Лев лунц читать. 'Родина' и другие произведения. Гротескный шаг обезьян

Род деятельности:

писатель, драматург

Годы творчества: Жанр:

проза, пьеса, публицистика

Язык произведений:

Лев Ната́нович Лунц (19 апреля (2 мая) , Санкт-Петербург - 10 мая , Гамбург) - русский прозаик, драматург и публицист из группы «Серапионовы братья ».

Биография

Родился в русско-еврейской семье. Отец - Натан Яковлевич Лунц (1871-1934) - провизор, торговец оптическими приборами. Мать - Анна Ефимовна, концертная пианистка.

Писать начал с восемнадцати лет. По окончании в 1918 году с золотой медалью Петроградской 1-й мужской гимназии Лунц поступил на историко-филологический факультет Петроградского университета , который окончил в 1922 году . Был оставлен при кафедре западноевропейских литератур для научной работы, знал испанский, итальянский, английский, французский, старофранцузский, древнееврейский языки.

В 1923 году проявились первые признаки болезни сердца, которая заставила Лунца всю зиму пролежать в постели. Добившись научной командировки в Испанию , уехал лечиться в Германию , где проживали его эмигрировавшие ранее родители. Через год умер от болезни мозга.

Некрологи Льву Лунцу написали Нина Берберова , Юрий Тынянов , Максим Горький , Константин Федин , Михаил Слонимский .

Творчество

Писал с восемнадцати лет. Вёл литературную деятельность пять лет. За это время он написал рассказы «В пустыне», «Родина», «Исходящая № 37», «Рассказ о скопце», «Хождение по мукам», «Через границу», фельетоны «В вагоне», «Верная жена», «Патриот», пьесы «Вне закона», «Бертран де Борн», «Обезьяны идут», «Город правды», киносценарий «Восстание вещей» и несколько теоретических статей. Валентин Катаев в книге «Алмазный мой венец» упоминает также «уморительно смешную повесть молодого, рано умершего советского писателя-петроградца Льва Лунца, написавшего о том, как некое буржуазное семейство бежит от советской власти за границу, спрятав свои бриллианты в платяную щётку». Речь, очевидно, шла о рассказе «Через границу», сюжет которого заметно перекликается с сюжетом "12 стульев".

Проза и драматургия Льва Лунца публиковалась при его жизни в СССР и в Европе. Его пьесы также шли в театрах как на родине, так и за рубежом.

Однако впоследствии произведения Лунца в СССР не печатались даже в самые сравнительно либеральные времена, несмотря на то, что такую публикацию мечтали осуществить превратившиеся в литературных генералов бывшие «Серапионовы братья ».

Причина неприятия Лунца советской культурой обнаруживается в его статье «Почему мы Серапионовы братья», которая по стечению обстоятельств стала восприниматься как манифест Серапионов . Именно эту статью цитировал в А. А. Жданов , доказывая антисоветскость М. М. Зощенко и «Серапионовых братьев» вообще. Основная мысль статьи могла использоваться как пример аполитичности и антисоветчины:

С кем же мы, Серапионовы Братья? Мы с пустынником Серапионом.

Раздражение властей вызвала трагедия «Вне закона». Так, Майзель указывает на то, что «как бы ни были туманны и остранены общественные контуры и характеристики в „Вне закона“, социальное звучание трагедии остается глубоко реакционным».

Отзывы

Без него [Лунца] не обходилось ни одно сборище, он, конечно, был душой «Серапионов».

Юноша-фавн запомнился как перепроизводство энергии.

Он был человек огромного темперамента и мгновенных реакций. <…> Это был ум деятельный, не терпящий вялости и покоя.

В 1930-е годы творчество Лунца оказалось забыто и вычеркнуто из истории русской советской литературы. 11-томная Литературная энциклопедия в 1932 году поместила статью о Лунце, где он назван «воинствующим буржуазным индивидуалистом» и «типичным выразителем идей либеральной буржуазной интеллигенции предоктябрьской формации» .

Монографии, посвященные Лунцу, вышли в Сербии и Польше.

Сочинения

Вне закона. Пьеса // «Беседа», Berlin, №1, 1921
Обезьяны идут! Пьеса // «Веселый альманах», 1923
В пустыне // «Серапионовы братья», Berlin, 1922
Исходящая №37 // «Россия», 1922, №1
Почему мы Серапионовы братья // «Литературные записки», 1922, №3
Ненормальное явление // «Петербург», 1922, №3
Обольститель. В вагоне // «Мухомор», 1922, №10
Бертран де Борн. Пьеса // «Город», 1923, №1
Родина // «Европейский альманах», 1923
На Запад // «Беседа», №2, 1923
Патриот. Пьеса // «Красный ворон», 1923, №33
Город Правды. Пьеса // «Беседа», №5, 1924
Восстание вещей. Киносценарий // «Новый журнал», №79, 1965
Путешествие на больничной койке // «Новый журнал», №90, 1968

Издания

Вне закона. - СПб.: Композитор, 1994. - ISBN 5-7379-0001-0

Обезьяны идут. - СПб.: ИНАПРЕСС , 2003. - ISBN 5-87135-145-X

Наиболее полное издание сочинений Льва Лунца. Прекрасное издание, качественная бумага, переплёт и качество печати. Вступительная статья Валерия Шубинского, подробный комментарий и послесловие Евгения Лемминга. В издание входят рассказы, пьесы, киносценарии, статьи и рецензии, автобиография, переписка, а также статьи и некрологи, посвящённые Лунцу, написанные его современниками и друзьями - Берберовой, Слонимским, Тыняновым, Кавериным , Фединым и другими.

