Аксессуары по душе 

Цитатная характеристика героев вишневый сад. Образ вишневого сада в сознании героев пьесы Л. П. Чехова Вишневый сад. Люди дворянской эпохи

Главным персонажем романа является неглупый юноша, Энколпий, который явно небезупречен в своих поступках. Он укрывается от наказания за убийство и сексуальный грех, который навлёк на него гнев древнегреческого бога Приапа.

Энклопий с подобными ему приятелями прибывают в эллиансую колонию, находящуюся в Кампании. Далее они находятся в гостях у зажиточного всадника Ликурга. Где предаются безнравственными и бесстыдными утехами. После новые любовные приключения ожидают героев романа в имении судовладельца, где Энклопий вступает в связь с его женой. После побега из поместья друзья попадают на корабль, оказавшийся на мели, где Энклопий крадёт ценную мантию Исиды и средства рулевого. После этого они снова возвращаются к Ликургу.

Далее друзьям посчастливилось побывать на приёме разбогатевшего Трималхиона, который ранее был рабом. На приёме гостей поражали всякими разнообразными яствами, питьём и представлениям. Также хозяин хвастался своей огромной библиотекой. Гостей развлекали и ублажали слуги, обмывая их ноги духами.

Многочисленные приключения Энклопия сталкивают его с талантливым поэтом Эвмолпом, с которым он не расстаётся до окончания повести. Они много беседуют о жизни, искусстве. Вскоре приятели оказываются на корабле Лиха, на котором их встречают не очень-то дружелюбно. Однако сложившуюся накалённую обстановку старый поэт с лёгкостью решает. Корабль попадает в бурю, которая уносит жизнь Лиха. Остальным же удаётся спасти и спрятаться в рыбацкой хижине.

Далее друзей заносит в древнегреческий город Кротон. Там Энклопий решает преподнести себя за весьма зажиточного человека, который долгое время раздумывает кому бы завещать своё имущество. Друзья живут там лёгкой и беззаботной жизнью, пользуясь различными привилегиями и получая бесконечные кредиты. Однако жители догадываются об их обмане и решаются провести расправу над друзьями. Не удаётся бежать в этом случае только старому поэту, которого впоследствии жители принесли в качестве жертвоприношения богам. Таким образом ценным, что можно вынести из это произведения, является то, что каждый получает равноценное своим поступкам и действиям.

Картинка или рисунок Петроний - Сатирикон

Другие пересказы для читательского дневника

  • Краткое содержание Собака Баскервилей Артура Конан Дойла

    В графстве Девоншир, в семейном поместье, в Англии, проживал сэр Чарльз Баскервиль. Издавна, в его семье в каждое поколение передавалось поверье о чудовищном псе.

  • Краткое содержание Тургенев Малиновая вода

    В этой главе «Записок охотника» представлено несколько персонажей. Особенное внимание уделено Стёпушке – довольно странному «существу». Он смахивает на зверька и своим портретом

  • Краткое содержание Казаков Оленьи рога

    После долгой болезни героиня попадает в дом отдыха. Понятно, что она измучена, несмотря на свои шестнадцать. Например, она сидит и грустно смотрит, как прыгают по деревьям белки. Кто бы смог смотреть на такое забавное зрелище без улыбки?

  • Краткое содержание Платонов Чевенгур

    История начинается с Захар Павловича, который по воли судьбы остался в своей деревни один, остальные же бежали из неё от голода. Захар Павлович отличался отменным умением запросто чинить и восстанавливать любые вещи

  • Краткое содержание Гольдони Слуга двух господ

    Труфальдино, бесшабашный пройдоха и плут, находящийся в услужении у жителя Турина Федериго Распони, появляется в венецианском доме, где празднуют помолвку красавицы Клариче и Сильвио Ломбарди

Петроний Арбитр

Сатирикон

Петроний Арбитр

Сатирикон

Но разве не тем же безумием одержимы декламаторы, вопящие: "Эти раны я получил за свободу отечества, ради вас я потерял этот глаз. Дайте мне вожатого, да отведет он меня к чадам моим, ибо не держат изувеченные стопы тела моего".

Впрочем, все это еще было бы терпимо, если бы действительно открывало путь к красноречию. Но пока эти надутые речи, эти кричащие выражения ведут лишь к тому, что пришедшему на форум кажется, будто он попал в другую часть света. Именно потому, я думаю, и выходят дети из школ дураки дураками, что ничего жизненного, обычного они там не видят и не слышат, а только и узнают что россказни про пиратов, торчащих с цепями на морском берегу, про тиранов, подписывающих указы с повелением детям обезглавить собственных отцов, да про дев, приносимых в жертву целыми тройками, а то и больше, по слову оракула, во избавление от чумы, да еще всяческие округленные, медоточивые словоизвержения, в которых и слова, и дела как будто посыпаны маком и кунжутом.

Питаясь подобными вещами, так же трудно развить тонкий вкус, как хорошо пахнуть, живя на кухне. О, риторы и схоласты, не во гнев вам будет сказано, именно вы-то и погубили красноречие! Пустословием, игрою в двусмысленность и бессодержательную звонкость вы сделали его предметом насмешек, вы обессилили, омертвили и привели в полный упадок его прекрасное тело. Юноши не упражнялись в "декламациях" в те времена, когда Софокл и Эврипид находили нужные слова. Кабинетный буквоед еще не губил дарований во дни, когда даже Пиндар и девять лириков не дерзали писать Гомеровым стихом. Да, наконец, оставляя в стороне поэтов, уж, конечно, ни Платон, ни Демосфен не предавались такого рода упражнениям. Истинно возвышенное и, так сказать, девственное красноречие заключается в естественности, а не в вычурностях и напыщенности. Это надутое, пустое многоглаголание прокралось в Афины из Азии. Словно чумоносная звезда, возобладало оно над настроением молодежи, стремящейся к познанию возвышенного, и с тех пор, как основные законы красноречия стали вверх дном, само оно замерло в застое и онемело. Кто из позднейших достиг совершенства Фукидида, кто приблизился к славе Гиперида? (В наши дни) не появляется ни одного здравого произведения. Все они точно вскормлены одной и той же пищей: ни одно не доживает до седых волос. Живописи суждена та же участь, после того как наглость египтян донельзя упростила это высокое искусство.

Агамемнон не мог потерпеть, чтобы я дольше разглагольствовал под портиком, чем он потел в школе.

Юноша, - сказал он, - речь твоя идет вразрез со вкусом большинства и полна здравого смысла, что теперь особенно редко встречается. Поэтому я не скрою от тебя тайн нашего искусства. Менее всего виноваты в этом деле учителя, которым поневоле приходится бесноваться среди бесноватых. Ибо, начни учителя преподавать не то, что нравится мальчишкам,- "они остались бы в школах одни-одинешеньки", как сказал Цицерон. В этом случае они поступают совершенно как льстецы-притворщики, желающие попасть на обед к богачу: только о том и заботятся, как бы сказать что-либо, по их мнению, приятное, ибо без ловушек лести им никогда не добиться своего. Вот так и учитель красноречия. Если, подобно рыбаку, не взденет на крючок заведомо привлекательной для рыбешек приманки, то и останется сидеть на скале, без надежды на улов.

