Внучка Д. С. Лихачева: Он приходил к завтраку в рубашке с галстуком. Внучка за деда: откровенный рассказ Зинаиды Курбатовой о наследстве Дмитрия Лихачева

Коллеги по Пушкинскому дому, где Лихачев почти полвека возглавлял отдел древнерусской литературы, прежде всего вспоминают его активную гражданскую позицию (академик спас от перестроек и разрушений множество исторических памятников – в частности Невский проспект, Петергофский парк) и смелость.

– С ним было нестрашно, – вспоминает хранитель пушкинских рукописей Татьяна Краснобородько. – Бывали сложные ситуации, и тогда он говорил: «Не бойтесь, я буду рядом с вами». И мы переставали бояться. Он все брал на себя.

В семье он тоже все брал на себя. И всех подчинял себе.

Внучка академика Зинаида Курбатова, художник и тележурналист, носит фамилию отца. Но в ней чувствуется истинно лихачевский характер. По крайней мере, о своем знаменитом деде рассказывает честно, не стараясь смягчить краски.

– Дедушка был человеком властным, я бы даже сказала деспотичным. Хотя в последние годы о нем часто вспоминают как о мягком и тихом человеке, нетрудно понять, что такой не смог бы пережить то, что пережил дед.

Никита Михалков – вот пример врага

– У него были недоброжелатели?

– Конечно. Чем ярче человек, тем больше у него недругов. У него были враги в научной среде, которые считали что «Слово о полку Игореве» – подделка. А из ныне живущих… Никита Михалков – вот пример врага. У них с дедом даже была телевизионная полемика. Дед говорил: «На культуре зарабатывать нельзя». Михалков утверждал обратное. Как-то в особняке на Гоголевском бульваре, который отдали в аренду, ночью после банкета случился пожар. Сгорели дубовый зал, уникальные лепнина и паркет. Дедушка возмущался: «Вот к чему приводит стремление зарабатывать на культуре!» – и язвительно добавлял: «Для Михалкова культура – это его фильмы».

Естественно, и с властями у деда были сложные отношения, первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Романов не раз его вызывал, когда дед приютил в своем отделе неблагонадежных людей. Но дедушку было довольно сложно испугать, потому что он был стреляный воробей. История с Романовым закончилась без последствий для семьи, хотя, когда началась перестройка, журналисты спрашивали меня: не убили ли вашу маму, чтобы надавить на деда? Вот это абсолютная ерунда, смерть мамы – трагический случай…

После Соловков не выносил карт

Дочь Дмитрия Лихачева Вера погибла в 44 года, когда пыталась поймать машину – голосуя, женщина выбежала на дорогу, и ее сбил микроавтобус. После смерти матери 15-летняя Зинаида осталась жить под одной крышей с дедушкой и бабушкой.

– Папа сразу от нас отделился, потому что ужиться с дедом было тяжело. В нашей семье решения принимал только он. Когда мы садились за стол, сначала блюдо подавали дедушке, он первым брал ложку – в общем, все происходило так, как это было принято в купеческих семьях, у деда ведь купеческое происхождение. В доме существовали строгие запреты: по телефону можно было говорить только по делу и не больше пяти минут, дискотеки – пустая трата времени и так далее.

– Наверное, молодой девушке сложно было найти общий язык с «человеком девятнадцатого века», как называли Дмитрия Сергеевича?

– Я не могу сказать, что у меня были простые и радостные отрочество и юность. Понимаете, на деда большое влияние оказали Соловки. Поясню: домашний мальчик из очень приличной, интеллигентной семьи в 21 год попадает в лагерь, где отбывали срок не только замечательные ученые, но и уголовники. И что они там устраивали, можно только догадываться… С тех пор он не выносил карт – у нас в доме не было ни одной колоды. Однажды дед приехал на дачу в Комарово и увидел меня играющей в дурака с детьми академиков. По этому поводу состоялся очень строгий разговор. Более того, поскольку на Соловках дед, по-видимому, насмотрелся на падших женщин, он считал, что нужно бороться со всякими проявлениями вульгарности – мне запрещалось употреблять косметику. Дед считал, что я должна очень скромно одеваться на занятия. Поэтому я донашивала мамины вещи лет до 20. Дедушка был против того, чтобы я поступала в Академию художеств. Потому что художники – это богема. «Ты будешь поздно ложиться, выпивать», хотя поводов для беспокойства я, отличница и правильная девочка, не давала…

– Вы обижены на деда?

– Трудно сказать… Осталось ощущение, что все могло быть по-другому. Во всяком случае, я свою дочку стараюсь баловать, исходя из тех возможностей, какие у нас есть. В моем случае дедушка перегнул палку. Но в его воспитании были и плюсы – к примеру, деньги сейчас не имеют для меня ценности.

Лихачев прожил 93 года – и до последнего дня находился в хорошей интеллектуальной форме.

– Он хотел многое успеть и в науке, и в общественной деятельности, поэтому всегда думал о здоровье и сознательно стремился к долголетию.

– Что он делал для этого?

– В доме всегда был строгий распорядок, что само по себе полезно. Обедали и ужинали мы строго по часам. Бабушка прекрасно готовила. На столе всегда был выбор блюд – к обеду подавали два супа, несколько гарниров. Дедушка рано ложился, рано вставал, после обеда отдыхал час или два. Спортом он не увлекался – считал его не вполне приличным времяпрепровождением. Зато дедушка гулял на воздухе по несколько часов, на даче.

В дом врывались юродивые, побирушки

– Чем занималась жена Дмитрия Сергеевича?

– Моя бабушка, Зинаида Александровна, в молодости работала корректором в издательстве Академии наук. Там и познакомилась с дедушкой, в 36-м они поженились, в 37-м, в страшное, голодное время, у них родились близнецы. Потом бабушка уже не работала, вела хозяйство. Ей пришлось всю свою жизнь подчинить дедушке. Еще она была верующим человеком и в юности спустила с лестницы девушку, которая пришла ее агитировать в комсомол. Очень любила принимать гостей, но к нам в дом приходили только друзья и знакомые дедушки. Ни я, ни мои родители не могли пригласить своих друзей. Бабушка после смерти деда потеряла интерес к жизни и пережила деда всего на полтора года…

Пока дедушка был жив, у нас разрывался телефон, постоянно звонили в дверь. К нам мог ворваться кто угодно – юродивые, кликуши, побирушки. Дед, когда мог и не мог, помогал людям. Это ко мне он строго относился, и я не могла ему сказать: «Хочу туфли», к примеру. Посторонние же люди часто просили денег, и он им не отказывал. А какое количество детей он устроил в школы и вузы!

– Чувствуется, что, несмотря на «перегибы», Дмитрий Сергеевич многому вас научил.

– Воспитывает не чтение морали, а то, что ребенок наблюдает. Я с детства видела, что все вокруг заняты делом. Сейчас иногда могу позволить себе не думать о работе, поваляться, почитать, но я трудоголик – такой меня воспитали. Могу работать и за идею, как это делал дед – ведь многие его должности были общественными, неоплачиваемыми.

– А к слову «интеллигент» как относитесь?

