Про деток 

Сочинение ««Лагерная» тема в произведениях А.Солженицына и В.Шаламова\". Реферат Лагерная тема в творчестве А.И. Солженицына

«Лагерная» тема в произведениях А.Солженицына и В.Шаламова

Наш спор – не церковный о возрасте книг,

Наш спор – не духовный о пользе веры,

Наш спор – о свободе, о праве дышать,

О воле Господней вязать и решать.

В. Шаламов

«Лагерная» тема вновь резко поднимается в ХХ веке. Многие писатели, такие как Шаламов, Солженицын, Синявский, Алешковский, Гинзбур, Домбровский, Владимов свидетельствовали об ужасах лагерей, тюрем, изоляторов. Все они смотрели на происходящее глазами людей, лишенных свободы, выбора, познавших, как уничтожает человека само государство через репрессии, уничтожения, насилие. И только тот, кто прошел через все это, может до конца понять и оценить любое произведение о политическом терроре, концлагерях. Нам же книга приоткрывает лишь занавес, заглянуть за который, к счастью, не дано. Мы можем только сердцем почувствовать правду, как-то по-своему пережить ее.

Наиболее достоверно описывают лагерь Александр Солженицын в своих легендарных произведениях «Один день Ивана Денисовича», «Архипелаг ГУЛАГ» и Варлам Шаламов в «Колымских рассказах». «Архипелаг ГУЛАГ» и «Колымские рассказы» писались не один год и являются своего рода энциклопедией лагерной жизни.

В своих произведениях оба писателя при описании концлагерей и тюрем добиваются эффекта жизненной убедительности и психологической достоверности, текст наполнен приметами непридуманной реальности. В рассказе Солженицына «Один день Ивана Денисовича» большая часть персонажей – подлинные, взятые из жизни герои, к примеру, бригадир Тюрин, кавторанг Буйновский. Только главный герой рассказа Шухов содержит собирательный образ солдата-артиллериста той батареи, которой командовал на фронте сам автор, и заключенного Щ-262 Солженицына. «Колымские рассказы» Шаламова тесно связаны с отбыванием ссылки самого писателя на Колыме. Это доказывает и высокая степень детализированности. Автор уделяет внимание страшным подробностям, которые невозможно понять без душевной боли - холод и голод, порой лишающие человека рассудка, гнойные язвы на ногах, жестокий беспредел уголовников. В рассказе «Плотники» Шаламов указывает на глухо замкнутое пространство: «густой туман, что в двух шагах не видно было человека», «немногие направления»: больница, вахта, столовая, - которое и для Солженицына является символичным. В рассказе «Один день Ивана Денисовича» узникам враждебны и опасны открытые участки зоны: каждый заключенный старается как можно быстрее перебежать участки между помещениями, что является полной противоположностью героям русской литературы, традиционно любящим ширь и даль. Описываемое пространство ограничено зоной, стройкой, бараком. Заключенные отгорожены даже от неба: сверху их беспрерывно слепят прожектора, нависая так низко, что будто лишают людей воздуха.

Но все же в произведениях Солженицына и Шаламова лагерь тоже различается, подразделяется по-разному, так как у каждого человека свои взгляды и своя философия на одни и те же вещи.

В лагере Шаламова герои уже перешли грань между жизнью и смертью. Люди вроде бы и проявляют какие-то признаки жизни, но они в сущности уже мертвецы, потому что лишены всяких нравственных принципов, памяти, воли. В этом замкнутом круге, навсегда остановившемся времени, где царят голод, холод, издевательства, человек утрачивает собственное прошлое, забывает имя жены, теряет связь с окружающими. Его душа уже не различает, где правда, где ложь. Исчезает даже всякая человеческая потребность в простом общении. «Мне бы все равно – будут мне лгать или не будут, я был вне правды, вне лжи», - указывает Шаламов в рассказе «Сентенция».

Отношения между людьми и смысл жизни ярко отражены в рассказе «Плотники». Задача строителей заключается в том, чтобы выжить «сегодня» в пятидесятиградусный мороз, а «дальше», чем на два дня, не имело смысла строить планы». Люди были равнодушны друг к другу. «Мороз» добрался до человеческой души, она промерзла, сжалась и, может быть, навсегда останется холодной.

