в продолжении культурноисторических традиций, а также возрастными особенностями детей.

Принцип природосообразности воспитания подсказывает продуктивную идею – начальному этапу развития детей более соответствуют те жанры фольклора, которые могут быть адаптированы детскому уровню развития мышления и речи. Детские считалки, юмористические стишки-чабырах, детские песенки, сказки, загадки, пословицы, поговорки традиционно считаются малыми жанрами фольклора, их легко запоминать, несложно использовать в воспитании маленьких детей, они незаменимы в развитии мышления, памяти, речевых навыков, создании особой психо-эмоциональной сферы в личностном развитии ребенка.

В другой условно выделенной группе фольклорные жанры ориентированы на более зрелый возраст, когда человек на основе освоения идейнохудожественных ценностей устного народного творчества сознательно подходит к проблеме нравственно-этического выбора, развитию своих способностей, формированию мировоззренческих установок. Жанры первой группы требуют пристального внимания по психологическому аспекту развития детей, а второй – по общепедагогическим проблемам. Этим объясняется то, что вышеназванные жанры первой группы нами рассматриваются отдельно, где основное внимание уделяется осмыслению психолого-педагогических проблем процесса приобщения к жанрам фольклора. А синкретичные жанры фольклора: обрядовые песни, лироэпические произведения-тойуки, героический эпос-олонхо, мифологические рассказы, исторические предания, легенды – имеющие богатый арсенал средств воздействия на формирование различных качеств личности детей, представлены с точки зрения их общепедагогической ценности. Пословицы и поговорки, относящиеся к малым жанрам, нами тоже включены в эту группу в силу их концентрированного «обобщения жизненного опыта народа в виде полных, законченных суждений, выводов, поучений» .

Условное разделение нами предпринято для того, чтобы избегать повторений в педагогической характеристике жанров, отражающей весь процесс формирования личности человека по аспектам:

развитие речи, мышления – детские считалки, загадки, чабырах (скороговорки);

формирование нравственности – сказки, мифологические рассказы, олонхо, пословицы, поговорки;

эстетическое воспитание – детские песни, стишки, танец осуохай, олонхо;

формирование мировоззрения – исторические легенды, мифы, олонхо, обрядовый фольклор.

Пословицы, поговорки как педагогические изречения Любой жанр фольклора имеет воспитательную функцию, это утверждение особенно относится к таким распространенным видам, как чабыргах, пословицы, поговорки, сказки. Выраженным педагогическим содержанием отличается пословица – самый малый жанр фольклора. В современном литературоведении пословица определяется как «краткое, ритмически организованное, устойчивое в речи, образное народное изречение» . Как верно подметил Г.У. Эргис: «Не всякое суждение становится пословицей. Пословица – это традиционное суждение (поучение, вывод и т.п.), вошедшее в обиход речи целой группы людей, народностей, нации. Традиционность требует легкой запоминаемости, которая достигается отточенной художественной формой и изобразительными средствами. Поэтому многие якутские пословицы, как и изречения других народов, представляют собою краткие стихотворения» . Предмет высказывания рассматривается в свете общепризнанной истины, а афористически сжатое предложение создается по принципу аналогии. Пословицы как лаконичные изречения, представляющие собой нравоучения в художественной форме, не могли не привлекать внимание педагогов. Так, Г.Н. Волков при определении пословицы как педагогического средства указывает на важный момент – временную соотнесенность с сегодняшним днем: «Пословицы – не старина, не прошлое, а живой голос народа: народ сохраняет в своей памяти только то, что ему необходимо сегодня и потребуется завтра. Когда в пословице говорится о прошлом, оно оценивается с точки зрения настоящего и будущего – осуждается или одобряется в зависимости от того, в какой мере прошлое, отраженное в афоризме, соответствует народным идеалам, ожиданиям и чаяниям» . Известным ученым исследована педагогическая ценность пословиц, раскрыты основные идеи, выраженные в народных изречениях. Для нас важен вывод автора о необходимости комментирования пословиц: «Комментирование пословиц в суждениях, в разговоре, спорах всегда широко было распространено в народе. Такое комментирование во многих случаях переводит в разряд педагогических и те пословицы, которые на первый взгляд не являются таковыми» . В школьной практике не всегда придается значение комментированию пословиц, считая общеизвестным содержащийся в них смысл. Как известно, из всех жанров фольклора пословица наиболее употребительна в повседневной речи людей, следовательно, имеет наибольшее воздействие на сознание подрастающего поколения.

Педагогический потенциал афористических средств и форм воспитания у народов Северного Кавказа, исследованный З.Б. Цаллаговой, дает представление о схожести путей становления форм художественного слова у разных народов как единых стремлениях человеческой души. Выводы исследователя о «механизме функционирования этих жанров, заключающемся в спаянности с целостной системой традиционного воспитания, зашифрованности, краткости и образности информации, антропоцентризме, ситуативной адаптации» характерны и для якутских пословиц и поговорок .

Очень интересны как национальные особенности видения мира оригинальные паремии у различных народов:

адыгская паремиологическая тирада (сто истин), адыгская хорыбза, осетинское антипроклятие, абхазская недоговорка.

Н.Е. Емельяновым при сопоставительном изучении установлены тюркомонгольские параллели якутских пословиц. В ранних средневековых текстах М. Кашгари, «Лугат ит-турк» Юсупа Баласагуни, в «Образцах народной литературы тюркских племен, живущих в Южной Сибири и Дзунгарской степи», собранных восемь столетий спустя тюркологом В.В. Радловым, можно обнаружить схожие с якутскими пословицами изречения, что говорит в пользу предположения о наличии общих корней . Особая притягательность пословиц и поговорок, широко распространенных среди родственных народов, видимо, в том, что они, отражая общую картину видения мира, через понятные всем образы, способствуют гражданскому воспитанию подрастающего поколения.

Народная песня как действенное средство эстетического воспитания

К жанрам устного народного творчества, которые требуют специальной подготовки от исполнителя, относятся:

2) героический эпос – олонхо;

3) исторические легенды и эпические поэмы.

Указанные жанры исполняются талантливыми певцами, рассказчикамизнатоками старины, а олонхо сказителями-олонхосутами, особо почитаемыми

– людьми, которые ставились в один ряд с кузнецами и шаманами за их важную роль в жизни якутского общества.

Самым распространенным и доступным из синкретичных жанров фольклора считается народная песня, которой традиционно придавалось большое воспитывающее значение. Первых собирателей, этнографов поражал богатый художественный мир песен: С.Е. Малов, С.В. Ястремский, В.Л. Серошевский, И.А. Худяков, ознакомившись с песенным творчеством якутов, отмечали замечательные поэтические способности народа .

Народная песня – это огромный пласт фольклорного творчества, включающий словесное, музыкальное, стилевое разнообразие, объединяемое под общим названием «пение» только по характеру исполнения.

В якутской фольклористике выделены четыре раздела по тематическому содержанию:

1) песни о природе и о родном крае;

2) песни о любви, браке и о семейной жизни;

3) песни о труде и быте;

4) песни и поэмы с социальным протестом против гнета и справедливости .

Но не все песни укладываются в эти рамки по своим основным характеристикам, речь идет о разновидностях якутского музыкально-песенного фольклора, которые по содержанию, по характеру исполнения также относятся к этому жанру фольклора. Например, кутурук салайар ырыа (заключительная отвлекающая песня – букв. управление кормой или хвостом. – прим. наше. – Г.М.) при исполнении олонхо; утраченное искусство хабара ырыата – горлового пения с текстом (только в последнее время появились единичные подражатели), пение в сопровождении хомуса (маленького лирообразного музыкального инструмента) и др. В якутской фольклористике получили достаточно подробное освещение вопросы классификации, жанровой характеристики, поэтики народных песен . В 1976 году было начато академическое издание четырехтомного сборника якутских песен. Первая часть – «Якутские народные песни.

Песни о природе» (1976 г.); вторая часть – «Песни о труде и быте» (1977 г.);

третья часть – «Песни советского периода» (1980 г.); четвертая часть – «Якутские народные поэмы – тойуки» (1983 г.) – эти публикации, за исключением последней, в которую были включены крупные произведения лиро-эпического склада – тойуки, составлены по принятой в то время классификации Г.У. Эргиса по тематическому принципу.

Песенный фольклор до недавнего времени был самым распространенным и любимым из всех видов устного народного творчества. Установление советской власти, вера народа в светлое будущее обусловили рождение новой песни, выражающей новое революционное содержание. Первые якутские писатели создавали песни нового содержания, используя художественно-изобразительные приемы народной песни. Многие песни на стихи поэтов А.И. Софронова, П.А. Ойунского, В.М. Новикова, А.Г. Абагинского, С.Р. Кулачикова были признаны как народные, стали массовыми. Из числа народных певцов выделились талантливые авторы-исполнители, которые в конце 30-х годов вступили в Союз писателей СССР: среди них были С.А. Зверев, Е.И. Иванова, Н.И. Степанов, Д.М. Говоров, П.П. Ядрихинский . Особенности бытования народной песни в новых условиях и наметившийся с возникновением письменного фольклора процесс трансформации жанра, способствовали тому, что постепенно народная песня из массового явления превратилась в индивидуальный вид творчества. Научное изучение народной песни продолжается, в новейших исследованиях наблюдается стремление фольклористов углубиться в теоретические вопросы через функционально-структурный анализ текстов.

Музыкальная характеристика песенного фольклора

Исследователь народной поэзии якутов Г.М. Васильев считал музыку единственным условием реального существования народной песни .

Музыкальный фольклор, воплощенный в народных песнях и олонхо, занимает значительное место в культурном наследии якутов. Труды Ф.Г. Корнилова, В.М. Беляева, М.Н. Жиркова, Г.А. Григоряна, Г.М. Кривошапко, Э.Е. Алексеева, А.П. Решетниковой, А.C. Ларионовой и других представили мир якутской этномузыки, отличающейся яркими образами и большим своеобразием. В статье А.П. Решетниковой о музыке олонхо «Кыыс Дэбилийэ» говорится о том, что уже в первых музыковедческих исследованиях были выделены два основных стиля народной песни дэгэрэн ырыа и джиерэтии: «Собиратели якутского музыкального фольклора отмечали, что стиль дэгэрэн в силу присущих ему ясно выраженной музыкальной формульности и четкого ритма довольно легко поддавался нотной фиксации. Другой песенный стиль – джиерэтии – оказался настолько непривычным по звукоподаче, ритму и ладу, что авторы первых нотировок выражали свое сожаление о невозможности передать нотами все интонационное своеобразие песен данного типа» . Отметим, что не только для первых исследователей, но и для их последователей наибольшую трудность составляло знаковое изображение сложного двутембрового звука кылысах – чисто специфического явления в национальной музыке. Характеристику этого звука находим у Э.Е. Алексеева: «Кылысахи, выделяющиеся своим высоким и чистым тембром, подобные то острым, сверкающим ударам, то мерцающим, словно в отдалении, искрам, наслаиваются на звучание основной мелодии, зачастую рождая иллюзию раздвоения поющего голоса. Украшая и расцвечивая его, они придают якутскому пению неповторимое своеобразие» . Далее исследователь подчеркивал, что способ их формирования меняется в зависимости от характера песни и от тембро-регистровых условий [там же]. В крупных эпических произведенияхолонхо насчитывается множество песен, к примеру, Г.Г. Колесов исполнил 131 песню при фонозаписи «Нюргун Боотура Стремительного» . О том, как воспитывались хорошие певцы в старину, нет специальных работ, в кратких замечаниях можно проследить процесс становления певца: «Наслушавшись пения мастеров, молодые люди решались выступать в присутствии старых певцов, чтобы выслушать их мнение. Молодые певцы охотно принимали замечания и советы своих старших товарищей. Так они приобретали опыт, овладевали мастерством пения. Обогащался запас песен, мужал и укреплялся голос певца» . «Отсутствие определенной музыкальной формы как раз и объясняет то, что импровизированные лирические песни обычно оставались в индивидуальном репертуаре самого певца-сочинителя... Другие певцы, если приходилось им слушать эти песни, как правило, не перенимали их целиком и полностью, а творчески осваивали, заимствуя лишь понравившиеся мотивы и образы, отдельные художественные средства и приемы, но создавая всегда свое, нечто новое. Так происходил известный обмен творческим опытом между певцами, выработка коллективных поэтических навыков, приемов и традиций в импровизации песен»

В качестве необходимых условий создания песен здесь выделены интерес слушателя и талант певца-импровизатора. Якуты так ценили пение, что верили в ее волшебную силу, мол, от хорошего пения засохшее дерево зеленеет. Не удивительно, что певцы пользовались всеобщим уважением, а это имело большое воспитывающее значение для подрастающего поколения.

В приобщении детей к жанру народной песни целесообразно выделить два момента:

1) внимание к идейно-тематическому содержанию, поэтике произведений;

2) учет музыкально-хореографической стороны с условиями исполнения, восходящей к традиционной обрядовой культуре народа.

В педагогической литературе нами не обнаружены специальные труды, исследующие народную песню с точки зрения их педагогической ценности, за исключением трудов Г.Н. Волкова, где народной песне, ее педагогическому потенциалу посвящены отдельные главы . Им раскрыты новые грани в педагогике народной песни: «Колыбельная песнь – величайшее завоевание народной педагогики, она нераздельно соединена с практикой воспитания детей именно в том самом нежном возрасте, когда ребенок – еще беспомощное существо, требующее постоянного заботливого внимания, любви и нежности, без которых он просто не выживет» . «Песни поют и слушают все... Конечно, и песни имеют свой «любимый возраст»: девушки пятнадцати-двадцати лет поют столько песен, сколько они не спели до этого возраста и не споют до конца своей жизни» . Последнее замечание отражает специфику чувашской народной песни, что касается якутов, то пение – любимое занятие для человека любого, даже самого преклонного возраста. Обстоятельный обзор в этом плане предпринят Г.У Эргис, им был сформулирован основной вывод: «Народные певцы выражали свое отношение к окружающей природе, эстетически оценивали ее с точки зрения людей своего времени, а не только описывали то, что видели и слышали. Природа воспевается как источник жизни, она поит и кормит человека, обеспечивает ему благополучие в жизни, радостные чувства восприятия красоты. В песнях этого раздела отражены поэтические взгляды якутов на природу, любовь к родному краю, зачатки народного патриотизма. В воспевании явлений природы проявляется мастерство певцов, богатство изобразительных приемов народной поэзии» . Примечательно, что автором выделены изменения в характере изображения действительности от созерцательности к выражению недовольства социальными условиями, что отражает динамику развития сознания трудящихся масс, но в соответствии с идеологическими установками своего времени, он определил «общественное сознание якутских масс отсталыми», так как «не содержат призыва к открытой революционной борьбе масс с эксплуататорами» . Принимая идею соответствия некоторых песен определенному возрасту в целом, мы бы не стали строго разграничивать по возрастным категориям тематическое и жанровое разнообразие песен, поскольку молодежь училась петь у старшего поколения, а дети подражали им в исполнении понравившихся песен. Таковы были особенности бытования песен, за исключением обрядовых, требующих известной подготовки и соответствующей обстановки исполнения. Дальнейшее углубление в изучение жанровых признаков песенного фольклора позволило исследователям в несколько ином ракурсе подойти к объяснению выбора объектов воспевания в произведениях. «Повествовательная часть церемониальной песни посвящена не воспеванию животных, птиц, ысыаха и весеннего расцвета природы. Она в композиции песни играет другую роль (...) Главным организующим звеном повествовательного компонента является прием причинно-следственного сцепления образов, сужение образов или же их сцепление» . Такое понимание функции образов привлекает тем, что в них выделены особенности фольклорной поэтики, в которой ярко отражается национальное видение мира.

В песне «Уол оо барахсан» («Добрый молодец») воспевается идеал молодого человека, у которого «правая рука – деньги» – это его заработок, а «левая – соболь» – промыслы, и «кто всегда заботится о завтрашнем дне», «даже будучи старым, немощным», умеет быть полезным людям, «а кто может сравниться с ним, коли сердце его доброе» . В песне воспевается образ прекрасного молодца сильного, умного, доброго, с честной душой. Мудрость народа проявляется в том, что в песне говорится именно о молодом человеке – надежде и опоре людей, чтобы юноша с ранних лет осознавал свое предназначение – быть главным и ответственным за судьбу народа. Безусловно, песни такого характера предназначены для действенного воспитания. От простых бытовых песен до философских тойуков, воспевающих мироздание, от шутливых, задорных до серьезных, предназначенных для сопровождения различных обрядов – так многолика, как и сама жизнь, якутская народная песня.

Певец-импровизатор использует общепринятые, формульные конструкции и выражения, но при этом исполнителю предоставляется право внести элементы своего творчества. В искусстве создания художественного образа по-настоящему ценится лишь тот певец, который имеет свой стиль и разнообразие приемов художественного изображения. «В искусстве певца-импровизатора всегда решающее значение имело – если не говорить об его природной способности – умение пользоваться богатейшим арсеналом образных средств языка и обладание большим навыком в технике свободного аллитерационного склада поэтической речи»

Освоение художественно-изобразительных средств народной поэзии – длительный процесс духовного обогащения через постижение приемов художественного восприятия мира. О познавательном значении изучения образов народной поэзии убедительно сказано исследователем Н.З. Копыриным: «Исследования поэтической образности, изобразительности литератур необходимы, с одной стороны, для сравнительного изучения литератур, их особенностей, взаимосвязей, взаимовлияний и сближений, а с другой для познания эстетических и этических взглядов, психологии, характера восприятия и осмысления окружающего мира, как они изменяются, обогащаются и т.д.» .

Это утверждение справедливо по отношению ко всем жанрам устного народного творчества якутов. Тематика и образность народной песни подсказаны условиями жизни на северном крае, отражают своеобразный менталитет народа, в этом плане якутские песни можно считать сложным, синкретическим явлением искусства.

Осуохай – синкретический жанр фольклора

Осуохай представляет собою синтез песенного, танцевального искусств.

Круговые танцы, по мнению исследователей, в древности отражали культ солнца, и первоначально пение и танцевальные движения имели сакральное значение – восхваление бога Айыы в образе небесного светила. Со временем, утратив сокровенный смысл, осуохай трансформировался в массовый вид искусства, который можно было исполнять на любых торжествах, но в большей части летом, в дни празднования якутского нового года. Певцы состязались в красноречии, силе и красоте звучания голоса, умению держать тюсюлгэ – круг танцующих. Знаменитые певцы по два-три дня подряд могли импровизировать на разнообразные темы. Как непревзойденный певец-импровизатор прославился С.А. Зверев, уроженец Сунтарского улуса. Осуохай сами якуты относят скорее к искусству танца, чем к пению, этот жанр обозначается якутским словом к, этимология которого восходит к значению «поклонение».

Отмечается благотворное влияние осуохая на растущего человека:

1) как танцевальное искусство – развивает физические качества;

2) как песенный жанр фольклора – способствует эстетическому развитию;

3) как словесное искусство – развивает речь, воображение, творческие способности.

К очевидным достоинствам осуохая можно отнести еще и психологический аспект вопроса; установлено, что во время танца человек получает огромный заряд энергии, освобождается от стрессов, чувствует духовное единение с другими людьми. К сожалению, сегодня это искусство тоже утрачивает массовый характер, хотя, единичными энтузиастами ведется активная работа по пропаганде этого жанра среди населения: создано объединение «Осу охай», ежегодно по инициативе учреждений культуры устраиваются конкурсы запевал, издаются тексты и научно-популярные книги. Ученым-филологом Н.Е. Петровым написано пособие для школьников «Осуохай в школе», в которое включены тексты осуохай для учащихся с четвертого по одиннадцатый класс (1989 г.). Опыт учителей Верхневилюйского, Сунтарского улусов Республики Саха (Якутия) свидетельствует о том, что эффективность освоения танца осуохай напрямую зависит от того, насколько рано началось обучение детей этому искусству, так как необходимые навыки исполнения, умение импровизировать прививаются лишь в результате кропотливой работы с учащимися.

Воспитывающее значение обрядовой поэзии

Отдельным пластом в песенном фольклоре выделяются обрядовые песни из-за многомерности, синкретичности материала. На примере изучения обрядовой поэзии рассмотрим современную постановку вопроса о классификации жанра. Г.У. Эргис, совершенно оправданно рассматривая понятие обрядовой поэзии в неразрывном единстве с мифологическими воззрениями народа, дал основную характеристику этого сложного явления: «Так, миф и обряд, взаимно связанные между собой, становятся основой для развития особого вида поэтического творчества – обрядовой поэзии. По-якутски обряд, обрядность называются «дуом»

или «туом», обычай, правило – «сиэр», а исполняемые при обряде пожелания, благословения или заклинания, моления, посвятительные песнопения называются «алгыс» (от глагола алгаа – благословлять, доброжелательствовать, приветствовать, заклинать, молить, славословить) . При классификации (следуя В.Я. Проппу) исходил из тематики алгысов, как основополагающих признаков, определяющих суть явления. «На основе собранных материалов обрядовую поэзию якутов можно разделить на следующие группы: 1) скотоводческие,

2) промысловые, 3) обряды и алгысы кузнецов, 4) семейно-бытовые, 5) родовые.