Литературное наследие. - М.: Научный мир; 2007. - ISBN 978-5-91522-005-7

Это издание, хоть и несколько более полное, чем «Обезьяны идут», подверглось критике в прессе .

Напишите отзыв о статье "Лунц, Лев Натанович"

Ссылки

в библиотеке Максима Мошкова

Примечания

Отрывок, характеризующий Лунц, Лев Натанович

На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.

К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu"ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.

1. Брат-Скоморох Лев Лунц (1901–1924)

Это был самый веселый и самый одаренный из Серапионовых Братьев, а судьба оказалась к нему особенно жестокой и безжалостной.

Лев Натанович Лунц родился 2 мая 1901 года в Петербурге. Справочник «Весь Петербург» перечисляет глав двенадцати различных семейств по фамилии Лунц, проживавших в столице империи, - присяжных поверенных, врачей, провизоров. Родители писателя - выходцы из Шяуляя (Литва). Его отец - Натан Янкелевич - закончил Юрьевский (теперь - Тартуский) университет, получив право работать провизором. В 1903 году Лунцы жили на Забалканском (теперь - Московский), 22, где у отца писателя был магазин аптекарских товаров; затем перебрались ближе к центру, к Пяти углам. «Весь Петербург» на 1914 год, ошибочно именуя Натана Янкелевича - Моисеевичем, сообщает его адрес: Троицкая улица (теперь - Рубинштейна), 26. В этом доме помещалась сначала аптека, а потом магазин медицинского оборудования Натана Лунца (теперь здесь издательство «Академический проект» и при нем книжный магазин и кафе).

В семье Натана Лунца было трое детей: два мальчика - Яков и младший Лева - и дочь Женя. Способности Левы Лунца к языкам определились очень рано. В 1918 году (большевики уже правили страной, и магазин Н. Я. Лунца реквизировали) Лева закончил 1-ю Санкт-петербургскую гимназию (так она именовалась, когда он начал в ней учиться), закончил с аттестатом, дающим право на золотую медаль (медалей в 1918 году, правда, уже не давали) и поступил на историко-филологический факультет Петроградского университета. Уже в первый год он сдал экзамены за три курса. Одновременно учился в Педагогическом институте при университете, где упор делался не на теорию, а на языки. И еще активно работал в литературной Студии «Всемирной литературы» - в семинарах Замятина и Чуковского; потом от Чуковского сбежал к Шкловскому, о чем имеется покаянный стишок в знаменитой «Чукоккале»:

Жил да был крокодил,

Он по Студии ходил,

По-чуковски говорил,

Шкловитистов учил

И меня в том числе очукоковил.

Иуда-шкловитянин Лева Лунц

Писать и даже печататься Лунц начал в 1919 году.

Сын Корнея Чуковского Николай вспоминал: «Лева Лунц был кудрявый шатен, среднего роста, со светло-серыми глазами. Он обладал замечательным характером - он был добр, скромен, жизнерадостен, трудолюбив, серьезен и весел. Я обожал его и постоянно им восхищался. Он был на два года старше меня, но дружил со мной совершенно на равных, никогда не оскорбляя моего самолюбия подростка, попавшего в компанию старших. И меня, и всех окружающих особенно поражало в Льве Лунце одно его свойство - стремительность. Он был человек огромного темперамента и мгновенных реакций. Речь его текла стремительно, потому что стремительными были его мысли, и слушателю нелегко было за ними поспевать. Говоря, он постоянно бывал в движении, жестикулировал, перескакивал со стула на стул. Это был ум деятельный, не терпящий вялости и покоя» . Таковы впечатления юноши, но вот запись о Лунце в дневнике человека почтенного возраста: «Милый, кудрявый, с наивными глазами. Хохочет бешено. Он уже доктор филологии, читает по-испански, по-французски, по-итальянски, по-английски, а по внешности гимназист из хорошего дома, брат своей сестры-стрекозы. Он, когда был у нас в „Студии“, отличался тем, что всегда говорил о своей маме или папе» .

Сказанное относится к 1920 году, когда Лунц писал трагедию «Вне закона».

Все силы Лунца были отданы литературе , и всё им написанное - литературно. Лунц не пытался, подобно многим Серапионам, отобразить на бумаге собственный житейский опыт (у него, понятно, предельно скромный), но в своих сугубо литературных построениях, тем не менее, не считал возможным уходить от проблем реальной жизни. «Вне закона» - пьеса, действие которой происходит в старой Испании. Но испанский материал, хорошо знакомый Лунцу, не уводит его от раздумий над современностью, над тем, что происходит в России. И совершенно не случайно эта пьеса - о революции, о механизме ее перерождения, о том, как справедливое негодование народа, задавленного властью, превращается в зверство толпы, ощутившей неограниченную свободу, и о том, как настает момент, когда любимый народом вождь отбрасывает прочь благородные лозунги (будем жить по законам чести!) и горячие свои обещания (никакого кровопролития!) и накидывает на разбушевавшуюся стихию удавку, куда более жесткую, чем та, с которой призывал покончить.