В лагере Солженицына, напротив, сохраняются живые люди, как Иван Денисович, Тюрин, Клевшин, Бухенвальд, которые держат свое внутреннее достоинство и «себя не роняют», не унижаются из-за сигареты, из-за пайка и уж тем более не вылизывают тарелки, не доносят на товарищей ради улучшения собственной участи. В лагерях действуют свои законы: «В лагерях вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать», «Кряхти да гнись. А упрешься – переломишься», «Кто кого сможет, тот того и гложет». Лагерь, по Солженицыну, огромное зло, насилие, но страдание и сострадание способствовало нравственному очищению, а состояние несытости героев приобщает их к более высокому нравственному существованию. Иван Денисович доказывает, что душу нельзя взять в плен, нельзя лишить ее свободы. Формальное освобождение уже не сможет изменить внутренний мир героя, его систему ценностей.

Шаламов, в отличие от Солженицына, подчеркивает разницу между тюрьмой и лагерем. Картина мира перевернута: человек мечтает из лагеря попасть не на свободу, а в тюрьму. В рассказе «Надгробное слово» идет уточнение: «Тюрьма – это свобода. Это единственное место, где люди не боясь, говорили все, что думали. Где они отдыхают душой».

Творчество и философия двух действительно удивительных писателей приводят к разным выводам о жизни и смерти.

По Солженицыну, в лагерях остается жизнь: сам Шухов уже не представлял свое «существование» на свободе, да и Алешка-баптист рад остаться в лагере, так как там мысли человека приближаются к Богу. За пределами зоны полная преследований жизнь, которая уже «непонятна» Ивану Денисовичу. Осудив бесчеловечную систему, писатель создает подлинного народного героя, сумевшего пройти через все испытания и сохранить лучшие качества русского народа.

В рассказах Шаламова не просто колымские лагеря, отгороженные колючей проволокой, за пределами которых живут свободные люди, но и все, что находится вне зоны, тоже втянуто в бездну насилия, репрессий. Вся страна – это лагерь, где все живущие в нем обречены. Лагерь – это не изолированная часть мира. Это слепок того общества.

Пройдя через все страдания и боли, Солженицын и Шаламов оказались народными героями, которые смогли донести всю истинную картину общества того времени. И их объединяет наличие огромной души, способность творить и созерцать.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.coolsoch.ru/

Похожие работы:

  • Учебное пособие >>

    Последователи Солженицына в разработке лагерной темы . Произведения А.И. Солженицына с лагерной тематикой в контексте отечественной «лагерной» литературы... «спор» Солженицына и В. Шаламова . 3. Художественное решение А.И. Солженицыным проблемы национального...

  • Статья >>

    ... произведений автора. Материалы к темам . 1. Биографическая справка. Со стороны отца Солженицын ... по этому поводу с В. Шаламовым , Солженицын утверждал, что невозможно растлить... других областях жизнедеятельности человека. В лагерной системе, как в зеркале, ...

  • Сочинение >>

    ... лагерной темы в русской литературе XX века Но получилось так, что его произведения ... однозначнее в описании ужасов ГУЛАГа, чем Солженицын В «Одном дне Ивана Денисовича» и... , колхозники, полководцы». По мнению Шаламова , в лагере существует давление, нравственное...

  • Доклад >>

    Из первооткрывателей лагерной темы . Уникальный голос Шаламова прозвучал как... еще несколько. Главные же произведения Шаламова - «Колымские рассказы» - распространялись... Солженицына ) избегает прямых политических обобщений и инвектив. Но каждый его рассказ тем ...

  • Сочинение >>

    Лет. Шаламову дали двадцать. Кроме Шаламова , пожалуй только Солженицын пытался возвести... описательность становится пороком, зачеркивающим произведение . Описание внешности человека... . Далее следуют размышления о лагерной теме , где мимоходом проводится оценка...