Особняком стоят шаманские обряды и камлания» . Развитие фольклористики, в частности, ее методологических установок, привело к пониманию необходимости учета разносторонних существенных признаков при классификации жанров. В этом плане большой интерес представляет детальное исследование системы жанров С.Д. Мухоплевой. На основе анализа трудов предыдущих авторов и использования функционально-поэтического принципа, исследователем предложена обоснованная классификация якутских обрядовых песен. Чтобы показать насколько сложное явление представляет понятие обрядовой песни, приведем пример из данной работы: «Сочетая понятие жанра и вида, можно сказать, что жанрами якутских обрядовых песен являются заклинательные песни, ритуальные и жалобные. Жанр заклинательной песни состоит из таких видов, как песня – договор, песня – повеление, песня – повествование; жанр ритуальной песни – из церемониальной песни и песни-оповещения; жанр жалобной – из «авторской» песни и ролевой. Виды песен со своей стороны распадаются по своему бытовому применению на подвиды: родильные, свадебные, календарные и т.д. Обрядовые песни не только распадаются на жанры, виды и подвиды. В целом они делятся на две большие группы. Одну группу составляют жанры, которые по своей природе являются стихотворно-музыкальными. В другую группу входят стихотворно-музыкально-хореографические жанры, т.е. песни, исполняющиеся на круговых танцах» . Такое разделение песен позволяет учитывать важные аспекты научного интереса: функциональное разнообразие, поэтику, синкретизм жанра. Народное экологическое воспитание в форме обрядовой поэзии составляет важную часть духовности народа. Познавательное значение обрядовой поэзии велико, в ней каждая деталь информативна и значима, так как в разнообразии обрядов отражается весь комплекс представлений о взаимоотношениях человека с природой, где основополагающей выступает идея единения человека с природой.

Экологическая функция алгыс

Якуты имели народный календарь, соответствующий лунному календарю, в котором каждый четвертый год имел «лишний» месяц – «тиргэ ыйа» в августе, то есть месяц ловли уток самодельными приспособлениями из прутьев, называемых тиргэ. Якутский год начинался в мае, когда наступала долгожданная якутская весна после восьми-девяти месяцев холодов и ненастных дней. В течение года все важные события сопровождались различными обрядами, во время которых обязательно исполнялись заклинания, благословения, объединяемые единым термином алгыс. Самый важный национальный праздник якутов – ысыах – первоначально отражал древний культ солнца, затем поклонение солнцу сменилось обрядом обращения к богам-небожителям, чтобы они ниспослали будущий год урожайным, благоприятным и счастливым для людей. Обряды и заклинания на ысыахе исполнял специально обученный этому человек – алгысчыт – заклинатель, из числа наиболее уважаемых и талантливых, а в старину эта миссия была возложена на белых шаманов, своего рода жрецов культа Айыы. В этнографической литературе зафиксировано много примеров таких заклинаний, где каждое слово имеет сакральное значение. В быту обрядов было много: по случаю переезда на летник-сайылык, отела коров; благословение духов огня, местностей, благопожелания в честь свадьбы и других торжеств, рождения детей; заклинание Байаная – покровителя охотников, духов рек, озер, чтобы не было голода; алгыс – просьба – защита от злых духов и пороков и т.д. – многие из них по установленному сиэр-туом (правилам проведения) импровизировались в момент исполнения, для этого создавалась надлежащая обстановка с непременными атрибутами. При этом слова бытовых алгысов-заклинаний легко и непринужденно запоминались, благодаря формульности языка, статичности структурно-стилевой организации текстов.

Пример бытования обрядовой поэзии проливает свет на вопрос о традиционных способах, методах приобщения молодежи к отдельным жанрам устного народного творчества: создание обстановки, серьезное отношение к исполнению обряда, беспрекословное соблюдение ритуала, привитие веры в магическую силу слов алгыс, обучение на практике, почитание природы, внимание к внутреннему миру человека. Человек, воспитанный на традициях уважения и любви к окружающей природе, не находит в себе агрессивности по отношению к другим. В этом и заключается экологический смысл обрядовой поэзии. Алгыс привлекает общей психологической установкой на успех предпринятого дела, положительным настроем участников, отрицанием дурных сторон бытия. Во времена нигилистического отношения к фольклору некоторые виды алгыс приобрели новое содержание, соответствующее духу времени, так, традиция благословения, благопожелания не ушла вместе с породившим ее временем, как иные виды алгыс – шаманские заклинания. Проведенные нами исследования подтверждают, что алгыс в настоящее время переживает период подъема в новой якутской действительности, это можно объяснить тем, что человеческая натура отзывчива на доброе слово, а положительная установка всегда и везде востребована. В педагогической практике вышеупомянутые особенности алгыс могли бы принести несомненную пользу в психологической реабилитации детей, решении многих практических вопросов в повседневной жизни.

Педагогическое содержание мифологии

Изначально мифологические рассказы имели социально значимое предназначение – толкование окружающей действительности с позиций нравственности. В широко распространенном варианте рассказа «Собрание птиц» говорится о вальдшнепе, который от зависти к многодетным птицам пытается убить себя.

Народ не жалует эту птицу, это ясно по скрытой иронии. У каждого своя судьба, не завидуй никому – такова мораль мифа. Большая часть мифов относится к живой природе северного края. Скупыми словами, но очень точно переданы отличительные черты животного мира. Эти мифы нельзя считать только наивным объяснением природных явлений и происхождения животного мира, такие рассказы свидетельствуют об острой наблюдательности создателей, их нравственноэтических воззрениях.

Рассмотрим примеры:

Тетерев и щука Тетерев и щука сражались, стреляя друг в друга из лука. Тетерев стрелял сверху и попадал стрелою в спину щуки. А та стреляла снизу, и ее стрелы попадали в ноги тетерева. Те стрелы до сих пор держатся у одного на спине, а у другого на ногах .

Некоторые мифы объясняют поведенческую модель у определенной группы людей, объединенных узами родства или верований. Истоки этих верований уходят вглубь веков, обнаруживаемые исследователями иногда в противоположном конце света у многих народов. Таково отношение к тотему-орлу, в приводимом ниже рассказе. Примечательно, что рисунок-узор тангалай кафтана имеет сакральное значение. Знание таких моментов позволяет понять корни народных традиций, общих истоков.

Предок батылинцев В современный Буустахский наслег в старину (...) прибыл человек по имени Батылы. Предком этого Батылы была, говорят, птица – орел. Батылинцы его не убивают и очень чтят. Женщины рода Батылы, если увидят парящего орла, надевали, говорят, ровдужный кафтан, называемый тангалай, почитая его, как невестки своего свекра. Вот мы происходим от Батылы .

Нравственный урок в мифах преподносится как незыблемая истина, которая не нуждается в доказательствах. В восприятии современного ребенка миф не теряет притягательности в силу его оригинальной образности, фантастичности, и то же время рельефности и простоте изображаемого мира. В мифах такого рода затрагиваются вопросы чести, верности долгу, благодарности за доброту, сострадания чужому горю, нищете. Ниже приводится текст мифа, записанного этнографом-политссыльным В.М. Ионовым.

Мальчик-сирота и луна Якуты так говорят про пятна, которые видны на луне. В древности один сирота был рабом у одной богатой семьи. Госпожа сказала: «Сходи по воду».

Тогда мальчик, взяв ведро и коромысло, отправился за водой. Возвращаясь с водой, он остановился у молодой лиственницы и, прислоняясь к ней, заплакал, тоскуя из-за того, что он сирота. В это время к нему спустилась луна и взяла его к себе.

Обижать сироту грех. Если заставить плакать сироту, то его плач проходит насквозь через девять небес и становится слышен Айыы тойону. Тогда Айыы тойон накажет человека, обидевшего сироту .

Изучение мифов способствует расширению кругозора, воспитанию нравственности, формированию межкультурной компетенции у подрастающего поколения.

Познавательное значение исторических легенд, преданий

Самым распространенным жанром якутского фольклора бесспорно считаются кэпсээннэр – рассказы. Под общим названием былыргы кэпсээннэр, сэсэннэр представлены прозаические жанры якутского фольклора: от маленьких житейских историй – бытовых рассказов, до рассказов о выдающихся личностях, от романтических легенд до религиозно-мистических историй и исторических преданий. Непритязательность условий бытования, участие практически любого желающего в рассказывании занимательных историй делали этот жанр фольклора очень популярным среди всех возрастов. Особенно почитаемы были искусные мастера слова, хранители старины, их называли сэсэнньиттэр – повествователи.

Педагогическая ценность этих произведений велика, воздействие их на формирование мировоззренческих, нравственно-этических качеств личности учащихся еще не изучено; в трудах этнографов, историков, фольклористов были приведены только отдельные сведения, касающиеся функциональной роли жанров фольклорной прозы. Главная особенность самого значительного жанра – исторической легенды в том, что в большей части они правдиво отражали различные события и факты, имевшие место в истории народа. Это отмечали А.Е. Кулаковский , Г.В. Ксенофонтов , Г.У. Эргис , Г.М. Васильев и другие исследователи, которым приходилось сопоставлять фольклорные сведения с археологическими, архивными данными. Исторические предания имеют большую историко-этнографическую ценность, познавательное значение которых трудно переоценить. Высокая точность содержащихся в них сведений обеспечивалась строгими правилами повествования – услышанное предание следовало пересказывать, ничего от себя не прибавляя и не убавляя. Правдивость – едва ли не главное личностное качество якутов, видимо, именно так и воспитывалось в старину.

С течением времени некоторые факты стирались из памяти поколений – предания превращались в легенды – рассказы с фантастическими и мифологическими элементами . Легенды увековечивают необычные судьбы людей, важные, значимые события в жизни народа. Рассказы о знаменитых бегунах, удачливых охотниках, искусных кузнецах, неутомимых косарях, прославленных богатырях, певцах и т.д. будоражили ум и воображение, придавали уверенность и заряжали энергией. Составление генеалогического древа, предпринимаемое многими сегодня – свидетельство возросшего уровня культуры, желание найти опору в опыте прошлого. В легендах предки якутов Омогой и Эллэй противопоставляются друг к другу именно в культурном отношении. Знатный глава бурятского рода Омогой умен и богат, гостеприимен, по-своему справедлив, но живет постаринке. По Лене реке прибывает молодой человек татарского племени по имени Эллэй, имея только голову на плечах да сноровку в любом деле. Нанявшись работником, Эллэй трудится, не покладая рук: прорубает окна в юрте, совершенствует печь – сооружает дымоход, строит загоны для скота и т.д. Даже в выборе жены он руководствуется качествами, необходимыми для продолжения рода и налаживания быта. В поступках Эллэя усматривается прагматизм, продиктованный необходимостью выживания в суровых условиях якутской природы. Во взаимоотношениях Омогоя и Эллэя нет антагонизма, несмотря на трагические обстоятельства в связи с женитьбой Эллэя на нелюбимой дочери Омогоя. В легенде утверждается: перенятие якутами культуры более высокого уровня происходило по доброй воле, основа культуры якутов положено тюрко-монгольскими племенами. Как рассказывается, Эллэй бежал от соплеменников, спасая престарелого отца от неминуемой гибели, в пути мудрые советы отца оберегают сына от многих опасностей. Эллэй спокоен и терпелив, не затаивает обиду на Омогоя, когда тот его выгоняет вместе с женой, а протягивает руку для примирения – приглашает на праздник ысыах, получает благословение стариков. От этого благословенного союза и произошли якуты . Вот на таких примерах воспитывались многие поколения. Эта легенда примечательна еще и тем, что в ней упоминаются буряты и татары. По легенде монгольские и тюркские племена принимали равное участие в формировании якутской народности, эта версия частично подтверждается в трудах исследователей. А.П. Окладников на основе сопоставительного изучения бурятских и якутских преданий установил сходство мотивов: «в основе преданий об Эллэе и Омогое лежит древний мировой сюжет о невинно гонимых божественных героях-близнецах и что он не может рассматриваться как конкретная историческая летопись путешествия предков якутов Прибайкалья или Южной Сибири на Лену» . В вопросе историзма легенды нам более импонирует осторожное высказывание Г.У Эргиса: «Возможно, что в составе и бурятского, и якутского генеалогических сказаний имеются древние мотивы о гонимых героях, но основное содержание дошедших до нас легенд отражает, скорее исторические явления, чем мифологические. Относительно курыканского происхождения сюжета об Омогое и Эллэе, а также об Аджирай Бухэ и Харамцай Мэргэнэ трудно что-либо сказать в подтверждение или опровержение догадки А.П. Окладникова, так как никаких конкретных памятников курыканского фольклора мы не знаем» . В пользу этой версии говорят и родословные таблицы, где по нисходящей линии представлены предки всех известных родов до современных их представителей.

Значительную часть исторических преданий составляют рассказы о выдающихся людях, особенно почитаемых якутами. Культ физической силы, выносливости, быстроты прослеживается в рассказах о знаменитых силачах, борцах, бегунах. Особенной популярностью пользовались Силач Иван, который поднимал пятидесятипудовый колокол, непобедимый борец по национальной борьбе – хапсагаю Мас Мэхээлэ, Бегун Нэччэкэ, который опередил коня на дистанции в длиной в несколько десятков километров, национальный герой Манчаары – якутский Робин Гуд и другие . Герои этих рассказов наделены лучшими человеческими качествами, причем сила и ловкость прославляются только у тех, кто добр, скромен, ибо настоящий герой традиции всегда заступается за бедных и обиженных. На таких примерах еще раз убеждаемся в том, что подлинно национальное всегда интернациональное. Богатыри из русских былин, герои среднеазиатских эпических сказаний, греческих мифов, западноевропейских эпосов – всех объединяет обостренное чувство справедливости, патриотизма, любви к людям.

В якутских исторических легендах значительное место отводится изображению труда. Отношение к труду возвышенное, и это не удивляет, ведь, чтобы выживать на севере, необходим каждодневный тяжелый труд. На грани фантастического и реального рассказывается о своеобразных трудовых рекордах: как на покосе всех косарей побеждает старуха Могоос, как несколько десятков возов дров нарубил другой. Удивительно, но рассказы эти, и в самом деле, не оказались преувеличиванием. Г.М. Васильев приводит такой пример из реальной жизни: «Колхозник из Терасинского наслега Таттинского улуса Толстоухов Егор Романович в ударный день 1 августа 1937 года скосил в местности «Наммара трд» 4,88 га... бывало, когда лесоруб, вооруженный только топором, рубил за день до 70 возов дров долголетьем, или до 5 саженей (10 кубометров) дров швырком» . Легенда облагораживает даже тяжелый физический труд, ибо это необходимое условие существования народа, поэтому трудовые достижения людей возводятся в ранг подвига – таково воспитывающее значение этих рассказов.

В многообразии бытовых рассказов отдельной темой выделяются рассказы о шаманах и различных духах, но эти рассказы скорее относятся к сфере фантастики, имеющей развлекательное значение, чем собственно к суеверию. Часть «страшных историй» касается шаманских преданий, в сверхъестественные способности которых верили многие якуты. Но и в них преобладает утверждение нравственных устоев: нельзя плохо поступать с людьми, нарушать законы гостеприимства, губить природу, быть невоздержанными на язык и т.д. Ведь за все приходится держать ответ. В дореволюционное время рассказы религиозномистического содержания были очень распространены, но в наши дни они утратили былое значение, и могут быть ознакомлены только с соответствующими комментариями.

В художественном отношении прозаические жанры фольклора отличаются большим композиционно-стилевым разнообразием, приемы изображения событий в пересказе рассказчика представлены от бесхитростных рассказов до обличающей сатиры и драматических коллизий. Исследователи также отмечают преобладание приема гиперболы в данных жанрах фольклорной прозы , но «более умеренно, чем в богатырском эпосе олонхо» .

Положительный опыт, накопленный в пору активного бытования жанров, при критическом анализе произведений с точки зрения их педагогической целесообразности и обоснованности выбора материала, может быть эффективно использован в процессе школьного образования. В этом плане нам хотелось бы особе выделить рассказы о родоначальниках племени, рассказы о выдающихся людях, событиях, имеющих особое познавательное и воспитывающее значение.

–  –  –

родных сказаний, повествующих о героической борьбе богатырей эпического племени айыы со злыми чудовищами из других миров . Средний размер этих сказаний составляет 10–15 тысяч стихотворных строк, а по данным олонховеда И.В. Пухова, самое крупное из записанных олонхо содержит 52 тысячи стихотворных строк . Олонхо в особой художественноэстетической форме отражает форму общественного сознания народа, его мировоззрение, историческую память и уровень духовной культуры. В образном слове олонхо представлена высшая форма развития устной поэзии якутов. В нем зародыши многих видов народного искусства: музыки, пения, поэзии, театрального и изобразительного искусств. Исключительную важность олонхо для духовного развития якутов подчеркивали исследователи прошлого, этнографы, члены экспедиций Русского Географического общества, в чьих трудах появились первые фиксированные образцы народного эпоса. Термин олонхо впервые был применен академиком О.Н. Бетлингком в его фундаментальном труде «О языке якутов»

А.Я. Уваровского, автора «Воспоминаний», первого литературного памятника якутов. В дальнейшем этот термин мы будем применять как в жанровом обозначении героического эпоса, так и в значении отдельных произведений этого жанра, как это принято в научной литературе.

Многоплановость олонхо обусловлена нерасчлененностью поэзии и музыки, свойственной синкретической форме культуры, возникшей на стыке мифологического и реального восприятия мира. Видимо, эта многоплановость затрудняла определение жанра олонхо на раннем этапе исследований. При определении жанра первые собиратели устного творчества якутов основывались на содержательной стороне эпоса, на сходстве сюжетов и мотивов с мифологическими рассказами, а также на фантастичности элементов, придававшей некоторую общность со сказками, что давало возможность причислять олонхо к жанру сказки.

По утверждению фольклористов, сами якуты и героические эпосы, и волшебные сказки обозначали под общим названием олонхо, только различали олонхо с пением (ырыалаах олохо) и олонхо без пения (сатыы олохо) . Термин сказка в обозначении героического эпоса применялся до 30-х годов.

О сфере применения общепринятого термина свидетельствует и тот факт, что П.А. Ойунский, будучи сам олонхосутом, несомненно, как никто другой, знал отличие олонхо от сказки, но свою статью, опубликованную в 1927 году, озаглавил: «Якутская сказка (олонхо), ее сюжет и содержание» .

Аргументируя положение об историко-стадиальном развитии фольклора, основоположники историко-типологической теории указывали на какой-нибудь отдельный жанровый признак олонхо, общий с эпосами других народов, поэтому существуют различные определения: «эпические поэмы», «архаические эпические поэмы», «богатырские сказки». Последний термин был предложен В.М. Жирмунским: «Героический эпос, если и существовал в эту древнюю эпоху (что в принципе не исключается), имел, вероятно, характер не исторической былины (как произведения феодальной эпохи, вроде казахских жыров или даже киргизского «Манаса»); он должен был приближаться к более архаическому типу богатырской сказки, далекой от конкретных воспоминаний об истории народа и государства и окрашенной элементами сказочно-мифологической фантастики, – подобно эпосу алтайцев, шорцев, хакасов, тувинцев, якутов, сохранявшему эту древнюю традицию от времен тюркского каганата и раньше до недавнего прошлого» .

Сказочно-мифологическая фантастика является главным признаком архаического эпоса, так же как и у Е.М. Мелетинского. «Для архаической эпики типична сугубо мифологическая фигура «матери» или «хозяйки» демонских богатырей.

Таковы старая шаманка абаасы в якутских поэмах, старуха-куропатка – мать алтайских чудовищ, безобразная мангадхайка у бурят, «лебединые старухи» у хакасов, хозяйка Севера Лоухи у финнов и карел» .

С появлением специальных работ фольклористы, занимающиеся проблемами якутского эпоса, в своих трудах придерживаются термина «героический эпос», обоснованного И.В. Пуховым: «Итак, сюжет и композиция, историзм и героический характер содержания, язык и стиль повествования, стихотворный ритм и характер исполнения, наконец, объем произведений – все это убеждает в том, что якутские олонхо, несомненно, относятся к жанру героического эпоса, а не к жанру сказки, в том числе и богатырской, как ее разновидности или некоей переходной формы от сказки к героическому эпосу» . И.В. Пухов, признанный авторитет в олонховедении, здесь обращает внимание на те аспекты, по которым определяется жанр олонхо.

Дисциплин ГАОУ ДПО Свердловской области «Институт развития образования», г.Екатеринбург E-mail: [email protected] HUMANIZATION OF HISTORICAL EDUCATION IN THE CONDITIONS OF «THE STRUGGLE FOR HISTORY» Svetlana Butina Candidate of Science, head of the Department of social scientific disciplines of the Institute of education development, Ekaterinburg...»

«Проф. Кармело Дотоло, богослов Евхаристическое существование Иисуса из Назарета 1 Символика хлеба и антропология бедности Нет сомнений в том, что евхаристия тесно связана с нашим путем, с поиском сущности человека и смысла жизни. Она говорит нам о том, кем мы являемся и кем должны были бы быть через присутствие вещей, казалось бы, недолговечных и банальных: хлеба и вина. Не случано, в библейском повествовании символика пира является центральной - того пира, который в исторических событиях жизни...»

« Рянский1, Л. М. Рянский2 канд. ист. наук, докторант каф. истории Отечества e-mail: [email protected] канд. ист. наук, доцент каф. истории России e-mail: [email protected] Курский государственный университет В статье впервые определены вероятностные значения основных параметров бюджетов помещичьих крестьян Курской губернии перед отменой...»

«№ 3 (35), 2015 Гуманитарные науки. История ИСТОРИЯ УДК 930(85) В. В. Кондрашин, М. В. Кондрашин ТЕОДОР ШАНИН – ИССЛЕДОВАТЕЛЬ ИСТОРИИ РОССИЙСКОГО КРЕСТЬЯНСТВА Аннотация. Актуальность и цели. Решение сложных проблем страны, в том числе связанных с аграрным сектором экономики и сельским населением России, невозможно без использования всего спектра научных достижений как отечественных, так и зарубежных ученых. К их числу относятся труды английского социолога и историка Теодора Шанина – одного из...»

«142 ИСТОРИЯ Ю. В. Запарий МИРОТВОРЧЕСКИЕ ОПЕРАЦИИ ООН И СОВЕТСКИЙ СОЮЗ: ПОЛИТИКА И ПРАКТИКА В 2003 г. Организация Объединенных Наций (ООН) отметила пятидесяти­ пятилетний юбилей миротворческих операций и тридцатилетие участия Рос­ сии (СССР) в операциях по поддержанию мира. За прошедшие десятилетия взаимоотношения России и ООН в этой области нельзя назвать простыми, да и сам юбилей миротворческих операций ООН в свете недавнего опыта вызы­ вает противоречивые чувства и оценки. Очевиден кризис...»