– Для меня интеллигент – это человек, который имеет свою позицию. Я практически не знаю интеллигентных людей в Москве и Петербурге. Что бы ни происходило – все молчат. Если бы дедушка думал только о своей научной карьере, он не был бы таким человеком. Порой он что-то делал во вред себе и близким. Характерный случай – мой папа-архитектор в молодости работал в мастерской Сперанского над проектом строительства гостиницы «Ленинград». А дедушка в печати резко выступил против этого. Папе пришлось расстаться с работой, потому что коллеги начали на него косо смотреть, а дедушка даже не подумал, как его позиция отразится на родственнике. Вы можете себе представить, чтобы кто-то из наших интеллигентов, с их развитым чувством семейственности, так себя вел?

Это вторая попытка Валерия Попова сочинить биографию своих знаменитых современников, опираясь главным образом на личные воспоминания и рассказы общих знакомых. Первая — о Сергее Довлатове — закончилась скандальным отказом родственников писателя, после прочтения рукописи Попова, предоставить фотографии для оформления книги. Книга о Дмитрии Сергеевиче Лихачеве тоже вызвала негативную реакцию его родных, друзей семьи и коллег. Вера Тольц-Зилитинкевич, внучка Дмитрия Сергеевича, профессор Манчестерского университета, в интервью «Новой» рассказала об ошибках, фантазиях, о вымышленных деталях семейного быта, личной и общественной жизни, которые, на ее взгляд, допустил Попов в книге о Лихачеве.

— Вера Сергеевна, вы заранее знали, что готовится биография Дмитрия Сергеевича?

— Нет, мне сообщили о ней петербургские друзья уже после ее выхода. Мы знакомы с Валерием Поповым, но он почему-то не счел нужным связаться со мной, хотя сделать это было просто — например, через Пушкинский Дом.

— Меня в книге это поразило: больше трети текста занимает рассказ о сугубо личных деталях семейного быта, но цитируется только вторая внучка и ее отец. О вас, о вашей матери, отце и муже — много говорят, но слова вам не дали.

— На мой взгляд, еще хуже то, что многих членов нашей семьи уже нет в живых, и они не могут ответить, а Попов рассказывает о них всякого рода фантазии. Особенно оскорбляют память о Дмитрии Сергеевиче пассажи о его отношении к жене, Зинаиде Александровне. Попов договорился до того, что в последние годы Зинаида Александровна чувствовала себя дома «ненужной, неприкаянной». Это полная чушь. На самом деле не часто случается такой прекрасный брак, какой был у Дмитрия Сергеевича и Зинаиды Александровны. Любовь и преданность жене была у дедушки редкая. Так было до самых последних минут его жизни, когда именно ее имя он повторял, умирая.

— Это первая подробная биография Лихачева, вышедшая в России?

— Не совсем так: первая, достаточно подробная биография Дмитрия Сергеевича вышла в 2011 году. Ее автор — известный историк Владислав Зубок. Это серьезная книга, скорее научная. Попов же попытался написать о Дмитрии Сергеевиче для широкого читателя, и очень жаль, что книга вышла в известной серии «Жизнь замечательных людей», — книга, на мой взгляд, этого не достойна. Часть ее — рассказ о научной и общественной деятельности Дмитрия Сергеевича — сделана в стиле соцреализма, эдакий канон жизни великого человека. Эта форма уходит корнями в сталинский период: именно тогда создалась крайне упрощенная схема построения биографий, по которой — будь то Пушкин или Ньютон — лепился образ героя, всегда безгрешного, во всем правого, на голову выше окружающих. Зато вторая часть — о семейной жизни — написана в духе самой дешевой желтой прессы российского пошиба. Западная желтая пресса хотя бы старается опросить несколько сторон. А тут — все рассказано со слов людей, один из которых сам признается в разговоре, что так и не понял Лихачева до конца.

— В книге есть неточности? Что, на ваш взгляд, полностью искажено?

— В книге огромное количество как фактических ошибок по незнанию и небрежности в описании научной и общественной жизни Дмитрия Сергеевича, так и фантазий, в первую очередь — в рассказах о семье. Семья для дедушки имела отнюдь не второстепенное по сравнению с его научной и общественной деятельностью значение. Он чувствовал за семью колоссальную ответственность с молодых лет: не случайно главную заботу о родителях во время блокады Ленинграда и о матери в эвакуации взял на себя именно Дмитрий Сергеевич, а не его братья, которые к тому времени уже сделали успешную карьеру. И братья всегда оставались благодарны Дмитрию Сергеевичу за это. То же было и в 1981-м, когда погибла его дочь Вера, — никому и в голову не пришло, что заботу о Вериной несовершеннолетней дочери может взять на себя кто-то, кроме Дмитрия Сергеевича. А ведь ему было тогда уже 75 лет! Сила дедушкиной любви укрепила меня на всю жизнь, и я чувствую к нему за это не только ответную любовь, но и огромную благодарность. Безобразному искажению подвергся в книге образ моей матери, Людмилы Дмитриевны. В главе о последних годах жизни Дмитрия Сергеевича Попов пишет: «Она (Людмила Дмитриевна) то жила в кооперативе на Новороссийской улице, то появлялась у родителей». Мама переехала жить к родителям сразу после гибели своей сестры! Людмила Дмитриевна была единственным членом семьи, который ухаживал за Дмитрием Сергеевичем и Зинаидой Александровной, когда им из-за преклонного возраста стала нужна помощь. Неотлучно находясь при них, она полностью посвятила им последние двадцать лет своей, к сожалению, слишком короткой жизни.

— Довольно странно в книге говорится о религиозных убеждениях Дмитрия Сергеевича: совершенно непонятно — Лихачев был религиозным человеком или нет?

— Эта важная тема неверно представлена в книге. Достаточно вспомнить, что в 1928 году Дмитрий Сергеевич и арестован был как раз за участие в религиозном кружке! Религиозность Дмитрия Сергеевича идет из детства, из его семьи. Через всю жизнь он пронес то отношение к православию, которое было характерно для значительной части петербургской интеллигенции начала XX века. В отличие от того, что происходит сегодня, в той среде ритуальная часть религии играла незначительную роль. Попов, например, сообщает, что в семье Лихачевых куличи на Пасху якобы пеклись напоказ. Но какая семья при советской власти пекла напоказ куличи?! В дневниковых записях Дмитрия Сергеевича много размышлений о христианстве. Об этом есть опубликованная статья его ученика Олега Панченко. Но, похоже, ее Попов не прочитал.

— Лихачев и при советской власти не скрывал своих религиозных убеждений?

— Он их не демонстрировал публично, но семья была религиозная. Мы обязательно всей семьей ходили в церковь на Пасху. Всю Страстную неделю дедушка читал мне соответствующие места из Евангелий. Тем молитвам, которые я знаю, научил меня дедушка. На его прикроватном столике всегда лежала Библия. Вопрос религиозности Лихачева, на мой взгляд, имеет общественное значение, в отличие от очень многих деталей семейной жизни Дмитрия Сергеевича.