Что же следует из этого? Порицания достойны родители, не желающие воспитывать своих детей в строгих правилах. Прежде всего они строят свои надежды, как и все прочее, на честолюбии. Затем, торопясь скорее достичь желаемого, гонят недоучек на форум, и красноречие, которое, по их собственному признанию, стоит выше всего на свете, отдается в руки молокососов. Совсем другое было бы, если бы они допустили, чтобы преподавание велось последовательно и постепенно, чтобы учащиеся юноши приучались читать внимательно и усваивать всей душой правила мудрости, чтобы исчезло с их языка ужасное пустословие убийственного стиля, чтобы они внимательно изучали образцы, назначенные им к подражанию: вот верный путь к тому, чтобы доказать, что нет ровно ничего прекрасного в напыщенности, ныне чарующей юнцов. Тогда бы то возвышенное красноречие (о котором ты говорил) возымело бы действие, достойное его величия. Теперь же мальчишки дурачатся в школах, а над юношами смеются на форуме, и хуже всего то, что кто смолоду плохо обучен, тот до старости в этом не сознается. Но дабы ты не думал, что я не одобряю непритязательных импровизаций в духе Люцилия, я изложу свою мысль в стихах.

Науки строгой кто желает плод видеть,

Пускай к высоким мыслям обратит ум свой,

Суровым воздержаньем закалит нравы:

Тщеславно пусть не ищет он палат гордых.

К пирам обжор не льнет, как блюдолиз жалкий,

Пусть пред подмостками он не сидит днями,

С венком в кудрях, рукоплеща игре мимов.

Если ж мил ему град Тритонии оруженосной,

Или по сердцу пришлось поселение лакедемонян11,

Или постройка Сирен - пусть отдаст он поэзии юность,

Чтобы с веселой душой вкушать от струи Мэонийской.

После, бразды повернув, перекинется к пастве Сократа.

Будет свободно бряцать Демосфеновым мощным оружьем.

Греческий звук из речей, их дух незаметно изменит.

Форум покинув, порой он заполнит страницу стихами,

Лира его пропоет, оживленная быстрой рукою.

Чуть горделивая песнь о пирах и сраженьях расскажет,

Непобедим загремит возвышенный слог Цицерона.

Вот чем тебе надлежит напоить свою грудь, чтоб широким,

Вольным потоком речей изливать пиэрийскую душу.

Я так заслушался этих речей, что не заметил исчезновения Аскилта. Пока я раздумывал над сказанным, портик наполнился громкой толпой молодежи, возвращавшейся, как мне кажется, с импровизированной речи какого-то неизвестного, возражавшего на "суазорию" Агамемнона. Пока эти молодые люди, осуждая строй речи, насмехались над ее содержанием, я потихоньку ушел, желая разыскать Аскилта. Но, к несчастью, я ни дороги точно не знал, ни местоположения (нашей) гостиницы не помнил. В какую бы сторону я ни направлялся - все приходил на прежнее место. Наконец, утомленный беготней и весь обливаясь потом, я обратился к какой-то старушонке, торговавшей овощами.

Матушка, - сказал я, - не знаешь ли часом, где я живу?

Как не знать! -отвечала она, рассмеявшись столь глупой остроте. Встала и пошла впереди (показывая мне дорогу). Я решил в душе, что она ясновидящая. Вскоре, однако, старуха, заведя меня в глухой переулок, распахнула лоскутную завесу и сказала:

Вот где ты должен жить.

Пока я уверял ее, что не знаю этого дома, я увидел внутри какие-то надписи и голых потаскушек, пугливо разгуливавших (под ними). Слишком поздно я понял, что попал в трущобу. Проклиная вероломную старуху, я, закрыв плащом голову, бегом бросился через весь лупанар в другой конец. Как вдруг, уже у самого выхода, меня нагнал Аскилт, тоже полумертвый от усталости. Можно было подумать, что его привела сюда та же старушонка. Я отвесил ему насмешливый поклон и осведомился, что, собственно, он делает в столь постыдном учреждении?

Он вытер руками пот и сказал:

Если бы ты только знал, что со мною случилось!

Почем мне знать, - отвечал я. Он же в изнеможении рассказал следующее:

Я долго бродил по всему городу и никак не мог найти нашего местожительства. Вдруг ко мне подходит некий почтенный муж и любезно предлагает проводить меня. Какими-то темными закоулками он провел меня сюда и, вытащив кошелек, стал делать мне гнусные предложения. Хозяйка уже получила плату за комнату, он уже вцепился в меня... и, не будь я сильней его, мне пришлось бы плохо...

Все они словно сатирионом опились...

Соединенными силами мы отбились от докучного безобразника...

Я, наконец, как в тумане завидел Гитона, стоявшего на приступке переулка, и бросился туда... Когда я обратился к нему с вопросом, приготовил ли нам братец что-нибудь на обед, мальчик сел на кровать и стал большим пальцем вытирать обильные слезы. Взволнованный видом братца, я спросил, что случилось. Он ответил нехотя и нескоро, лишь после того как к моим просьбам примешалось раздражение.

Этот вот, твой брат или товарищ, прибежал незадолго до тебя и принялся склонять меня на стыдное дело. Когда же я закричал, он обнажил меч, говоря:

Если ты Лукреция, то я твой Тарквиний. Услыхав это, я едва не выцарапал глаза Аскилту.

Что скажешь ты, женоподобная шкура, чье самое дыхание нечисто? кричал я.

Аскилт же, притворяясь страшно разгневанным и размахивая руками, заорал еще пуще меня:

Замолчишь ли ты, гладиатор поганый, отброс арены! Замолчишь ли, ночной грабитель, никогда не преломивший копья с порядочной женщиной, даже в те времена, когда ты был еще способен к этому! Ведь я точно так же был твоим братцем в цветнике, как этот мальчишка - в гостинице.

Ты удрал во время моего разговора с наставником! - упрекнул его я.

А что мне оставалось делать, дурак ты этакий? Я умирал с голоду. Неужто же я должен был выслушивать ваши рассуждения о битой посуде и цитаты из сонника. Поистине, ты поступил много гнуснее меня, когда расхваливал поэта, чтобы пообедать в гостях...

Таким образом наша безобразная ссора разошлась смехом, и мы мирно перешли на другие темы...

Снова вспомнив обиды, я сказал:

Аскилт, я чувствую, что у нас с тобой не будет ладу. Поэтому разделим наши общие пожитки, разойдемся и будем бороться с бедностью каждый порознь. И ты сведущ в науках, и я. Но, чтобы тебе не мешать, я изберу другой род занятий. В противном случае нам придется на каждом шагу сталкиваться, и мы скоро станем притчей во языцех.

Аскилт согласился.

Сегодня,- сказал он,- мы в качестве схоластов приглашены на пир. Не будем попусту терять ночь. Завтра же, если угодно, я подыщу себе и другого товарища, и другое жилище.

Глупо откладывать до завтра то, что хочешь сделать сегодня,- возразил я.

(Дело в том, что) страсть торопила меня к скорейшему разрыву. Уже давно жаждал я избавиться от этого несносного стража, чтобы снова взяться с Гитоном за старое...

Обыскав чуть не весь город, я вернулся в комнату и, всласть нацеловавшись с мальчиком, заключил его в тесные объятия, на зависть счастливый в своих начинаниях. Но еще не все было кончено, когда тайком подкравшийся к двери Аскилт с силой рванул замок и накрыл меня в самый разгар игры с братцем. Хлопая в ладоши, он огласил комнату громким смехом и, сорвав с меня одеяло, воскликнул:

Что ты делаешь, свят муж? Так вот зачем ты выжил меня с квартиры!

Затем, не довольствуясь насмешками, отвязал от сумки ремень и принялся не шутя стегать меня, приговаривая: "Так-то ты делишься с братом?"

Уже смеркалось, когда мы пришли на форум, где увидели целые груды недорогих товаров, сомнительную доброкачественность которых, однако, удачно скрывали сумерки. По той же причине и мы притащили с собой украденный плащ. Мы решили воспользоваться удобным случаем и, став на углу, стали потрясать его полами в расчете на то, что роскошная одежда привлечет покупателя. Вскоре к нам подошел знакомый мне по виду поселянин в сопровождении какой-то бабенки и принялся внимательно рассматривать плащ. Аскилт в свою очередь взглянул на плечи мужика-покупателя и от изумления остолбенел. Я тоже не без волнения посматривал на молодца: мне показалось, что это тот самый, что нашел за городом мою тунику. Но Аскилт боялся верить глазам своим. Чтоб не действовать опрометчиво, он под предлогом, будто желает купить у мужика тунику, стащил ее с его плеч и крепко держал ее.