«Джек Кэнфилд Марк Виктор Хансен Хэнок Маккарти Мелади Маккарти БАЛЬЗАМ ДЛЯ ДУШИ Истории, открывающие сердце и воспламеняющие дух УДК 159.9 ББК 79.902 К98 Перевод с английского Виктории Ковальчук Кэнфилд Джек, Хансен Марк Виктор, К98 Маккарти Хэнок, Маккарти Мелади Бальзам для души. Встреча четвертая / Перев. с англ. - М.: ООО Издательство «София», 2009. - 384 с. ISBN 978-5-91250-796-0 Каждая новая книга серии, в переводе названной нами «Бальзам для души», - становилась ярким событием в США и во...»

«АНКЕТА КЛИЕНТА – БАНКА-КОРРЕСПОНДЕНТА БАНКАСОДЕРЖАНИЕ: СОДЕРЖАНИЕ: ОБЩИЕ СВЕДЕНИЯ КОНТАКТНЫЕ КООРДИНАТЫ ОСНОВНЫЕ БАНКИ-КОРРЕСПОНДЕНТЫ БАНКИПРАВЛЕНИЕ НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ СОВЕТ СВЕДЕНИЯ ОБ УЧРЕДИТЕЛЯХ ИСТОРИЯ, ДЕЛОВАЯ РЕПУТАЦИЯ, СПЕЦИАЛИЗАЦИЯ ПО БАНКОВСКИМ ПРОДУКТАМ СВЕДЕНИЯ ОБ ОТДЕЛЕНИЯХ ОРГАНИЗАЦИОННЫЕ МЕРЫ В ЦЕЛЯХ ПРЕДОТВРАЩЕНИЯ ЛЕГАЛИЗАЦИИ ДОХОДОВ, ПОЛУЧЕННЫХ ПРЕСТУПНЫМ ПУТЕМ, ПОЛИТИКА «ЗНАЙ СВОЕГО КЛИЕНТА», ОБУЧЕНИЕ СОТРУДНИКОВ, ОЦЕНКА УРОВНЯ РИСКА АНКЕТА КЛИЕНТА – БАНКА-КОРРЕСПОНДЕНТА...»

«~Д!iiJ."I-.:.-_ _ г. 07.00.03. В конце ХХ века в политической системе Великобритании происходят заметные перемены. Выборы в национальные парламенты Шотландии и Уэльса, референдум в Шотландии в сентябре г. по вопросу о независимости имели своим следствием возросшее внимание британской общественности к переоценке всей законодательной и политической системы Соединенного Королевства. Нередко в публикациях можно встретить заявления о том, что монархия это анахронизм, причем применительно не только к...»

«Н. Г. Голант ОБРАЗ МОЛДАВСКОГО ГОСПОДАРЯ ВАСИЛЕ ЛУПУ (ВАСИЛИЯ АЛБАНЦА) В ЛЕТОПИСЯХ, ЗАПИСКАХ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ, ЛЕГЕНДАХ И ИСТОРИЧЕСКИХ РОМАНАХ Василе Лупу, которого называли также Василием Албанцем, – один из самых знаменитых господарей Молдовы, годы правления которого (1634 – 1653) стали периодом расцвета молдавской культуры. Василе Лупу не был сыном господаря, не был потомком какого-либо древнего молдавского боярского рода, не был даже уроженцем Молдовы. Некоторые современники Василе Лупу, а...»

« Алпатов В.М., Белокреницкий В.Я., Ванина Е.Ю., Воронцов А.В., Егорин А.З., Зайцев И.В., Молодякова Э.В., Эммануилов Р.Я., Чудодеев Ю.В. (ученый секретарь серии) Ф.Н. ЮРЛОВ, Е.С. ЮРЛОВА ИСТОРИЯ ИНДИИ ХХ ВЕК ИВ РАН ББК 63.3 (5 Ид) Ю 64Ф Ю 64Е Рецензенты: Г.И. Чуфрин, чл-корр РАН Л.Б. Алаев, д.и.н., проф. В.Я. Белокреницкий, д.и.н., проф....»

«Т.С. Троицкая МОЗАИЧНОСТЬ И ЦЕЛОСТНОСТЬ РОМАНА Ю. ОЛЕШИ «ТРИ ТОЛСТЯКА» «Три толстяка» – единственная сказка (хотя и роман-сказка), написанная Юрием Олешей. Об отношении Олеши к этому жанру позволяет судить фраза, сказанная им о горячо любимом Александре Грине: «Этот человек, придумывающий самое удивительное, нежное и простое, что есть в литературе, – сказки»1. Парад метафор «Я твердо знаю о себе, что у меня есть дар называть вещи по-иному. Иногда удается лучше, иногда хуже. Зачем этот дар – не...»

«М.Л.Гаспаров ИНТЕЛЛЕКТУАЛЫ,ИНТЕЛЛИГЕНТЫ, ИНТЕЛЛИГЕНТНОСТЬ ВсерединеXVIIIв.произошлоиосталосьникемнезамеченнымодноизсамых важныхсобытийвисториичеловечества.ВАнглииначалсядемографическийвзрыв, стремительный рост населения, который потом волнами покатился по Европе и миру и не останавливается до сих пор.Отчего он начался - дело спорное:раньше считали-отуспеховмедицины,теперьсчитают-отулучшенияпитания.Нозна чение его было бесспорным.До этих пор человечество много тысяч лет боролосьс...»

«Сведения об обеспеченности обучающихся основной учебной литературой Направление подготовки 46.03.01 “ История” Кол-во студенОбесКурс, семестр тов печенДисциплина Название учебника Кол-во экз. ность Д\о З\о Д\о З\о Практикум по иноБонди Е. А. Английский язык для студентов – 24 IV 21 1 странному языку историков. – М.:Астрель: АСТ, 2007. – 398 с (7,8) Неогр. Богатырёва, М.А. Учебник английского языка Доступ для неязыковых гуманитарных вузов. Начальный этап обучения [Электронный ресурс] /...»

Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам , мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.

Работа составлена на основании материалов фольклорных экспедиций разных лет с включением нотаций самых ранних записей и представляет сжатую антологию якутского песенного фольклора, охватывающую как древние, так и современные его пласты, все его основные стили и жанры. В работе впервые нотируются явления, ранее нотировке не поддававшиеся. Публикация состоит из предисловия (автор Э. Алексеев), нотированных расшифровок народных песен с текстом и примечаний, комментирующих каждый нотный образец. Книга адресована работникам, студентам, учащимся музыкальных специальностей, участникам художественной самодеятельности и всем любителям народно-песенного творчества.

Ответственный редактор

профессор А.В. Руднева

Якутский филиал СО АН СССР, 1981 г.

Предисловие

Сначала - несколько общеметодологических замечаний.

Нотная запись народных песен всегда связана с определёнными трудностями. По самой своей природе музыка устной традиции, обладая целым комплексом специфических свойств, с большим трудом и значительной мерой условности поддаётся фиксации на нотной бумаге. Дело не только в вариантной свободе фольклорных напевов и их постоянной изменчивости, особенно в образцах импровизационного склада. Сама внутренняя логика народного мелоса, сами принципы его развития часто не совпадают с логикой и смыслообразующей системой музыки письменной традиции. Европейское нотное письмо, во многом породившее эту традицию и связанное своим возникновением с мышлением вполне определённой стилевой эпохи, оказалось плохо приспособленным для записи устной музыкальной речи, тем более когда дело касается культур, заведомо далёких от европейской.

Существует ещё одно принципиально важное обстоятельство, осложняющее нотную запись народной музыки, и это обстоятельство в полной мере начинает осознаваться нашей наукой лишь в последнее время. Дело в том, что мы умеем анализировать и осмысливать лишь то, что научились более или менее точно фиксировать на бумаге. С другой стороны, мы можем достоверно и без существенного риска исказить смысл звучащего фиксировать в нотах только то, что хоть в какой-то степени предварительно осмыслили теоретически. Народная музыка представляет собой сложный объект для понимания, особенно сложный для понимания с позиций так называемой «школьной», академической теории музыки, всё ещё опирающейся в основном на европейскую традицию композиторского мышления. Собственную теорию народного музыкального мышления, вытекающую из его внутренних, автохтонных свойств и закономерностей, строго говоря, и невозможно построить, опираясь на нотации, сделанные по нормам композиторской музыки. Такие нотации образцов народной мелодики - по существу всегда лишь их более или менее удачные «переводы» на принципиально иной, европейски-письменный музыкальный язык. Адекватность при таком переводе вряд ли достижима, а относительная достоверность фиксации тесно связана с теоретическим осмыслением глубинных закономерностей национального музыкального мышления. Образуется своего рода замкнутый круг, и каждая нотация более или менее сложного фольклорного образца представляет собой попытку вырваться из этого круга.

Понятно поэтому, на какие исключительные сложности, с трудом преодолимые и в настоящее время, натолкнулось с самого начала собирание якутского музыкального фольклора. За исключением немногих, сравнительно несложных бытовых напевов, записанных на слух ещё в прошлом веке , в нотной фиксации якутской фольклорной мелодики, несмотря на все старания, мало чего удалось добиться до 1930-х годов, когда были сделаны первые серьёзные теоретические наблюдения . Каждое последующее десятилетие приносило свои достижения на этом пути, однако вплоть до 1960-х годов принципиального сдвига не произошло. И главное тут заключалось отнюдь не в отсутствии технических возможностей фиксации (магнитофонов, в частности), а именно в неразработанности теоретических представлений о закономерностях национального мелодического мышления. И лишь конструктивное ос-мысление своеобразия якутской песни, до тех пор больше ощущавшегося, чем осознанного, сделало возможным нотирование достаточно сложных образцов традиционного мелоса.

Итак, прежде чем обратиться к характеристике национального своеобразия якутской песенной культуры, попытку раскрыть которое и представляют приводимые в настоящем собрании нотные тексты, стоит ещё раз подчеркнуть

Условность любой нотации устного фольклорного образца, в принципе не переводимого без существенных потерь в фиксированный нотный текст;

Связанную с этим необходимость вносить коррективы в сами приёмы нотного письма, так или иначе приспосабливая его к специфическим особенностям фольклорного интонирования;

Принципиально аналитический характер фольклорных нотаций, реализующих нерасторжимую связь фиксирующей и осмысляющей функций нотной записи.

Перечисленные общеметодологические обстоятельства (особенно последнее) определяют существенные особенности предлагаемого издания и вызывают потребность в предварении его развёрнутым, теоретического характера, предисловием.

Своеобразие якутской песенности коренится в особенностях исторической судьбы якутского народа, который, как известно, причудливо объединил в своей культуре южные и северные компоненты. Перебравшись некогда с просторов степного юга на дальний север и вступив в интенсивный культурный обмен с кочевыми племенами обширного таёжного и тундрового края (эвенками, эвенами, юкагирами), якуты сумели сохранить до сих пор ощутимые следы степной культуры, совершенно по-новому претворив древние тюркоязычные её корни. Создав на протяжении веков свой неповторимый музыкально-поэтический мир, они слили в нём свободолюбивые порывы степняков с буйной, неудержимой фантазией обитателей Севера.

Традиционный быт якутского народа был всегда насыщен песенностью. Не было, пожалуй, ни одного сколько-либо существенного события в его жизни, не находившего отклика в песнях, как не было занятия, которое якут не стремился бы сопроводить пением. Песенностью проникнут монументальный героический эпос якутов -олонхо, составляющее сердцевину традиционного художественного наследия. В этих развёрнутых, насчитывающих иногда по нескольку тысяч стихотворных строк, сказаниях быстрый речитативный сказ чередуется с песенными эпизодами, передающими прямую речь многочисленных персонажей, часто наделённых постоянными музыкальными характеристиками. Искусство олонхосутов, отмеченное явными чертами профессионализма, требовало комплексного, вернее - синкретически нерасчленимого таланта, совмещавшего в себе способности поэта-импровизатора, певца и актера, в совершенстве владеющего приёмами перевоплощения, в том числе и голосового. По существу олонхосут должен располагать всем арсеналом накопленных в традиционном фольклоре выразительных средств - поэтических, драматических, музыкальных. Не случайно на пути сценических интерпретаций олонхо, опиравшихся на встречавшуюся в прошлом практику совместного исполнения сказаний несколькими олонхосутами, происходило становление национального музыкального театра.

Стремясь охватить ведущие жанры якутского песенного фольклора, мы, естественно, должны были выделить песенные фрагменты олонхо в самостоятельный раздел нашего сборника. И музыкальную их характеристику уместно предварить общим обзором традиционной якутской песенности, ибо в олонхо сплетаются главные её потоки, в нём сосуществуют и взаимодействуют основные песенные стили и манеры исполнения.

Песенный фольклор якутов отличается разнообразием и жанрово-стилистической разветвлённостью. В нём прослеживаются несколько музыкальных диалектов (речь о них пойдёт позже), но главная его отличительная особенность заключается в существовании двух различных типов пения, по сложившейся уже традиции называемых песенными стилями. Один из них - «высокое», торжественное пение - получил название дьиэрэтии ырыа (плавная, цветистая песня), за вторым издавна закрепилось в народе название дэгэрэн ырыа (размеренная, подвижная песня). Пение в манере дэгэрэн - это более ординарное, обычное, чаще встречающееся в быту пение, которое, в отличие от дьиэрэтии ырыа , не требует специальных вокальных навыков.

Пение в стиле дьиэрэтии , концентрирующее в себе национальный звукотембровый идеал, по существу не имеет сколь-либо близких аналогий в иных музыкальных культурах. Это создаёт существенные трудности и для претворения его в композиторском творчестве, и для попыток нотной фиксации. Значительно легче соотносятся с академическими музыкальными навыками традиционное пение в стиле дэгэрэн и массовое современное песнетворчество на его основе. Этим прежде всего и объясняется преобладание именно таких видов пения в прежних публикациях якутского музыкального фольклора.

Одно из прежде всего обращающих на себя внимание отличий песенного стиля дьиэрэтии - насыщенность его характерными фальцетными призвуками -кылысахами, которые обычно составляют своеобразный украшающий «контрапункт» к звучанию главной мелодической линии и создают эффект специфического «сольного двухголосия» - раздвоения певческого голоса на две самостоятельные по тембру мелодические линии. Этот вполне оригинальный способ пения снискал якутским народным певцам известность едва ли не меньшую, чем слава тувинских «горловиков», исполнителей традиционного двутембрового «хомея», встречающегося и у некоторых других народов. Нечто похожее на якутские кылысахи можно иногда заметить и в пении других народов, но в качестве осмысленного и систематически развитого вокального приёма они представляют собой уникальное явление.

Детальнее на технике кылысахов мы остановимся позже, в связи с проблемой их нотной фиксации. А сейчас обратимся к внутренней, более глубинной структуре пения дьиэрэтии , связанной с импровизационной природой этого песенного стиля.

Вообще говоря, дьиэрэтии как специфический тип пения является традиционным способом существования устной эпической поэзии якутов. Ведущий его жанр, породивший и соответствующую песенную форму, -тоюки (тойук ), представляющие собой пространные музыкально-поэтические импровизации подчёркнуто эпического склада. Тоюки могут складываться и петься фактически по любому достаточно возвышенному поводу. Вернее, всё, о чём поётся в подобной песенной импровизации, как бы поднимается в наших глазах, приобретает новый высокий смысл, даже будь то предмет подчёркнуто обыденный и, казалось бы, незначительный. Так, в якутском фольклоре существуют тоюки, поющиеся от лица старого, вышедшего из употребления веника или пришедшей в негодность берестяной посуды («Сиппиир ырыата» , «Ыарҕа ырыата» , «Бөх чабычаҕын ырыата» и т.д.). Народные певцы-импровизаторы своим вдохновенным искусством умеют поднять эти, казалось бы малопочтенные предметы до уровня высоких этических и философских обобщений. Тем более неиссякаемым становится творческое вдохновение народных певцов, когда речь идёт о действительно важных и актуальных событиях современности. Смело можно сказать, что ни одно из них не остаётся без творческого отклика фольклорных певцов-импровизаторов. Так было всегда, во все времена, так остаётся и сегодня - якутскиетоюксуты активно откликаются на все значительные моменты общественной жизни.

Тоюк обычно открывается красочно распетым торжественным восклицанием («Дьиэ буо!» , «Көр бу!» , «Э!» и т.д.). Форма же его складывается как последование крупных, соответствующих естественному членению песенного текста музыкальных периодов-тирад, каждая из которых завершается вокальной каденцией, так же красочно орнаментированной, как и вступительное восклицание (которое, кстати сказать, может повторяться в начале нового крупного раздела тоюка). Отдельные тирады включают в себя от 3-4 до 12-15 и более стиховых строк (обычно в зависимости от темпа песни - чем быстрее темп, тем большее число строк может охватить музыкальный период, размеры которого в конечном счете определяются вдохновением певца и широтой его певческого дыхания). Каждый слог импровизируемого песенного текста подвергается систематическому распеву согласно одной из избранных традиционных попевочных моделей-формул. Это единое для каждого тоюка ритмическое клише (формула распева слогов), допускающее, разумеется, достаточно свободные вариантные отступления, превращает распеваемые слоги тоюка в единообразные музыкальные стопы, ритмизуя тем самым любой, даже вполне прозаический текст. В сочетании же с развитой техникой аллитерационного стихосложения, которым обязан владеть певец-импровизатор, и в условиях неуклонно действующего в якутском языке закона сингармонизма гласных это определяет и музыкальную выразительность тоюков, и их нередко выдающиеся поэтические достоинства.

Примерно так же, в той же исполнительской манере поются обычно и образцы старинной обрядовой поэзии - ритуальные обращения к духам-покровителям, всевозможные алгысы (традиционные славления, благопожелания, напутствия) и многие песенные фрагменты олонхо. В стиле дьиэрэтии и в форме тоюков исполняются песни большинства положительных персонажей героического эпоса - богатырей Срединного мира, их окружения, родственников, их духов-покровителей, а нередко и богатырских коней. Недаром многие олонхосуты были одновременно и замечательными тоюксутами - создателями и исполнителями эпических песенных импровизаций. Но если искусство олонхо явно угасает (продолжая тем не менее питать развитие современной национальной поэзии, музыки, театра) , то творчество тоюксутов продолжает активно функционировать в наши дни. Теперь уже крайне редко можно услышать развёрнутое исполнение целого олонхо (оно уступает место сокращённым версиям и пересказам, концертному исполнению фрагментов), но услышать только что сочинённый тоюк - все ещё не редкость. Постоянно обновляется тематика современных тоюков, ставших мобильной формой устной гражданской поэзии, не уступающей в своей идейной направленности литературному творчеству профессиональных якутских поэтов. Однако в музыкально-стилистическом отношении выразительные средства тоюка по существу остались прежними: техника певческой импровизации, отработанная на протяжении веков, сохраняется без каких-либо заметных изменений. Вот почему этот традиционный жанр якутской песенности мы сочли возможным представить современными произведениями - знаменитыми эпическими импровизациями Устина Нохсорова («День великой Победы», обр. 13 ) и Сергея Зверева («Славлю великого Ленина», обр. 14). С точки зрения чистоты стиля и характерности для эпической традиции двух основных регионов якутской песенности - приленского и вилюйского - эти два тоюка могут считаться классическими образцами жанра.

Искусство тоюксута требует специального научения, длительного и упорного совершенствования в недрах неофициальной, но тем не менее весьма эффективной и действенной народно-певческой школы. Редко кому легко и как бы от природы даётся техника владения кылысахом. Этим исполнительским приёмом, а тем более искусством высокой поэтической импровизации певцы овладевают с детства, прислушиваясь к мастерам и иной раз пробуя силы в среде своих сверстников. Не скоро приходит для них время публичных выступлений и всенародной известности. Но если приходит к ним слава, то разносится она далеко и живёт долго, не уступая славе выдающихся олонхосутов прошлого.

Хотя песни дэгэрэн и не требуют прохождения специальной вокальной школы, однако и в этом типе пения всегда существовали свои признанные мастера (ырыаhыттар ), также пользующиеся любовью и уважением в народе. Их индивидуализированные напевы (в отличие от типовых формул тоюка, общих для песен самого разного содержания) обычно были более или менее прочно связаны с индивидуализированными же песенными текстами и имели либо простое однострочное, либо также простое куплетное строение. Ритмически и интонационно мелодии дэгэрэн нередко перекликались с запевами традиционного кругового танцаосуокая (оhуохай ). Свободно импровизируемые тексты последнего распеваются в общем танцевальном кругу на устойчивые и в каждом регионе свои мелодические формулы, основанные, как правило, на исконно тюркском хореическом семисложнике, который занимает ключевое положение и в мелодике дэгэрэн .

Жанровый и тематический диапазон дэгэрэн ырыа не уступает содержательному и жанровому многообразию тоюков. Он включает и лирику (самого разного склада - от созерцательно-философской до любовно-эротической), и область весёлой шутки и непритязательной детской музыкальной игры. Существен песенный компонент (также в стиле дэгэрэн ) в некоторых видах сказок, в бытовых юмористических рассказах, в чрезвычайно популярных у якутов скороговорках -чабыргахах (чабырҕах ), в игровом фольклоре. Нередко практикуются и необычные, специфические приёмы пения, перемежающие типовой напев дэгэрэн особыми синкопированными придыханиями (таҥалай ырыата , «нёбная песня»), гортанными хрипами (хабарҕа ырыата , «гортанная песня») или характерными назальными звуками (хоҥсуо ырыа , «носовая, гнусавая песня»).