— В рассказах о семье Лихачева есть история с вашим отъездом из Советского Союза, о том, как он повлиял на жизнь, как Дмитрий Сергеевич отговаривал вас уезжать…

— Это пример того, как даже небольшое искажение правды превращает ее в большую ложь. Можно подумать, что в 1982 году я приняла добровольное решение эмигрировать! Попов забыл, а может, и не знал никогда, что уже за два года до этого эмиграция из СССР была почти прекращена. Мой тогдашний муж был выслан из страны за то, что входил в ближайший круг академика Сахарова и Елены Боннер. У нас был тогда годовалый ребенок. Ситуация выбора между отцом ребенка и любимыми родственниками — совершенно экстремальная, спекулировать на этом — гнусность. Заявление, что Дмитрий Сергеевич якобы уговаривал меня остаться, фантазия — меня лишили гражданства, какие уговоры? Слова Попова, что дедушка больше беспокоился «о своей карьере, о своих великих делах, чем о судьбе семьи», — порочат его имя. Никаким преследованиям члены моей семьи в связи с моим отъездом не подверглись. В книге утверждается, что мой отъезд создал для моей матери какую-то катастрофическую ситуацию на работе. Это клевета на руководство Русского музея, где работала моя мать. Наоборот, оно повело себя в высшей степени достойно, сразу сказав ей, что никаких последствий из-за моего отъезда для нее не будет.

— Ваш отец, Сергей Зилитинкевич, в книге назван чуть ли не основателем российской системы отмывания денег!

— Это один из самых фантастических пассажей в книге, где в одну кучу свалено всё — преследование моего отца в 1979 году, распил денег, хлопковое дело, не имевшее к делу отца никакого отношения. Он заведовал Ленинградским отделением московского академического института, их филиал занимался теоретическими исследованиями, финансирование было скромное и «распиливать» было нечего. Арестованный вместе с отцом сотрудник института Бурангулов был не узбеком, а башкиром, никакого отношения к партийному начальству Узбекистана не имел. Вместо повторения чужих фантазий Попов мог бы узнать правду из предисловия известного литературоведа Константина Азадовского к отрывкам из повести моего отца «Эй, профессор», опубликованным в журнале «Звезда», и из самой повести.

— Что это за история с таинственной папкой, где были воспоминания Дмитрия Сергеевича о погибшей дочери Вере, которые он как будто бы скрывал от всех членов семьи?

— Это миф. Ничего тайного в этих воспоминаниях не было. Дмитрий Сергеевич сам напечатал их на пишущей машинке в нескольких экземплярах и давал читать всем членам семьи: текст очень личный, но ничего такого, что стоило бы скрывать от близких, там нет. Я прочла эти воспоминания позже других, в середине 1990-х годов, когда он просматривал все свои неопубликованные записки — издательство «Логос» готовило переиздание его «Воспоминаний». Обсудив со мной и моей мамой записки о дочери Вере, он принял решение не печатать их: там было описание ее защиты кандидатской — в нем Дмитрий Сергеевич употребил слова, которые могли оскорбить память об одной, ныне уже покойной, сотруднице Эрмитажа. Поэтому текст остался ненапечатанным. Через несколько лет после смерти Лихачева, в 2006 году, журнал «Наше наследие» опубликовал эти записки о Вере в нарушение воли Дмитрия Сергеевича и закона об авторских правах, которые сейчас принадлежат мне. Разразился скандал, и журнал вынужден был печатать мое ответное письмо, в котором я извинялась за случившееся перед теми, кого оскорбили воспоминания дедушки.

Беседовала
Наталья ШКУРЕНОК

Прямая речь

Константин АЗАДОВСКИЙ, историк культуры, переводчик, член Русского ПЕН-центра, член-корреспондент Германской академии языка и литературы:

— Книгу Валерия Попова о Дмитрии Сергеевиче Лихачеве я прочитал с особым вниманием. Мои родители, да и я сам, были хорошо знакомы с семьей Лихачевых, и поэтому читать небылицы и сплетни о его частной жизни для меня неприятно, порой — оскорбительно. Читателям сообщается, что «личная жизнь» академика в последние годы совсем развалилась — погибла дочь, внучка связалась с антисоветчиком и уехала на Запад… Конечно, все эти факты можно интерпретировать по-разному, однако Попов, описывая последние годы Лихачева, использует исключительно один источник — рассказы Юрия Курбатова, зятя Лихачева, и Зинаиды Курбатовой.

Книга изобилует громкими эпитетами и славословиями: «великий ученый», «великий Лихачев», «мудрый», «проницательный», «отважный», «безупречный», «мученик и мыслитель»… Но я уверен: современный просвещенный читатель ждет не пафоса, а «смыслов» — размышлений о том, кем был Дмитрий Сергеевич, какую жизнь он прожил. Написать об этом можно по-разному. Ибо Лихачев — фигура противоречивая. В нем преломился весь XX век — от дореволюционной эпохи до постперестроечной, и понять его можно только в контексте отечественной истории. К сожалению, истории, ее подлинного содержания и неповторимого колорита, в этой книге нет. И нет внутренней драмы человека, прошедшего через ГУЛАГ, большевистский террор, сталинские идеологические кампании послевоенного времени и, наконец, травлю в романовском Ленинграде 1970-х годов.

Употребляя в отношении Лихачева слово «мученик», Попов, безусловно, прав. Я помню, как в конце 1980-х годов, выступая в Музее Блока, на вечере памяти Дмитрия Евгеньевича Максимова, выдающегося исследователя русской поэзии Серебряного века, Дмитрий Сергеевич с тяжелым вздохом сказал: «Вы даже не можете себе представить, до чего мученической была жизнь нашего поколения». Однако Попов не пытается заглянуть вглубь - рассказать о тех нравственных испытаниях, что пришлось пережить поколению Лихачева.

Книга написана торопливо и небрежно; в ней есть многочисленные повторы и ошибки, вызванные, полагаю, тем, что сюжет, за который взялся наш петербургский автор, от него предельно далек. Окружение Лихачева, его учителя, коллеги и соратники предстают подчас в странном свете, словно автор впервые слышит эти имена. Так, в разговоре с одним из респондентов упоминается академик Алексей Александрович Шахматов, учитель Лихачева. «Академик?» — переспрашивает автор. Если не знать, кто такой Шахматов и каково его место в нашей филологической науке, то не стоит писать и о Лихачеве.

Другой пример — Григорий Александрович Гуковский, выдающийся ученый, профессор Ленинградского университета. Попов называет его то Григорием, то Александром, пишет, что он умер в лагере (на самом деле — в Лефортовской тюрьме под следствием). Родной брат Матвей Гуковский, тоже репрессированный, назван Михаилом.

Особенно меня возмутило то, что написано о Сергее Зилитинкевиче, муже Людмилы Дмитриевны. Мы познакомились с ним в ленинградской тюрьме «Кресты». Известный ученый-океанолог, Сергей был в конце 70-х арестован, судим и получил срок. Это дело — знаю не понаслышке — имело политическую подоплеку.

Особого внимания заслуживают стиль и язык. Попов упоминает французского слависта Рене Герру: «Лихачев в сопровождении Герры…» Или пишет: «Я прошерстил все материалы о Лихачеве». Пересказывая воспоминания Лихачева о днях его юности, автор восклицает: «Какую насыщенную, серьезную жизнь он вел… нет ни одного упоминания о том, как они славно «оттянулись» в пивном баре, потрындели о том, о сем».