О, удивительная игра Судьбы! Мужик до сих пор не полюбопытствовал ощупать швы туники и продавал ее как бы нехотя, точно нищенские лохмотья. Аскилт, убедившись, что сокровище неприкосновенно и что продавец - неважная птица, отвел меня в сторонку и сказал:

Знаешь, братец, к нам вернулось сокровище, о котором я сокрушался. Это та самая милая туника, видимо, еще полная нетронутых золотых. Но что делать? На каком основании получить обратно нашу вещь?

Я, обрадованный не столько возвращением добычи, сколько тем, что фортуна сняла с меня позорное обвинение (в краже), отверг всяческие увертки и посоветовал действовать на основании гражданского права, а именно: если мужик откажется вернуть чужую собственность законным владельцам, то притянуть его к суду.

Аскилт же, напротив, законов боялся.

Что нам поможет закон, где правят лишь деньги да деньги.

Там, где бедняк никого не одолеет в суде?

Даже и те, что всегда довольны кинической кухней,

Стало быть, наш трибунал есть попросту купля-продажа:

Всадник присяжный в суде платный выносит ответ.

Но в наличности у нас не было ничего, кроме одного дупондия, на который мы собирались купить гороха и волчьих бобов. Поэтому, чтобы добыча от нас не ускользнула, мы решили сбавить цену с плаща и выгодной сделкой возместить небольшую потерю. Когда мы объявили нашу цену, женщина с покрытой головой, стоявшая рядом с крестьянином и пристально присматривавшаяся к рисунку плаща, вдруг обеими руками вцепилась в подол и заголосила во все горло: "Держи воров!".

Мы же, с большого перепугу, ничего лучше не придумали, как в свою очередь ухватиться за грязную, рваную тунику и во всеуслышание объявить, что, дескать, эти люди завладели нашей одеждой. Но слишком неравным было наше положение, и сбежавшиеся на крик торгаши принялись заслуженно издеваться над нашей жадностью; ибо, с одной стороны, требовали драгоценную одежду, с другой - лохмотья, которые и на лоскутки не годились. Но Аскилт живо унял смех и, когда молчание воцарилось, сказал:

Как видно, каждому дорого свое: поэтому пусть берут свой плащ, а нам отдадут нашу тунику.

Предложение понравилось и крестьянину, и женщине, но какие-то крючкотворы, а вернее сказать - жулики, захотевшие поживиться плащом, громко потребовали, чтобы до завтра, когда судья разберет дело, обе вещи были переданы им на хранение. Дело, по их мнению, было далеко не так просто, как казалось, а гораздо сложнее, ибо на обеих сторонах тяготело подозрение в воровстве.

Толпа одобрила посредников, и один из торгашей, лысый и прыщеватый, который при случае вел тяжбы, заграбастал плащ, уверяя, что вернет его на следующий день. Впрочем, затея этих мошенников была ясна: просто они хотели присвоить попавший им в руки плащ, думая, что тяжущиеся стороны, боясь обвинения в воровстве, на суд не явятся. Точно того же хотели и мы. Таким образом, случай был выгоден для обеих сторон. Мы потребовали, чтобы мужик предъявил нашу тунику, и он в возмущении швырнул ее в лицо Аскилту. Избавившись таким образом от иска, он велел нам сдать посреднику плащ, который теперь уже являлся единственным предметом спора. Будучи в полной уверенности, что наше сокровище снова у нас в руках, мы поспешно вернулись в гостиницу и, заперев двери, вдоволь нахохотались над догадливостью торгашей и кляузников, которые от большого ума отдали нам столько денег.

Едва принялись мы за изготовленный стараниями Гитона ужин, как раздался в достаточной мере решительный стук в дверь.

Кто там?-спросили мы, побледнев от (испуга).

Открой,- был ответ,- и узнаешь.

Пока мы переговаривались, соскользнувший засов сам по себе упал, и настежь распахнувшиеся двери пропустили гостью.

Смеяться, что ли, вы надо мною вздумали?-сказала она.-Я рабыня Квартиллы, чье таинство вы осквернили у входа в пещеру. Она сама пришла в гостиницу и просит разрешения побеседовать с вами; вы не смущайтесь: она не осуждает, не винит вас за эту неосторожность, она только удивляется, какой бог занес в наши края столь изысканных юношей.

Пока мы молчали, не зная, на что решиться, в комнату вошла сама (госпожа) в сопровождении девочки и, рассевшись на моем ложе, принялась плакать. Мы не могли вымолвить ни слова и, остолбенев, глядели на эти слезы, вызванные, должно быть, очень сильным горем. Когда же сей страшный ливень наконец перестал свирепствовать, она обратилась к нам, сорвав с горделивой головы покрывало и так сжав руки, что суставы хрустнули: -Откуда вы набрались такой дерзости? Где научились ломать комедию и даже жульничать? Ей-богу, мне жаль вас, но еще никто безнаказанно не видел того, чего видеть не следует. Наша округа полным-полна богов-покровителей, так что бога здесь легче встретить, чем человека. Но не подумайте, что я для мести сюда явилась: я движима более состраданием к вашей юности, нежели обидой. Думается мне, лишь по легкомыслию совершили вы сей неискупаемый проступок. Я промучилась всю сегодняшнюю ночь, ибо меня охватил опасный озноб, и я испугалась - не приступ ли это третичной лихорадки. Я искала исцеления во сне, и было мне знамение - обратиться к вам и сломить недуг средством, которое вы мне укажете. Но не только об исцелении хлопочу я: большее горе запало мне в сердце и непременно сведет меня в могилу - как бы вы, по юношескому легкомыслию, не разболтали о виденном вами в святилище Приапа и не открыли черни божественных тайн. Посему простираю к коленам вашим молитвенно обращенные длани, прошу и умоляю: не смейтесь, не издевайтесь над ночными богослужениями, не открывайте встречному-поперечному вековых тайн, о которых даже не все посвященные знают.

После этой мольбы она снова залилась слезами и, горько рыдая, прижалась лицом и грудью к моей кровати.

Я, движимый одновременно жалостью и страхом, попросил ее ободриться и не сомневаться в исполнении обоих ее желаний: о таинстве никто не разгласит, и мы готовы, если божество укажет ей еще какое-либо средство против лихорадки, прийти на помощь небесному промыслу, хотя бы с опасностью для жизни. После такого обещания женщина сразу повеселела и, улыбаясь сквозь слезы, стала целовать меня частыми поцелуями и рукою, как гребнем, зачесывать мне волосы, спадавшие на уши.

Итак, мир! - сказала она.- Я отказываюсь от иска. Но если бы вы не захотели дать мне требуемое лекарство, то назавтра уже была бы готова целая толпа мстителей за мою обиду и поруганное достоинство.

Стыдно отвергнутой быть; но быть самовластной - прекрасно.

Больше всего я люблю путь свой сама избирать.

Благоразумный мудрец презреньем казнит за обиду.

Тот, кто врага не добьет,- тот победитель вдвойне.

Затем, захлопав в ладоши, она вдруг принялась так хохотать, что нам страшно стало. Смеялась и девчонка, ее сопровождавшая, смеялась и служанка, прежде вошедшая.

Все они заливались чисто скоморошеским гоготом: мы же, не понимая причины столь быстрой перемены настроения (выпуча глаза), смотрели то на женщин, то друг на друга...