  • Варлам Тихонович Шаламов в своем творчестве отразил тему лагерей в русской литературе. Поразительно точно и достоверно писатель раскрывает весь кошмар лагерного быта в книге «Колымских рассказов». Рассказы Шаламова пронзительны и неизменно оставляют тягостное впечатление у читателей. Реализм Варлама Тихоновича не уступает мастерству Солженицына, который писал раньше. Казалось бы, Солженицын достаточно раскрыл тему, тем не менее манера изложения Шаламова воспринимается как новое слово в лагерной прозе.
    Будущий писатель Шаламов родился в 1907 году в семье вологодского священника. Еще в отрочестве он ӊáчаӆ писать. Шаламов закончил Московский университет. Писатель провел в тюрьмах, лагерях и ссылках многие годы. Впервые его арестовали в 1929 году, обвинив в распространении фальшивого политического завещания В. Ленина. Этого обвинения оказалось достаточно, чтобы попасть в судебную машину на двадцать лет. Вначале три года писатель провел в лагерях на Урале, а затем с 1937 года его отправляют на Колыму. После ХХ съезда КПСС Шаламова реабилитировали, но это не компенсировало потерянные годы жизни.
    Идея описать лагерную жизнь и создать ее эпос, удивительный по силе воздействия на читателя, помогла Шаламову выжить. «Колымские рассказы» уникальны беспощадной правдой о жизни людей в лагерях. Людей обыкновенных, близких нам по идеалам и настроениям, невиновных и обманутых жертв.
    Главная тема «Колымских рассказов» - существование человека в нечеловеческих условиях. Писатель воспроизводит виденные им неоднократно ситуации и атмосферу безысходности, морального тупика. Состояние героев Шаламова приближается к «зачеловеческому». Заключенные каждый день теряют физическое здоровье и рискуют расстаться с психическим. Тюрьма отнимает у них все «лишнее» и ненужное для этого страшного места: их образование, опыт, связи с нормальной жизнью, принципы и моральные ценности. Шаламов пишет: «Лагерь - отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключенный, ни его ӊáчаӆьник, ни его охрана, ни невольные свидетели - инженеры, геологи, врачи, - ни начальники, ни подчиненные. Каждая минута лагерной жизни - отравленная минута. Там много такого, что человек не должен знать, а если видел - лучше ему умереть».
    Шаламову досконально известен лагерный быт. Он не питает иллюзий и не внушает их читателю. Писатель чувствует всю глубину трагедии каждого, с кем столкнула его судьба за долгие двадцать лет. Все свои впечатления и переживания он использует для создания персонажей «Колымских рассказов». Он утверждает, что нет такой меры, чтобы измерить страдания миллионов людей. Для неподготовленного читателя события произведений автора кажутся фантасмагоричными, нереальными, невозможными. Тем не менее мы знаем, что Шаламов придерживается истины, считая искажения и перегибы, неправильную расстановку акцентов непозволительными в данной ситуации. Он рассказывает о жизни заключенных, их нестерпимых порой страданиях, труде, борьбе за еду, болезнях, смертях, гибели. Он описывает события, ужасные в своей статичности. Его жестокая правда лишена гнева и бессильного разоблачительства, уже нет сил возмущаться, чувства умерли.
    Материалу для книг Шаламова и проблематике, из него вытекающей, позавидовали бы писатели-реалисты XIX века. Читатель содрогается от осознания того, насколько «далеко» ушло человечество в «науке» придумывания пыток и мучений себе подобных.
    Вот слова автора, сказанные от своего имени: «Заключенный приучается там ненавидеть труд - ничему другому он и не может там научиться. Он обучается там лести, лганью, мелким и большим подлостям, становится эгоистом. Возвратившись на волю, он видит, что не только не вырос за время лагеря, но что интересы его сузились, стали бедными и грубыми. Моральные барьеры отодвинулись куда-то в сторону. Оказывается, можно делать подлости и все же жить… Оказывается, что человек, совершивший подлость, не умирает… Он чересчур высоко ценит свои страдания, забывая, что у каждого человека есть свое горе. К чужому горю он разучился относиться сочувственно - он просто его не понимает, не хочет понимать… Он приучился ненавидеть людей».
    В рассказе «Сентенция» автор, как врач, анализирует состояние человека, единственным чувством которого осталась злоба. Самое страшное в лагере, страшнее голода, холода и болезней, - это унижение, сводившее человека до уровня животного. Оно доводит героя до состояния, когда все чувства и мысли заменены «полусознанием». Когда смерть отступает и к герою возвращается сознание, он с радостью ощущает, что его мозг работает, а из подсознания выплывает забытое слово «сентенция».
    Страх, который превращает человека в раба, описан в рассказе «Тифозный карантин». Герои произведения согласны служить главарям бандитов, быть их лакеями и рабами, ради удовлетворения такой привычной для нас потребности - голода. Герой рассказа Андреев видит в толпе подобных холопов капитана Шнайдера, немецкого коммуниста, образованного человека, прекрасного знатока творчества Гете, который теперь исполняет роль «чесальщика пяток» у вора Сенечки. Такие метаморфозы, когда человек теряет свой облик, действуют и на окружающих. Главному герою рассказа не хочется жить после того, что он видит.
    «Васька Денисов, похититель свиней» - рассказ о голоде и о том, до какого состояния он может довести человека. Главный герой Васька жертвует жизнью ради еды.
    Шаламов утверждает и пытается донести до читателя, что лагерь - это хорошо оргаʜᴎɜованная государственная преступность. Здесь происходит умышленная подмена всех привычных нам категорий. Здесь нет места наивным рассуждениям о добре и зле и философским диспутам. Главное - выжить.
    Несмотря на весь ужас лагерной жизни, автор «Колымских рассказов» пишет и о безвинных людях, которые смогли сохранить себя в поистине нечеловеческих условиях. Он утверждает особый героизм этих людей, граничащий порой с мученичеством, для которого не придумано еще названия. Шаламов пишет о людях «не бывших, не умевших и не ставших героями», ведь в слове «героизм» есть оттенок парадности, блеска, кратковременности поступка.
    Рассказы Шаламова стали, с одной стороны, пронзительным по силе документальным свидетельством кошмаров лагерной жизни, с другой - философским осмыслением целой эпохи. Тоталитарная система представляется писателю тем же лагерем.