В пьесе Лунца две центральные фигуры: разбойник Алонзо, грабящий богатых, чтобы помогать бедным, и потому естественно становящийся вождем народных толп, и придворная потаскуха Клара (графиня Урсино) - есть несомненная издевка в том, что именно ей поручил Лунц быть если не скрытым дирижером действия, то уж всяко неумолимым судьей, обеспечивающим возмездие, заслуженное героем. Непохоже, однако, чтобы это возмездие веселило зрителей (как и действующую на сцене толпу - ей всегда положено оставаться в дураках).

Пьесу «Вне закона» написал восемнадцатилетний юноша, чье быстрое перо изобразило суть революционного процесса, над хитросплетениями которого тогда - т. е. задолго до развязки - ломали голову куда более опытные современники Лунца. И это вдвойне поражает сегодня, когда Россия вновь проходит очередной цикл послереволюционных «преобразований» и на лицах её почтенных граждан застыл недоуменный вопрос: как же это все так с нами получилось?

Хотя действие пьесы «Вне закона» в пространстве и времени было благоразумно удалено от России 1920 года в условную старую Испанию, тем не менее, напечатать пьесу в России Лунцу не удалось («Вне закона» опубликовал любивший Лунца Горький в своем берлинском альманахе «Беседа» в 1923 году). Более того, как только художественный руководитель Александринского театра Ю. М. Юрьев объявил о готовящейся постановке пьесы «Вне закона», работа над спектаклем была запрещена, а вскоре пьесу Лунца как контрреволюционную запретили уже на всей территории Советской России (подробнее об этом - в сюжете «Первое клеймо»)… Следующую пьесу Лунца - трагедию «Бертран де Борн» - удалось напечатать в питерском альманахе «Город», но театральная работа над ней (в БДТ) тоже была запрещена… В 1923 году в Советской России напечатали еще одну пьесу Лунца «Обезьяны идут» - острую и парадоксальную (в ней, как утверждает В. Каверин, отразилась оборона Петрограда от Юденича в 1919 году , а Шкловский считал, что это была пьеса о будущих фашистах… «В конце пьесы с обезьянами сражались все, и даже мертвые вставали, чтобы их прогнать») - но об её постановке на советской сцене речи даже не заходило. Н. Чуковский, очень любивший Лунца, пишет: «Драматургия его удивительно темпераментна, свежа, и самостоятельна по стилю, полна мыслей, и то обстоятельство, что пьесы его никогда не ставились на сцене (это неточно - Б.Ф. ), можно объяснить только нашим невежеством и нашей любовью наводить тень на ясный день» (Н. К. был человеком системы и хорошо её знал).

Прозаическое наследие Лунца невелико - с десяток рассказов. Один из них - «Исходящая № 37» - имеет подзаголовок «Дневник Заведующего Канцелярией». Его герой, проработавший 20 лет делопроизводителем в Сенате, теперь служит в Политпросвете. Ему приходит мысль с помощью гипноза превращать людей в дефицитные предметы - в коров (для борьбы с молочным кризисом), в лошадей (для поддержки Автогужа), и, наконец, - в листы бумаги, которая была в большом дефиците. Когда в процессе эксперимента герой превратил себя в бумагу, зашедший к нему в кабинет инструктор взял листок со стола, предварительно проверив - достаточно ли мягкая… Вот такие вполне кафкианские сюжеты порождала советская действительность 1921 года. Кстати, Корней Чуковский с тоской записал, как не поняла публика Лунца, когда он читал этот рассказ: «Смеялись только в несмешных местах, относящихся к фабуле. Если так происходит в Петербурге, что же в провинции! Нет нашей публики. Нет тех, кто может оценить иронию, тонкость, игру ума, изящество мысли, стиль и т. д. Я хохотал и нарочно следил за соседями: сидели как каменные» .

Не только «революционная» современность занимала писателя Льва Лунца, но и далекая история - Библия, старая Испания. Его рассказ «В пустыне», написанный в марте 1921 года и напечатанный в первом и, как оказалось, последнем номере альманаха «Серапионовы Братья», был стилизован под библейские тексты. Ю. Тынянов признавал, что «рассказ написан компактно и сильно» , а М. Шагинян отмечала, что Лунц ведет этот рассказ «совершенно в него не вмешиваясь и давая логике действия разворачиваться с почти музыкальною строгостью» . Эту вещь Лунца оценил Горький («сильно написал Лунц»), относившийся к молодому автору с редкой даже для него нежностью. В «Телефонной книжке» Шварц сравнивает рассказы и пьесы Лунца; вывод, который он делает, тем более важен, что Шварц - великий драматург: «Рассказы его были суховаты, программно-сюжетны. Но в пьесах был настоящий жар, и сделаны они были из драгоценного материала. Это был прирожденный драматург милостью божьей» .

В 1922 году петроградский журнал «Литературные записки» отвел большую часть своего третьего номера Серапионам, предложив каждому из них рассказать о себе. Лунц ответил: «Глупо писать автобиографию, не напечатав своих произведений… И не лучше ли будет, если я, вместо того чтобы говорить о себе, напишу о братстве?». Далее следовала статья (потом её неизменно называли декларацией) «Почему мы Серапионовы братья?». Статья Лунца вызвала острую дискуссию и в кругу Серапионовых братьев, и в печати. Лунц участвовал в дискуссии, и в Москве напечатали его ответную статью «Об идеологии и публицистике».