Я запретила кого бы то ни было из смертных пускать сегодня в эту гостиницу затем, чтобы без долгих проволочек получить от вас лекарство против лихорадки.

При этих словах Квартиллы Аскилт несколько опешил; я сделался холоднее галльского снега и не мог проронить ни слова. Только малочисленность ее свиты немного меня успокаивала. Если бы они захотели на нас покуситься, то против нас, каких ни на есть мужчин, были бы все-таки три слабые бабенки. Мы, несомненно, были боеспособнее, и я уже составил мысленно, на случай если бы пришлось драться, следующее распределение поединков: я справлюсь с Квартиллой, Аскилт - с рабыней, Гитон же - с девочкой...

Умоляю тебя, госпожа,- сказал я,- если ты задумала что недоброе, кончай скорее: не так уж велик наш проступок, чтобы за него погибать под пытками.

Служанка, которую звали Психеей, между тем постлала на полу ковер [и] стала возбуждать мой член, семью смертями умерший. Закрыл Аскилт плащом голову, узнав по опыту, что опасно подсматривать чужие секреты.

Рабыня вытащила из-за пазухи две тесьмы, коими связала нам руки и ноги...

Как же так? Значит, я недостоин сатириона?- спросил Аскилт, воспользовавшись минутой, когда болтовня несколько стихла.

Мой смех выдал каверзу служанки.

Ну и юноша,- вскричала она, всплеснув руками,- один выдул столько сатириона!

Вот как? - спросила Квартилла.- Энколпий выпил весь запас сатириона?

Рассмеялась приятным смехом.., и даже Гитон не мог удержаться от хохота, в особенности когда девочка бросилась ему на шею и, не встречая сопротивления, осыпала его бесчисленными поцелуями.

Мы попробовали было позвать на помощь, но никто нас выручать не явился, да, кроме того, Психея, каждый раз, когда я собирался закричать "караул", начинала головной шпилькой колоть мне щеки; девчонка же, обмакивая кисточку в сатирион, мазала ею Аскилта. Напоследок явился кинэд в байковой зеленой одежде, подпоясанный кушаком. Он то терся об нас раздвинутыми бедрами, то пятнал нас вонючими поцелуями. Наконец Квартилла, подняв хлыст из китового уса и высоко подпоясав платье, приказала дать нам, несчастным, передышку.

Оба мы поклялись священнейшей клятвой, что эта ужасная тайна умрет с нами.

Затем пришли палестриты и, по всем правилам своего искусства, умастили нас. Забыв про усталость, мы надели пиршественные одежды и были отведены в соседний покой, где стояло три ложа и вся обстановка отличалась роскошью и изяществом. Нас пригласили возлечь, угостили великолепной закуской, просто залили фалерном. После нескольких перемен нас стало клонить ко сну.

Это что такое? - спросила Квартилла.- Вы собираетесь спать, хотя прекрасно знаете, что подобает чтить гений Приапа всенощным бдением?

Когда утомленного столькими бедами Аскилта окончательно сморило, отвергнутая с позором рабыня взяла и намазала ему, сонному, все лицо углем, а плечи и щеки расписала непристойными изображениями. Я, страшно усталый от всех неприятностей, тоже чуть пригубил сна. Заснула и вся челядь в комнате и за дверями: одни валялись вперемежку у ног возлежавших, другие дремали, прислонившись к стенам, третьи примостились на пороге - голова к голове. Выгоревшие светильники бросали свет тусклый и слабый. В это время два сирийца прокрались в триклиний с намерением уворовать бутыль вина, но, подравшись из жадности на уставленном серебряной утварью столе, они разбили украденную флягу. Стол с серебром опрокинулся, и упавший с высоты кубок стукнул по голове рабыню, валявшуюся на ложе. Она громко завизжала от боли, так что крик ее и воров выдал, и часть пьяных разбудил. Воры-сирийцы, поняв, что их сейчас поймают, тоже растянулись вдоль ложа, словно они давно уже тут, и принялись храпеть, притворяясь спящими. Распорядитель пира подлил масла в полупотухшие лампы, мальчики, протерев глаза, вернулись к своей службе, и наконец вошедшая музыкантша, ударив в кимвал, пробудила всех.

Пир возобновился, и Квартилла снова призвала всех к усиленному пьянству. Кимвалистка много способствовала веселью пирующих. Снова объявился и кинэд, пошлейший из людей, великолепно подходящий к этому дому. Хлопнув в ладони, он разразился следующей песней:

Эй! Эй! Соберем мальчиколюбцев изощренных!

Все мчитесь сюда быстрой ногой, пятою легкой,

Люд с наглой рукой, с ловким бедром, с вертлявой ляжкой!

Вас, дряблых, давно охолостил делийский мастер.

Он заплевал меня своими грязными поцелуями; после он и на ложе взгромоздился и, несмотря на отчаянное сопротивление, разоблачил меня. Долго и тщетно возился он с моим членом. По потному лбу ручьями стекала краска, а на морщинистых щеках было столько белил, что казалось, будто дождь струится по растрескавшейся стене.

Я не мог долее удерживаться от слез и, доведенный до полного отчаяния, обратился к Квартилле:

Затем, засунув ему руку за пазуху и найдя на ощупь неиспользованный еще сосуд, сказала:

Это завтра послужит прекрасной закуской к нашим наслаждениям. Сегодня же "после разносолов не хочу харчей".

При этих словах Психея со смехом подошла к ней и что-то неслышно шепнула.

Вот, вот,- ответила Квартилла,- ты прекрасно надумала: почему бы нам сейчас не лишить девства нашу Паннихис, благо случай выходит?

Немедленно привели девочку, довольно хорошенькую, на вид лет семи, не более; ту самую, что приходила к нам в комнату вместе с Квартиллой. При всеобщих рукоплесканиях, по требованию публики, стали справлять свадьбу. В полном изумлении я принялся уверять, что, во-первых, Гитон, стыдливейший отрок, не подходит для такого безобразия, да и лета девочки не те, чтобы она могла вынести закон женского подчинения.

Да? - сказала Квартилла.- Она, должно быть, Сейчас моложе, чем я была в то время, когда впервые отдалась мужчине? Да прогневается на меня моя Юнона, если я хоть когда-нибудь помню себя девушкой. В детстве я путалась с ровесниками, потом пошли юноши постарше, и так до сей поры. Отсюда, вероятно, и пошла пословица: "Кто снесет теленка, снесет и быка".

Боясь, как бы без меня с братцем не обошлись еще хуже, я присоединился к свадьбе.

Уже Психея окутала голову девочки венчальной фатой; уже кинэд нес впереди факел; пьяные женщины, рукоплеща, составили процессию и постлали ложе покрывалом. Возбужденная этой сладострастной игрой, сама Квартилла встала и, схватив Гитона, потащила его в спальню. Без сомнения, мальчик не сопротивлялся, да и девчонка вовсе не была испугана словом "свадьба". Пока они лежали за запертыми дверьми, мы уселись на пороге спальни, впереди всех Квартилла, со сладострастным любопытством следившая через бесстыдно проделанную щелку за ребячьей забавой. Дабы и я мог полюбоваться тем же зрелищем, она осторожно привлекла меня к себе, обняв за шею, а так как в этом положении щеки наши почти соприкасались, то она время от времени поворачивала ко мне голову и как бы украдкой целовала меня.

И остальную часть ночи спокойно проспали в своих кроватях.

Н. э. Первое издание фрагментов из Петрония (Codex Bernensis ) увидело свет в Милане в конце XV века . Более полный текст, так называемая скалигеровская копия (Codex Leidensis ), был издан в Лейдене в 1575 году . Самая полная рукопись Петрония (Codex Trauguriensis ), содержащая значительную часть «Пира» (гл. 37-78), была найдена в 1650 году в Трогире (Tragurium , итал. Trau ) в Далмации и издана в Падуе в . Её полное название Petronii Arbitri Satyri fragmenta ex libro quinto decimo et sexto decimo («Фрагменты сатир Петрония Арбитра из книг пятнадцатой и шестнадцатой»).