Писать биографию человека, которого называют «совестью нации», — дело сугубо ответственное. А перед нами поверхностная, написанная на потребу обывателю книга, в которой сквозит именно то, чего органически не принимал Лихачев: бескультурье и пошлость. Да еще — оговор в отношении его ближайших родственников и любимых людей…

Ирина ЛЕВИНСКАЯ, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник СПб института истории РАН:

— Существует определенная классификация жанра биографий, но к какому бы типу — художественному, научному или популярному ни относилось сочинение о жизни и судьбе конкретного человека, есть один принцип, следование которому является безусловным требованием к автору: необходимо тщательно изучить и проанализировать все доступные источники. Это — кропотливая работа, занимающая много времени, требующая интеллектуальных усилий. Книга Валерия Попова, на мой взгляд, сделана наспех и без серьезного исследования источников.

Безответственный подход к предмету изучения и абсолютное доверие только к собственной памяти, нередко приводит к комическим результатам. Например, Попов сообщает читателю, что советский гражданин в 1980 году мог из Москвы вести передачу на радио «Свобода». Или что радио «Свобода», прежде чем перебраться в Мюнхен, вещало из коммунистической Чехословакии. Говоря о 1960-х годах, он вдруг заявляет: «Всех интеллектуалов Запада (во всяком случае, многих) увлекла тогда смелая идея: «Все, что было создано в СССР, должно быть сметено, это всего лишь продукт партийной идеологии!» (Цитата. ) На самом деле происходило прямо противоположное! В 1960-е годы советские ученые получают возможность общаться со своими западными коллегами, и в это время работы Лихачева становятся широко известными за границей, получают международное признание. Более того, именно в 1960-е годы зарождается новое движение среди ученых и интеллектуалов Запада, пишущих о советской истории России: они начинают критиковать своих коллег за неоправданно критическое, по их мнению, отношение к советскому эксперименту. Такого рода антиисторические нелепости встречаются в тексте постоянно.

И в результате ценность книги Попова как биографического сочинения, рассказывающего читателю о жизни Дмитрия Сергеевича Лихачева, о его времени, с моей точки зрения, ничтожно мало отличается от нуля.

(1905–1994) подготовила к печати петербургская журналистка Зинаида Курбатова (внучка академика Д.С.Лихачева).

Баба Таня

Мне повезло познакомиться с ней в детстве, а потом, в юности, даже подружиться, несмотря на разницу в возрасте. Дача моего дедушки академика Лихачева в Комарове была в двух шагах от дома Татьяны Шишмаревой. Мое первое воспоминание - по нашей главной улице Курортной по вечерам прогуливается пожилая дама. Одета она просто, даже аскетично. Свитер, почему-то всегда коротковатые брюки, простые башмаки. Единственное украшение - бусы. Татьяна Владимировна в одежде предпочитала определенную гамму - серые и голубоватые цвета. Иногда, редко - тот оттенок зеленовато-коричневого, который у живописцев известен как «умбра ленинградская». Выглядела она при этом невероятно стильно. Держалась прямо, серебряные волосы убирала в тяжелый узел. Неистребимая порода чувствовалась в каждом движении. Здороваясь, она резким движением выбрасывала вперед руку для пожатия и внимательно смотрела в глаза. Со мной, еще девочкой, разговаривала всегда как со взрослой.

Собственно, отношения наши начались после того, как «баба Таня», так ее звали в семье, нарисовала мой портрет. В 14 лет я была любимым «типажом» художницы Шишмаревой. Ей нравилось рисовать высоких девушек, с длинными руками, длинной шеей. Нравились волосы, заплетенные в косы. Пока она работала, мы разговаривали. Т.В. рассказывала: «Во времена нэпа в моду вошли стрижки. Мне было жаль расставаться с волосами, и я ограничилась тем, что подстригла челку». Я уже знала, как она выглядела в молодости, - видела репродукцию ее портрета, написанного в 1935 году.

Она рисовала меня в мастерской на втором этаже. Окно было открыто, в саду слышались веселые голоса. «Это наша Галя так смеется», - прокомментировала Т.В. Галя - невестка, жена сына Бориса.

Чуть позже я принесла ей свои акварельки. Просила посмотреть и сказать, надо ли мне становиться художником - есть ли способности. Баба Таня посмотрела на мои жалкие опусы и задумчиво сказала: «Когда-то отец показывал мои рисунки Добужинскому и задавал тот же вопрос. Добужинский ответил, что все покажет время. Надо работать».

Шишмарева была против учебы в Академии художеств, говорила, что там убивают индивидуальность. Как ни странно, ее сын Борис Власов окончил как раз Академию художеств, графический факультет.

Потом я прочла в ее записях о ней самой и о родителях бабы Тани:

«Я родилась 4/17 февраля 1905 года на 2-й линии Васильевского острова С.Петербурга. Острову я была верна всю жизнь, менялись только линии - вторая, третья, первая, одиннадцатая. Не могла решиться на переезд в другой район, на грязное и необжитое Купчино, когда дом на Соловьевском переулке пошел на капитальный ремонт. (В нем я прожила 40 лет.)

Родилась я в семье профессора Санкт-Петербургского университета Владимира Федоровича Шишмарева и его жены Анны Михайловны Усовой, певицы. Так наука и искусство окружали меня всю жизнь.

Мама была человеком несдержанным и нервным. Отец был удивительно сдержан и мягок в отношениях с людьми. Я никогда не слышала, чтобы он повысил голос или закричал на кого-нибудь. К людям он был удивительно добр. Это знали и его очень любили и друзья и ученики, все его уважали за порядочность и правдивость. Он был воплощением облика профессора, очень интеллигентного, образованного, с широким кругом интересов.

Отец знал много языков. Он был и лингвистом и литературоведом.

Я помню его кабинет, уставленный книжными шкафами и полками, темно-зеленый диван, где он рассказывал свои сказки, конторку, за которой он писал. Помню и дни экзаменов на Высших женских курсах, когда приходило много женщин и девушек. Одна из них подошла ко мне и сказала: «Ваш отец такой чудный человек!»

Так случилось, что летом 1988 года я жила у Татьяны Владимировны на даче с маленькой дочкой. У меня была сложная семейная ситуация, и Шишмарева пригласила меня к себе. Это лето в Комарове было, наверное, лучшим в моей жизни. Т.В. приютила меня и учила рисовать. А какие интересные были разговоры!

Я как-то не стеснялась спрашивать у нее самые разные вещи.

Спросила, почему она развелась с мужем , тоже художником и учеником Лебедева. «Мы много работали вместе, выполняли одни и те же заказы и стали мешать друг другу в работе», - говорила Т.В. Рассказала она мне и некоторые горькие моменты своей личной жизни, никого не осуждая. В.А.Власов с новой женой и дочкой подолгу жили у Шишмаревой на даче.

По утрам Татьяна Владимировна варила крутую гречневую кашу. Пили мы «кубанский напиток» - разновидность желудевого кофе. Аскетизм во всем. Зато на столе всегда были скатерти и хорошие чашки, обычно белые с синим. Она не разрешала мне готовить. Сердито ворчала, как бы себе под нос: «Ничего не умеет, ничему не научили», - про меня. Сама она гордилась тем, что умеет все, а в сложные послереволюционные годы, в костромском имении, где они жили всей семьей, даже доила коров.