В 1946 году с подачи референтов Жданов цитировал декларацию Лунца, громя Зощенко. 10 лет спустя это отлилось в железобетонные строки Большой Советской энциклопедии о Серапионовых братьях; Л. Лунц был объявлен теоретиком этой враждебной советской литературе группы. Не подлежавшая обжалованию дурацкая формула обвинения не допускала Лунца в историю литературы без одиозного (тогда) клейма антисоветчика.

Как неожиданно выяснилось, беловая рукопись декларации Лунца сохранилась у Елизаветы Полонской, и, когда я сравнил её с опубликованным в 1922 году текстом, обнаружилось, что либеральная редакция журнала, опасаясь цензуры, самые острые места в нем смягчила (журнал это не спасло - его тут же прикрыли). «Слишком долго и мучительно истязала русскую литературу общественная и политическая критика, - писал Лунц. - Пора сказать, что „Бесы“ лучше романов Чернышевского. Что некоммунистический рассказ может быть гениальным, а коммунистический - бездарным… Мы пишем не для пропаганды. Искусство реально, как сама жизнь» .

Клеймо «теоретика» группы, поставленное впоследствии на Лунце, удивляло его товарищей, хотя вопросы «литературы и идеологии» Лунца действительно занимали. 13 марта 1923 года Горький писал Слонимскому: «А Лунц теоретизирует, это тоже не очень хорошо, во всяком случае: несколько преждевременно… По натуре, по существу своему, Левушка прежде всего - художник» .

Лев Лунц - Серапион с первого же дня провозглашения братства, и само название группы «Серапионовы Братья» впоследствии некоторые определенно связывали с Лунцем, помня его любовь к Гофману и профессиональное знание западных литератур. Ретроспективно Лунцу отводят место лидера «левого» фланга Серапионов. Лунц был западник и сюжетник, он считал острую мысль и динамичный сюжет основой литературы. И он был пылкий, яростный полемист. «Я никогда не встречал спорщиков, подобных ему, - его испепелял жар спора, можно было задохнуться рядом с ним», - вспоминал Федин . Впрочем, Лунц скорее убеждал, чем был убежден, - замечает наблюдательный скептик Шварц .

Но, даже жестоко споря и не соглашаясь с ним, его любили все, и на библейский лад Шкловский звал его Вениамином Серапионов . Было в Лунце еще одно, очень располагающее к нему, свойство - об этом рассказывал первым написавший о Лунце Федин: «Резко подвижный, как бы вечно трепещущий, Лунц обладал многими чертами детства, но в то же время - одною такой, которая свойственна почти исключительно взрослым: он страстно любил детей - „Торжественно клянусь вам, друзья: у меня будет не меньше двенадцати человек детей“. Несомненно, дети тоже любили его…» .

Лев Лунц внес в Братство не только дух зажигательной дискуссионности, но и стремительность, веселье игры. Его знаменитые кинопародии (на тогдашнее западное кино) описали многие. «Все присутствующие были одновременно и актерами, и зрителями. Драматургом и режиссером был Лунц. Он мгновенно изобретал очередную сцену, за руки стаскивал со стульев нужных для неё исполнителей, отводил их на несколько секунд в сторону, шепотом сообщал каждому, что он должен делать (слов не полагалось, кинематограф был немым), и сцена исполнялась. Зрители от хохота падали на пол» . Полонская рассказывает, что Лунцу обычно помогал Зощенко, а конферанс блистательно вел Шварц . Писатель А. Ивич (И. И. Бернштейн) вспоминал «живой кинематограф, которым руководили Евгений Шварц и Лева Лунц»: «Они были двумя конферансье и всякие трюки изображали. Я помню, как Нельдихен изображал статую свободы - он был огромного роста, с длинными ногами… А я проползал у него между ногами, изображая пароход, который причаливает к нью-йоркской гавани…» . 30 сентября 1922 года в письме Берберовой Лунц привёл названия трех своих последних «фильмов»: трагедия «Действительный член „Дома Искусств“» (про Н), «Памятник Мих. Слонимского» и «Фамильные бриллианты Всеволода Иванова» . Ольга Форш изобразила Лунца в романе «Сумасшедший корабль» в образе юноши-фавна: «Вот он Б.Ф.> и тот голубоглазый, легкий, возможно, козлоногий юный фавн - смехом, шумом и самими собой наполняли особенно Сумасшедший корабль. Юноша-фавн запомнился как перепроизводство энергии, как мальчишеское озорство в единоличном кинофильме с излюбленным публикой номером - „Фамильный бриллиант пролетарского писателя Фомы Жанова“… По годам фавн был просто мальчик… Казалось, он так разбежался, что конца нет разбегу…» .