Персонажи

Основные

  • Энколпий - главный герой, от лица которого ведется рассказ, по его же собственным словам «избег правосудия, обманом спас свою жизнь на арене, убил хозяина» (гл. LXXXI, 5-6), «совершил предательство, убил человека, осквернил храм» (гл. СХХХ, 8-10).
  • Аскилт - его товарищ, «молодой человек, погрязший во всяческом сладострастии, по собственному признанию достойный ссылки» (гл. LXXXI, 8-9).
  • Гитон - 16-летний мальчик, их спутник, предмет их страсти и раздора.
  • Эвмолп - старик, нищий бездарный поэт. Присоединяется к компании в третьей части.

Второстепенные

  • Агамемнон - ритор
  • Квартилла - жрица Приапа , женщина с властным и необузданным характером
  • Паннихис - девочка, служанка Квартиллы
  • Трималхион - разбогатевший вольноотпущенник

Место действия часто меняется; в сохранившихся отрывках приключения героев происходят на юге Италии, в Кампании .

Сохранившиеся главы «Сатирикона» по содержанию можно разделить на три большие части, каждая из которых включает в себя несколько эпизодов.

Несохранившиеся главы

По сохранившимся главам «Сатирикона» разбросаны намёки на те факты и события, которые происходили в предыдущих 14 книгах. Это прежде всего намёки на преступления Энколпия. Кроме того, из разных мест «Сатирикона» явствует, что в потерянных частях романа должна была быть целая серия любовных приключений Энколпия - с Аскилтом, с Лихом и Гедилой, с Доридой; затем знакомство с Гитоном, с Агамемноном, встречи с Трифеной, её страсть к Гитону. В одном из фрагментов, сохраненных позднейшими грамматиками и схолиастами (их около 30), действие происходит в Массилии . В другом фрагменте фигурирует адвокат Евскион, по-видимому, игравший какую-то значительную роль.

Первая часть

События, происшедшие с главными героями до того, как они попали на пир к Трималхиону . Она начинается с речи Энколпия, которую тот произносит в школе ритора Агамемнона. Затем следует ссора между Энколпием и Аскилтом из-за коварного Гитона. Потом Энколпий с Аскилтом на рынке пытаются сбыть с рук неизвестно как попавший к ним в руки богатый плащ и заполучить свою старую рваную тунику, в которой зашит кошелек с золотом. Завершает первую часть сцена оргии в гостинице с участием жрицы Приапа Квартиллы.

Вторая часть

Главы, посвященные описанию «Пира Трималхиона» (лат. Cena Trimalchionis ). «Пир Трималхиона» имеет самостоятельную ценность: сравнительно с другими частями «Сатирикона» он хорошо сохранился и отличается композиционной завершенностью, вследствие чего не раз издавался отдельно. Он занимает 51 главу из 141 сохранившейся. Тем не менее для развития сюжета весь этот эпизод не имеет значения: Энколпий и Аскилт являются только свидетелями происходящего там. Язык его являет собой единственный в римской литературе образец вульгарной латыни . «Пир» воспроизводит рамку и некоторые другие композиционные детали, типичные для «симпосия », сократическо-платоновского диалога. «Пир» близок также жанру мима : две из трех стихотворных вставок имитируют, а может быть, и прямо цитируют мимографа Публилия Сира , имя которого здесь упоминается.

В эту часть вставлен рассказ одного из гостей о волке-оборотне (LXI-LXII) - одно из первых в мировой литературе описаний этого персонажа, первое кровожадное его отображение и первое изображение чувств свидетеля превращения в волка.

Третья часть

События, происшедшие с героями после пира. Эпизоды этой части носят типично романный характер.

Первая сцена после пира - очередная ссора Энколпия с Аскилтом из-за Гитона - выглядит пародией на суд царя Соломона . Противники, взявшись за меч, решают добыть свою долю мечом. Однако, тронутые мольбой Гитона, они соглашаются кончить дело миром, и Аскилт предлагает Гитону самому выбрать себе «брата». Гитон выбирает Аскилта. Отчаянию Энколпия нет предела.

В тоске и обиде Энколпий забредает в местную пинакотеку (эту сцену сопоставляют обычно с началом романа Ахилла Татия «Левкиппа и Клитофонт »), где встречает Эвмолпа. Остановившись перед картиной о гибели Трои , он декламирует поэму на этот сюжет. Собравшаяся публика награждает поэта камнями. Взяв с Эвмолпа слово больше не декламировать, Энколпий идёт с ним обедать. Далее следует возвращение Гитона, фарсовые сцены с попыткой к самоубийству - сначала Энколпия, потом и Гитона, в которых орудием служит заведомо тупая бритва, скандал и драка на постоялом дворе, приход Аскилта, разыскивающего Гитона.

Чтобы избавиться от преследований Аскилта, Энколпий принимает предложение Эвмолпа и вместе с Гитоном всходит на корабль, плывущий в Тарент . На корабле выясняется, что он принадлежит богатым тарентинцам - Лиху и Трифене, с которыми у Энколпия с Гитоном давняя вражда. Перебрав все способы спасения, беглецы решают изменить внешность - побрить головы и брови и поставить на своих лбах знаки клеймёных рабов. Однако с помощью явившегося Трифене во сне Приапа обман раскрыт, и Лих обрушивается на них в страшном гневе. Начинается драка, в которой принимают участие все плывущие на корабле. Драка кончается перемирием по инициативе Трифены. Эвмолп составляет мирный договор.

Следующий эпизод - буря на море и кораблекрушение. Энколпия, Гитона и Эвмолпа спасают появившиеся на лодках рыбаки.

Действие последних из сохранившихся частей романа происходит в городе Кротоне, про который некий хуторянин, встретившийся нашим путникам, говорит, что «это древнейший, когда-то первый город Италии». Он объясняет, что главное занятие жителей города - погоня за наследствами. Поняв из этой речи, каким способом можно поживиться в этом городе, Эвмолп решает выдать себя за богача из Африки, потерпевшего кораблекрушение и потерявшего единственного сына - наследника, а Энколпия с Гитоном - за своих слуг.

Бродягам блестяще удается задуманная Эвмолпом мистификация - их окружает толпа искателей наследств. Эвмолп упивается удачей, а Энколпий побаивается разоблачения и всё время ждёт, что «снова придётся удирать и снова впасть в нищенство». Центральный эпизод этой части романа - любовное приключение Энколпия, который принял имя Полиэна, с кротонской красавицей Киркеей. В самый разгар их любовных отношений Приап лишает Энколпия мужской силы. Надеясь вылечиться, он прибегает к услугам старой колдуньи Проселены и жрицы Приапа Энотеи. В конце концов Энколпий сбегает от них, так и не излечившись.

В последних эпизодах романа рассказано о попытке одной из первых дам города, Филомены, навязать Эвмолпу, которого она считает богачом, своих детей - сына и дочку, и об очередной оргии, на этот раз уже с участием многоопытных деток Филомены, во время которой Энколпий исцеляется.

Рукопись обрывается на том, что Эвмолп решает в последний раз перед тем, как покинуть Кротону, поиздеваться над кротонцами. Он составляет завещание, где говорится, что его наследство получит тот, кто согласится публично съесть его труп.

Вставные новеллы

В третью часть вставлены две новеллы, получившие условные названия «Новелла об уступчивом мальчике» и «Эфесская матрона »; обе звучат из уст Эвмолпа. Первую он рассказывает в пинакотеке в утешение Энколпию, горюющему об измене Гитона. Вторую - матросам на корабле во время трапезы в честь заключённого перемирия. Впоследствии (начиная со Средних веков) она неоднократно перерабатывалась.