    Лекция, реферат. Своеобразие раскрытия «лагерной» темы в «Колымских рассказах» В. Т. Шаламова - понятие и виды. Классификация, сущность и особенности.




    Чтобы посмотреть презентацию с картинками, оформлением и слайдами, скачайте ее файл и откройте в PowerPoint на своем компьютере.
    Текстовое содержимое слайдов презентации:     Презентация к уроку литературы в 11 классеУчитель высшей квалификационной категорииДубовик Ирина ВасильевнаМБОУ г. Иркутска СОШ №12 «Лагерная» тема в произведениях А.Солженицына и В.Шаламова Наш спор – не церковный о возрасте книг, Наш спор – не духовный о пользе веры, Наш спор – о свободе, о праве дышать, О воле Господней вязать и решать. В.Шаламов Шаламов, Солженицын, Синявский, Алешковский, Гинзбур, Домбровский, Владимов смотрели на происходящее глазами людей, лишенных свободы, выбора, познавших, как уничтожает человека само государство через репрессии, уничтожения, насилие. «Архипелаг ГУЛАГ» и «Колымские рассказы» писались не один год и являются своего рода энциклопедией лагерной жизни. Но все же в произведениях Солженицына и Шаламова лагерь различается, подразделяется по-разному, так как у каждого человека свои взгляды и своя философия на одни и те же вещи. Душа Душа моя, печальница О всех в кругу моем, Ты стала усыпальницей Замученных живьем. Тела их бальзамируя, Им посвящая стих, Рыдающею лирою Оплакивая их, Ты в наше время шкурное За совесть и за страх Стоишь могильной урною, Покоящей их прах. Их муки совокупные Тебя склонили ниц. Ты пахнешь пылью трупною Мертвецких и гробниц. Душа моя, скудельница, Всё, виденное здесь, Перемолов, как мельница, Ты превратила в смесь. И дальше перемалывай Всё бывшее со мной, Как сорок лет без малого, В погостный перегной. Б. Пастернак 1956 СЛОВАРЬ ТОТАЛИТАРНЫЙ- основанный на полном господстве государства над всеми сторонами жизни общества, насилии, уничтожении демократических свобод и прав личности. Т. режим. Тоталитарное государство.ДИКТАТУРА1. Государственная власть, обеспечивающая полное политическое господство определённого класса, партии, группы. Фашистская д. Д. пролетариата (в России: провозглашённая большевистской партией власть рабочего класса).2. Ничем не ограниченная власть, опирающаяся на прямое насилие. Военная д.ТЕРРОР1. Устрашение своих политических противников, выражающееся в физическом насилии, вплоть до уничтожения. Политический т. Индивидуальный т. (единичные акты политических убийств).2. Жесткое запугивание, насилие. Т. самодура.ГУЛАГ - сокращение: главное управление лагерей, а также разветвлённая сеть концлагерей во время массовых репрессий. Узники ГУЛАГа.ЗЕК - то же, что заключённый. Диссидент - это название участников движения против тоталитарного режима в бывших социалистических странах в конце 1950 х - середине 80 х гг. В разных формах выступали за соблюдение прав и свобод человека и гражданина (правозащитники) СЛОН – соловецкий лагерь особого назначения основан в 1923 году Не сложно догадаться, что термин «ЗеК» обозначает - «заключенный» и несет свое происхождение от сокращения «з/к». Именно такое сокращение использовалось в 1920 - 50-х годах в официальных документах. А многие ли знают, что ЗеК - это «заключенный каналоармеец»? Именно так называли тех кто строил Беломорско-Балтийский канал. А, как известно, строили его в основном заключенные. А.Солженицын «Один день Ивана Денисовича»В рассказе А.И.Солженицына “Один день Ивана Денисовича” описываются сутки из жизни заключённого Щ-854, Ивана Денисовича Шухова, крестьянина-колхозника.