Литературный путь Лунца начался очень уверенно; казалось, что сомнения ему вовсе не свойственны. Между тем, все было не так. В этом отношении характерны письма Лунца Горькому (их переписка свидетельствует об удивительном взаимном доверии писателей разного возраста и разных весовых категорий). Одно из писем Лунца было особенно исповедальным. 16 августа 1922 года он писал Горькому в Германию: «Мне нужно посоветоваться с твердым человеком, которому я верю и которого уважаю. Таких людей в Петербурге сейчас нет. Простите еще раз, что я решаюсь обратиться к Вам. Первое сомнение (и самое жестокое): правильно ли поступил я, ударившись в литературу? Не то, чтобы я не верил в свои силы: верю я в себя, может быть, слишком смело. Но я - еврей. Убежденный, верный и радуюсь этому. И я - русский писатель. Но ведь я русский еврей, и Россия - моя родина, и Россию я люблю больше всех стран. Как примирить это? Я для себя примирил всё, для меня это ясно и чисто, но другие говорят: „Не может еврей быть русским писателем“. Говорят - вот по какому поводу. Я не хочу писать так, как пишут 9/10 русских беллетристов и как пишут, в конце концов, и Пильняк и большинство „серапионов“. Я не хочу густого, областного языка, мелочного быта, нудной игры словами, пусть цветистой, пусть красивой. Я люблю большую идею и большой, увлекательный сюжет, меня тянет к длинным вещам, к трагедии, к роману, непременно сюжетному. А Ремизова и Белого не терплю. Западную литературу люблю больше русской… Я могу молчать и хочу молчать (если б только не деньги!) еще 10 лет, потому что верю в себя. Но кругом говорят, что я не русский . Что я люблю сюжет, потому что я не русский. И что ничего у меня не выйдет…». Ответ Алексея Максимовича неизвестен, но в следующем письме к нему Лунц говорит: «Я был бесконечно тронут, получив Ваше письмо, такое трогательное и теплое. Оно принесло мне полное успокоение и доставило мне полную и большую радость. Спасибо!».

В 1921 году, когда родители Лунца, восстановив свое литовское гражданство, покинули Питер, младший сын ехать с ними категорически отказался. Ему дали сырую комнатенку в Доме Искусств. Болезнь, которая так чудовищно рано свела его в могилу, уже начиналась, и два года, прожитые в Доме Искусств, в сырости, холоде и голоде, её, несомненно, подхлестнули.

Одно происшествие с Лунцем, имеющее прямое отношение к его болезни, описывает Шкловский: «Когда он окончил университет, „Серапионы“ в доме Сазонова качали его. Все. И мрачный тогда Всеволод Иванов кинулся вперед с боевым криком киргиза. Чуть не убили, уронив на пол. Пришел тогда к ним ночью профессор Греков, провел пальцем по позвоночному лунцевскому столбу и сказал: „Ничего, можно ноги не ампутировать“. Чуть-чуть не стреножили. Через две недели Лунц танцевал с палкой» .

Вскоре его призвали в армию - тогда и выяснилось, что он тяжело болен. Получив освобождение от призыва, Лунц продолжал работать, но болезнь прогрессировала. «Зиму с 1922-го на 1923 год он безвыходно провалялся на кровати у себя в крохотной комнатке в Доме искусств. У его постели постоянно толпился народ, он по-прежнему острил, стремительно жестикулировал, спорил, громко смеялся. Время от времени он еще выползал из своей конуры на общие сборища и устраивал свои ослепительные „кинематографы“. Он много писал и принимал пылкое участие во всех делах Серапионов. Но чувствовал себя все хуже и хуже» .

В 1923 году Лунц понял, что без лечения на Западе - погибнет. Он запросил в Университете стажировку в Испанию. «К весне ему стало так плохо, - продолжает свой рассказ Н. Чуковский, - что родители мои, очень его любившие, взяли его к себе, и мы с ним начали жить в одной комнате. Он уже не вставал с постели» . В мае 1923 года ГПУ (по представлению Университета) его отпустило. Шварц описывает прощальный вечер едва ли не легкомысленно («Вечер был шумен и весел… Только главный его виновник грустил… ему нездоровилось - он с трудом раскрывал рот - болела челюсть в суставе… Мы подсмеивались над его челюстью…») - он ничего не предчувствовал. Лунц отправился морем, но добрался только до Гамбурга, где обосновались родители. С парохода его вынесли на руках. Только на один день он смог выбраться в Берлин - тогдашний центр русской эмиграции.

Целый год Лунц провел в санаториях и клиниках… Это был последний год жизни человека, прикованного к больничной койке. И за этот год Лунц написал задуманную еще в Питере пьесу «Город Правды», киносценарий «Восстание вещей», массу писем. Серапионы получали от него неизменно веселые длинные послания, исполненные самого неподдельного интереса к их работе, делам, жизни. Изредка в письмах Лунца встречались грустные строчки о болезни: «У меня все по-старому. Надеюсь все же к XXV-летнему юбилею Серапионов выздороветь» …

1 февраля 1924 года - третья годовщина Серапионов и первая, которую праздновали в Питере без Лунца. Он прислал братьям фантастический рассказ-пародию «Хождение по мукам», действие которого происходит в 1932 году. Рассказ содержит девять главок - каждому Серапиону посвящена своя главка. «Хождение по мукам» зачитывалось на серапионовском сборище и в ответ Лунцу направили огромное коллективное письмо - каждый его автор написал Лунцу несколько сердечных строк. Это были (по порядку) - Шварц, Дуся (будущая Слонимская), Агути Миклашевская , жена Шкловского Василиса, Замятин, Зощенко, Каверин, Груздев, Шкловский, Д. Выгодский , Тихонов и его жена М. К. Неслуховская, Полонская, Шагинян, Слонимский, Валентина Ходасевич , Жак Израилевич , Федин и его жена Дора Сергеевна, Лидия Харитон. (В шестидесятые годы американский славист Гари Керн разыскал в Англии сестру Лунца Евгению Натановну Горнштейн и нашел у неё на чердаке чемодан с письмами Льву Лунцу; их публикация в 1966 году в двух номерах нью-йоркского «Нового журнала» стала сенсацией и вызвала новую волну интереса к фигуре Лунца).