В России

Несмотря на крайнюю грубость слов и непристойность отдельных сцен, древний латинский роман производит в конце концов незабываемое впечатление природной грации и странной свежести. Едва ли можно назвать изображённые там нравы испорченными только потому, что в них меньше лицемерия, чем в современной морали.

Экранизации

  • Фильм Федерико Феллини «Сатирикон Феллини »
  • Фильм Джана Луиджи Полидоро «Сатирикон »

Напишите отзыв о статье "Сатирикон (роман)"

Литература

  • Античный роман. - М., 1969.

Примечания

Ссылки

  • в библиотеке Максима Мошкова
  • Из книги «Гений места».

Отрывок, характеризующий Сатирикон (роман)

Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.

Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.

Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.

Воспитатель императора Нерона, - знаменитый философ Сенека (55 г. до н.э. - 40 г. н.э.) внес значительный вклад в развитие трагедийного жанра. Именно эту античную трагедию драматурги Нового времени избрали в качестве образца для подражания. Трагедии Сенеки написаны в духе «нового стиля»: затянутые патетические монологи, громоздкие метафоры и сравнения предназначены скорее для читателя, чем для зрителя. Развитие искусства, красноречия, стремление его сохранить содействовали развитию прозы. Плодотворным итогом софистической практики явилось возникновение малых прозаических форм - писем (художественных и псевдоисторических), описаний. И в Греции, и в Риме появился роман. Исторические повествования, ставшие весьма распространенными в Риме, были призваны компенсировать слабо развитую собственную мифологию. Развитие личного лирического начала в литературе, а также преобладание обыденного утилитарного сознания в духовной жизни породили интерес к вполне земным приключениям и любовным переживаниям.

В истории мировой литературы встречаются писатели, написавшие всего одну книгу, но ту, что поистине «томов премногих тяжелей». Среди таких авторов Петроний - создатель прославленного романа «Сатирикон». И хотя от этого романа до нас дошла лишь малая часть, всего одна пятая, а может быть, и десятая его объема, тем не менее он навсегда «прописан» не только в истории римской, но и мировой литературы. Его «Сатирикон» для массового читателя - книга увлекательная и «экзотическая»; для специалиста литературоведа - важнейшее звено в становлении романного жанра.

«Сатирикон» Петрония - веха в истории романа, возникшего на исходе античности. Правда, сам термин «роман» первоначально появился в средневековье и тогда обозначал произведение, написанное на романских языках. Роман в его современном значении - один из главнейших жанров словесного искусства, который проделал долгий путь исторического развития. Он трансформировался с точки зрения структуры и стилистики и представляет ныне широкую палитру форм и жанровых разновидностей.

В античную эпоху роман оказался сравнительно «поздним» жанром, заявив о себе уже после расцвета героической эпопеи, трагедии и комедии, после высших взлетов лирической поэзии, на закате как греческой, так и римской литературы.

Дошедшие до нас греческие романы относятся уже к I-III вв. н. э.: это «Дафнис и Хлоя» Лонга, «Эфиопика» Гелиодора, а также «Херей и Каллироя» Харитона. Хотя греческий роман аккумулировал элементы и сюжеты рассказа, эротической эллинистической элегии, некоторых этнографических описаний, он не сделался их механическим сплавом, а сложился как новый жанр. В упомянутых романах отчетливо выделялись две темы: любовная и авантюрно-приключенческая. В итоге, в Греции получил развитие роман в его любовно-авантюрной разновидности.

В Риме роман представлен двумя значительными художественными памятниками, также созданными в пору его начавшегося литературного заката: это «Сатирикон» Петрония и «Золотой осел» Апулея.

В этих романах присутствует авантюрное начало; но одновременно они более прочно укоренены в реально-бытовой действительности, не чужды натуралистическим подробностям. Их правомерно характеризовать как авантюрно-бытовые романы. Велик в них удельный вес любовной тематики, представленной в эротическом преломлении.

Содержание романа Петрония определяется приключениями трех бродяг, люмпенов, которые странствуют по городам Италии и при этом попадают в бесконечные передряги, сталкиваются с множеством разных лиц. Это главная сюжетная линия, на которую «нанизываются» побочные колоритные эпизоды и сцены. Перед нами - произведение, не имевшее аналогов в античности. Бросается в глаза его стилевая многослойность, пестрота: перед нами приключения и бытовые зарисовки, пародия и тонкая ирония, сатира и аллегория, калейдоскопичность следующих один за другим эпизодов, высокая патетика и вульгарное просторечие. Добавим к этому «интегрированные» в текст обильные стихотворные пассажи, а также вставные новеллы.

«Сатирикон» - оригинальное новаторское произведение по композиции, языку, стилю. Каждой эпохе соответствует своя языковая стихия. Романист передает и нарочитую патетику Эвмопла, и грубоватое просторечье гостей, рабов и вольноотпущенников на пиру у Тримальхиона: их монологи и реплики пересыпаны пословицами, поговорками, прибаутками. Вот некоторые из речений, которыми «пестрит» языковая стихия романа: «ты мне, я тебе», «рыба посуху не ходит», «большому кораблю большое плаванье» и т. д. В тексте обильно рассеяны намеки, скрытые аллюзии, упоминаются историко-мифологические имена и понятия.

Одним из элементов римского декоративного искусства была мозаика: ею пользовались для создания портретов и групповых сцен. Стилистика Петрония отличается своеобразной «мозаичностью», причудливым сочетанием высокого и низкого, использованием разных лексических ресурсов.

В сохранившемся тексте «Сатирикона» можно условно вычленить три части. Первая связана с событиями до появления героев на пиру у Тримальхиона. Перед нами три главных персонажа: молодые люди Энколпий и Аскилт, а также красивый юноша Гитон, в любви к которому соперничают первые два. Красота Гитона вызывает домогательства как мужчин (что было в порядке вещей в Риме в то время), так и женщин. Все трое кочуют по городам Италии, живут за чужой счет, жульничают, не гнушаются мелкими кражами. Об Энколпии, герое-рассказчике, сообщается, что он чудом избежал правосудия, убил человека и осквернил храм; не лучше его и Аскилт, «погрязший во всяческом сладострастии».

Открывается роман эпизодом в риторической школе, где Энколпий пространно рассуждает о плохом обучении, об упадке красноречия, которое сводится к жонглированию пустыми фразами. Затем разыгрывается ссора между Энколпием и Аскилтом: оба ревнуют друг друга к Гитону. Уже с первых страниц обнаруживается оригинальная манера Петрония: в уста героев вкладываются пространные монологи, иногда комические и анекдотические истории, а также стихи; последние в ряде случаев - пародии на популярные поэтические произведения. Еще одна сцена, откровенно эротическая, происходит в гостинице, где обитают герои и куда является некая Квартилла, бесстыдная жрица Приапа, бога сладострастия, весьма чтимого римлянами. Оказывается, молодые люди Энколпий и Аскилт содеяли какой-то неблаговидный поступок и подвергаются преследованиям со стороны Приапа, Квартилла же совершает обряд «спасения» молодых людей, некую «искупительную» церемонию, которая выливается в бесстыдную оргию. Одновременно Квартилла организует «свадьбу» своей служанки Паннихис с Гитоном. Эти и подобные им эпизоды - вполне достоверные приметы римского образа жизни.

Петроний Арбитр

Сатирикон

Текст первого известного в мировой литературе авантюрного (или плутовского) романа сохранился лишь фрагментарно: отрывки 15-й, 16-й и предположительно 14-й главы. Нет начала, нет и конца, а всего, по-видимому, было 20 глав...