Она прекрасно ко мне относилась. Просто старалась напустить на себя строгий вид. Как-то спросила меня в то лето: «Сколько тебе лет? Двадцать два? Порядочно…» Звучало это немного угрожающе. В двадцать два года человек должен отвечать за свои поступки. Ни от кого не зависеть и знать, чего он хочет в жизни…

Евгений Шварц в своих записках отозвался о Шишмаревой как об этаком сухаре. Что ж, жаль, но он ничего не понял в этой замечательной женщине, человеке доброты и широты невероятной. Сколько она подарила своих работ в Русский музей - более ста, сколько раздарила знакомым искусствоведам! Сколько жило у нее на даче друзей, столовалось и кормилось тех, кого она ласково называла «подкидышами». Всего не перечислишь. А строгий тон, всегда прямая спина, никаких эмоций на людях - всё это главные отличительные признаки хорошего воспитания.

Татьяна Шишмарева и Борис Власов: мать и сын

Помню Татьяну Владимировну на похоронах ее единственного сына Бориса в 1981-м. Ни слезинки, ни дрожи в голосе. В ту ночь, когда он умер, она нарисовала страшный рисунок - черный интерьер своей квартиры.

Она жила искусством. В 1988-м ей уже было 83. Каждый день после завтрака она садилась рисовать. Мне так интересно было наблюдать, что лист бумаги она прикрепляет к доске кнопками. Не наклеивает, как нас учили в Академии художеств. Никаких мольбертов, работает сидя, прислонив планшет к спинке стула. Рисует карандашом или углем, ненужное убирает заячьей лапкой.

Баба Таня ставила в то лето нам - внучке Тане и мне - натюрморты. Тогда я впервые услышала о «принципе Лапшина». Та постановка была вся в теплых, желтоватых и коричневых тонах. И только маленькая кружка - яркий кобальт. «Коля Лапшин считал, что в натюрморте все должно быть в определенной гамме, и только один предмет - противоположен по цвету. Если все в теплых тонах, то этот предмет - холодный».

Годы шли, и ей становилось все труднее рисовать. Я старалась навещать ее - и в Комарове, и на Васильевском острове, где она жила в квартирке на 11-й линии.

Как-то она мне сказала: «Рисовать больше не могу. Пишу воспоминания - это мой долг».

Еще через несколько лет, когда я пришла в гости, она сказала, так же прямо и жестко, как будто речь шла о бытовых вещах: «Я сделала все. Я написала о своих друзьях. Привела в порядок и разложила по папкам работы свои и покойного сына. Теперь конец».

Прощались с Татьяной Шишмаревой на даче. Гроб стоял на веранде, на столе, за которыми мы столько раз пили чай, где рисовали натюрморты. Был ноябрь, прозрачно-серое небо, сухие ветки в саду.

Зинаида Курбатова

Внучка филолога и просветителя, по нашей просьбе откровенно рассказала о наследстве и наследии деда и том, почему ее попытка создать музей академика пока не увенчалась успехом.

Есть расхожая фраза о том, что история не терпит сослагательного наклонения. Но как часто, когда мы в отчаянии от того, что не в силах изменить ход событий, говорим себе: «Вот если бы…». Так и я могу начать грустную историю о наследии моего дедушки Дмитрия Лихачева. Вот если бы была жива моя мама, Вера Лихачева, любимая дочь академика, профессор Академии художеств, - все тогда сложилось бы не так. Может быть, и дед так думал. Ведь он надеялся, что дочь Вера станет продолжательницей его дела, ей он доверял, вместе они писали статьи, он говорил с гордостью: «У Веры мой характер. Она боец». Но Вера Дмитриевна Лихачева погибла в автокатастрофе 10 сентября 1981 года. Я в последний раз видела маму за завтраком, прежде чем отправиться в школу. Дедушке после ее смерти суждено будет прожить еще долгих восемнадцать лет. Это будут яркие годы: начнется перестройка, опубликуют запрещенные ранее книги, дед придумает и создаст Фонд культуры, привлечет для работы в нем «первую леди СССР» Раису Горбачеву , Фонд сделает много блистательного и важного. Дед наконец издаст свои «Воспоминания», которые нельзя было публиковать в советское время. Он напишет воспоминания и о любимой дочери, спрячет их подальше, зароет в книги на даче. В самый дальний угол. Чтобы не нашли и не уничтожили люди, которые не любили Веру. На этой тетрадке он напишет: «Зине и ее детям». То есть эту тетрадь должна была бы найти я, но получилось все иначе. Получилось горько и несправедливо. А кто обещал, что все должно быть справедливо?

Дедушке после смерти дочери, моей мамы, суждено будет прожить еще долгих восемнадцать лет Итак, по порядку. Мы жили все вместе - дедушка, бабушка и семьи двух его дочерей - в квартире на площади Мужества, обычный кирпичный дом, но квартира большая. Дед любил окраины: зеленые парки, серебряные пруды… Когда дедушка умер, в квартире осталась совсем больная бабушка, Зинаида Александровна. Это был очень тяжелый период. Вскоре в доме появился некто Александр Кобак, который предложил бабушке подписать бумагу, что она согласна с образованием Фонда имени Лихачева. 92-летняя бабушка поставила свою подпись, не вполне понимая, впрочем, к чему и зачем этот Фонд, - ей было все равно. Ее Мити уже не было в живых, и она хотела быстрее с ним соединиться. В это же время неизлечимо заболела моя тетя Людмила Лихачева, вторая дочка дедушки и бабушки. Получилось так, что бабушка и тетя умерли практически одновременно: бабушка не хотела жить без любимого мужа, через три месяца после нее скончалась и Людмила. На Комаровском кладбище теперь был уже целый некрополь семьи Лихачевых. Ни о каких распоряжениях дедушки относительно наследия я не знала. Выяснилось, что архив он завещал Пушкинскому Дому, а все содержимое квартиры, все ценности, которых, конечно, было немного, и авторские права - дочери Людмиле. Архивы в Пушкинский Дом отдали при жизни бабушки. Людмила уничтожила часть дневников дедушки, цензурировала некоторые записи о семье. Это было началом несчастий, связанных с архивами. Когда об этом узнал профессор Гелиан Прохоров, дедушкин ученик, он вскрикнул: «Да как можно уничтожать записи Лихачева!» Но было уже поздно. В результате цепочки смертей единственной наследницей стала дочь Людмилы, моя кузина, носящая имя Вера. С 1982 года она жила за границей. И живет там по сей день. Дачу в Комарово она сразу же продала. Небольшая часть книг попала в библиотеку поселка благодаря краеведу Ирине Снеговой. В этих книгах она нашла и коричневую тетрадку, воспоминания дедушки о моей маме. Я очень благодарна Ирине за то, что эти воспоминания, эту тетрадь, она отдала мне. Книги по специальности я передала в Пушкинский Дом: несколько месяцев сотрудники приходили в мою квартиру, разбирали, отбирали то, что им нужно. Наконец пришел день вывозить все эти тома вместе с огромным дедушкиным книжным шкафом. Помогал мне Гелиан Михайлович Прохоров. Теперь книги находятся в отделе, которым дед руководил много десятилетий. Мы договорились с кузиной, и все раритеты, всю обстановку кабинета отдали в Музей истории города, директор которого Борис Аракчеев на словах обещал устроить отдельную экспозицию или даже кабинет Лихачева. Ни экспозиции, ни кабинета нет. В ответ на все мои вопросы мне отвечали: «Вы не наследник». Я пыталась сподвигнуть кузину на общение с музейщиками, на то, чтобы выставить требования, контролировать. Тщетно. Из Манчестера все видится иначе. Теперь переданные нами вещи Дмитрия Сергеевича находятся в разных фондах. И Музей истории города не собирается ничего менять. Уже несколько лет я пишу письма в разные инстанции, прошу сильных мира сего о музее Лихачева. Недавно Комитет по культуре города ответил мне письмом, в котором сказано: «Создание музея Лихачева не представляется возможным». И объяснено, что такое решение принималось коллегиально, вместе с сотрудниками Фонда Лихачева и сотрудниками Пушкинского Дома. Были ли действительно музейщики и кураторы на совещании, где приняли такое решение, мне не известно.