Ему все труднее становилось справляться с собой. 22 марта 1924 года Лунц писал Федину: «Костя, со мной плохо. Весна пришла, а болезнь ни с места. Я сплю целый день, писать, читать не могу. Я ржавею, Костя!.. Не могу больше - хочу на улицу, гулять, двигаться!.. Ой, плохо! Не забывайте меня, черти!» .

В воскресенье 11 мая 1924 года берлинская газета «Руль» поместила сообщение в черной рамке: «В пятницу 9 мая в 10 часов утра скончался после продолжительной и тяжелой болезни ЛЕВ НАТАНОВИЧ ЛУНЦ 23-х лет, о чем в глубоком горе извещают родители, сестра, брат и невестка покойного. Погребение в понедельник 12 с. м. в 4 часа дня на еврейском кладбище в Гамбурге» . На той же странице был напечатан без подписи краткий некролог «Смерть Л. Н. Лунца», в котором упоминались пьеса «Вне закона» и «публицистико-критические» статьи покойного. На родине Лунца краткий некролог ему «Ленинградская правда» поместила лишь 23 мая.

Из всех Серапионов одному только Федину довелось побывать на могиле Лунца. 24 июня 1928 года он записал в дневнике: «Утром на могиле Лунца. Старики его безутешны… Могила без насыпи, плоская, с высоким черным камнем. На нем надпись - по-русски, немецки, еврейски. На немецком языке Лунц назван доктором…»

«Его уход объединил нас своей внезапностью, своим трагизмом, сжал нас в тесное кольцо, - вспоминал Федин позднее, - и это был апогей нашей дружбы, её полный расцвет, и с этого момента, с этого года кольцо начало слабеть…» . И еще один абзац из книги Федина: «Смерть Лунца оставила по себе отметины на истории нашего развития: с ней мы утратили черты запальчивой веселости в нашем литературном темпераменте, и она явилась как бы преддверием испытаний для нашей дружеской связи» . Это чувствовали тогда все Братья - недаром М. Слонимский написал в 1929 году: «Лев Лунц был центральной фигурой Серапионов, главным организатором группы» .

Первая книга Лунца в России вышла только в 1994 году.

Дарственная надпись Л. Н. Лунца А. И. Ходасевич на оттиске: Лев Лунц. «Обезьяны идут!». Пьеса («Веселый альманах», изд. «Круг», 1923).

«Дорогой Анюте (Анне Ивановне) с благодарностью за компрессы и за приятные беседы. Только не читай эту дрянь. Лев Лунц».

Собрание А. Л. Дмитренко (С. Петербург). (Далее в книге все автографы, местонахождение которых не указано, - из собрания автора).

Дарственная надпись Л. Н. Лунца и М. Л. Слонимского Б. М. Эйхенбауму на книге: «Серапионовы братья. Альманах первый» («Алконост». СПб., 1922).

«Глубокоуважаемому Борису Михайловичу Эйхенбауму от уважаемых Серапионов М. Слонимский, Лев Лунц».

Собрание Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме.

Источник - Википедия
Лев Лунц

Дата рождения: 19 апреля (2 мая) 1901
Место рождения: Санкт-Петербург
Дата смерти: 10 мая 1924 (23 года)
Место смерти: Гамбург
Род деятельности: драматург, прозаик
Годы творчества: 1919-1924

Лев Натанович Лунц (19 апреля (2 мая) 1901, Санкт-Петербург - 10 мая 1924, Гамбург) - русский прозаик, драматург, публицист.

Отец - Натан Яковлевич Лунц (1871-1934) - провизор, торговец оптическими приборами. Мать - Анна Ефимовна, концертная пианистка. Писать начал с восемнадцати лет. По окончании в 1918 году с золотой медалью Петроградской 1-й мужской гимназии Лунц поступил на историко-филологический факультет Петроградского университета, который окончил в 1922 году. Был оставлен при кафедре западноевропейских литератур для научной работы, знал испанский, итальянский, английский, французский, старофранцузский, древнееврейский языки.

Входил в литературную группу «Серапионовы братья».

В 1923 году проявились первые признаки болезни сердца, которая заставила Лунца всю зиму пролежать в постели. Добившись научной командировки в Испанию, уехал лечиться в Германию, где проживали его эмигрировавшие ранее родители. Через год умер от болезни мозга.

Некрологи Льву Лунцу написали Нина Берберова, Юрий Тынянов, Максим Горький, Константин Федин, Михаил Слонимский.

Творчество
Писал с восемнадцати лет. Вёл литературную деятельность пять лет. За это время он написал рассказы «В пустыне», «Родина», «Исходящая № 37», «Рассказ о скопце», «Хождение по мукам», «Через границу», фельетоны «В вагоне», «Верная жена», «Патриот», пьесы «Вне закона», «Бертран де Борн», «Обезьяны идут», «Город правды», киносценарий «Восстание вещей» и несколько теоретических статей. Валентин Катаев в книге «Алмазный мой венец» упоминает также «уморительно смешную повесть молодого, рано умершего советского писателя-петроградца Льва Лунца, написавшего о том, как некое буржуазное семейство бежит от советской власти за границу, спрятав свои бриллианты в платяную щётку».