Главный герой (от его имени ведется повествование) - поднаторевший в риторике неуравновешенный юноша Энколпий, явно неглупый, но, увы, небезупречный человек. Он скрывается, спасаясь от кары за ограбление, убийство и, самое главное, за сексуальное святотатство, навлекшее на него гнев Приапа - очень своеобразного древнегреческого бога плодородия. (Ко времени действия романа культ этого бога пышно расцвел в Риме. В изображениях Приапа обязательны фаллические мотивы: сохранилось много его скульптур)

Энколпий с подобными ему друзьями-параситами Аскилтом, Гитоном и Агамемноном прибыли в одну из эллинских колоний в Кампании (область древней Италии). В гостях у богатого римского всадника Ликурга они все «переплелись парочками». При этом тут в чести не только нормальная (с нашей точки зрения), но и чисто мужская любовь. Затем Энколпий и Аскилт (еще недавно бывшие «братцами») периодически меняют свои симпатии и любовные ситуации. Аскилт увлекается милым мальчиком Гитоном, а Энколпий приударяет за красоткой Трифэной...

Вскоре действие романа переносится в поместье судовладельца Лиха. И - новые любовные переплетения, в коих принимает участие и хорошенькая Дорида - жена Лиха, В итоге Энколпию и Гитону приходится срочно удирать из поместья.

По дороге лихой ритор-любовник забирается на корабль, севший на мель, и умудряется там стащить дорогую мантию со статуи Исиды и деньги рулевого. Затем возвращается в поместье к Ликургу.

Вакханалия поклонниц Приапа - дикие «шалости» Приаповых блудниц... После многих приключений Энколпий, Гитон, Аскилт и Агамемнон попадают на пир в дом Трималхиона - разбогатевшего вольноотпущенника, дремучего неуча, мнящего себя весьма образованным. Он энергично рвется в «высший свет».

Беседы на пиру. Рассказы о гладиаторах. Хозяин важно сообщает гостям: «Теперь у меня - две библиотеки. Одна - греческая, вторая - латинская». Но тут же обнаруживается, что в его голове самым чудовищным образом перепутались известные герои и сюжеты эллинских мифов и гомеровского эпоса. Самоуверенная заносчивость малограмотного хозяина безгранична. Он милостиво обращается к гостям и в то же время, сам вчерашний раб, неоправданно жесток со слугами. Впрочем, Трималхион отходчив...

На громадном серебряном блюде слуги вносят целого кабана, из которого внезапно вылетают дрозды. Их тут же перехватывают птицеловы и раздают гостям. Еще более грандиозная свинья начинена жареными колбасами. Тут же оказалось блюдо с пирожными: «Посреди него находился Приап из теста, держащий, по обычаю, корзину с яблоками, виноградом и другими плодами. Жадно накинулись мы на плоды, но уже новая забава усилила веселье. Ибо из всех пирожных при малейшем нажиме забили фонтаны шафрана...»

Затем три мальчика вносят изображения трех Ларов (боги-хранители дома и семьи). Трималхион сообщает: их зовут Добытчик, Счастливчик и Наживщик. Чтобы развлечь присутствующих, Никерот, друг Трималхиона, рассказывает историю про солдата-оборотня, а сам Трималхион - про ведьму, похитившую из гроба мертвого мальчика и заменившую тело фофаном (соломенным чучелом).

Тем временем начинается вторая трапеза: дрозды, начиненные орехами с изюмом. Затем подается огромный жирный гусь, окруженный всевозможной рыбой и птицей. Но оказалось, что искуснейший повар (по имени Дедал!) все это сотворил из... свинины.

«Затем началось такое, что просто стыдно рассказывать: по какому-то неслыханному обычаю, кудрявые мальчики принесли духи в серебряных флаконах и натерли ими ноги возлежащих, предварительно опутав голени, от колена до самой пятки, цветочными гирляндами».

Повару в награду за его искусство разрешалось на некоторое время возлечь за столом вместе с гостями. При этом слуги, подавая очередные блюда, обязательно что-то напевали, независимо от наличия голоса и слуха. Танцоры, акробаты и фокусники тоже почти непрерывно развлекали гостей.

Растроганный Трималхион решил огласить... свое завещание, подробное описание будущего пышного надгробия и надпись на нем (собственного сочинения, естественно) с детальнейшим перечислением своих званий и заслуг. Еще более этим умилившись, он не может удержаться и от произнесения соответствующей речи: «Друзья! И рабы - люди: одним с нами молоком вскормлены. И не виноваты они, что участь их горька. Однако, по моей милости, скоро они напьются вольной воды, Я их всех в завещании своем на свободу отпускаю <...> Все это я сейчас объявляю затем, чтобы челядь меня теперь любила так же, как будет любить, когда я умру».

Приключения Энколпия продолжаются. Однажды он забредает в пинакотеку (художественную галерею), где любуется картинами прославленных эллинских живописцев Апеллеса, Зевксида и других. Тут же он знакомится со старым поэтом Эвмолпом и не расстается с ним уже до самого конца повествования (верней, до известного нам конца).

Эвмолп почти непрерывно говорит стихами, за что неоднократно бывал побиваем камнями. Хотя стихи его вовсе не были плохими. А иногда - очень хорошими. Прозаическая канва «Сатирикона» нередко прерывается стихотворными вставками («Поэма о гражданской войне» и др.). Петроний был не только весьма наблюдательным и талантливым прозаиком и поэтом, но и прекрасным подражателем-пародистом: он виртуозно имитировал литературную манеру современников и знаменитых предшественников.

Эвмолп и Энколпий беседуют об искусстве. Людям образованным есть о чем поговорить. Тем временем красавец Гитон возвращается от Аскилта с повинной к своему прежнему «братцу» Энколпию. Измену свою он объясняет страхом перед Аскилтом: «Ибо он обладал оружием такой величины, что сам человек казался лишь придатком к этому сооружению». Новый поворот судьбы: все трое оказываются на корабле Лиха. Но не всех их тут встречают одинаково радушно. Однако старый поэт восстанавливает мир. После чего развлекает своих спутников «Рассказом о безутешной вдове».

Некая матрона из Эфеса отличалась великой скромностью и супружеской верностью. И когда умер ее муж, она последовала за ним в погребальное подземелье и намеревалась там уморить себя голодом. Вдова не поддается на уговоры родных и друзей. Лишь верная служанка скрашивает в склепе ее одиночество и так же упорно голодает, Миновали пятые сутки траурных самоистязаний...

«...В это время правитель той области приказал неподалеку от подземелья, в котором вдова плакала над свежим трупом, распять нескольких разбойников. А чтобы кто-нибудь не стянул разбойничьих тел, желая предать их погребению, возле крестов поставили на стражу одного солдата, С наступлением ночи он заметил, что среди надгробных памятников откуда-то льется довольно яркий свет, услышал стоны несчастной вдовы и по любопытству, свойственному всему роду человеческому, захотел узнать, кто это и что там делается. Он немедленно спустился в склеп и, увидев там женщину замечательной красоты, точно перед чудом каким, точно встретившись лицом к лицу с тенями загробного мира, некоторое время стоял в смущении. Затем, когда увидел наконец лежащее перед ним мертвое тело, когда рассмотрел ее слезы и исцарапанное ногтями лицо, он, конечно, понял, что это - только женщина, которая после смерти мужа не может от горя найти себе покоя. Тогда он принес в склеп свой скромный обед и принялся убеждать плачущую красавицу, чтобы она перестала понапрасну убиваться и не терзала груди своей бесполезными рыданиями».

Через некоторое время к уговорам солдата присоединяется и верная служанка. Оба убеждают вдову, что торопиться на тот свет ей пока рано. Далеко не сразу, но печальная эфесская красавица все же начинает поддаваться их увещеваниям. Сперва, изнуренная долгим постом, она соблазняется пищей и питьем. А еще через некоторое время солдату удается завоевать и сердце прекрасной вдовы.