28 ноября 2016 года, в день рождения деда, губернатор Георгий Полтавченко сказал, что музей Лихачева будет. Теперь подчиненный ему комитет отказывает в этом. Как-то нелогично. В ответ на письмо исполнительному директору Фонда Лихачева Кобаку пришел ответ: «Фонд Лихачева - общественная организация и музеями не занимается». Так где же логика? Если Фонд Лихачева не занимается музеями, почему же этот Фонд вместе с Комитетом по культуре вынес вердикт, что экспозицию создать нельзя? Я могу только гадать. Причинами такого отношения к памяти великого человека, столь много сделавшего для страны и города, могут быть только лень, равнодушие и спесь. Качества, столь присущие в последние годы моему родному Петербургу. Ну а что касается Фонда Лихачева, секрет тут, видимо, в том, что его руководству не нужна «конкурирующая фирма»: ведь если будет музей, то деньги пойдут туда, мимо Фонда.

Я не музейный работник, но прекрасно понимаю, что современный музей можно сделать и без мемориальных предметов - он может быть виртуальным, основанным на документах и фотографиях. А все семейные фотоальбомы и редкие документы остались у меня.

Сейчас есть уверенность в том, что небольшой музей организуют на Соловках, где дед отбывал заключение в ГУЛАГе. Об этом мы договорились с Игорем Орловым , губернатором Архангельской области. Он человек стремительный, хороший хозяин, быстро принял такое решение. Мы обсуждали и вариант экспозиции в музее Архангельска, но остановились на Соловках. Орлов попросил благословение на музей у Святейшего, и оно было недавно получено. Решили расселить барак за пределами монастыря, который напрямую подчиняется патриарху, и сделать экспозицию там. Бараки косвенно, но связаны с именем деда: в них размещалась детская колония, где молодой зэк Лихачев часто бывал, спасая трудных подростков. Это важная сторона его пребывания в Соловецких лагерях особого назначения, о которой мало известно. Лихачев считал, что детей зэков надо содержать в отдельных бараках, что со взрослыми преступниками они скорее погибнут. На Соловках вполне могли бы проводить и экскурсии о Лихачеве. Показывать, например, «Лихачевский камень»: на нем дедушка с приятелем, племянником знаменитого писателя Короленко, выбили свои фамилии. Чтобы осталась память о них, если погибнут. Дед выжил. Владимира Короленко расстреляли на острове в 1937-м.

Мне странно, что чиновники Петербурга или Фонд Лихачева не считают своим долгом увековечить память о первом почетном гражданине города в новейшей истории. Перечислять, сколько сделано Лихачевым, можно бесконечно. Легче сказать, что деду не удалось защитить. Всю жизнь он боролся против разрушения памятников архитектуры и истории. Его первая статья на эту тему в «Литературной газете» вышла в январе 1955 года. Она была посвящена защите деревянных церквей Русского Севера и каменного Красногорского Богородицкого монастыря близ города Пинега. В прошлом году я была там - руины. Не получилось у него спасти и церковь Спаса на Сенной. Он отправил телеграмму главе города, но тот сказал: «Я эту телеграмму получу завтра». И церковь взорвали - эту историю мне рассказал в свое время покойный академик Александр Панченко . Сама я помню, как в Сестрорецке деду приглянулась изба петровского времени. Он ходил вокруг нее, фотографировал. Послал письмо руководству города о том, что эта изба должна быть объявлена памятником и сносить ее нельзя. Что вы думаете? Снесли через неделю. Сейчас, проезжая мимо, вижу четыре березы, что росли под окнами той избы. Зачем надо было ее уничтожать? Назло. Но добивался дед своего гораздо чаще. Например, все знают гостиницу «Ленинград», ныне «Санкт-Петербург» на набережной Невы - так вот, она должна была быть по изначальному проекту высотной, вертикальной. Лихачев боролся против небоскреба, сражался как лев, и гостиницу сделали горизонтальной. Сегодня я думаю, как хорошо, что деда уже нет в живых: он не пережил бы испорченную «Монбланом» и прочими сооружениями небесную линию Петербурга. К числу спасенных им памятников можно отнести весь Невский проспект, который хотели изуродовать, сделав абсолютно все первые этажи зданий одинаковыми - с витринами из стекла и бетона. Благодаря ему удалось сохранить исторический облик Новгорода, восстановить усадьбу Александра Блока Шахматово, создать музей Пушкина в Захарово, Менделеева в Боблово, сделать музеем-заповедником парк Монрепо под Выборгом. Он отстоял дом Марины Цветаевой в Борисоглебском переулке в Москве, который хотели снести. Это он забил тревогу, когда случился пожар в Библиотеке Академии наук : поехал в Москву и там стучал кулаком в Президиуме РАН. Он протестовал против безумного проекта поворота северных рек, благодаря ему был напечатан, а затем попал на телевидение с лекциями создатель теории этногенеза Лев Гумилев , хотя взгляды их были разными.

Советский, а затем Российский Фонд культуры под его руководством был настоящей боевой организацией: благодаря огромному международному авторитету деда, он возвращал в Россию ценности культуры, занимался восстановлением духовных и культурных связей русского зарубежья с Отечеством, искал молодые таланты по стране, защищал наши великие малые города и музеи русской провинции. Когда на торги аукционного дома «Сотбис» в Лондоне выставили черновую рукопись «Отцов и детей», Лихачев позвонил тогдашнему премьеру СССР Николаю Рыжкову , объяснил, что нужно сделать все, чтобы рукопись оказалась в России. Купили. Этой операцией дед особенно гордился. А вещи Тургенева академик сам перевозил через границу, чтобы вернуть в имение писателя Спасское-Лутовиново. На призыв Дмитрия Сергеевича передавать на родину свои библиотеки и архивы откликнулись многие русские эмигранты, подарившие Фонду культуры самое дорогое - сотни единиц хранения. Сделали они это прежде всего потому, что верили Лихачеву. В течение нескольких лет компания «Де Бирс» по просьбе академика спонсировала программу «Возвращение»: удалось вернуть на родину письма Цветаевой, Бунина, Ремизова, огромный архив Марка Алданова, полные комплекты журналов «Современные записки», «Числа», альманах «Воздушные пути», фотографии с автографами Федора Шаляпина , Анны Павловой , Матильды Кшесинской . Дед подружился с Лидией Борисовной Варсано, очень состоятельной француженкой русского происхождения, и она помогала молодым музыкантам, подопечным программы «Новые имена», среди которых был пианист Денис Мацуев . Когда в начале 1990-х в Пушкинском Доме отключили тепло, Лихачев заявил, что выйдет из Академии наук, если тепло не дадут. Дали.