Причина неприятия Лунца советской культурой обнаруживается в его статье «Почему мы Серапионовы братья», которая по стечению обстоятельств стала восприниматься как манифест Серапионов. Именно эту статью цитировал в 1946 А. А. Жданов, доказывая антисоветскость М. М. Зощенко и «Серапионовых братьев» вообще. Основная мысль статьи могла использоваться как пример аполитичности и антисоветчины:

С кем же мы, Серапионовы Братья? Мы с пустынником Серапионом.

Отзывы
Без него [Лунца] не обходилось ни одно сборище, он, конечно, был душой «Серапионов».

Юноша-фавн запомнился как перепроизводство энергии.

Он был человек огромного темперамента и мгновенных реакций. <…> Это был ум деятельный, не терпящий вялости и покоя.

Монографии, посвященные Лунцу, вышли в Сербии и Польше.

Сочинения
Вне закона. Пьеса // «Беседа», Berlin, №1, 1921
Обезьяны идут! Пьеса // «Веселый альманах», 1923
В пустыне // «Серапионовы братья», Berlin, 1922
Исходящая №37 // «Россия», 1922, №1
Почему мы Серапионовы братья // «Литературные записки», 1922, №3
Ненормальное явление // «Петербург», 1922, №3
Обольститель. В вагоне // «Мухомор», 1922, №10
Бертран де Борн. Пьеса // «Город», 1923, №1
Родина // «Европейский альманах», 1923
На Запад // «Беседа», №2, 1923
Патриот. Пьеса // «Красный ворон», 1923, №33
Город Правды. Пьеса // «Беседа», №5, 1924
Восстание вещей. Киносценарий // «Новый журнал», №79, 1965
Путешествие на больничной койке // «Новый журнал», №90, 1968

Издания
Л. Лунц. Обезьяны идут. СПб; Инапресс; 2003.
Наиболее полное издание сочинений Льва Лунца. Прекрасное издание, качественная бумага, переплёт и качество печати. Вступительная статья Валерия Шубинского, подробный комментарий и послесловие Евгения Лемминга. В издание входят рассказы, пьесы, киносценарии, статьи и рецензии, автобиография, переписка, а также статьи и некрологи, посвящённые Лунцу, написанные его современниками и друзьями - Берберовой, Слонимским, Тыняновым, Кавериным, Фединым и другими.

Л. Лунц. Литературное наследие. М; Научный мир; 2007. - ISBN 978-5-91522-005-7
Это издание, хоть и несколько более полное, чем "Обезьяны идут", подверглось критике в прессе. См. рецензию Феликса Икшина в «НЛО» 2008, №91.

В рабочей тетради Елизаветы Полонской за 1924 год есть запись о Серапионовых братьях: «Это мои друзья, лучший из них Лунц. Он умер совсем молодым. Он был лучшим из пришедших в русскую литературу еврейских мальчиков. В нем были ирония и смех и острый ум. Но ирония, что у него была, заражала всех. Он весь искрился. Он знал 8 языков. Он любил слово, чувствовал его свежесть и вкус. Мы собирались с ним переводить Бальзака… В годы войны он поддерживал в нас веселье».

Полонская познакомилась с Лунцем в 1919 году в Студии при «Всемирной литературе». Между ними было 12 лет разницы - в молодые годы это ужасно много, тем не менее, они несомненно симпатизировали друг другу. Стихам Полонской была посвящена 7-я главка статьи Лунца «Новые поэты», в ней поэзия Полонской оценивалась высоко: «Её голос - голос пророка, властный и горький… Только сильный поэт может с такой страстью диктовать законы и обличать неправду», он отмечал, что «благонамеренная критика возмущается этими „кощунственными“ стихами, проглядев в них библейский пафос цельного и непреклонного пророка».

Когда Лунц собирался в Германию на лечение, Полонская написала в Берлин Илье Эренбургу, прося принять участие в судьбе своего молодого друга. 3 июня 1923 года Эренбург, отдыхавший в горах Гарца, ответил ей: «Лунц верно сразу попадет к Ходасевичу и К и его настроят. Ты ему скажи, чтобы он все же разыскал обязательно меня. Кроме тебя и „великой русской литературы“ у меня с ним общая любовь - старая Испания». В июле 1923 года Лунц повидался в Берлине с Эренбургом и затем они обменялись письмами. А Полонская написала Лунцу только осенью, и его ответ здесь приводится. 25 ноября 1923 г. Е. Г. послала Лунцу свои Серапионовские «Стансы», затем, 29 декабря 1923 г. - новое письмо. 1 февраля 1924 г., как и все Серапионы, она приняла участие в большом коллективном послании Лунцу. Следующего письма Полонской, написанного 20 мая 1924 года, Лунц не дождался - 8 мая его не стало. Памяти Льва Лунца Елизавета Григорьевна посвятила стихотворение «Лавочка великолепий» в книге «Упрямый календарь».

Он писем тоненькую связь,

Как жизни связь, лелеял.

Его зарыли, торопясь,

По моде иудеев…

Высоколюбезная Елизавета Григорьевна!

Твердо помню (к чему, к чему эти терзающие душу воспоминания?!), как летом, на прощальном вечере, некая поэтесса перешла со мной на «ты» к величайшей зависти остальных литераторов. Теперь Вы забыли про Ты. Я покоряюсь, хотя в душе моей буря.