Авторский замысел родился в 1952 году в Экибастузском Особлаге: «Просто был такой лагерный день, тяжелая работа, я таскал носилки с напарником и подумал: как нужно бы описать весь лагерный мир - одним днем... достаточно в одном дне собрать как по осколочкам, достаточно описать только один день одного среднего, ничем не примечательного человека с утра до вечера. И будет все». Повесть напечатана в 1962 г. в «Новом мире». Автора обвиняли в очернительстве советской действительности, но благодаря авторитетному мнению главного редактора журнала А.Т.Твардовского повесть была опубликована. Твардовский писал: "Жизненный материал, положенный в основу повести А. Солженицына необычен в советской литературе. Он несет отзвук тех болезненных явлений в нашем развитии, связанных с периодом развенчанного и отвергнутого партией культа личности, которые по времени хотя и отстают от нас не так далеко, представляются нам далеким прошлым. Солженицын воссоздает подробности лагерного быта: мы видим, что и как едят зеки, что курят, где достают курево, как спят, во что одеваются и обуваются, где работают, как говорят между собой и как с начальством, что думают о воле, чего сильнее всего боятся и на что надеются. Автор пишет так, что мы узнаем жизнь зека не со стороны, а изнутри, от «него». Где и как живут заключённые? Что едят осуждённые? БУР - барак усиленного режима …стены там каменные, пол цементный, окошка нет никакого, печку топят, только чтоб лед со стенки стаял и на полу лужей стоял. Спать - на досках голых, если зубы не растрясешь, хлеба в день - триста грамм, а баланда - только на третий, шестой и девятый дни. Десять суток! Десять суток здешнего карцера, если отсидеть их строго и до конца, - это значит на всю жизнь здоровья лишиться. Туберкулез, и из больничек уже не вылезешь. А по пятнадцать суток строгого кто отсидел - уж те в земле сырой. В рассказе Солженицына большая часть персонажей – подлинные, взятые из жизни герои, к примеру, бригадир Тюрин, кавторанг Буйновский. Только главный герой рассказа Шухов содержит собирательный образ солдата-артиллериста той батареи, которой командовал на фронте сам автор, и заключенного Щ-262 Солженицына. Коля ВдовушкинСенька КлевшинЦезарь МарковичСтудент литературного факультета, арестован со второго курса за написание вольнодумных стихов. Лагерный доктор посоветовал объявиться фельдшером, поставил на работу, и стал Коля учиться делать внутривенные уколы. А сейчас и в голову никому не придет, что он не фельдшер, а студент литфака.Сидел в Бухенвальде, состоял там в подпольной организации, оружие в зону носил для восстания. Немцы за руки подвешивали и палками били. Очень плохо слышит.В Цезаре всех наций намешано: не то он грек, не то еврей, не то цыган - не поймешь. Молодой еще. Картины снимал для кино. Но и первой не доснял, как его посадили. У него усы черные, слитые, густые. Потому не сбрили здесь, что на деле так снят, на карточке. проблема нравственного, духовного суда над всем происходящим Осознание настоящей человеческой жизни противостоит чудовищному в своей привычности надругательству над людьми: конвой ведёт тщательный пересчёт "по головам", "человек - дороже золота. Одной головы за проволокой недостанет - свою голову туда добавишь". Что может быть большим издевательством над самим понятием о ценности человека? Рассказывая о лагере и лагерниках, Солженицын пишет не о том, как там страдали, а о том, как удавалось выжить, сохранив себя как людей. Шухову навсегда запомнились слова первого его бригадира, старого лагерного волка Куземина: «В лагере вот кто погибает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется, да кто к куму ходит стучать». Как ведёт себя Иван Денисович в санчасти?Как решает проблему голода?