Дед был настоящий боец, и голос у него был вовсе не тихий, хотя применительно к нему в оборот вошло выражение «тихий голос интеллигента». Это был громкий, даже очень громкий голос. А как можно прожить такую жизнь, столько сделать и быть тихим? Невозможно.

19 августа 1991 года, когда по телевидению и радио сообщили о попытке государственного переворота, предпринятой ГКЧП, дед был на даче в Комарово. Он сразу же стал звонить своему шоферу - нужно немедленно ехать в город, выступить на Дворцовой. Вторым человеком, которому дед позвонил, был Даниил Гранин . Его домашние сказали, что Гранин ушел с раннего утра в лес, собирать чернику. Дед уехал один, выступил на площади, говорил о том, что возвращение к советскому строю для страны смерти подобно, что этого нельзя допустить. Гранин объявился, только когда все закончилось, - никто сейчас всего этого не помнит, все забывается очень быстро. Дед никогда никого не боялся. Он был бесстрашный. И когда после освобождения с Соловков в начале 1930-х вывозил с собой «на материк» лагерные раритеты, за которые мог получить еще один срок, - он уже тогда понимал, что это история. В 1970-е он не боялся рассказать Александру Солженицыну все, что запомнил о лагере, и глава в «Архипелаге ГУЛАГ» о Соловках написана полностью со слов деда. А ведь за это тогда вполне можно было пострадать. Он не подписал ни одного гадкого коллективного письма против академика Сахарова и других диссидентов. Нашу квартиру подожгли, а деда избили на лестнице в ноябре 1975-го - и это была месть. За смелость. За то, что мешал партийным чиновникам.

Он не шел на компромиссы. Мог очень круто ссориться с людьми, если считал, что они не правы. Никогда не думал о своей личной выгоде или пользе для членов своей семьи. Наверное, это и отличало его от героев нынешней эпохи. Поэтому ему и не будет равного в ближайшее столетие. Много ли людей с такой биографией: сначала скромный юноша, лучший студент Университета, потом лагерный зэк в рваных калошах, потом безработный язвенник, потом блестящий кандидат наук, потом блокадный дистрофик, потом оксфордский доктор, и в конце пути - первый кавалер возрожденного ордена Андрея Первозванного. Кстати, этот орден его кавалер сразу же отдал в Эрмитаж .

Дмитрий Сергеевич писал о себе: «Всю жизнь я не оставался наблюдателем. Мне всегда надо было быть участником. Всегда вмешивался и получал шишки. Но если бы шишек не было, был бы несчастнее. А когда добивался - получал радость». В непростое время перестройки именно Лихачев смог взять на себя ответственность за русскую культуру, за памятники истории, за духовную жизнь страны наконец. Своеобразным итогом его работы в Фонде культуры стала «Декларация прав культуры», которую он передал Михаилу Горбачеву . Он считал, что у нас нет государственной программы по культуре. Он мыслил масштабно, глобально. Ему внимали и верили - и простые люди, и власть имущие. Остались его выступления на телевидении, передачи, интервью, сейчас они так же актуальны, как и тридцать лет назад. Лихачев - нравственный ориентир, наша национальная идея, о которой сейчас столько говорят. И его музей нужен, хоть классический, хоть виртуальный. Фото: Зинаиды Курбатовой, Леонида Арончикова

Мы о Дмитрии Сергеевиче Лихачеве. Журналист Зинаида Курбатова, внучка филолога и просветителя, по нашей просьбе откровенно рассказала о наследстве и наследии деда и том, почему ее попытка создать музей академика пока не увенчалась успехом.

Есть расхожая фраза о том, что история не терпит сослагательного наклонения. Но как часто, когда мы в отчаянии от того, что не в силах изменить ход событий, говорим себе: «Вот если бы…». Так и я могу начать грустную историю о наследии моего дедушки Дмитрия Лихачева. Вот если бы была жива моя мама, Вера Лихачева, любимая дочь академика, профессор Академии художеств, - все тогда сложилось бы не так. Может быть, и дед так думал. Ведь он надеялся, что дочь Вера станет продолжательницей его дела, ей он доверял, вместе они писали статьи, он говорил с гордостью: «У Веры мой характер. Она боец». Но Вера Дмитриевна Лихачева погибла в автокатастрофе 10 сентября 1981 года. Я в последний раз видела маму за завтраком, прежде чем отправиться в школу. Дедушке после ее смерти суждено будет прожить еще долгих восемнадцать лет. Это будут яркие годы: начнется перестройка, опубликуют запрещенные ранее книги, дед придумает и создаст Фонд культуры, привлечет для работы в нем «первую леди СССР» Раису Горбачеву, Фонд сделает много блистательного и важного. Дед наконец издаст свои «Воспоминания», которые нельзя было публиковать в советское время. Он напишет воспоминания и о любимой дочери, спрячет их подальше, зароет в книги на даче. В самый дальний угол. Чтобы не нашли и не уничтожили люди, которые не любили Веру. На этой тетрадке он напишет: «Зине и ее детям». То есть эту тетрадь должна была бы найти я, но получилось все иначе. Получилось горько и несправедливо. А кто обещал, что все должно быть справедливо?

Дедушке после смерти дочери, моей мамы, суждено будет прожить еще долгих восемнадцать лет

Итак, по порядку. Мы жили все вместе - дедушка, бабушка и семьи двух его дочерей - в квартире на площади Мужества, обычный кирпичный дом, но квартира большая. Дед любил окраины: зеленые парки, серебряные пруды… Когда дедушка умер, в квартире осталась совсем больная бабушка, Зинаида Александровна. Это был очень тяжелый период. Вскоре в доме появился некто Александр Кобак, который предложил бабушке подписать бумагу, что она согласна с образованием Фонда имени Лихачева. 92-летняя бабушка поставила свою подпись, не вполне понимая, впрочем, к чему и зачем этот Фонд, - ей было все равно. Ее Мити уже не было в живых, и она хотела быстрее с ним соединиться. В это же время неизлечимо заболела моя тетя Людмила Лихачева, вторая дочка дедушки и бабушки. Получилось так, что бабушка и тетя умерли практически одновременно: бабушка не хотела жить без любимого мужа, через три месяца после нее скончалась и Людмила. На Комаровском кладбище теперь был уже целый некрополь семьи Лихачевых. Ни о каких распоряжениях дедушки относительно наследия я не знала. Выяснилось, что архив он завещал Пушкинскому Дому, а все содержимое квартиры, все ценности, которых, конечно, было немного, и авторские права - дочери Людмиле. Архивы в Пушкинский Дом отдали при жизни бабушки. Людмила уничтожила часть дневников дедушки, цензурировала некоторые записи о семье. Это было началом несчастий, связанных с архивами. Когда об этом узнал профессор Гелиан Прохоров, дедушкин ученик, он вскрикнул: «Да как можно уничтожать записи Лихачева!» Но было уже поздно.