Милая Елизавета Григорьевна! Я знал, что вы страшная лентяйка, и поэтому на Вас не сердился. Но Вы хороший друг, и я посылаю Вам мой бедный больной поцелуй. Можете разделить его между Вашей уважаемой мамой, высокоуважаемым сыном и отнюдь не уважаемым братом-эрудитом.

Да, что он, как? Люблю его нежно. Скажите ему, что я написал замечательную пьесу и собираюсь писать еще одну. Та будет вовсе замечательной. Пусть он тоже мне напишет. Я, конечно, зол за «Вне закона». Свиньи! Хотя пьеса идет в Вене, ставит её Martin.

Вы, Елиз<авета> Григ<орьевна>, доктор, а поэтому я, конечно, не буду писать Вам о моей болезни. Советую Вам, впрочем, уже теперь заготовлять мне удостоверение о моей болезни.

Что Ваша бессмертная тетушка?. Вот по кому тоскую, так тоскую…

Вы пишете про Антона Шварца. А где Женя? И, вообще, как они живут? Я бы им написал, но адрес!.. Пожалуйста.

Если видите Маршака, то пожалуйста: поцелуйте и скажите, что я прочел, по его совету, сказки Брентано и сошел с ума от восторга. Ничего подобного не было и не будет. Какие стихи, какие герои и петухи!..

Ваш кузен здесь подвизается в лучшем театре, но я нигде не был - 5 месяцев лежу в кровати.

А, в общем, люблю, помню.

Целую Лева.

P. S. Правда, что мифический супруг Мариэтты претворился в жизнь? - Сомнительно.

ЛУНЦ Лев Натанович (1901, Петербург, - 1924, Гамбург), русский писатель, литературный критик и публицист. Сын провизора. В детстве обучался ивриту и основам иудаизма . В 1918 г. окончил гимназию, в 1922 г. - филологический факультет Петроградского университета и был оставлен при романо-германском отделении для специализации по испанской литературе. В 1919–20 г. посещал Литературную студию, которой руководил Н. Гумилев. Лунц - один из создателей и теоретик литературной группы «Серапионовы братья» (февраль 1921–27 гг.; см. также В. Каверин , М. Слонимский /см. Х. З. Слонимский /, Елизавета Полонская), в которой представлял «западническое» крыло, боровшееся против психологизма и бытописательства русской беллетристики и драматургии и призывавшее к воскресению фабульных жанров и «трагической правды» в литературе. Писать начал с 18 лет, публиковаться с 1922 г. В начале 1923 г. тяжело заболел и в июне того же года, добившись научной командировки в Испанию, уехал лечиться в Германию, где после революции проживали его родители. Умер от болезни мозга.

В декларации «Почему мы «Серапионовы братья», статьях «О публицистике и идеологии» (обе 1922 г.), «На Запад!» (1923) и в предисловии к своей трагедии «Бертран де Борн» Лунц отстаивал принцип самоценности искусства, право художника служить ему, а не «публицистике», призывал к культивированию художественной формы, отрицал театр настроения, голого быта и реализма будней, противопоставляя ему театр движения, сценичности, страстей. Эти литературно-эстетические взгляды Л. Лунца воплотились в его драматургии: пьесы «Вне закона», «Бертран де Борн», «Обезьяны идут» (все - 1923 г.), «Город правды» (1924, издана посмертно) и киносценарий «Восстание вещей» (1923; издан в 1925 г.). Театр Лунца оказался созвучным театральной системе В. Мейерхольда, а пьеса «Обезьяны идут» предвосхитила «Носорога» Э. Ионеско . Советские власти в пьесах Лунца обнаруживали явные параллели с современностью (например, предвидение кровавой диктатуры вождя, стоящего над законом) и запрещали их постановку, но за рубежом спектакли по ним пользовались большим успехом. Остросюжетная новелла «Исходящая № 37» (1922), с нарочитым сплетением фантастики и реальности, и фельетоны, разоблачавшие «гримасы революции», а также библейские стилизации - рассказ «В пустыне» (1922) на тему Исхода и повесть «Родина» («Еврейский альманах», 1923; посвящена В. Каверину) с ее внутренне противоречивой тягой к идеям сионизма , - лишь то немногое, что было опубликовано из его прозы. Несмотря на то, что творчество Лунца получило высокую оценку М. Горького , Е. Замятина, В. Шкловского , Ю. Тынянова и других, попытки издать его сочинения в Советском Союзе в 1920-х и 1960-х гг. окончились неудачей (сборник избранных сочинений «Родина» и другие произведения», издан в Иерусалиме в 1981 г.). Имя Лунца в официальной критике и правящих кругах (после выступлений А. Луначарского в 1923 г. и А. Жданова в 1946 г.) превратилось в одиозное.

Хотя Лунц всегда ощущал духовную близость к своему народу (выбор «древнееврейского языка» для одного из магистерских экзаменов; сотрудничество с театром «Х абима» , предложившим ему заведовать литературным отделом; еврейские темы и реминисценции в творчестве; публикация в еврейском издании и т. д.), ему трудно было разрешить противоречие между национальным самосознанием («я - еврей, убежденный, верный, и радуюсь этому») и любовью к России, ее языку («моя родина - Россия, и родной мой язык русский»). Это подтверждает ряд мест в переписке с родителями и М. Горьким (см. журнал «RLT» № 15, 1978).

В 2003 г. в Москве вышел сборник «Обезьяны идут» Лунца, куда вошли его художественные произведения, переписка, публицистика и критические статьи.