«Они провели во взаимных объятиях не только эту ночь, в которую справили свою свадьбу, но то же самое было и на следующий, и даже на третий день. А двери в подземелье на случай, если бы к могиле пришел кто-нибудь из родственников и знакомых, разумеется, заперли, чтобы казалось, будто эта целомудреннейшая из жен умерла над телом своего мужа».

Тем временем близкие одного из распятых, воспользовавшись отсутствием охраны, сняли с креста и погребли его тело. А когда влюбленный страж обнаружил это и, трепеща от страха перед грядущим наказанием, поведал о пропаже вдове, та решила: «Я предпочитаю повесить мертвого, чем погубить живого». Согласно этому, она дала совет вытащить мужа из гроба и пригвоздить его к пустому кресту. Солдат немедленно воспользовался блестящей мыслью рассудительной женщины. А на следующий день все прохожие недоумевали, каким образом мертвый взобрался на крест.

На море поднимается буря. В пучине гибнет Лих. Остальные продолжают носиться по волнам. Причем Эвмолп и в этой критической ситуации не прекращает своих поэтических декламации. Но в конце концов несчастные спасаются и проводят беспокойную ночь в рыбацкой хижине.

А вскоре все они попадают в Кротону - один из старейших греческих городов-колоний на южном побережье Апеннинского полуострова. Это, кстати, единственная географическая точка, конкретно обозначенная в доступном нам тексте романа.

Чтобы жить безбедно и беззаботно (так уж они привыкли) и в новом городе, друзья по приключениям решают: Эвмолп выдаст себя за очень зажиточного человека, раздумывающего, кому бы завещать все свои несметные богатства. Сказано - сделано. Это дает возможность неунывающим приятелям спокойно жить, пользуясь у горожан не только радушным приемом, но и неограниченным кредитом. Ибо многие кротонцы рассчитывали на долю в завещании Эвмолпа и наперебой старались завоевать его благосклонность.

И снова следует серия любовных не столько приключений, сколько злоключений Энколпия. Все его неприятности связаны с уже упомянутым гневом Приапа.

Но кротонцы наконец прозрели, и нет предела их справедливому гневу. Горожане энергично готовят расправу над хитрецами. Энколпию с Гитоном удается бежать из города, бросив там Эвмолпа.

Жители Кротоны поступают со старым поэтом по их древнему обычаю. Когда в городе свирепствовала какая-нибудь болезнь, одного из соотечественников граждане в течение года содержали и кормили наилучшим образом за счет общины. А затем приносили в жертву: этого «козла отпущения» сбрасывали с высокой скалы. Именно так кротонцы и поступили с Эвмолпом.

2. «Сатирикон»: жанр, композиция

«Сатирикон» Петрония – веха в истории романа, возникшего на исходе античности. Правда, сам термин «роман» первоначально появился в средневековье и тогда обозначал произведение, написанное на романских языках. Роман в его современном значении – один из главнейших жанров словесного искусства, который проделал долгий путь исторического развития. Он трансформировался с точки зрения структуры и стилистики и представляет ныне широкую палитру форм и жанровых разновидностей. В античную эпоху роман оказался сравнительно «поздним» жанром, заявив о себе уже после расцвета героической эпопеи, трагедии и комедии, после высших взлетов лирической поэзии, на закате как греческой, так и римской литературы. ПЕТРОНИЙ И ГРЕЧЕСКИЙ РОМАН. Дошедшие до нас греческие романы относятся уже к I–III вв. н. э.: это «Дафнис и Хлоя» Лонга, «Эфиопика» Гелиодора (рассмотренные в нашей книге «История античной литературы. Древняя Греция»), а также «Херей и Каллироя» Харитона. Хотя греческий роман аккумулировал элементы и сюжеты рассказа, эротической эллинистической элегии, некоторых этнографических описаний, он не сделался их механическим сплавом, а сложился какновый жанр. В упомянутых романах отчетливо выделялись две темы:любовная и авантюрно-приключенческая. В итоге, в Греции получил развитие роман в его любовно-авантюрной разновидности. В Риме роман представлен двумя значительными художественными памятниками, также созданными в пору его начавшегося литературного заката: это «Сатирикон» Петрония и «Золотой осел» Апулея.В этих романах присутствует авантюрное начало; но одновременно они более прочно укоренены в реально-бытовой действительности, не чужды натуралистическим подробностям. Их правомерно характеризовать какавантюрно-бытовые романы. Велик в них удельный вес любовной тематики, представленной в эротическом преломлении. «Сатирикон» Петрония, как и «Золотой осел» Апулея, о котором пойдет речь ниже, – произведение оригинальное. И, безусловно, новаторское. СТРУКТУРА И ТЕМАТИКА.Содержание романа Петрония определяется приключениями трех бродяг, люмпенов, которые странствуют по городам Италии и при этом попадают в бесконечные передряги, сталкиваются с множеством разных лиц. Это главная сюжетная линия, на которую «нанизываются» побочные колоритные эпизоды и сцены. Перед нами – произведение, не имевшее аналогов в античности. Бросается в глаза его стилевая многослойность, пестрота: перед нами приключения и бытовые зарисовки, пародия и тонкая ирония, сатира и аллегория, калейдоскопичность следующих один за другим эпизодов, высокая патетика и вульгарное просторечие. Добавим к этому «интегрированные» в текст обильные стихотворные пассажи, а также вставные новеллы. По композиции и стилю роман близок к т. н.«менипповой сатире»: она получила название от имени Меннипа (III в. до н. э.), древнегреческого философа, стоика, раба по рождению, создателя особой повествовательной манеры: прозаический текст прослаивается стихами, а серьезное содержание оживлено иронией, насмешкой и фантастикой. Испытав влияние «менипповой сатиры», Петроний также использует приемы греческого любовно-авантюрного романа, которые, однако, преломляются в пародийном ключе. Существенная примета Петрония – натуралистические подробности, особенно при описании «дна» общества, равно как и откровенность любовно-эротических эпизодов. Изучая древнегреческую лирику таких поэтов, как Архилох, Анакреонт, Сапфо, мы с грустью убеждались, что от их наследия сохранились лишь отдельные фрагменты. Но и по этим «осколкам» мы можем судить, сколь архитектурно совершенно было целое. Нечто подобное произошло и с Петронием. От романа сохранились лишь 15-я, 16-я и, возможно, часть 14-й главы. В целом роман, по-видимому, состоял из 20 глав. О содержании некоторых утраченных глав можно судить по намекам. Однако и то, что до нас дошло, позволяет реконструировать в общем замысел писателя и композицию произведения, оценить типологию человеческих характеров. Позднее комментаторы пытались восстановить отдельные пропущенные, несохранившиеся фразы, пассажи.Повествование ведется от лица одного из бродяг – Энколпия. Время действия романа – по-видимому, эпоха Нерона, I в. н. э. Перед нами – жизнь римской провинции Кампанья. Действующие лица образуют пестрый социальный фон: это выходцы из разных слоев, вольноотпущенники, рабы, бездомные бродяги, богачи, странствующие философы и риторы, служители культов, купцы и т. д. В романе отразились существенные приметы времени: деградация патрицианских семей; обогащение малообразованных выскочек из бывших рабов; падение нравственности; расцвет примитивных суеверий; пугающий контраст богатства и нищеты; падение уровня образования; распространение вульгарной псевдокультуры; униженное положение людей литературы и искусства. Роман «перенасыщен» событиями. В калейдоскопических приключениях героев прослеживается закономерность: оказавшись в какой-либо скверной ситуации, они чудесным образом из нее выпутываются.