Вообще говоря, строгих границ между двумя типами якутского пения не существует. И дело не только в наличии промежуточных и переходных явлений, которые трудно без колебания отнести к протяжной или размеренной песне. Дело в том, что некоторые песенные жанры, в зависимости от конкретных условий исполнения, местных традиций или просто по стечению внешних обстоятельств (вплоть до сиюминутного настроения певца), могут реализоваться либо в одном, либо в другом типе пения. Как Устин Нохсоров, к примеру, мог один и тот же словесный зачин осуокая исполнить одинаково вдохновенно на вилюйский или амгинский манер , так и общеизвестный песенный текст многие народные певцы могут по своему желанию исполнить и в стиле дьиэрэтии , и на мотив популярной дэгэрэн ырыа , а нередко и как запев традиционного танца. В обоих типах пения могли звучать туойсуу ырыата - песни любовного припевания, порой однообразно бесконечные дорожные, путевые песни (суол ырыата , айан ырыата ), а иногда и колыбельные (биhик ырыата ).

Особую группу составляют напевы, так или иначе связанные с шаманизмом (ойуун кутуруута , удаҕан ырыата ) и с некоторыми близкими к шаманской сфере болезненными состояниями психики (мэнэрик ырыата , энэлгэн ырыата , көгүс ырыата , түүл ырыата и т.д.). Отдельные образцы этого рода песен, до сих пор изредка встречающиеся в виде реликтов или имитаций, публикуются здесь впервые (более подробные сведения о них приводятся в комментариях к нотациям).

Все перечисленные типы и жанры якутского традиционного пения, за исключением осуокая, подчёркнуто одноголосны, сольны. Условия для формирования развитого многоголосия появились лишь в новое время, вызвавшее к жизни массовые формы хорового пения и ансамблевого музицирования. Быть может, как раз исключительная развитость сольного пения у якутов, его высокий, требующий даже известной специализации уровень, наличие специфического искусства двутембрового пения (пения с кылысахами) - всё это в какой-то мере сдерживало становление многоголосия в традиционной якутской культуре. Тем более показательны попытки совместного пения в стиле дьиэрэтии , которые предпринимаются народными якутскими певцами в рамках самодеятельного музыкального движения. Всё чаще возникают теперь ансамбли тоюксутов, и хотя их деятельность сопряжена с принципиальной трудностью (с попытками сохранить импровизационную природу этого песенного стиля в условиях коллективного исполнения), отдельные обнадеживающие опыты совместного пения тоюков безусловно заслуживают внимания. Будучи сомнительной как перспективная форма коллективного творчества, совместное пение в стиле дьиэрэтии имеет некоторую перспективу как коллективная форма исполнения уже канонизировавшихся тоюков. Один из таких опытов представлен в нашем сборнике (обр. 15).

В старину совместное пение широко практиковалось лишь в осуокае, где сольные реплики импровизатора-запевалы повторялись всеми вступавшими в танцевальный круг, повторялись по возможности точно, но в реальности всегда с некоторыми интонационными нюансами и гетерофонными отклонениями от унисона, обусловленными темброрегистровыми несовпадениями голосов и разного рода случайными моментами (вплоть до отсутствия музыкального слуха и недостаточного владения голосом). Нотная запись такого стихийного, по существу ещё неупорядоченного и слабо управляемого многоголосия практически неосуществима, а иногда и попросту лишена смысла, если только специально не обращаться к исследованию исходных форм многоголосия . Однако в случаях, когда совместное пение, ещё не утратив характера первичной разноголосицы, тем не менее превращается в устойчивую, узаконенную традицией практику, порождающую образно выразительный результат, попытки фиксировать подобные явления в нотных текстах становятся оправданными.

Такой вполне определившейся практикой многоголосного пения издавна стал олёкминский осуокай, в котором внимание танцующих невольно переключается на согласование голосов в гармоническую вертикаль. Подобно круговым танцам эвенков и эвенов, в олёкминском осуокае забота о словесно-текстовой стороне напевов фактически отпадает, поскольку участники танца ограничиваются распеванием лишённых конкретной семантики припевных слов.

В данном сборнике мы приводим и пример другого устойчивого типа многоголосия, утвердившегося во вступительном разделе вилюйской разновидности осуокая (обр. 16, часть I). Это так называемый киирии тойук , медленное вступительное приглашение к танцу, исполняемое небольшой инициативной группой, к которой постепенно присоединяются другие участники танца, образуя к началу так называемого хаамыы үҥкүү (танец шагом, собственно осуокай) замкнутый танцевальный круг.

Нотная расшифровка полевых записей подобного пения нередко неосуществима: голоса произвольной массы участников сплетаются настолько, что разделить их не в состоянии са-мый изощрённый слух. Поэтому для того, чтобы отразить реальное соотношение хотя бы нескольких голосов, была организована специальная экспериментальная запись. Из общего круга танцующих были отобраны три участника, владеющие традицией и имеющие навык совместного исполнения осуокая. В результате в сделанной от них магнитофонной записи появилась возможность прослушать функции каждого голоса. Количество голосов в эксперименте могло бы быть увеличено, если бы в тот момент имелись технические возможности для раздельной (многоканальной) фиксации голосов. Однако и данная нотация, ограниченная всего лишь двухголосной фактурой (один запевала и двое вторящих), представляет, на наш взгляд, определённую ценность, ибо даёт некоторое представление о принципиальном характере многоголосного исполнения в стиле дьиэрэтии , о степени его свободы и о способе сочетания голосов . Для сопоставления приводится также и другой фрагмент той же экспериментальной записи (обр. 16, часть II) - начало хаамыы үҥкүү , танца шагом, когда вступает в действие основная ритмическая формула осуокая, сохраняющая свои очертания и в заключительной, прыжковой части танца (көтүү үҥкүү ), обычно отличающейся постепенным нарастанием темпа (в нашем примере эта часть опущена).

Поскольку в прошлом интонационно выразительный музыкальный инструментарий ограничивался у якутов в основном варганом (хомус ) и самодельной скрипкой (кырыымпа ), на которых народные музыканты нередко воспроизводили популярный песенный репертуар (удачно имитируя при этом тембровые особенности национального пения), мы можем с достаточным основанием считать предлагаемую подборку образцов, включающую песни самых разных жанров, достаточно представительной для традиционного якутского музыкального фольклора в целом.

В традиционной якутской песенности, как уже было отмечено, прослеживаются несколько региональных стилей пения, иначе говоря - диалектов. Ведущие из них - приленский (центральный) и вилюйский. Основное различие между ними заключено в характере звукоизвлечения и в манере подачи словесного текста. Вилюйские певцы предпочитают ритмически собранное, энергичное пение, чётко артикулирующее каждый слог (этэн ыллыыр ). Приленские (к ним относятся певцы всей обширной центральной группы районов - в том числе амгинские, таттинские, устьалданские) склонны к широкому и свободному мелодическому распеву, к причудливо орнаментированному, изобилующему кылысахами пению (тардан ыллыыр ). Различие это относится прежде всего к стилю дьиэрэтии , но нередко сказывается и в дэгэрэн -пении.

Талантливейшим представителем приленского пения являлся уже названный Устин Гаврильевич Нохсоров (1907-1951), который, будучи великолепным мастером, владел и другими стилями пения, в том числе и вилюйским. Ярчайшим же представителем последнего был Сергей Афанасьевич Зверев (1891-1973), создавший в русле вилюйского песенного диалекта по существу собственный, индивидуальный стиль, который нашёл многочисленных подражателей и последователей (недаром теперь вместо «поёт по-вилюйски» нередко говорят «поёт по-зверевски»).

В рамках двух этих, давно уже взаимодействующих стилевых традиций наблюдаются, разумеется, и перекрёстные явления: в вилюйском пении (прежде всего во вступительных тоюках к осуокаю) встречаются пространно распетые образцы, в фольклоре же приленских районов - чётко ритмованные напевы, скандирующие каждое слово (особенно в танцевальных, игровых жанрах или чабыргахах). Наряду с этим существуют жанры, в которых диалектные различия сказываются слабее или даже вовсе не сказываются. Таким наддиалектным, общеякутским давно уже стало (или всегда было) искусство олонхосутов, использующих в своих сказаниях разные виды традиционного пения. Наряду с основным для них стилем дьиэрэтии , в котором поются монологи положительных героев - персонажей племени айыы , населяющего Срединный мир, - олонхосуты используют напевы, основанные на принципах дэгэрэн ырыа . Так исполняются песни лирических женских персонажей, в частности - доброй небесной шаманки (обр. 3). Так нередко поют и характерные, комические герои олонхо. При этом часто используются особые приёмы звукоизвлечения, призванные наделить эти образы запоминающейся сбивчиво-заикающейся (Симэхсин эмээхсин , Сорук-Боллур - обр. 10, 11) или напористо-крикливой речью (Абааhы удаҕана , обр. 8). Столь же часто прибегают олонхосуты и к звукоподражательному пению, характеризуя, например, облик злобного аджарая (представителя враждебного людям племени абааhы ) или имитируя ржание богатырского коня (обр. 5, 7, 12). Иногда они используют и вкрадчивую северную манеру пения, что особенно уместно, когда ею наделяется действующий в олонхо тунгусский богатырь.

В целом же тяготение к более протяжной, пространно-спокойной манере пения всё ещё прослеживается в центральных районах, а к более упругому, скандирующему пению - в вилюйских, несмотря на усиленное смешивание этих стилей в современной самодеятельной практике, ведущей к стиранию локальных различий и к выработке общего усреднённого певческого стиля.

Чуть в стороне до сих пор остаётся северный стиль пения, сложившийся у янско-индигирско-колымских якутов, причём, очевидно, не без влияния коренных жителей края (прежде всего, эвенов). В Усть-Янском районе, например, существует даже особый термин для местной манеры пения - муоралыы тойук («морской напев», обр. 22). Сходный стиль пения, отличающийся мягкой, своеобразной по тембру и гибкой, пластичной по ритму манерой интонирования, представляют в нашем сборнике песни абыйчанина Прокопия Егоровича Слепцова, но лишь отчасти, поскольку его пение обладает выразительными индивидуальными чертами и отличается активным, творческим отношением к традиции.

Остановлюсь теперь подробнее на собственно нотационных проблемах, что, как уже было сказано, непосредственно связано с их теоретическими предпосылками, а следовательно, и с необходимостью коснуться внутренних закономерностей строения якутских песен.

Все включенные в настоящее издание образцы, документами какого бы времени они ни являлись - от первых фонографических записей начала ХХ века и до материалов, записанных в экспедициях конца 1970-х годов, - представляют собою расшифровки с магнитофонных пленок. В отличие от предшествующих публикаций якутского фольклора, здесь нет слуховых записей, то есть песен, фиксированных непосредственно по слуху, без помощи звукозаписывающей техники. Это принципиально важно, ибо повышает документальную достоверность нотаций .

Было бы, разумеется, несправедливо вообще отрицать документальную ценность слуховых записей, которые имеют свои преимущества. Сделанные образованным музыкантом, обладающим тренированным слухом и цепкой памятью, а ещё лучше - практически владеющим навыками фольклорного пения, они способны достигать высокой степени обобщения и в силу этого обладать большими художественными достоинствами. Вот почему многие слуховые нотации Фёдора Корнилова, Марка Жиркова или Гранта Григоряна до сих пор сохраняют свою непреходящую ценность и продолжают служить первоклассным материалом и для исследования якутского фольклора, и для композиторского его претворения.

Однако далеко не все жанры якутского пения поддаются нотированию на слух. Как раз наиболее характерные для национальной культуры эпически-протяжные песни в стиле дьиэрэтии , по самой своей импровизационной природе исключающие точное воспроизведение при повторном исполнении и отличающиеся необычностью и сложностью своей ритмической и тональной организации, записать на ноты непосредственно по слуху ещё никому не удавалось. Таким образом, действительные предпосылки для научного исследования особенностей традиционной якутской мелодики возникли лишь с появлением фонографа, что для Якутии совпало с самым началом прошлого столетия.

Длительное время первыми фонографическими записями якутского пения считались записи Яна Строжецкого, сделанные этим ссыльным польским революционером на Колыме на рубеже 1903-1904 годов с помощью аппарата, присланного известным московским этнографом и антропологом Д.Н. Анучиным. Четыре валика с якутскими записями Строжецкого хранятся в фонограммархиве «Пушкинского дома» в Ленинграде (инв. №№ 1234–1237). Там же, в составе коллекции другого известного этнографа В.И. Йохельсона, сравнительно недавно были обнаружены ещё четыре валика с записями якутского пения. Как удалось установить по сохранившимся в архивах полевым заметкам, именно эти записи в действительности и являются первыми по времени: они были сделаны двумя годами раньше записей Я.Строжецкого - в конце 1901 или в самом начале 1902 года. Состояние их лучше, чем валиков Строжецкого, а ценность определяется ещё и тем, что они принадлежат к числу первых в России опытов применения фонографа в фольклористических целях. Запечатлённые на валиках Йохельсона фрагменты олонхо выгодно отличаются от разрозненных шаманских записей Строжецкого прежде всего самим запечатлённым материалом. Несмотря на неудовлетворительное техническое состояние валиков и отсутствие точной паспортизации, по их звучанию можно составить некоторое представление и о характере записанного олонхо, и о его исполнителе. Два из трёх песенных фрагментов, прослушивающихся в этих записях, оказалось возможным нотировать. С этих нотаций и начинаются наши публикации (обр. 1 и 2).

Первые опыты нотирования якутских фонозаписей были предприняты вскоре же после того, как эти записи были сделаны. В приложении к своей статье Д.Н. Анучин поместил нотации четырёх отрывков из заклинаний колымского шамана Фёдора Винокурова, выполненные по поручению комиссии фольклористом А.П. Масловым. Качество этих нотаций не могло быть высоким, поскольку разобраться в содержании фрагментов, записанных на валики без каких-либо сопровождающих комментариев и описаний, было практически невозможно. Сам нотировщик подчёркивал приблизительный характер расшифровок и сопроводил их осторожным предположением, что «мелодическое пение якутов стоит на нижней ступени развития и, быть может, переживает только эпоху кварты». К сожалению, в виду плохой сохранности валиков уточнить «приблизительные нотограммы» А.Маслова (так характеризовал их впоследствии С.А. Кондратьев) не представляется возможным.

Попытки нотировать якутские фонозаписи предпринимались и в 30-е и 40-е годы, однако до публикации дело не доходило. Известно, например, что якутские песни в Москве и Якутске фиксировались перед Отечественной войной с помощью шаринофона, а в первые послевоенные годы - на дискографе. Возможно, что расшифровками некоторых из этих записей являются нотации пяти фрагментов из олонхо «Нюргун Боотур Стремительный», опубликованные М.Н. Жирковым в приложении к двуязычному изданию этого олонхо под редакцией Г.У. Эргиса. Во всяком случае, для слуховых нотаций они выглядят слишком детализированными.

Количество звучащих материалов по якутскому песенному фольклору стало стремительно нарастать с появлением магнитофона (начало 50-х годов). Но их изучение и публикация развёртывались с большим запозданием. Ибо сами по себе магнитные записи так же, как прежде фонографические валики и гибкие целлулоидные диски, оставались лишь нереализованной предпосылкой для такого изучения, ибо действительным материалом для исследователей такие записи становятся лишь будучи переведёнными в нотный текст. Отдельные образцы магнитофонных нотаций постепенно стали появляться в печати в виде примеров в специальных теоретических работах, но это относится уже к последующим десятилетиям. Единственным отрадным исключением в этом отношении стал сборник С.А. Кондратьева, явившийся существенным вкладом в собирание и исследование якутских песен. Основу его составляют 52 магнитофонные нотации большинства жанров традиционного и современного музыкального фольклора якутов, в том числе впервые с большой тщательностью сделанные расшифровки эпизодов героического эпоса и песен в стиле дьиэрэтии . В этом отношении публикация С.А. Кондратьева является единственным действительным «прецедентом», на который мы могли опереться, готовя настоящее издание. Сборнику предпослана обстоятельная исследовательская статья, большинство нотаций сопровождено развёрнутыми музыковедческими комментариями. Сборник кроме того включает избранные слуховые нотации М.Н. Жиркова и Г.А. Григоряна, извлечённые из их архивов.

Многое в теоретическом освещении опубликованных Кондратьевым материалов сегодня нас уже не удовлетворяет. Нельзя согласиться и с некоторыми принципиальными моментами его нотировок. Однако в целом необходимо отдать должное основательности и добросовестности научного вклада, сделанного в изучение якутской песни этим замечательным фольклористом. Не будь его работы, невозможно было бы совершить следующий шаг - попытаться перейти к аналитическим нотациям традиционного якутского мелоса. Именно такую попытку и представляет наша публикация.

Остановимся теперь на главных теоретических аспектах предлагаемых ниже нотаций - на принципах фиксации и оформления их звуковысотной, метроритмической, структурной и тембровой сторон.

Едва ли не наибольшие трудности для исследователя связаны с фиксацией звуковысотной стороны якутского пения, поскольку в нём всё ещё продолжают активно протекать процессы первоначального ладообразования и формирования устойчивых звукорядов. Сравнительно слабое развитие музыкальных инструментов (точнее - отсутствие инструментов фиксированного строя) и ограниченный в прошлом опыт ансамблевого пения не способствовали сложению в традиционном якутском пении стабильных ладов. С этим связаны высотная изменчивость и текучесть традиционной якутской мелодики, причём не только в эпических импровизационных песнях, но нередко и в песнях дэгэрэн . В тоже время мелодика эта обладает достаточно строгой внутренней логикой межтоновых отношений, проявляющей себя вопреки постоянно меняющимся звукорядам. Если не попытаться проникнуть в эту сравнительно несложную, но своеобразную логику и не осознать специфи-ческую систему ладовых функций традиционного якутского интонирования, то подробные звуковысотные нотации могут дезориентировать читателя, создавая впечатление большой сложности высотного строения якутского пения. Поэтому необходимо, хотя бы очень кратко, описать эту ладозвукорядную систему.

Самым заметным, внешне впечатляющим явлением якутской ладозвукорядной сферы представляются так называемые «раскрывающиеся лады» (термин Г.Григоряна). Они образуются благодаря плавному (иногда настолько плавному, что это трудно передать в полутоновой нотации) смещению образующих напев опорных тонов относительно друг друга. Происходит это в процессе постепенного развертывания песенной мелодии, сохраняющей при этом свои ритмические и линеарные контуры. Обычно наблюдается постепенный отход соседних ступеней друг от друга (отсюда и термин, предложенный Г.Григоряном), расстояние между ними может нередко достигать двух, двух с половиной и даже трёх тонов (без принципиального изменения ладофункциональных отношений между ступенями, остающимися по-прежнемусоседними ступенями меняющегося звукоряда). Изредка - в начале нового крупного раздела песни - возможен временный возврат к исходным, тесным интервалам, но, как правило, всегда неизменными остаются внутренние пропорции этих постоянно эволюционирующих высотных рядов. В целом же замечается тенденция либо к равномерным («самотемперация»), либо к пропорционально сокращающимся по мере повышения регистра звукорядам.

Типичный напев-формулу дьиэрэтии образуют всего лишь три, реже четыре ступени, имеющие следующие ладовые функции (в восходящем порядке) - устой, неустой и ладовая антитеза, которая иногда совпадает с «превышающим» (кульминационным) тоном. При каждом из тонов может возникать свой фальцетный призвук-кылысах, но в принципе именно этими основными тонами-функциями ладовая структура напевов дьиэрэтии исчерпывается, и это несмотря на видимое присутствие большого числа разных по высоте звуков. Ибо всё их высотное многообразие сводится к вариантам перечисленных трёх-четырёх постоянно эволюционирующих, мобильных тонов-ступеней.

Напевы дэгэрэн могут иногда включать и большее число ступеней, в том числе и дополнительный нижний опорный тон (чаще всего - в виде субкварты). Многие из таких напевов имеют теперь тенденцию к переходу на диатонические звукоряды и даже на семиступенные мажорные или минорные лады европейского типа, утвердившиеся в новой массовой якутской песне. Однако среди прежних дэгэрэн -напевов всё ещё не редкость встретить текучее «раскрытие» лада, которое по-прежнему затрудняет их нотацию. Как и многие эпические тоюки, традиционные дэгэрэн ырыа поэтому часто предстают в нотах в сложно «модулирующем» , ультрахроматическом виде, либо (при фрагментарной записи) как серия внешне противоречащих друг другу ладовых (в действительности - звукорядных) вариантов.

Таким образом, якутская мелодия часто действительно с большим трудом укладывается в полутоновый масштаб нотаций. Для того, чтобы не слишком исказить истинный её смысл, приходится прибегать к микроальтерационным уточнениям. В связи с этим в данной публикации, как и в ряде других фольклористических изданий, последовательно проведён единый способ фиксации микроинтонационных нюансов, основанный на делении полутона на три равные части, соответствующие 1/6 целого тона. Помимо неоспоримых преимуществ во внешнем оформлении нотаций и экономности в знаках, это даёт возможность фиксировать плавное «раскрытие» ладов и в условиях двутембрового пения, и в многоголосных образцах.

Традиционная якутская мелодика отнюдь не легко переводима в общеупотребительную мажоро-минорную систему ладов, и даже при возможном внешнем совпадении её звукорядов со звукорядами этой системы внутренний смысл многих якутских напевов зачастую оказывается иным. Поэтому нередко приходится отказываться от принятой практики выставления ключевых знаков в соответствие с квинтовым кругом тональностей. В наших нотациях знаки при ключах (в том числе и «микроинтонационные») выставляются только в тех случаях, когда они реально встречаются в песне. При этом они размещаются в восходящем порядке и, как правило, на месте их действительного звучания. Иначе читателю будет трудно избежать обманчивых стереотипов тонального восприятия.

Ритмическое строение якутской мелодики изучено слабо. Но, несмотря на это, и здесь накопилось достаточное количество недоразумений. Вопреки устоявшемуся мнению, песенная якутская ритмика даже в напевах дэгэрэн отнюдь не проста для фиксации в нотах, поскольку периодическая метрика хореического склада нередко осложняется в них гибкой внутритактовой вариантностью ритма. Напротив, в мелодике дьиэрэтии , как правило, ощущается чёткая внутренняя ритмическая пульсация, казалось бы противоречащая обычно подчёркиваемой исследователями импровизационной свободе метра и вольной поэтической строфике, определяемой силлабическим характером песенного стиха (по поводу периодического внутрислогового распева в мелодике дьиэрэтии речь уже шла).