В результате цепочки смертей единственной наследницей стала дочь Людмилы, моя кузина, носящая имя Вера. С 1982 года она жила за границей. И живет там по сей день. Дачу в Комарово она сразу же продала. Небольшая часть книг попала в библиотеку поселка благодаря краеведу Ирине Снеговой. В этих книгах она нашла и коричневую тетрадку, воспоминания дедушки о моей маме. Я очень благодарна Ирине за то, что эти воспоминания, эту тетрадь, она отдала мне. Книги по специальности я передала в Пушкинский Дом: несколько месяцев сотрудники приходили в мою квартиру, разбирали, отбирали то, что им нужно. Наконец пришел день вывозить все эти тома вместе с огромным дедушкиным книжным шкафом. Помогал мне Гелиан Михайлович Прохоров. Теперь книги находятся в отделе, которым дед руководил много десятилетий. Мы договорились с кузиной, и все раритеты, всю обстановку кабинета отдали в Музей истории города, директор которого Борис Аракчеев на словах обещал устроить отдельную экспозицию или даже кабинет Лихачева. Ни экспозиции, ни кабинета нет. В ответ на все мои вопросы мне отвечали: «Вы не наследник». Я пыталась сподвигнуть кузину на общение с музейщиками, на то, чтобы выставить требования, контролировать. Тщетно. Из Манчестера все видится иначе. Теперь переданные нами вещи Дмитрия Сергеевича находятся в разных фондах. И Музей истории города не собирается ничего менять. Уже несколько лет я пишу письма в разные инстанции, прошу сильных мира сего о музее Лихачева. Недавно Комитет по культуре города ответил мне письмом, в котором сказано: «Создание музея Лихачева не представляется возможным». И объяснено, что такое решение принималось коллегиально, вместе с сотрудниками Фонда Лихачева и сотрудниками Пушкинского Дома. Были ли действительно музейщики и кураторы на совещании, где приняли такое решение, мне не известно.

Сейчас есть уверенность в том, что небольшой музей организуют на Соловках, где дед отбывал заключение в ГУЛАГе. Об этом мы договорились с Игорем Орловым, губернатором Архангельской области. Он человек стремительный, хороший хозяин, быстро принял такое решение. Мы обсуждали и вариант экспозиции в музее Архангельска, но остановились на Соловках. Орлов попросил благословение на музей у Святейшего, и оно было недавно получено. Решили расселить барак за пределами монастыря, который напрямую подчиняется патриарху, и сделать экспозицию там. Бараки косвенно, но связаны с именем деда: в них размещалась детская колония, где молодой зэк Лихачев часто бывал, спасая трудных подростков. Это важная сторона его пребывания в Соловецких лагерях особого назначения, о которой мало известно. Лихачев считал, что детей зэков надо содержать в отдельных бараках, что со взрослыми преступниками они скорее погибнут. На Соловках вполне могли бы проводить и экскурсии о Лихачеве. Показывать, например, «Лихачевский камень»: на нем дедушка с приятелем, племянником знаменитого писателя Короленко, выбили свои фамилии. Чтобы осталась память о них, если погибнут. Дед выжил. Владимира Короленко расстреляли на острове в 1937-м.

Мне странно, что чиновники Петербурга или Фонд Лихачева не считают своим долгом увековечить память о первом почетном гражданине города в новейшей истории. Перечислять, сколько сделано Лихачевым, можно бесконечно. Легче сказать, что деду не удалось защитить. Всю жизнь он боролся против разрушения памятников архитектуры и истории. Его первая статья на эту тему в «Литературной газете» вышла в январе 1955 года. Она была посвящена защите деревянных церквей Русского Севера и каменного Красногорского Богородицкого монастыря близ города Пинега. В прошлом году я была там - руины. Не получилось у него спасти и церковь Спаса на Сенной. Он отправил телеграмму главе города, но тот сказал: «Я эту телеграмму получу завтра». И церковь взорвали - эту историю мне рассказал в свое время покойный академик Александр Панченко. Сама я помню, как в Сестрорецке деду приглянулась изба петровского времени. Он ходил вокруг нее, фотографировал. Послал письмо руководству города о том, что эта изба должна быть объявлена памятником и сносить ее нельзя. Что вы думаете? Снесли через неделю. Сейчас, проезжая мимо, вижу четыре березы, что росли под окнами той избы. Зачем надо было ее уничтожать? Назло. Но добивался дед своего гораздо чаще. Например, все знают гостиницу «Ленинград», ныне «Санкт-Петербург» на набережной Невы - так вот, она должна была быть по изначальному проекту высотной, вертикальной. Лихачев боролся против небоскреба, сражался как лев, и гостиницу сделали горизонтальной. Сегодня я думаю, как хорошо, что деда уже нет в живых: он не пережил бы испорченную «Монбланом» и прочими сооружениями небесную линию Петербурга. К числу спасенных им памятников можно отнести весь Невский проспект, который хотели изуродовать, сделав абсолютно все первые этажи зданий одинаковыми - с витринами из стекла и бетона. Благодаря ему удалось сохранить исторический облик Новгорода, восстановить усадьбу Александра Блока Шахматово, создать музей Пушкина в Захарово, Менделеева в Боблово, сделать музеем-заповедником парк Монрепо под Выборгом. Он отстоял дом Марины Цветаевой в Борисоглебском переулке в Москве, который хотели снести. Это он забил тревогу, когда случился пожар в Библиотеке Академии наук: поехал в Москву и там стучал кулаком в Президиуме РАН. Он протестовал против безумного проекта поворота северных рек, благодаря ему был напечатан, а затем попал на телевидение с лекциями создатель теории этногенеза Лев Гумилев, хотя взгляды их были разными.

Советский, а затем Российский Фонд культуры под его руководством был настоящей боевой организацией: благодаря огромному международному авторитету деда, он возвращал в Россию ценности культуры, занимался восстановлением духовных и культурных связей русского зарубежья с Отечеством, искал молодые таланты по стране, защищал наши великие малые города и музеи русской провинции. Когда на торги аукционного дома «Сотбис» в Лондоне выставили черновую рукопись «Отцов и детей», Лихачев позвонил тогдашнему премьеру СССР Николаю Рыжкову, объяснил, что нужно сделать все, чтобы рукопись оказалась в России. Купили. Этой операцией дед особенно гордился. А вещи Тургенева академик сам перевозил через границу, чтобы вернуть в имение писателя Спасское-Лутовиново. На призыв Дмитрия Сергеевича передавать на родину свои библиотеки и архивы откликнулись многие русские эмигранты, подарившие Фонду культуры самое дорогое - сотни единиц хранения. Сделали они это прежде всего потому, что верили Лихачеву. В течение нескольких лет компания «Де Бирс» по просьбе академика спонсировала программу «Возвращение»: удалось вернуть на родину письма Цветаевой, Бунина, Ремизова, огромный архив Марка Алданова, полные комплекты журналов «Современные записки», «Числа», альманах «Воздушные пути», фотографии с автографами Федора Шаляпина, Анны Павловой, Матильды Кшесинской. Дед подружился с Лидией Борисовной Варсано, очень состоятельной француженкой русского происхождения, и она помогала молодым музыкантам, подопечным программы «Новые имена», среди которых был пианист Денис Мацуев. Когда в начале 1990-х в Пушкинском Доме отключили тепло, Лихачев заявил, что выйдет из Академии наук, если тепло не дадут. Дали.