Можно ли такое поведение Шухова назвать “приспособленчеством»? Он ведет себя совестливо, как будто зарясь на что-то чужое. Он подрабатывает, как может. Это приспособляемость Шухова не имеет ничего общего с униженностью, потерей человеческого достоинства. Ему очень важно сохранить это достоинство, не стать опустившимся попрошайкой, как Фетюков. Как относится к работе Иван Денисович? Отношение к труду у него особенное: “Работа она как палка о двух концах, для людей делаешь- дай качество, для начальства – показуху”. Шухов мастер на все руки, он работает добросовестно, не чувствуя холода, как у себя в колхозе. Труд для Шухова – это жизнь. Советская власть не развратила его, не научила халтурить. Уклад крестьянской жизни, её вековые законы оказались сильнее. А здоровый смысл и трезвый взгляд на жизнь помогают ему выстоять. Он припрятывает толь, чтобы заделать окна, старается скрыть мастерок между стенами, старается облегчить труд других, рискуя быть за это наказанным, допоздна задерживается на работе, так как ему жаль оставшийся раствор.
    Так чему же нас учит Солженицын и его главный герой? Тому, чтобы ни при каких обстоятельствах человек не терял чувство собственного достоинства, как бы ни тяжела была жизнь, какие бы испытания не готовила, всегда нужно оставаться человеком, не идти на сделки со своей совестью.
    Иван Денисович – настоящий национальный характер. В нём заметны черты классического «маленького человека». Солженицын любуется своим Иваном, превращая его в собирательный образ всего долготерпеливого русского народа. Он – крестьянин и пехотинец, то есть самый обыкновенный человек (как и Василий Тёркин у Твардовского). Он не ропщет, наоборот, Иван Денисович обладает высшей мудростью – свыкаться со своей судьбой. Его герой мог бы «кашу из топора сварить», он мастер на все руки.Человек творческий, способный работать с задором, на совесть, а не за страх.. Недаром его в бригаде уважительно называют «мастером» (так же называла у М. Булгакова Маргарита и своего возлюбленного писателя). Его находчивость и крестьянская хозяйственность вызывают заслуженное уважение (эпизод, в котором Шухов «раствор бережёт», понравился Хрущёву особенно). Таков русский характер. Да, Иван Денисович может и слукавить – но ради бригады, готов, что называется, «прислуживаться», потому что ему иначе не выжить. Но именно «живучесть», отсутствие ложной гордыни и дорого в нём автору. Для Солженицына в ней – залог крепости и силы страны. Зато герой никогда не поступится нравственным законом: он не пойдёт в доносчики, не погонится за «длинным рублём» В.Шаламов «Колымские рассказы» В этой книге Шаламов описал тот ужас, что пережил, видел и перенес за годы заключения. Множество людей погибло, сгинуло на Колыме. Объективные свидетельства этому несложно найти: описанные кладбища людей в вечной мерзлоте дальнего востока до сих пор существуют… Одним из самых суровых лагерей Советского периода была Колыма. В 1928 году на Колыме нашли богатейшие месторождения золота. К 1931 году власти приняли решение осваивать эти месторождения силами заключенных.Будь проклята ты, Колыма,Что прозвана чудной планетой!Сойдёшь поневоле с ума,Отсюда возврата уж нету… «Колымские рассказы» Шаламова тесно связаны с отбыванием ссылки самого писателя на Колыме. Это доказывает и высокая степень детализированности. Автор уделяет внимание страшным подробностям, которые невозможно понять без душевной боли - холод и голод, порой лишающие человека рассудка, гнойные язвы на ногах, жестокий беспредел уголовников. Я был представителем тех людей, которые выступили против Сталина, – никто и никогда не считал, что Сталин и советская власть – одно и то же... Любить и ненавидеть я готов