В предлагаемых здесь нотациях по возможности последовательно проводится упорядоченный по строкам способ структурного их оформления - так называемый синтаксический (или, как сейчас иногда говорят, парадигматический) ранжир. С ним тесно связан синтаксический же метод расстановки тактовых черт.

Тактовая черта рассматривается нами прежде всего как разделительная - в противовес более распространённому в композиторской музыки европейской ориентации тактированию, при котором черта эта призвана прежде всего выявлять метрические акценты. Но поскольку в якутской песенности преобладают свободная силлабика, начальная стиховая аллитерация (а не конечная рифма) и хореические (в широком смысле слова) ритмы, такой метод тактирования, как правило, не способствует обнаружению не только цезур, но и метрических акцентов. В тех сравнительно редких случаях, когда эти акценты не совпадают с началом синтаксических построений (подчёркнуто синкопированная или затактная ритмика), мы либо используем особые знаки акцентуации, либо изредка возвращаемся к акцентному методу расстановки тактов с предударным значением тактовой черты (обр. 22). В любом случае на помощь приходит синтаксическая разметка нотного текста - аналитический приём, сравнительно новый для отечественных фольклорных публикаций.

Что собой представляет аналитическая нотная разметка, нетрудно заключить по внешнему виду нотаций - в них воочию предстают и внешние контуры, и внутренняя структура песенной строфы. Смысл данного редакционного приёма легко уясняется путём несложной аналогии. Вплоть до XVIII века отечественная поэзия при печати, как правило, не пользовалась стиховой формой расположения поэтического текста. Стихотворение набиралось «сплошняком» и внешне не отличалось от прозаического текста (в лучшем случае особыми разделительными чёрточками отмечались границы стихов). Нотные же тексты и сейчас в подавляющем большинстве случаев продолжают «верстаться» по такому же принципу, хотя их метрически чёткая «стиховая» организация сплошь и рядом самоочевидна. Конечно, в специальных аналитических работах упорядоченный ранжир нотных строк применяется достаточно давно, но лишь как намеренный исследовательский приём. В популярных же нотных изданиях ранжир этот до сих пор встречается лишь изредка. Читателю предоставляется самому уяснить структуру песенной строфы. Хорошо, если песня знакома или несложна по структуре. А каково, когда требуется, читая «иноязычную» нотацию, осмыслить сложную форму строфы в незнакомой песенной культуре? В таком случае и становится незаменимой парадигматическая разметка строфы, отражающая понимание её нотировщиком (или редактором).

Задача эта не из лёгких, если учесть вольный характер строфики в импровизационных жанрах якутской песни. И тем не менее, принцип синтаксической разметки мы постарались последовательно провести через все нотные тексты - всех стилей и жанров. В тех случаях, когда музыкальный синтаксис приходил в противоречие со структурой поэтических строк (а в некоторых стилях пения, например, в северных напевах это нередко встречается), нотный текст ранжировался, исходя из собственно музыкальных закономерностей. Такие моменты легко обнаруживаются по несоответствию сплошной нумерации поэтических строк с нумерацией строк музыкальных - нотных (см., например, обр. 2). Во всех остальных случаях мы стремились в самой конфигурации нотного текста достигнуть графической передачи контуров стиховой строфы.

Не всегда протяжённая музыкальная строка умещается в стандартный размер нотной страницы. В таких случаях две-три её части располагаются «лесенкой». При этом вертикальный ранжир тактов становится действенным средством выявления внутренней мотивной структуры напевов.

Короче говоря, чрезвычайно удобный для читателя стихообразный способ оформления песенных нотаций связан с большим количеством осложнений аналитического, редакторского и, наконец, полиграфического плана. Особенно проблематичен он в сложных и спорных случаях, когда мы имеем дело с амбивалентными, переходными или неясными, не-установившимися или эволюционирующими структурами, сплошь и рядом встречающимися в песенном творчестве якутов. Тем не менее мы сознательно идём на несогласие с частью читателей по отдельным конкретным моментам расположения нотного текста. И делаем это ради того, чтобы в целом способствовать утверждению единственно перспективного, на наш взгляд, аналитического метода публикации фольклорных материалов.

Обратимся теперь к обсуждению до поры отложенной нотировочной проблемы - проблемы фиксации кылысахов.

Природа якутских кылысахов пока до конца не ясна. Совместные исследования физиологов, акустиков и музыковедов с использованием необходимой измерительной аппаратуры во многом ещё предстоят. До той поры приходится довольствоваться условной записью кылысахов, опирающейся на интуитивные представления о вокальном механизме их образования.

Нотировщика и исследователя обычно ставит в тупик реальная высота этих фальцетных призвуков, которая, как оказывается, нередко приходит в противоречие с акустической шкалой обертонов. Расстояние, отделяющее кылысах от основного тона, редко соответствует консонантным интервалам - октаве, квинте, кварте или большой терции. Чаще возникает ощущение тритона или различных нетемперированных интервалов, в том числе сексту и даже септиму. Интервал здесь вообще становится понятием в значительной мере условным, ибо существенное различие в тембрах основного тона и призвука делает его трудно уловимым на слух. Создаётся впечатление, что кылысахи лежат в иной звуковой плоскости. Наш слух склонен воспринимать их в более высокой, чем реальная, тесситуре (на однотембровом инструменте, например на фортепиано, звучание кылысахов точнее имитируется короткими стаккатными ударами октавой выше основного певческого регистра).

Принципиален и пока ещё неясен вопрос: что происходит с основным тоном в тот момент, когда над ним «вспыхивает» кылысах? Прерывается ли его звучание, но этот перерыв маскируется кылысахом (т.е. сольное якутское двухголосие в действительности является иллюзорным), или основной тон продолжает звучать, испытывая под действием кылысаха определённое высотное «возмущение». Лично я склонен слышать непрерывное звучание основного тона, осложнённое в момент звучания кылысаха характерным вздрагиванием, ближе всего передаваемым на письме быстрыми (перечёркнутыми) форшлагами, часто двойными (мордентообразными).

Другой нерешённый вопрос - ритмические условия появления кылысаха. То, что он имеет характер краткого акцентного удара, - очевидно, но с каким именно моментом в звучании основного голоса этот удар совпадает, определить нелегко. Приходится ли он точно на иктовое время или несколько опережает его, рождая ощущение форшлага, предстоит выяснить в специальных экспериментах. Думается, что в действительности мы имеем дело вовсе не с форшлагом (т.е. не с предиктовым характером кылысахов), а с акцентным ударом, вызывающим одновременно и вздрагивание основного голоса, и возникновение кылысаха. Иными словами, действительный интервал отстояния кылысаха следует исчислять не от основной, опорной высоты главного голоса, а от мелизматического её повышения в момент краткого акцентного удара. Если принять это в качестве исходной гипотезы, то можно предположить, что реальная высота кылысаха определяется тремя моментами: во-первых, тем, какой из частичных тонов является «базовым», несущим для основного тембра певческого го-лоса, во-вторых, тем, какой из вышележащих частичных тонов становится основанием для возникновения кылысаха и, в-третьих, каков реальный интервал мелизматического сдвига основного голоса в момент извлечения кылысаха. Сумма двух соответствующих интервалов (расстояния между частичными тонами и интервала «вздрагивания») и должна дать высотное отстояние кылысаха от украшаемого им мелодического тона. Разумеется, это предположение нуждается в экспериментальной проверке. Пока же не остаётся ничего иного, как по-прежнему полагаться лишь на остроту и натренированность нотирующего слуха, а следовательно, привносить в нотацию наши субъективные ощущения.

Казалось бы, не так уж сложно ввести для обозначения кылысахов специальный знак (такой ромбовидный флажолетный знак уже давно применяется нами в якутских нотациях и даже иногда заимствуется другими исследователями для обозначения сходных эффектов в пении иных народов), а затем предоставить всё остроте слуха, которую в принципе можно подкрепить или отвергнуть с помощью измерительной аппаратуры. Однако на практике всё не просто, потому что мы имеем дело не с абстрактными акустическими феноменами, а с живой музыкальной речью, несущей не всегда понятные и всегда трудно выразимые в словах и знаках смыслы. Что в ней несёт эти до поры скрытые смыслы, а что является второстепенным, внешним, быть может, случайным, хотя и сравнительно легко запечатляемым в нотах?

Высота кылысаха, как нам представляется, не может свободно корректироваться самим певцом и, возможно, вообще не зависит от его желания. Тем не менее она, безусловно, слышна и имеет существенное значение для общего звучания мелодии. Стóит ли любой ценой стремиться зафиксировать её в нотах, осложняя и без того нелёгкое их чтение? А, с другой стороны, как иначе посторонний читатель представит себе реальное звучание песни; как инструменталист воспроизведёт это характерное звучание на своём музыкальном инструменте?

Как видим, вопросов по поводу одних только кылысахов достаточно. И единого ответа на них быть не может. Поскольку же наши нотации имеют определённую «сверхзадачу», о которой хочется сказать в заключение, фиксировать кылысахи в них, безусловно, следовало. Вопрос для нас заключался лишь в том, как это делать, и всегда ли делать это одинаково.

Как нет на свете двух абсолютно одинаковых голосов, так не встретишь и двух совершенно одинаковых кылысахов. Даже у одного и того же певца в разное время и в разных песнях кылысахи звучат по-разному: в одних жанрах подчёркнуто звонко, в других приглушённо и мягко. И даже при исполнении той же самой песни в иных условиях звучание кылысахов нередко приобретает совсем иной характер. Если в одних случаях необходимо специальное обозначение, если в других достаточно лёгкого намёка на кылысах (например, с помощью необычно широкого форшлага), то в третьих уместен комбинированный способ, отражающий и самый кылысах, и мелизматическое колебание основного голоса. Непрерывная шкала переходов, простирающаяся от еле уловимых вздрагиваний голоса до подчёркнуто противостоящих основному тону, вполне обособившихся от него ослепительно ярких кылысахов, требует и гибкого разнообразия приёмов фиксации - от условной мелизматики до специальных знаков, точно фиксирующих высоту, ритм и специфический фальцетный тембр этих характерных призвуков.

На примере якутских кылысахов, которые нельзя целиком отнести к исполнительской стороне песенного искусства, хорошо видно, как трудно, а часто и в принципе невозможно выработать единый, универсальный способ фиксации казалось бы одного и того же, притом достаточно характерного вокального приёма. Ведь иногда на протяжении одного исполнения приём этот претерпевает такую эволюцию (причём не всегда помимо воли певца), что применённое в начале песни обозначение становится неуместным в конце. Приходится искать возможность не только противопоставить исходный и конечный моменты такой эволюции, но и отразить последовательные её этапы. В таких случаях внешняя и, казалось бы, эклектическая пестрота нотаций (это относится прежде всего к эпическим импровизациям) в действительности порождается желанием отразить сложную внутреннюю эволюцию напевов, их гибкое и трудно уловимое исполнительское «раскрытие».

Кылысахи могут быть высотно неопределёнными или подчёркнуто точными; они могут быть синтаксически незакреплёнными, как бы блуждающими, или повторяющимися в строго определённых местах напева, на конкретных метрических долях такта; они могут быть единичными, редкими украшениями мелодии или следовать один за другим с нарастающей быстротой, сливаясь в сплошную пульсирующую цепь кылысахов, в своего рода кылысахную трель, которую легче описать словами, чем фиксировать в нотах. И для каждого конкретного случая в распоряжении нотировщика должен быть более или менее адекватный приём - желательно отдельные знаки или условная их комбинация. Разумеется, таких знаков не может быть слишком много, и они не могут быть изменчивыми по смыслу. Это неоправданно затруднило бы чтение нотных текстов. Проблема, следовательно, заключена в поисках оптимального минимума универсальных знаков.

Сказанное по поводу кылысахов может быть спроецировано и на другие нотационные проблемы. В любом случае выход из положения видится нам не столько в применении новых знаков (это допустимо лишь в крайнем случае), сколько в гибком оперировании старыми и общепринятыми. В этом, как и во всем, что касается точности и доходчивости нотаций (двух свойств, к сожалению, часто вступающих для нотировщика фольклорной мелодии в драматический конфликт), важна мера, отклонение в любую сторону от которой одинаково пагубно для главной цели любой нотации - для передачи образно-музыкального смысла конкретной народной мелодии, её внутреннего национально характерного содержания.

Понимая это, мы сознательно склоняемся к большей подробности нотаций, ибо целью публикации ставим не просто достижение безусловного художественного эффекта, но и способствование поискам глубинной национальной музыкально-интонационной специфики, пока ещё до конца не выявленной. А в таком случае лучше несколько превысить меру подробности, чтобы не упустить то, что сегодня ещё не осознаётся в качестве смыслонесущих моментов. Упростить, сделать более обобщёнными и менее подробными наши нотации при необходимости сможет каждый исследователь. Труднее будет, если понадобится сделать их ещё более детальными.

Было бы замечательно, если бы наш читатель имел в своём распоряжении пластинку или пленку со звучанием хотя бы части публикуемых образцов. Каждый смог бы тогда убедиться не только в сложности стоящих перед нотировщиками и редакторами музыкально-фольклорных изданий задач, но и в принципиальной несводимости народнопесенной мелодики к одной лишь нотной строчке. Только будучи объединены, нотный текст и реальное звучание дают возможность не просто восхищаться народной песней, но глубоко вникать в её внутреннее строение и постигать законы, ею управляющие. Последнее вовсе не обязательно для рядового поклонника народной песни - увлечённому любителю это может даже и помешать. Но для специалиста - композитора, музыковеда, исполнителя (для которых аналитическое слышание музыки является профессионально необходимым) дополнение тщательно препарированных нотаций звучанием живого фольклорного оригинала тем более желательно, что сама система нотной записи, сколько бы её ни приспосабливали к нуждам фольклористики, не может передать многое из того, что составляет сущность национально характерного в народной песне.

Вот почему мы адресуем наше издание отнюдь не массовому читателю и не музыкальной самодеятельности непосредственно, хотя последней (через её профессионалов-руководителей) оно может оказаться небесполезным. Не имея возможности уже сейчас приложить к сборнику пластинку с записями, мы надеемся, что рано или поздно это окажется возможным. Пока же единственное, что мы можем в этом отношении сделать, - это указать местонахождение звучащих оригиналов и копий, а также, когда это возможно, номеров вышедших грампластинок.

Настоящая публикация имеет преимущественно музыкальный профиль. Однако это не означает, что здесь не уделяется должное внимание словесным текстам. И не только потому, что «из песни слова не выкинешь». Многое в народной мелодике, особенно в такой, как якутская, в её образности и выразительных приёмах, в её глубинной структуре трудно понять, не обратившись к анализу словесного материала. Поэтому важной целью для нас было по возможности более полное и точное воспроизведение имеющихся в нашем распоряжении словесных текстов. Разумеется, лишь часть встающих в связи с этим проблем могла быть разрешена в рамках музыковедческого издания.

Труднее всего оказалось фиксировать столь существенные для звучания песен диалектные и индивидуально-исполнительские особенности песенной лексики, фонетики, самого способа произнесения слова. В наибольшей степени это касается олонхо, обрядового фольклора и некоторых специфических видов пения. В любом случае мы стремились, как и в нотных расшифровках, к максимально точной фиксации не только каждого слова (нередко устаревшего и теперь уже мало кому понятного), но и внесмысловых моментов - вставных припевных слов и слогов, огласовок, звукоизобразительных приёмов и просто звукотембровой игры, занимающей заметное место в якутском пении. Обычно бóльшая часть этого опускается при отдельной публикации словесным текстов. В нашем же случае расшифровка песенных текстов вырастает в самостоятельную проблему, требующую вмешательства компетентных специалистов. Таким специалистом может стать далеко не каждый филолог. Здесь требуются не только основательное знание фольклора и тонкая интуиция, но и большое упорство и постоянное напряжение слуха, особенно когда дело касается реликтовых жанров и технически несовершенных звукозаписей. Большинство прежних нотаций автора этих строк «текстовал» (снабжал расшифровкой слов) Пётр Никифорович Попов, достигший в этом трудном и неблагодарном деле большого умения. С его участием сделаны расшифровки с фонографических валиков начала века, крайне неудовлетворительных в техническом отношении, и с дискографических записей 1946 года. Им же расшифрованы словесные тексты и некоторых экспедиционных записей последнего времени. Значительную часть новых магнитофонных записей выверил В.П. Еремеев, которому составители сборника также выражают признательность. Участие других лиц в расшифровке и редактировании словесных текстов оговаривается в комментариях к нотациям.

Москва - Якутск - Бостон, 2014 год.

Примечания к ПРЕДИСЛОВИЮ

Первая нотация якутской мелодии была сделана А.Ф. Миддендорфом в 1844 году (cм.: Middendorff A.Th. Reise in den Äuβersten Norden und Osten Sibiriens während der Jahre 1843 und 1844, Bd. 4. - St. Petersburg, 1848. ) Впоследствии якутская песенность и музыкальный быт якутов описывались в трудах целого ряда путешественников и политссыльных.

Беляев В. Якутские народные песни. - Советская музыка, 1937, № 9; Пейко Н., Штейнман И. О музыке якутов. - Советская музыка, 1940, № 2.

Похоже, что с началом нового тысячелетия якутское олонхо обретает новое дыхание, получив международное признание - в 2005 году ЮНЕСКО причислило его к шедеврам устного нематериальному культурному наследию человечества (

Фольклор и традиционные обряды якутов

В фольклор якутов входят поэтические произведения, исполнявшиеся при проведении традиционных обрядов - регламентированных действий, посвященных различным моментам жизни человеческого коллектива и отдельных его индивидов. В прошлом якуты совершали множество обрядов, связанных с почитанием окружающего мира, охотой, рыболовством, скотоводством и ремеслами, а также с жизнедеятельностью семьи, рода, племени, общины, этноса и т.д.

Необходимо отметить, что у якутов имелись как религиозные, так и безрелигиозные обряды. К сожалению, соотношение их еще не было объектом исследования.

Внимание ученых больше привлекали обряды, связанные с традиционными религиозными верованиями якутов. Значительный вклад в изучение этой проблемы внесли И.А. Худяков , В.Л. Серошевский , Г.В. Ксенофонтов , А.А. Попов , И.С. Гурвич и Н.А. Алексеев . Благодаря их усилиям в основном описан порядок проведения обрядов, исходящий из требований традиционных верований якутов, из поклонения духам и божествам, т.е. регламентируемых якутской мифологией.

Менее изучены безрелигиозные обряды, которые основывались на рациональном опыте народа, закрепляли обычаи, поддерживающие культурные, социальные и половозрастные взаимоотношения этноса. Не были предметом специального исследования этнографов и фольклористов благопожелания младших старшим членам коллектива, благопожелания жениху и невесте, благопожелания гостя хозяевам. Еще меньше изучена специфика произведений обрядовой поэзии с фольклористической точки зрения.

Первую попытку классификации обрядового фольклора якутов предпринял Г.У. Эргис. Он выделил следующие группы обрядов: скотоводческие, промысловые, семейно-бытовые . Из поля зрения Г.У. Эргиса полностью выпали обряды, связанные с ремеслом. Помимо этого, скотоводческие обряды не были представлены в полном объеме. Так, в группу скотоводческих не вошли обряды в честь божества-покровителя коневодства Джёсёгёя, обряды при рождении телят и жеребят и обряды, совершаемые в ходе сенокоса. В промысловые обряды Г.У. Эргис включил лишь часть охотничьих. В данную группу следовало бы ввести и обряды рыбаков, а также ритуалы, связанные с добычей медведя, рыси и лисы, действа, предпринимаемые в случае длительной неудачи в охоте. Далеко не полностью охвачены Г.У. Эргисом и семейно-бытовые обряды. Он кратко коснулся культа огня и свадебных обрядов. К числу семейно-бытовых, несомненно, нужно отнести обряды, проводимые при испрашивании у божеств ребенка, рождении детей, связанные с воспитанием детей, и похоронные.

В связи с тем, что обрядовая поэзия как жанр фольклора народов Сибири не была предметом глубокого изучения. Главная редколлегия серии «Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока» провела в 1985 г. специальную научно-практическую конференцию, посвященную этой проблеме. Руководил конференцией доктор исторических наук Б.Н. Путилов. С докладом о классификации обрядов выступил Н.А. Алексеев, один из авторов этой статьи. В докладе было указано, что многие якутские обряды сопровождались исполнением произведений обрядовой поэзии. Отмечено, что у якутов и других коренных народов Сибири широко бытовали заклинания, благопожелания, гимны, хороводные песни, проклятия, плачи и т.п. Кроме того, было предложено освещать обряды, связанные с охотой, рыболовством и скотоводством, по календарному принципу.

Проблемам исследования обрядовых песен посвящена книга С.Д. Мухоплевой «Якутские народные обрядовые песни» , в которой автор на основе функционально-поэтического принципа проводит жанровую классификацию обрядовых песен. В работе рассматриваются в основном родильные, свадебные, календарные песенные комплексы и песни, сопровождающие камлание. Таким образом, в научном исследовании обрядовой поэзии якутов сделаны лишь первые шаги.

Более благополучно дело обстоит с фиксацией и сбором произведений обрядовой поэзии. Но здесь, к сожалению, в большинстве случаев записывались лишь тексты заклинаний, запевов хороводного танца и т.п., а музыкальной стороне не уделялось внимания. Запись произведений обрядовой поэзии началась в XIX в. Из дореволюционных исследователей наиболее заметный вклад внесли политические ссыльные И.А. Худяков и В.М. Ионов. Первый изучал якутский язык, этнографию и фольклор в 1867 - 1868 гг. Среди произведений устного народного творчества, записанных им, имеются образцы обрядовой поэзии. Они были включены И.А. Худяковым в книгу «Краткое описание Верхоянского округа», опубликованную лишь сто лет спустя после ее написания .

Значительное количество произведений обрядовой поэзии на якутском языке было собрано В.М. и М.Н. Ионовыми. Основная часть их материалов относится к 1894 - 1896 гг., ко времени деятельности Сибиряковской экспедиции . Особый интерес В.М. Ионов проявлял к верованиям якутов, поэтому в его коллекции преобладают религиозные заклинания. Большая часть материалов Ионовых была включена в сборник, подготовленный к изданию А.А. Поповым в 1940 г. Это были заклинания, связанные с почитанием духов Верхнего, Среднего и Нижнего миров, а также с различными сторонами жизни человека. А.А. Попов сделал подстрочный перевод этих материалов. К сожалению, сборник остался неизданным и хранится в архиве (АИВ, ф. 22, оп. 1).

В советское время записано значительное количество текстов произведений якутской обрядовой поэзии. Известно, что А.А. Попов проводил в 1925 г. интенсивный сбор материала в Вилюйском районе ЯАССР. Его записи хранятся в архиве Кунсткамеры (в прошлом ленинградская часть Института этнографии и антропологии АН СССР), но руководство не допустило Н.А. Алексеева к этим материалам. Поэтому не было возможности включить записи А.А. Попова в этот том и дать их фольклористический анализ.

Основной фонд якутской обрядовой поэзии был накоплен сотрудниками ИЯЛИ ЯФ СО АН СССР (ныне ИГИ АН РС (Я)) и любителями народной поэзии. Наиболее ценные записи сделали С.И. Боло, А.А. Саввин, А.С. Порядин, Г.У. Эргис, Г.М. Васильев, И.С. Гурвич и др.

Говоря об источниках обрядовой поэзии, следует обратить внимание на то, что до 80-х гг. XX в. исследователи записывали тексты главным образом от руки. А, как известно, произведения обрядовой поэзии являются образцами не только поэтического, но и музыкального творчества народа. Этот пробел в фиксации обрядовой поэзии в определенной степени был восполнен во время комплексной фольклорной экспедиции ИИФФ СО АН СССР и ИЯЛИ ЯФ СО АН СССР в 1986 г. (далее КФЭ), когда участники экспедиции записали на магнитофонную ленту образцы различных заклинаний, благопожеланий и запевов хоровода-осусхай.

Ряд ценных записей на магнитофоне сделал Э.Е.Алексеев в 1970 - 1980-х гг. Он впервые собрал материалы о причитаниях во сне, заклинания при посвящении в кузнецы, образцы шаманских камланий и т.п.

Культура северных якутов имеет свои особенности, поэтому в корпус тома включены образцы, отражающие основное занятие этой группы - оленеводство. Частично сведения о локальных вариантах даны в комментариях к тому.

Поэтические произведения, сопровождающие большую часть традиционных обрядов, якуты называют алгыс. Многозначность этого слова отметил еще Э.К. Пекарский: алгыс - «1) благословение, благопожелание...» . В сущности, словом алгыс якуты обозначали различные виды произведений обрядовой поэзии - благопожелания, благословения, молитвы, заговоры, заклинания и гимны.

Как известно, якутские обряды делились на индивидуальные и коллективные. Они должны были сопровождаться определенными поэтическими текстами. Конечно, не каждый якут, исполняющий обряд индивидуально, был поэтом. В процессе длительного бытования обрядовой поэзии сложился набор традиционных клише, который необходимо было произносить при совершении конкретных обрядов.

При коллективном проведении обрядов исполнение алгысов поручалось самому уважаемому или наиболее одаренному, обладающему даром исполнения алгысов. Таких людей якуты называли алгысчыт (дословно «заклинатель, благопожелатель»). Они хорошо знали традиции обрядов, умело исполняли якутские песни в стиле дьиэ-буо (см. музыковедческую статью). Якутскими алгысчытами, видимо, было создано огромное количество поэтических произведений. Небольшая часть из них включена в данное издание.

Составляя том, мы сочли необходимым начать его с образцов заклинаний в честь духов-хозяев земли (местности, родины). По верованиям якутов, каждая территория имела свою хозяйку. При почтительном отношении к ней она покровительствовала живущим на «своей» земле или прибывшим в ее «владения». В связи с этим в прошлом якуты приносили ей жертвы. Согласно обычаям, специальное жертвоприношение духу-хозяйке земли устраивали раз в год - весной, когда вырастала первая трава, распускались листья на деревьях. В дар ей вешали на священную березу пучки конских волос, полоски материи или салама - ритуальную веревку, сплетенную из конских волос, украшенную пучками волос из гривы или ленточками, угощали духа-хозяйку молочными продуктами. В ходе обряда произносили или пели заклинание. Оно обычно начиналось с обращения к духу-хозяйке, затем перечислялись блага, которые у нее просят: защиты скота и детей, заботы о приумножении богатства и потомства (текст № 1). Размер заклинания зависел, как правило, от таланта алгысчыта. Например, обращение к духу-хозяйке земли он мог расцветить образными описаниями ее внешнего вида, дополнить заклинание красочным перечислением молочных продуктов, подносимых ей, и т.п. (текст № 3).

Весеннее жертвоприношение духу-хозяйке земли относилось к превентивным обрядам якутов. К духу-хозяйке земли обращались также в тех случаях, когда семью постигало несчастье. Так, обряд жертвоприношения духу-хозяйке земли устраивался при эпидемиях. Образцом заклинания, произносимого при несчастье, является в нашем томе текст № 4. Оно начинается с обращения к духу-хозяйке земли, затем заклинающий говорит о своем несчастье и просит избавления от него.

Таким образом, содержание заклинаний духа-хозяйки земли варьировалось с учетом повода, по которому ей приносили жертву.

Отметим, что обряды в честь духа-хозяйки земли совершали и временно находящиеся на ее территории. Они выражали свое уважение к ней и умоляли не наносить им вреда.

Многочисленные произведения обрядовой поэзии исполнялись в обрядах, связанных с охотой и рыболовством . Эту часть можно условно разделить на две группы обрядов, исполнявшихся: 1) для получения удачи на промысле или сохранения ее; 2) при длительных неудачах на охоте и рыбалке.

По верованиям якутов, результат охоты зависел часто не от умения и знаний охотника, а от воли духа-хозяина леса Баай Байаная, подчиненных ему духов, а также духов, препятствующих охоте. Поэтому перед началом охоты якуты приносили им жертвы, угощали пищей или водкой, произносили заклинания, в которых обращались к духам с просьбой быть благосклонными и даровать добычу. Угощение и обращение с просьбой базировались на том, что все духи, имея фантастический или зооморфный вид, якобы могли понимать человеческую речь, принимать пищу, т.е. уподоблялись людям внешностью и потребностями.

Иногда для принесения жертвы предварительно изготавливали из куска дерева антропоморфное изображение духа-хозяина леса, идола, которого называли хойгуо. Его втыкали в землю и половину лица хойгуо мазали («угощали») жиром или свежей кровью только что добытой дичи. Другую половину обещали намазать при удаче на охоте. Здесь прослеживается определенное лукавство: духа как бы завлекали возможностью получить жертвоприношение еще раз. Именно с этим обычаем связывается словосочетание хааннаах хойгуо - букв, «с кровью», «кровавый хойгуо».

Перед тем, как отправиться на охоту, совершали гадание, бросая жребий на счастье каким-либо предметом: деревянной чашкой, колотушкой бубна, оленьим копытом и т.д. Гадание начиналось с произнесения заклинания (№ 10 - 12). Если предсказание было удачным, охотники шли на промысел в приподнятом настроении.

В разговорах между собой участники охоты использовали иносказательную речь. Медведь - «старик», «лесной зверь», лось - «длинноногий» и т.д. Эта специфика речи охотников отразилась и в публикуемых заклинаниях. В них название зверей в большинстве случаев заменяется описательными эпитетами. Например, оленя называли «ветвисторогим» - эргэнэ муостаах (№ 5); лося - «имеющим выпуклые коленные суставы» - туора тобуктаах; хищных зверей - «имеющими острые клыки» - ардай аЬыылаах (№ 6) и т.д.

При длительной неудаче на охоте у якутов считалось обязательным проведение обряда Барылаах тардар "Призывание (или привлечение) Барылааха". Здесь словом Барылаах "Владеющий всем", или "Изобильный" иносказательно назван дух-хозяин леса (подробное описание обрядов см. ). В общих чертах обряд проводился так. Охотник или специально приглашенный шаман изготавливал нового антропоморфного идола из куска дерева размером около одного метра. Перед идолом ставили угощение: миску с вареным мясом, чашку саламата, бутылку водки. Затем исполнитель обряда произносил или пел заклинание. Оно во многом было схоже с заклинанием духа-хозяина леса перед началом охоты. Дополнительно вводились фрагменты, в которых охотник спрашивал у духа-хозяина леса, чем вызвано его недовольство, просил его смягчиться и щедро наделить добычей (№ 12).

Обряд при утрате охотничьей удачи проводился одинаково у всех локальных групп якутов, только у северных якутов хойгуо назывался Чычыпканом.

Якутия по праву считается страной тысяч озер. В озерах водятся в изобилии караси и вьюны. Реки богаты разнообразной рыбой. В них встречаются практически все виды речных рыб. Из них особенно ценны нельма, чир, осетр, стерлядь, муксун, омуль, сиг, ленок и тугунок (сосьвинская селедка). Для якутских хозяйств большое значение имело озерное рыболовство. Это было связано с тем, что лов рыбы велся летом при помощи верш, ставных сетей и заязков. Их осматривал ежедневно между делом один из членов семьи. Пойманная рыба сразу шла в пищу. Неводом ловили рыбу осенью и в начале зимы. Ранней весной на озерах ловили карасей куйууром "большим волосяным сачком с длинной рукояткой". В местах зимней спячки рыб продалбливали прорубь и через нее вычерпывали карасей, сонных и малоподвижных. Улов бывал весьма богат. Рыболовство на больших реках практически вели богатые якуты, имевшие неводы. Живущие недалеко от рек ставили заязки на речках, впадающих в большие реки, ловили рыбу вершами и сетями. В годовом меню дореволюционных якутов рыба занимала заметное место: к весне кончались запасы мяса, и весенний подледный лов спасал от голодовок. С ранней весны и до осенних холодов якуты редко забивали скот на мясо, предпочитали питаться рыбой и дичью (охота на перелетных птиц, отлов утят, не вставших на крыло, осенняя охота на уток, гусей, боровую дичь и зайцев). По данным В.Л. Серошевского, каждая якутская семья в год употребляла от 320 до 480 кг карасей и мелкой озерной и речной рыбы . Таким образом, рыболовство играло заметную роль в хозяйстве якутов.

Обряды, связанные с ловлей рыбы, во многом схожи с охотничьими. По верованиям якутов, удача на рыбалке зависела от воли духов-хозяев озер и рек. Поэтому перед рыбалкой якуты приносили жертвы этим духам и обращались к ним с заклинанием, прося хороший улов. Так, в тексте № 17 заклинающий жалуется на то, что дух-хозяйка земли и другие его духи-покровители дали в этом году слишком мало из «своего изобилия», т.е. продуктов скотоводства, и просит духа-хозяйку озера дать рыбы. В своем обращении он говорит, что дух-хозяйка озера является старшей сестрой божеств Айыысыт и Иэйиэхсит, т.е. она главнее их. По якутской мифологии, Айыысыт и Иэйиэхсит относились к главным божествам айыы, - покровителям рода и племени. Хотя рыбаки обращались каждый раз к духу-хозяину определенного водоема, анализ текстов показывает, что у них шел процесс формирования представлений о главном духе-покровителе рыболовства. В тексте № 17 он назван Тойон Эриэхийэ Баай. Произнесший заклинание назвал его владельцем великой реки, вод, всех алаасов с озерами, таежных озер, покровителем всех рыбаков: и тех, кто ставит верши, и тех, кто ловит при помощи заязков и сетей, и тех, кто для лова пользуется лодками. В тексте № 25 дух-хозяйка реки признается распорядительницей рыбы, она будто бы делит рыбу между всеми своими притоками.

Анализ публикуемых текстов показывает, во-первых, что у якутов наблюдалось смешение функций духов-хозяев родовой или личной территории и духов водоемов. В отдельных случаях якуты просили удачи в рыболовстве у духа-хозяйки местности, где велся промысел. Это было связано с тем, что она считалась владелицей всех, кто обитает на ее территории, - зверей, птиц и рыб (№ 19). Во-вторых, в заклинаниях отчетливо прослеживается то, что с просьбой обращается скотовод. В тексте № 24 рыбак просит духа-хозяйку реки уподобиться дарителям скота:

Белым молоком вскипай,

Масло-жир источай всегда,

Дух-хозяйка моей [реки] - бабушки! (стк. 50 - 52).

В тексте № 21 рыбак угощает духа-хозяйку воды лучшими продуктами скотоводства: кумысом, маслом, сливками. Иногда в заклинаниях подчеркивается, что дух-хозяйка озера является спасительницей в трудные для скотовода времена - в годы засухи, бескормицы, в периоды голодовок (№ 17, 20, 21, 23). В прошлом у бедных якутов в конце зимы часто кончались припасы продуктов, и ранней весной до появления зелени и прилета перелетных птиц наступали сезоны вынужденных голодовок.

Смешением функций духов-хозяев земли и воды можно объяснить и то, что в № 24 дух-хозяйка реки приравнена к эпическому духу-хозяйке родной земли, обитающей в священном родовом дереве Аал Луук мае. Как известно, она вскармливает некоторых эпических героев своей грудью, наделяет их богатырской силой, дав им трижды пососать свою грудь . В анализируемом тексте рыбак просит:

Из двух грудей своих, подобных Упругим мехам [из кожи] богатых соседей, Дай мне пососать молока, Заботливо нас вскорми же! (стк. 40 - 44).

В данном случае, как и в эпосе, молоко духа-хозяйки реки представляется как волшебное средство, дающее силу или поддерживающее жизнь .

Духи-хозяева водоемов, по представлениям якутов, могли так же, как и духи-хозяева лесов, лишить рыбаков удачи и оставить их без улова. Это, как правило, объяснялось «осквернением» орудия лова женщиной, участием в рыбалке человека, присутствовавшего недавно на похоронах и т.д. . В таких случаях якуты устраивали обряд очищения огнем орудий рыбного промысла. Первая часть заклинания при этом состояла из обращения за помощью к духу-хозяину огня (см. подробнее ниже), а вторая совпадала с обычным заклинанием перед началом рыбной ловли, добавлялся лишь фрагмент с просьбой простить совершенный грех [Там же, с. 61 - 63].

В целом поклонение духам-хозяевам земли, леса и водоемов было связано с необходимостью установления регламентированных отношений между человеком и природой.

Важную часть составляли ритуалы, связанные с традиционным бытом и хозяйством. Это прежде всего обряды, совершавшиеся при устройстве якутской усадьбы и домашнего очага. По обычаям якутов, построив новую юрту, необходимо было прочесть заклинание, базирующееся на представлениях о небесных и земных божествах-покровителях. В нем подчеркивалось, что юрта построена по велению главы светлых небесных божеств Айыы Тойона, который предопределил хозяину иметь детей, разводить рогатый и конный скот, создать благоденствующее скотоводческое хозяйство. Затем просили светлых духов-покровителей защищать от всякого несчастья. Значительная часть заклинания посвящалась духу-хозяину домашнего очага. Его умоляли защищать живущих в этом доме от злых духов. В заключение обращались к главе светлых божеств Айыы Тойону с просьбой: «Светлое свое дыхание ниспошли прямо на мой дом». Это исходило из поверья о том, что каждый якут связан невидимой нитью с Верхним миром, где обитают светлые божества айыы. Пока эта связь цела, человек живет благополучно, прервется - человек умрет. Иначе говоря, хозяин просил Айыы Тойона взять под охрану его жилище (№ 27).

Обряд жертвоприношения духу-хозяину юрты совершали и при переселении с зимника на летник и обратно. Заклинание при этих обрядах практически совпадало с заклинанием при вселении в новую юрту. Этот ритуал был частью обрядов, проводившихся на месте длительного проживания, какими были зимние и летние усадьбы. В этот комплекс входили обряды в честь духов-хозяев двора, коновязи и домашнего очага. По верованиям якутов, дух-хозяйка двора обеспечивает молочное изобилие, плодовитость и сохранность скота, поэтому ей приносили жертву в день приезда на летник или зимник, а также в тех случаях, когда заболевал скот. Жертвоприношение сопровождалось заклинанием, в котором у духа-хозяйки двора просили благополучия для своего скота и его умножения (№28).

Дух-хозяин коновязи (сэргэ) считался небожителем. Это, видимо, связано с тем, что дух-покровитель коневодства Джёсёгёй обитал на небе. Дух-хозяин коновязи признавался защитником всего двора, т.е. его функции совпадали с функциями духа-хозяина двора. В заклинании духа-хозяина коновязи просили защищать людей и скот от злых духов (№ 29).

Наиболее почитаемым из духов-покровителей рода и семьи был дух-хозяин домашнего очага. Любой огонь, по верованиям якутов, имел духа-хозяина, точнее огню приписывались свойства живого существа, самостоятельной сущности. Огонь признавался медиатором - посредником между людьми и духами. Через огонь угощали духов, которые «насыщались запахом, гарью и паром сгоревшего угощения», т.е. жертва превращалась в доступную для духов субстанцию. Наряду с этим у якутов существовала вера в духа-хозяина домашнего очага, который был защитником семьи и рода от козней злых духов, от любого несчастья. Такая полифункциональность огня привела к тому, что во многих обрядах сперва обращались к духу-хозяину домашнего очага. Например, шаман перед началом камлания приносил жертву тлеющему огню на камельке, просил оберегать присутствующих и помогать им. Само камлание шло в полутьме. Возможно, это отчасти было связано с тем, чтобы защитить от огня шаманских духов, так как, прогневавшись, они могли навредить жителям юрты, где совершалась шаманская мистерия.

Дух-хозяин домашнего очага постоянно охранял жилище, в прошлом якуты угощали его первой ложкой и первым кусочком приготовленной пищи. При этом вслух или про себя просили его поесть-угоститься. В особо важных случаях к духу-хозяину обращались с заклинанием. Объем и художественное достоинство заклинаний зависели от таланта их исполнителей. Здесь нередко мастерски воспевались свойства огня, его мощь и величие. Например, в одном из публикуемых текстов говорится, что у огня искры вольные, алые и огромные (размером с конскую голову); его жар вверх достигает трехслойного высокого белого неба, вглубь проникает до места обитания восьми племен злых духов и т.д. Затем произносящий заклинание просил для всех защиты от злых духов и несчастий, отмечая, что дух-хозяин огня защищал хозяев этого дома и в прошлом, умолял охранять хозяев сейчас, а в будущем и их потомков (№ 32).

Цикл заклинаний и благопожеланий относится к свадебным обрядам. Основную часть традиционной якутской свадьбы составлял обряд тюся барар (букв, «прибыть для закрепления сговора о женитьбе»), который устраивался после выплаты части калыма - выкупа за невесту, проводы ее к местожительству жениха и свадебный пир в доме его родителей (подробнее см. ).

Обряд тюся барар совершался в доме родителей невесты. На праздник приезжал жених в сопровождении родственников. Поезд жениха возглавляли его родители или почтенный старший родственник, согласившийся быть старшим сватом. Со стороны невесты в празднике участвовали ее родители, ближайшие родственники и уважаемые, чаще всего состоятельные, люди из рода ее отца. Основная часть этого обряда - изобильный пир будущих родственников. Отец невесты раздавал часть калыма приглашенным сородичам, которые должны были участвовать в сборе приданого для невесты. Одаривались также почетные гости со стороны жениха, которые, как правило, вносили определенную долю калыма.

Отметим, что все сородичи поочередно участвовали в выплате калыма, т.е. это было частью родовой взаимопомощи, обусловленной обычным правом якутов. Наиболее специфичным из заклинаний и благопожеланий, исполнявшихся при проведении обряда тюся барар, было заклинание, произносимое женихом при угощении им духа-хозяина огня в доме невесты. В нем к традиционному заклинанию огня добавлялась просьба жениха принять его под защиту.

После пира на обряде тюся барар жених и невеста проводили первую брачную ночь. С этой поры жених получал право посещения будущей жены в ее доме до полной уплаты калыма (зятевать). Только после этого жених приезжал за невестой и увозил ее. Этот этап якутской свадьбы также сопровождался пиром и рядом обрядов. На пиршестве произносились традиционные предсвадебные благопожелания. В благопожеланий отца невесты говорилось, что он обращается к будущим супругам от себя и своих духов-покровителей, желает им стать хозяевами благодатного дома, заботливыми родителями детей, которые будут продолжателями рода, владельцами многочисленного скота, «кормильцами для изголодавшихся и согревающими для замерзающих». Особо в своем заклинании отец отмечал необходимость лада в семье и высказывал пожелание, чтобы злокозненные силы не коснулись новой семьи (№ 36). Мать невесты и другие родственники тоже желали счастья ей в будущей семейной жизни (№ 37, 38). Утром, перед отъездом, невеста угощала духа-хозяина домашнего очага, благодарила за защиту и прощалась с ним. Благодарственное заклинание совершалось невестой и при выезде свадебного поезда с родовой территории. При въезде на земли жениха невеста угощала духа-хозяйку этой земли и произносила заклинание с просьбой не обижать ее, считая чужеземкой, и принять под свою защиту (№ 41). Иногда это заклинание произносил член свадебного поезда, обладающий поэтическим даром, искусный в исполнении обрядовых песен.

Заключительная часть свадебной церемонии начиналась с момента въезда свадебного поезда на алаас, где стояла юрта родителей жениха. В далеком прошлом обряды в доме родителей невесты и особенно на родном алаасе жениха были демонстрацией сил и богатства родов, соединяющихся родственными узами. Наиболее отчетливо это проявлялось в конце XIX в. в обрядах, совершавшихся по прибытии свадебного поезда на местожительство жениха. Как только на горизонте показывался свадебный поезд, к нему от дома жениха устремлялся всадник. Подъехав, он разворачивался и мчался назад. Человек из сопровождающих невесту, едущий на лучшем скакуне, пускался за ним в погоню. Если опережали хозяева, то считалось, что счастье будущей семьи обеспечили они, а если наоборот, то - родня невесты.

Следующим соревнованием было состязание в высекании огня. Оно проводилось при въезде свадебного поезда в усадьбу. Невеста подъезжала к специальной свадебной коновязи, поставленной к востоку от дома. Никто из приехавших не слезал с лошадей. Лишь один человек из окружения невесты соскакивал с коня, бежал к двери дома и начинал высекать огонь огнивом. Его соперник со стороны жениха взбирался на юрту и начинал высекать огонь над трубой камелька. Если первым высекал огонь приезжий, он бросал его внутрь дома в сторону камелька, а если стоящий наверху, то - в трубу. Опередивший произносил заклинание, в котором подчеркивал, что именно его род дарует счастье молодоженам (№ 42). Только после этого обряда встречающие брали повод коня невесты и спускали ее с седла, с почетом принимали и остальных гостей. Невесту вели в дом, здесь ее встречали с благопожеланием стать хозяйкой изобильного дома, иметь много детей, многочисленный скот и т.п. (№43).

Компонентом свадебной обрядности был ритуал угощения невестой духа-хозяина домашнего очага в доме родителей жениха, приобщения ее к огню его рода. Угостив духа-хозяина, невеста заклинала его принять ее под свою защиту. В принципе это заклинание было вариантом обычного заклинания духа-хозяина огня.

В день приезда невесты устраивался пир, на котором произносилось много благопожелании. Затем проводились различные состязания, игры, заводили осуохай, иногда исполнялись олонхо "героические сказания".

Как правильно отметил П.А. Слепцов, полный комплекс свадебных обрядов совершали только богатые якуты. Менее состоятельные ограничивались праздничным ужином, но исполнение заклинаний духа-хозяина огня и благопожелании молодоженам было обязательным компонентом любой свадьбы . Якутская свадебная обрядность имела и локальные особенности. Мы сочли возможным включить в том как образец свадебной поэзии запись В.М. и М.Н. Ионовых об участии духа Бологур айыыта в качестве почетной сватьи (описание этих обрядов см. в тексте № 44). Этот материал является и примером участия черных шаманов в свадебной обрядности. В обычных свадьбах они не играли особой роли. Белые шаманы участвовали в свадьбе тоже не всегда, а только в тех случаях, когда молодожены были их близкими кровными родственниками.

Заканчивая обзор поэзии, связанной с якутской свадьбой, отметим, что в советское время соблюдались основы этого обряда. Также устраивался пир, часто угощали духа-хозяина огня, произносили благопожелания. В том мы включили только один текст благопожелания на современной свадьбе. Его анализ свидетельствует, что основная канва традиционных свадебных благопожелании сохранилась: молодоженам желают счастья, многодетности и богатства, лишь в конце добавлено, что им нужно стать передовиками производства и известными в республике людьми (№45).

В концепции жизни якутов важная роль отводилась продолжению рода, рождению детей в семье. Многодетность, здоровые, психически нормальные дети считались одним из компонентов человеческого счастья. Души детей (кут-сюр), по верованиям якутов, можно было получить от светлых божеств айыы, а также от дерева с ветловидной кроной. Основная дарительница душ детей - богиня Нэлбэй Айыысыт - обитала в восточной части земли, за пределами мест, освоенных якутами. Она могла дать или не дать женщине детей. Эта богиня и сопровождающие ее духи-хозяева трав и деревьев определяли судьбу новорожденного: срок его жизни, будет ли он счастлив, здоров и т.п. После рождения ребенка одной из главных его защитниц становилась богиня Иэйиэх-сит - личная покровительница человека. Образ этой богини был близок к образу богини Айыысыт.

В заклинании, произносившемся при рождении ребенка, обращались к ним обеим. Старшая женщина или та, которая принимала роды, просила богинь быть благосклонными, прийти и облегчить роды. Заклинание при родах обычно носило возвышенный, близкий к эпическим традициям характер, в них широко применялись гиперболы и красочные описания. Например, бляха на шапке Айыысыт сравнивалась по размеру с прорубью, а дыхание богини Иэйиэхсит уподоблялось теплому ветру. Описание костюма богини Айыысыт было столь же детальным, как и описание одежды главных персонажей эпоса олонхо (№ 46). Отметим, что в этом заклинании имеется и весьма архаичная характеристика богини Иэйиэхсит. Якуты в XIX - начале XX в. считали ее антропоморфным существом. Вместе с тем в части мифов говорится, что она являлась людям в облике белой кобылы:

С волнистым хвостом,

С черной полосой по хребту,

С узорчатыми пятнами на лопатках...

(стк.80 - 82).

Остальная же часть характеристики Иэйиэхсит относится к ее антропоморфному облику (№ 46).

Если роды проходили благополучно, якуты на третий день после родов устраивали обряд проводов Айыысыт. (Подробное описание обряда и содержание заклинаний см. № 48, 49.)

Когда роды были трудными и роженица не могла разрешиться от бремени, якуты приглашали шамана. Он призывал своих духов и совершал камлание с жертвоприношением злым духам абаасы, похищающим души детей и мешающим родам. В заклинании говорилось о том, что шаман ловит этих духов и прогоняет их обратно при помощи своих духов-помощников (см. №47).

В случае долгого отсутствия детей якуты проводили обряд испрашивания у Айыысыт души ребенка. Он совершался белым шаманом (айыы ойууна) - жрецом культа духов-покровителей семьи и рода (краткое описание одного из вариантов этого обряда предпослано тексту № 51; более подробно об этом обряде см. ). В заклинаниях описывалось горе бездетной супружеской пары, предписывалось этой паре жить в ладу, без ссор и предсказывалось, что в этом случае богиня даст ребенка. В конце заклинания исполнитель обряда просил, чтобы никто из злых духов не помешал исполнению его мольбы (№ 51).

Одним из якутских обрядов, совершавшихся при воспитании детей, было освящение колыбели. При этом произносилось заклинание, в котором просили Айыысыт охранять колыбель и ребенка, указывалось, что гнездо (колыбель) находится на священном родовом дереве, т.е. его защищает дух-хозяйка родовой территории. Кроме того, в финале заклинания подчеркивалась скромность хозяев и человека, произносящего заклинание. Отмечалось, что они просят редко, и только в дни, которые предназначены для жертвоприношений (№ 50).

В семейной жизни помимо общеобязательных были обряды, связанные с различными бытовыми ситуациями. Изредка проводились обряды привораживания девушки, женщины или мужчины. Например, В.М. Ионовым был зафиксирован обряд привораживания ушедшей жены. Он основан на архаичном поверье, что деревья подобны людям во всем - говорят между собой, болеют, умирают, ходят друг к другу в гости и т.п. Одним из аспектов осознания жизни деревьев было представление, что растущие вместе как бы обнявшиеся деревья обладают волшебным даром соединять разошедшихся супругов, восстанавливать цельность разбитого, разрушенного. В обряде покинутый муж приносит жертву двум деревьям, растущим вместе, обвившим друг друга от самого корня до верхушки. В заклинании мужчина красочно описывал свои страдания. В частности, он говорил, что пришел:

Страдая ломотой в костях,

От неровности настила досок на кровати...

(№52, стк. 28 - 29).

В конце заклинания он попросил волшебное средство, смягчающее сердца женщин и мужчин, укрощающее плохие повадки скота (стк. 62 - 72). В анализируемой записи утверждается, что деревья вняли просьбе покинутого мужа, дали приворотное средство и ему удалось вернуть жену (№52).

У всех этносов в семейно-бытовые обряды входили похоронные и поминальные. У якутов смерть, по традиционным верованиям, являлась переселением в другой мир, в сущности, изменением формы существования человека. На похоронах и поминках в XIX - начале XX в. не исполнялись специальные обрядовые произведения (о похоронных и поминальных обрядах см. ). Тоска по умершим выражалась в индивидуальных плачах. Особенности этого жанра в якутской фольклористике изучены недостаточно. Видимо, было три вида плачей: кэп туонуу "оплакивание несчастной доли", суланыы "сетование на судьбу", мун-атыйыы "плач о своих страданиях". Эти плачи по сути были формой индивидуальной психологической разрядки и в то же время выполняли знаковую функцию, соответствующую этическим нормам якутов, были выразителем горечи от утраты близкого человека. По поверьям якутов, умерший становится духом и приходит к живым, если его не принимают в потустороннем мире. В таких случаях приглашали шамана, который проводил специальное камлание с целью его ловли и отправки в мир умерших.

Важной частью системы якутских обрядов были ритуалы, связанные с основным их занятием, - разведением лошадей и крупного рогатого скота. Якуты, верные потомки своих предков-кочевников, больше любили коней. По якутским поверьям, успешное коневодство зависело от благосклонности божества Джёсёгёй. Первое жертвоприношение ему якуты совершали ранней весной, при рождении первого жеребенка. В молитве говорили, что угощают самым лучшим кумысом и просили умножить количество коней, принадлежащих хозяину (№ 53).

Семейным обрядом, связанным со скотоводством, являлось и жертвоприношение духу-хозяйке местности, куда переезжали на летнее время. Ее угощали кумысом и просили дать благополучие на этом месте, обеспечить приплод и сохранность всего скота (№ 56).

Рост стада крупного рогатого скота, по верованиям якутов, зависел не только от светлых богов айыы, но и от пороза, принадлежащего данной семье. Исходя из этого, в начале лета проводили обряд обрызгивания быка-производителя суоратом "якутским кисло-молочным продуктом" с просьбой увеличить приплод скота (№ 57). По верованиям якутов, табунный жеребец и бык-производитель при их забое могли увести с собой в потусторонний мир души коней или крупного рогатого скота. Поэтому перед забоем этих производителей якуты совершали особый обряд. Их забивали так же, как и жертвенных животных, - разрывали у них аорту. При этом произносили заклинание, в котором просили не уводить с собой скот, а наоборот, в будущем даровать большой приплод. В конце заклинания традиционно говорили, что вынуждены забить из-за наступления голодного года (текст № 60, ).

В число якутских семейных трудовых обрядов входили ритуалы, совершавшиеся в ходе заготовки сена на зиму. Перед началом сенокоса, прибыв на место косьбы, разводили костер и через огонь приносили жертву духу-хозяйке местности в виде молочной пищи (бросали масло или брызгали кумысом в огонь), заклиная дать долю из трав для прокорма скота (№ 61).

В начале косьбы старший из косарей совершал обряд «поения» косы. Коса, по поверьям якутов, как и любой предмет, признавалась живой. Ее наделяли способностью обижаться, нарочно наносить раны, лучше или хуже косить, а также есть и пить. Поэтому, приступая к косьбе, угощали косу напитком из кислого молока. Человек, которому поручалось проведение этого обряда, трижды скашивал траву, затем брал пучок свежескошенной травы, обмакивал его в напиток и смазывал косу. После этого весь напиток из чашки разбрызгивали вокруг в три приема на растущую траву и произносили заклинание с просьбой о богатом травостое, солнечной погоде и удачном сенокосе. В заключитель¬ной части алгыса обращались к косе, умоляя ее не ломаться и не портиться (№63).

В конце сенокоса произносили заклинание - Благословение больших вил. В нем отмечали, что сенокос завершен удачно, и просили такое же благополучие в будущем, в течение жизни девяти поколений потомков (№ 64).

Часть якутов в процессе освоения бассейнов рек Оленек и Анабар в XVII - XIX вв. стала заниматься оленеводством, сочетая его с охотой и рыболовством . Обрядовая поэзия этой группы якутов изучена слабо. В том включены три заклинания, связанные с оленеводством (№ 65 - 67), исполненные шаманом. Возможно, это образцы заклинаний при обрядах, совершаемых шаманом в экстремальных случаях или в превентивных целях. Так, первое заклинание относится к началу отела оленух (№ 65), второе и третье исполняются при эпидемиях (№ 66, 67).

Возвращаясь к характеристике обрядов и произведений обрядовой поэзии основной части якутов, необходимо отметить, что в осенне-зимний период значительных действ, связанных со скотоводством, не было. В случае болезни скота проводили обычный обряд очищения огнем, жертвоприношение духу-хозяину хлева или приглашали шамана, который совершал камлание.

Наряду с семейными обрядами большое значение в жизни якутов имели общеродовые, общеплеменные, межплеменные, общинные и общенародные праздники и обряды. Главным из них является ысыах, состоящий из жертвоприношения божествам и духам, пения или произношения речитативом гимна в их честь, пира, круговых танцев осуохай, боевых состязаний, спортивных соревнований и различных игр (подробно см. ).

Изучение материалов об ысыахе показывает, что первоначально он возник как родовой и межродовой праздник, в XIX в. он носил уже общинный и межобщинный характер и стал осознаваться как общеякутский. В период коллективизации праздник был запрещен. Поводом для этого послужило то, что якуты, как и другие народы, устраивающие конные скачки, любили во время состязаний биться об заклад. Кроме этого, во время ысыахов случались игры в карты. В последний год Великой Отечественной войны запрет был отменен. В городах и селах стали устраивать ысыахи Победы. С этой поры ысыах стал общим для всех жителей Якутии праздником лета и дружбы.

По якутской мифологии основателем ысыаха считался первопредок Эллэй. Первый гимн в честь духов исполнил, по мифам, сын Эллэя Лабынгха Сююрюк, ставший первым жрецом (айыы ойууна) культа духов-покровителей рода и племени . Видимо, до середины XIX в. гимны на ысыахах произносили белые шаманы (№ 69). Позже эту функцию стали выполнять уважаемые старики, знатоки народных традиций или искусные певцы - мастера исполнения якутских песен.

Обряд открытия ысыаха проводился как театрализованное представление. Главным действующим лицом был исполнитель гимна в честь божеств и духов. Ему вторили восемь невинных девушек и девять невинных юношей. В гимне исполнители обращались с благодарственным молением к божествам и духам. В начале заклинания белого шамана подчеркивалось, что все живое на земле сотворено по воле главы божеств айыы Юрюнг Айыы Тойона, отмечалось его могущество и высказывалась мысль, что ысыах организовали как дар за его милости. После этого заклинающий перечислял всех божеств и духов, угощал их и просил у них покровительства, умолял дать счастье, богатство и удачу, защищать от козней злых духов (№ 69).

Такая структура, видимо, изначально была присуща гимну, произносимому на открытии ысыаха. В конце XIX - XX в. исполнители этого гимна строго не придерживались иерархии светлых божеств. Они могли начать с обращения к Джёсёгёю - покровителю конного скота, или к Айыысыт, от воли которой зависели рождение и жизнь детей (№ 70, 72). В отдельных случаях заклинающий описывал богатство, пышность организуемого ысыаха: обилие угощения, многочисленность праздничной посуды и т.п. Потом заклинающий говорил, что угощает светлых духов лучшими видами молочной пищи и просил у них покровительства (№ 70).

После исполнения гимна в честь светлых божеств-покровителей и местных духов начинался праздничный пир, состоявший из угощения кумысом, вареным мясом и другими блюдами. В старину при распитии кумыса иногда слушали песни, восхваляющие ысыах. Песни исполняли лучшие певцы. Они пели о красоте родной земли, о том, как изобилен ысыах и что он устроен для обеспечения счастья людям и будущим их потомкам (№ 75).

По окончании праздничного пира на ысыахе начинались круговые танцы осуохай, конные скачки, спортивные соревнования и игры. Отметим, что круговой танец осуохай исполнялся не только на ысыахе, он был составной частью любого якутского праздника. Он, вероятно, изначально носил сакральный характер. В прошлом в запеве осуохая, как и в гимне на открытии ысыаха, славили светлых божеств-айыы, просили их быть благосклонными к людям, подчеркивали, что эти боги дают счастье и благополучие якутам (№ 76).

Возможно, воспевание светлых божеств было темой первого танца осуохай, открывающего многочасовое массовое веселье. На ысыахе один хоровод сменялся другим. Как только запевала заканчивал свой хоровод, следующий запевала начинал новый. Бывали случаи, когда одновременно заводилось несколько хороводов. Продолжительность танца зависела от таланта и желания запевалы. Опытные певцы могли водить хоровод по нескольку часов. Наиболее традиционными на ысыахе, кроме воспевания божеств айыы, были запевы, восхваляющие наступление лета, славящие знаменитых скакунов и описывающие красоту родной земли. Любая тема раскрывалась запевалами по-своему, каждый создавал самостоятельное поэтическое произведение (№ 77 - 86).

В том мы не смогли включить полные тексты запевов осуохая. Основная причина - ограниченность объема. Поэтому мы поместили лишь образцы старинного зачина осуохая (№ 76), начало запева, исполненного знаменитым сказителем, народным певцом С.А. Зверевым (№ 78), и расшифровки запевов осуохая, записанных во время комплексной экспедиции в Якутию в 1986 г. Тогда перед лучшими запевалами осуохая из группы вилюйских районов была поставлена задача - кратко исполнить запевы, сохраняя их структуру: зачин, основной запев и финал (№ 82 - 86). Эти тексты дают представление о специфике запева осуохая как особого жанра фольклора. Кроме того, запевы осуохая имеют свои локальные особенности.

Танец осуохай имел несколько вариантов. Одной из его разновидностей был найахинский танец. По хореографии этот танец близок к одному из вариантов бурятского хоровода-ёхор (подробнее см. статью об обрядовых танцах в этом томе). В запеве найахинского танца дважды повторяется неякутское слово галин, видимо, производное от бурятского гал "огонь". Этимология другого непонятного для якутов слова танки, возможно, связана с бурятским звукоподражательным словом тан, выражающим звон (№ 79).

Традиционный осуохай состоял из трех частей: зачина, основного медленного хоровода и энергичного, быстрого хоровода кетуу (букв, «полет»). Зачин осуохая исполнялся в стиле протяжного тойука. Сперва фразу пел запевала, затем ее подхватывали вторящие - два или более участников танца, идущие справа и слева от него. Успех танца в определенной степени зависел от опыта вторящих. Основная и финальная части хоровода исполнялись в форме семисложника.

Запевала был обязан строго следовать этому размеру. Если в строке текста запева было пять или шесть слогов, то добавлялись повторы слога одного из слов, или между словами вставлялись междометия. Если в строке было больше семи слогов, то лишние произносились в ускоренном темпе, и два слога звучали как один. Зачин в стиле тойука обеспечивал торжественный, величавый настрой исполнителей осуохая, а основной ритмичный запев хоровода способствовал объединению танцующих, созданию общей ауры радости и веселья, дающей заряд оптимизма, укрепляющей единение участников праздника и благотворно влияющей на их психику. Не случайно использование в запеве и традиционного рефрена Эсиэхэйдиир эсиэ-хэи, осуохайдыыр осуохай. Он находит отзвук в душе якутов, настраивает их на участие в хороводе. Наряду с этим данный рефрен использовался запевалами в качестве маркера начала и завершения отдельной темы в запеве и перехода к новой теме.

Праздник ысыах длился от одного до нескольких дней. В эпосе часто говорится об ысыахе, проводившемся в течение девяти дней.

Исследователями давно отмечено, что «алгыс больше, чем какие-либо жанры характеризуется устойчивостью и консервативностью художественной формы» . Это прежде всего сказывается в композиции, структуре обрядовых песен и их функциональном назначении. Часто вначале приводятся имена тех Духов-иччи, к которым обращается произносящий заклинание или алгыс. Если это охотник, то он перечисляет Байаная, Эргэнэ Бэргэна, Баай Барыылааха и др., рыбак же обращается к хозяевам озер, рек - Суулэ Баайю, Эбириен Баай Хотун, Уокаа Джаралыку, Кюнюлээр Тойону, Далгыра Хатын и т.д. В зависимости от диалектных, улусных этнографических особенностей адресаты меняются, хотя есть и часто встречающиеся.

Певец-алгысчыт в меру своих способностей и таланта наделяет каждого духа разными эпитетами, восхваляющими их могущество. Обычно принято считать, что чем красочнее описан хозяин того или иного вида охоты, тем щедрее он дарит удачу. После этого излагается суть просьбы, в которой названия зверей даются описательно, так как на это существует запрет. Порой в отдельный алгыс вносится элемент андагар "клятвы самопроклинания": «если я нарушу те или иные условия, пусть же мне будет плохо». Определенный порядок существует и в гимнах ысыаха. Однако это не мешает исполнителям выразить свой талант импровизатора в варьировании структуры обрядовых песен. Но язык алгыса, его изобразительные средства остаются общими для якутского фольклора, и многие клише-определения, используемые в народных песнях и особенно в эпосе, часто встречаются и при исполнении обрядов.

Например, в заклинании духа-хозяина леса, как и в эпосе, говорится:

На носки ступающий,

Посередине себя подпоясывающий,

От огня пользующийся,

С поворачивающейся [в разные стороны] головой

Смуглолицый ураангхай,

Якут-человек...

(№8, стк. 5 - 10, а также олонхо «Строптивый Кулун Куллустуур» ; «Кыыс Дэбилийэ» ).

В следующем заклинании охотник просит:

В узком своем [месте] укрой,

В широком своем [месте] спрячь!

(№ 9, стк. 26 - 27, а также олонхо «Строптивый Кулун Куллустуур», ).

Вариация этого клише:

В своих подмышках тобою спрятанным,

В своем паху тобою укрытым

(№17, стк. 47 - 48).

В заклинании рыбаков встречаются формулы:

Я, суставы имеющий, тебе кланяясь,

С позвонками шею имеющий, перед тобою склоняясь

(№17, стк. 5 - 6).

Имеющий шею - кланяюсь,

Имеющий позвонки - сгибаюсь

(№23, стк. 13-14; см. также олонхо «Строптивый Кулун Куллустуур», ; «Кыыс Дэбилийэ», ).

Устойчивые формулы, употреблявшиеся в олонхо, использовались и в свадебных заклинаниях.

Восьмиободной-восьмикрайней

Моей изначальной земли-матери дух-хозяин

(№ 19, стк. 1 - 2, № 50, стк. 16 - 17, № 69, стк. 19 - 20; см. также олонхо «Строптивый Кулун Куллустуур» ; «Кыыс Дэбилийэ» ; «Могучий Эр Соготох» ).

Чтобы на восьмиободной-восьмикрайней,

С раздорами-распрями,

Гудящей зеленью украшенной

Изначальной земле-матери...

(№ 43, стк. 84 - 87).

Другая формула, присутствующая и в эпосе:

Подобную ребристой гортани белой лошади,

Вдоль выложенной,

Прославленную

Замечательную дорогу имеющая...

(№ 37, стк. 57 - 60; см. также олонхо «Строптивый Кулун Куллустуур» ; «Кыыс Дэбилийэ» , «Могучий Эр Соготох» ).

В гимнах, посвященных ысыаху, и в запевах осуохая тоже встречаются клише, характерные для языка эпоса:

Туда поглядев - усмехнись,

Сюда поглядев, - улыбнись.

(№13, стк. 20 - 21).

Вариант этого клише:

В ту сторону повернулась - весело засмеялась,

В эту сторону посмотрела - трогательно улыбнулась...

(№71, стк. 8 - 9).

На крепкую спину коня,

Подобно тетереву-птице,

Взлетел и уселся.

(№ 78, стк. 40 - 42; см. также олонхо «Строптивый Кулун Куллустуур» ; «Кыыс Дэбилийэ» ; «Могучий Эр Соготох» ).

Совпадение устойчивых формул в эпосе и произведениях обрядовой поэзии объяснялось, видимо, двумя причинами. Во-первых, взаимовлиянием поэтической системы жанров: сказители часто использовали запевы осуохая, а запевалы осуохая, несомненно, присутствовали на исполнении олонхо и пополняли свой поэтический арсенал из эпоса. Во-вторых, общностью поэтического фонда: создатели эпоса базировались на достижениях других жанров фольклора - творчески интерпретировали мифологию, вплетали формулы заклинаний и благопожелании, включали в тексты пословицы, поговорки, т.е. использовали в своем творчестве устоявшийся, отшлифованный набор поэтических выражений.

Наряду с устойчивыми формулами, совпадающими с эпическими, в произведениях обрядовой поэзии имеются клише, характерные именно для этого жанра. Образцом таких формул прежде всего следует признать развернутое определение духа-хозяина огня:

Пегая голень,

Пятнистый бок,

Грудь - решето,

Шея - скобель,

Седая борода,

Грозный, именитый,

С сивыми волосами,

Опаляющий мои владыка,

Мои господин - дедушка,

Дух-хозяин священного моего огня!

(№30, стк. 13 - 22).

Подстилка - зола,

Одеяло - пепел,

Седая борода,

Сивая голова,

Серебряный лик,

Господин Нохсол Тойон мой дедушка...

(№ 33, стк. 2 - 7).

К характеристике духа-хозяина очага близко по сути и строению поэтическое описание духа-хозяина озера:

Дух-хозяин моего озера

Берег - полушка [твоя],

Болото - подстилка,

Слизь - одеяло,

Топи - подворье,

Мелкий карась - основа жизни [твоей], -

Зеленый Боллох

Тойон-дедушка!

(№2, стк. 157 - 163).

С домом - трясиной,

С окном - щелочкой,

С подстилкой - топью,

С одеялом - ряской

Дух-хозяин воды...

(№18, стк. 5 - 9).

Описания этих двух духов в отличие от других частей заклинания, исполнявшихся распевным речитативом, читались скороговоркой, т.е. имели и общий стиль произнесения.

Ряд устойчивых формул в произведениях обрядовой поэзии был связан с мольбой о милосердии божеств, о защите от бед и несчастий. Так, подношение жертвы иногда сопровождалось просьбой, ставшей традиционной по форме и сути:

Недостаточное достаточным считай,

Неполное полным считай.

(№53, стк. 31 - 32).

В заклинании рыбака говорится:

С дурными глазами,

Может, и посмотрел,

С греховными руками,

Может, и подержал,

Злоязыкий,

Может, и проклял,

С огненными глазами,

Может, и сглазил...

(№ 22, стк. 1 - 8).

Варианты этого 1клише встречаются в заклинаниях богини Айыысыт:

Пусть злоязыкий-бранчливый

Не сумеет проклясть,

Пусть скользкоглазый

В упор не посмотрит!

(№48, стк. 18 - 21).

Огненноглазый

Пусть в упор не посмотрит,

Плоскоухий

Пусть не услышит!

Бранчливые-злоязыкие

Пусть не сумеют проклясть!

(№51, стк.49 - 54).

В число устойчивых формул свадебных благопожеланий, например, входило клише:

Конного привечая,

Пешего на ночлег оставляя,

Голодного кормя,

Озябшего согревая...

(№37, стк. 47 - 50, 55).

Варианты этого клише:

Голодного питая,

Замерзшего обогревая,

Сирому помогая...

(№36, стк. 57 - 59, 63).

Сироту поддержи,

Пищи конному дай,

Ночлег пешему дай!

(№43, стк. 81-83).

Аналогичная формула встречается и в заклинаниях богини Айыысыт при ее проводах после рождения ребенка; заклинающий желает ребенку стать опорой для всех:

Пусть станет он посохом для пешего,

Пусть станет он кнутом для конного,

Пусть кормится у него оголодавший,

Пусть насытится исхудавший...

(№49, стк. 10 - 13).

В гимнах, произносившихся на открытии ысыаха, повторяются эпитеты светлых божеств айыы:

С теплым дыханием,

С румянцем на щеках,

С благословенной речью

Наша матушка Иэйиэхсит...

(№71, стк. 2 - 5).

Эти эпитеты распространены в материалах о культе божеств-покровителей якутов (подробно об этом см. ).

В обрядовых текстах ысыаха и в запевах осуохая имеется много общих клише. Так, в них часто подчеркивается, что ысыах и осуохай были устроены впервые легендарными первопредками якутов Эллэем и Омогоем (№ 75, стк. 9 - 11; № 82, стк. 53 - 54).

Начиная осуохай, традиционно запевала обращается к участникам так:

За пять пальцев

Как за петли, взявшись,

Давайте водить осуохай

За десять пальцев

Вперемешку взявшись,

Давайте водить осуохай..

(№ 85, стк. 25 - 30).

Варианты этой формулы встречаются в следующих текстах, включенных в том:

За пять растопыренных

Пальцев взявшись,

Как петля к петле, нанизываясь...

(№78, стк. 74 - 76).

За десять пальцев,

Переплетая их, держась...

(№81, стк. 3 - 4).

В обрядовой поэзии широко используется прием гиперболизации. В заклинании духа-хозяина говорится:

Дух-хозяин священного моего шестка

С восемью опоясками,

Дух-хозяин почтенного моего шестка

С девятью опоясками,

Дух-хозяин почтенного широкого моего камелька

С семью опоясками...

(№ 31, стк. 5 - 10).

Якуты же весь остов камелька из жердей, обмазанных глиной, стягивали опояской в трех местах.

Гипербола как художественный прием есть и в заклинаниях при освящении детской колыбели:

На девятикрайней-девятиободной

Моей родине,

На южной ее стороне горделиво выросшем

Могучем дубе, на середине его находящейся

С девятью обручами

Главной моей колыбели из дуба

Не дай разрушиться!

(№50, стк.24 - 30).

В праздничном гимне, исполненном на ысыахе, при описании божества Джёсёгёя говорится, что он владеет «мошкарой из желтых жеребят», «оводом из мышасто-серых жеребят», «комаром из рыжих жеребят» и т.д. (№70, стк. 88, 89, 91).

Анализ произведений обрядовой поэзии показывает, что алгысы интонационно отличаются от других бытовых песен, в них в основном преобладает высокий стиль, поскольку в данном случае разговор-обращение ведется с могущественными духами-хозяевами. Поэтому нередко даже отрывки, содержащие те или иные просьбы, исполняются громко, торжественно, особенно когда присутствуют зрители.

Своеобразен ритмический строй обрядовых песен. Видимо, сказывается тот факт, что этот жанр сложился в древности, исполнялся речитативом и пением, поэтому в большинстве случаев основой ритмизации является «ритмико-синтаксический параллелизм при относительно свободном счете слогов» . В «Благословении при переезде на летник» (Сайылыкка тахсарга алгыс) говорится:

Унаар саиын знойного лета

Уигутун сомустаратгын,

Обилие нам дополна зачерпнуть позволь,

Куех сайын

Зеленого лета

Кунду бээлээдин кетехтерентгун,

Драгоценный дар нам в руки дай,

Утуе сайыным

Прекрасного лета

Утуе урдунэн ен ур Аэнтгин

Лучшими сливками нам насытиться дай...

(№ 56, стк. 20 - 25).

В данном примере количество слогов в строках составляет 4 - 9 - 3 - 11 - 5 - 9, что свидетельствует о безусловной неравносложное последних. Но если взять общее число слов в ритмико-синтаксических параллелях (их три), то получаются вполне сопоставимые величины: 13 - 14 - 14, т.е. приблизительная равносложность. Это явление восходит корнями к древнетюркским памятникам письменности V - VII вв. и некоторыми стиховедами определено как эмоциональный повтор . Но в отличие от других песен саха в обрядовой поэзии принцип аллитерации (созвучия начальных звуков строк) строго не соблюдается и обычно распространяется от силы на 2 - 3 соседних стиха. В алгысе «Благословение рыболовной загороди» (Элиэ алгыЬа) читаем:

Ааспыты аЬаттар,

Голодного накорми,

Сырданы сылааттар,

Алчущего уйми,

Тордону торолуттар!

Отощавшего откорми!

Чугас кере сатыыр гына,

Чтобы вблизи было бы видно,

Ыраах истэ сатыыр гына,

Чтобы издали было бы слышно,

Дэри дэхеи дэтиргитийэн кулу!

Равномерно нас всегда одаривай же!

(№ 20, стк. 24 - 29).

Как видим, певец игнорирует начальные созвучия, но особо подчеркивает окончания строк распространенными в якутском фольклоре грамматическими рифмами и повторами. Здесь, как и во всей обрядовой поэзии, основная ритмика произведения создается фразой-синтагмой, тирадными сочетаниями. При исполнении вступает в силу другой фактор, и «обычно интонационные периоды регулируются объемом дыхания» .

Из жанров обрядовой поэзии значительное изменение претерпела ритмика песен ысыаха. Об этом говорят и примеры данного тома. В «Песне старинного танца» (Былыргы уккуу ырыата, № 76) нет четкой ритмики, и исполнение ее, по всей вероятности, сопровождалось движениями, танцем, отличающимися от современного осуохая. Современные запевалы используют этот протяжный мотив только как зачин осуохая, почти сразу переходя на семисложный размер.

Семисложная строка строго выдерживается на протяжении всего танца осуохай, появляясь в разных вариантах: 3 - 4, 3 - 4, 2 - 2 - 3, 3 - 2 - 2. В некоторых случаях запевалы используют и меньшее количество слогов, но тогда они один слог растягивают, делая как бы два, а большее количество слогов произносят в убыстренном темпе, сохраняя основную ритмику.

В целом язык обрядовых песен отличается большей архаичностью, особенно в алгысах охотников, рыбаков, в алгысах духу огня, леса. В них образная система сравнений, эпитетов создается на базе наименований предметов повседневного обихода, использовавшихся издревле. С течением времени язык обрядовой поэзии не оставался неизменным. В нем так же, как и в современном якутском языке, имеются заимствования из русского языка и культуры. В заклинаниях, например, встречается слово бокулуон - от русского «поклон» (№ 23, стк. 12), луоска - от «ложка» (№36, стк. 16), аллеяыттан - от «аллея» (№61, стк. 4) и др. В отдельных текстах отражаются и заимствования из христианства. Так, в заклинании богини Айыысыт говорится: «Когда я стала юной Вместо Николы ты мне была» (№46, стк. 10 - 11). Чудотворец Николай был одним из самых почитаемых святых среди якутов, обращенных в православие. В № 48 есть пожелание:

Пусть покровительствует [тебе] Никола-бог,

Пусть печется [о тебе] Христос-бог.

(стк. 30 - 31; см. также олонхо «Строптивый Кулун Куллустуур» ; «Кыыс Дэбилийэ» ; «Могучий Эр Соготох» ).

Любопытно, что в гимне на открытии ысыаха есть утверждение о том, что дух-хозяин огня «Тридцать лет Ты лежал неподвижно» (№ 69, стк. 204 - 205). Это ассоциируется с судьбой героя русских былин Ильи Муромца, который до тридцати лет не мог ходить.

Углубленный научный анализ произведений обрядовой поэзии якутов - задача будущих исследователей. Мы же вынуждены ограничиться лишь краткой общей характеристикой традиционных якутских обрядов и связанного с ними пласта устного народного творчества для того, чтобы читатель мог легче постичь специфику уникальных образцов духовного наследия, включенных в данную книгу.

Н.А. Алексеев, Е.Н. Кузьмина, Н.Н. Тобуроков

Ирина Белая
Якутский фольклор как средство воспитания дошкольников

Ребёнок с первых лет жизни должен сердцем и душой полюбить свой родной край, этническую культуру, испытывать чувство национальной гор-дости, что называется «пустить корни в родную землю» . Дошкольный возраст , по утверждениям психологов, - лучший период для формирования любви к малой родине.

Якутская земля богата лесами и реками. На красоту лесов смотришь и не насмотришься, сладкую родниковую воду пьёшь и не напьёшься, а поля, как щедрая скатерть – самобранка, одаривают овощами.

Среди лесов и полей раскинулись деревни и города. От деревни к дерев-не, из города в город пролегли дороги и тропинки. Они так и зовут в путь дорогу, так и манят пройти и проехать по прекрасному якутскому краю .

На белом свете есть немало способов путешествовать по близким и далё-ким краям, и среди них известный с незапамятных времён - путешествие по сказкам и разным чудесным историям - путь, позволяющий пройти по неведомым дорогам за волшебным клубком, который надо бросить на землю и сказать : «Катись, катись, клубочек, разматывайся серебряная нить, протяжно по земле ясной дорожкой».

Покатится клубок через леса и поля, через горы, через села и города, поведёт Вас прямёхонько туда, куда пожелаете. Лучшего проводника на земле сказочного героя, чем волшебный клубок и его серебряная ниточка, пожалуй, не найти. Итак, мы бросаем перед собой волшебный клубок и отправляемся в путь…

Чувство Родины начинается у ребёнка с отношения в семье, самым близ-ким людям - к матери, отцу, бабушке, дедушке. Это корни, связывающие его с родным домом и ближайшим окружением.

Чувство Родины начинается с восхищения тем, что вызывает отклик в его душе. И, хотя, многие впечатления ещё не осознаны им глубоко, но, пропущенные через детское восприятие , они играют огромную роль в становлении личности будущего патриота.

У якутского народа природа - важный фактор воспитания . В детстве дети узнают о растительном и животном двойнике человека, об Утках, как творцах мира и вместилище души человека, Олене, как о боге - покровителе, о том, что деревья отдают свою энергию добрым людям, а у плохих - забирают её.

Воспитывая любовь и бережное отношение к животным, птицам, деревь-ям, рекам мы используем мифы, легенды, предания, сказки.

Наш край имеет самобытную культуру. Прекрасные легенды и сказки якутского народа всегда несут заряд особой теплоты, доброты, нравственно-сти. Каждая якутская сказка- прекрасный урок щедрости, порядочности, доброты для маленького гражданина.

Якутские сказки привлекают детскую аудиторию своим оптимизмом, по-знавательностью. В этом одна из причин того, что народ не забывает свои сказки, не расстается с ними, они оказывают нравственное воздействие на развитие детей.

Якутские легенды и предания сыграли большую роль в зарождении литературы, различных видов искусства и до сих пор не утратили своего значения. Они - источник воспитания у детей чувства любви к родному краю. Произведения якутской народной поэзии играют важную роль в духовной жизни народа, формировании общественного сознания, философских, эстетических представлений о природе и социальной жизни, в воспитании не только детей , но и их родителей.

Пока жив народ, будет развиваться и фольклор , и все виды искусств. Фольклор , охватывая в своих многочисленных жанрах все стороны нашей многогранной жизни, является одной из форм общественного сознания, устной формой народной истории, памятью о жизни ушедших в прошлое предков, своеобразной народной философией.

Истинный фольклор всегда направлен на пропаганду добра, красоты, ориентирован на формирование такой личности, которая направила бы всю свою энергию и волю на защиту своей Родины, мирную жизнь и интерна-циональную дружбу между народами, победу добра над злом, достижение социальной гармонии.

Опыт прошлого, содержащийся в фольклоре , служит прекрасным и неисчерпаемым источником в подготовке человека будущего.

Якутский фольклор - неотъемлемая часть творчества якутского народа . На протяжении многих веков - это основное средство воспитания .

Детский фольклор во всём своём жанровом богатстве (колыбельные, песни, пестушки, прибаутки, заклички, приговорки, считалки, дразнилки) используется в работе с детьми дошкольного возраста при обучении якутскому языку .

Детские фольклорные произведения с их весёлыми, задорными стихами, словесной игрой, яркой образностью способствует глубинному овладению богатствами родного языка, развитию речи. Особое место занимают колы-бельные песни.

Более распространенный вид якутских колыбельных песен - песни с им-провизированным текстом :

Маленькое дитя спит,

Отец в город ушёл

Белку, зайца продаст,

Баранки, пряники привезет

Маленькая крошечка поест-

Большой станет.

В колыбельных песнях зарождаются первые зерна поэзии для малышей - их напевы. Элементы подражания звукам природы прививают малышам речевые навыки и развивают музыкальный слух.

Якутские колыбельные песни - прекрасные образцы устного народного творчества. Через них формируется первичный словарный запас ребенка, без которого невозможно познание окружающего мира, развивается его мышле-ние.

Поэтому при обучении детей дошкольного возраста якутскому языку используют народный фольклор , который начинается с изучения колыбельной поэзии.

ЯКУТСКИЙ ФОЛЬКЛОР . Самым крупным жанром якутского фольклора является героический эпос - олонхо (так же обозна­чается и отдельное сказание). Основное его содержание - героические подвиги богатырей во благо племени айыы аймага и ураангхай саха, поэтому сказания называются по имени ггавного героя («Эр Соготох», «Ньургун Боотур», «Кыыс Дэбилийэ»). Олонхо генетически близко к сказаниям тюрко-монгольских народов Сибири . Исполняется эпос народными сказителями - олонхосутами. Речи персонажей поются, остальной текст сказывается речитативом, обычно без инструментального сопровождения. В мифах, легендах и преда­ниях интерпретированы основные вехи древней истории якутского этноса. В них заметны элементы раннего представле­ния человека об окружающем мире, отражены этические нормы поведения и житейские правила.

Особенно широко распро­странены предания. Носители якутского фольклора назы­вают предания, легенды и мифы «кэпсээн (сэhэн)» - «рассказы (предания)». Сказки делятся на 3 группы: о животных, волшебные и бытовые. Первые объясняют образ жизни птиц и зверей, их окраску и поведение. В волшебных сказках слабые люди выходят победителями в конфликте с чудовищами (Магысом или др.). Сюжеты и образы бытовых сказок основаны на реальном опыте повседневной жизни народа, в них раскрываются нравственные и общественные идеалы людей. Песня (ырыа) имеет несколько раз­новидностей: олонхо ырыата - эпическое пение, хабарга ырыата - особый способ горлового пения с закрытым ртом, дьиэрэтии ырыа - протяжная песня, дэгэрэн ырыа - «частая» песня, поющаяся речитативом без фиоритур, с четким ритмом; чыычаах ырыата - «пение птиц». Особый песенный жанр - тойук (протяжная песня). В музыкальном фольклоре якутов он занимает центральное место, представляя собой самобытную национальную особенность якутского пения. Тойуком исполняются бытовые, торжественные, любовные песни, речи основных персонажей олонхо. Своеобразным видом якутской народной поэзии является чабыргах (скороговорка). Суть исполнения состоит в том, чтобы, не переводя дыхания, ритмично и выразительно продекламировать все произведение. У якутов мн. пословиц и поговорок, генетически общих с изречениями тюрко-монгольских народов. Поэтические произведения, сопровождающие большую часть традиционных обрядов, якуты называют «алгыс». В сущнос­ти, этим словом они обозначают различные произведения обрядовой поэзии - благопожелания, благословения, молитвы, заговоры, заклинания и гимны. Особый вид представляет осуохай - хороводный танец, возникший в лоне обряда традиционного якутского праздника Ысыах, где главным моментом являлось поклонение божествам айыы.

Якутский фольклор исследовали фольклористы и этнографы Г.У. Эргис, А.А. Попов, Г.В. Ксенофонтов , И.В. Пу­хов, Г.М. Васильев, Н.В. Емельянов, П.Е. Ефремов С.П. Ойунская, В.В. Илларионов, Н.А. Алексеев, Ю.Н. Дьяконова, С.Д. Мухоплева, А.С. Ларионова, музыковеды Н.Н. Николаева, Ю.И. Шейкин, В.А. Но­говицын и другие.

Лит.: Эргис Г.У. Очерки якутского фольклора. М., 1974; Кыыс Дэбилийэ. Якутский героический эпос. Новосибирск, 1993; Предания, легенды и мифы саха (якутов). Новосибирск, 1995; Могучий Эр Соготох: Якутский героический эпос. Новосибирск, Т. 10; Энциклопедия Якутии. М., 2000. Т. 1; Обрядовая поэзия саха (якутов). Новосибирск, 2003.

Т.В. Илларионова