был всей своей юношеской еще душой. Со школьной я мечтал о самопожертвовании, уверен был, что душевных сил моих хватит на большие дела. Конечно, я был еще слепым щенком тогда. Но я не боялся жизни и смело вступил с ней в борьбу в той форме, в какой боролись с жизнью и за жизнь герои моих юношеских лет – все русские революционеры. «Мне было все равно – будут мне лгать или не будут, я был вне правды, вне лжи», - указывает Шаламов в рассказе «Сентенция». Шаламов, в отличие от Солженицына, подчеркивает разницу между тюрьмой и лагерем. Картина мира перевернута: человек мечтает из лагеря попасть не на свободу, а в тюрьму. В рассказе «Надгробное слово» идет уточнение: «Тюрьма – это свобода. Это единственное место, где люди не боясь, говорили все, что думали. Где они отдыхают душой». “Лагерь – отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключённый, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели – инженеры, геологи, врачи – ни начальники, ни подчинённые” В. Шаламов По Солженицыну, в лагерях остается жизнь. За пределами зоны полная преследований жизнь, которая уже «непонятна» Ивану Денисовичу. Осудив бесчеловечную систему, писатель создает подлинного народного героя, сумевшего пройти через все испытания и сохранить лучшие качества русского народа.По Шаламову, вся страна – это лагерь, где все живущие в нем обречены. В лагере невозможно остаться человеком. Лагерь – это не изолированная часть мира. Это слепок того общества. Шаламов, рассказывая о Колыме, писалреквием.“Архипелаг ГУЛАГ” создан Солженицынымкак инструмент политической деятельности.Шаламов считал, что Солженицын “продалсвою душу дьяволу”, используя лагернуютематику в целях политической борьбы, тогдакак литература должна оставаться в пределахкультуры: политика и культура – дляШаламова две вещи несовместные. Особенности лагерной прозы:* автобиографичность, мемуарный характер* документальность, установка направдивость; * временнóй интервал как авторского опыта,так и отражаемого явления – сталинскаяэпоха;* убеждение автора в ненормальности такогоявления, как лагерь;* разоблачительный пафос;* серьёзность интонации, отсутствие иронии. Можно к поезду опоздать, Не успеть на корабль к отплытию, Завещание не дописать, Слечь в постель на дороге открытия. Не успеть доработать стихи,Не управиться к сроку с заданием- Это в сущности все пустяки. Не дай Бог опоздать с покаянием!Эрнст Неизвестный.Маска скорби.Магадан Время? Время дано. Это не подлежит обсуждению. Подлежишь обсуждению ты, Разместившись в этом времени. Н.Коржавин

    Сочинение по литературе:
    Лагерная тема в творчестве Шаламова и Солженицына

    "Лагерная тема" в творчестве Шаламова и Солженицына.

    Одна из самых страшных и трагических тем в русской литературе - это тема лагерей.
    Публикация произведений подобной тематики стала возможной только после ХХ съезда КПСС, на котором был развенчан культ личности Сталина.
    К лагерной прозе относятся произведения А. Солженицына "Один день Ивана Денисовича" и "Архипелаг ГУЛАГ", "Колымские рассказы" В. Шаламова, "Верный Руслан" Г. Владимова, "Зона" С. Довлатова и другие.
    В своей знаменитой повести "Один день Ивана Денисовича" А. Солженицын описал только один день заключенного - от подъема до отбоя, но повествование построено так, что читатель может представить себе лагерную жизнь сорокалетнего крестьянина Шухова и его окружения во всей полноте. Ко времени написания повести ее автор был уже очень далек от социалистических идеалов. Эта повесть - о противозаконности, противоестественности самой системы, созданной советскими руководителями.
    Прототипами центрального героя стали Иван Шухов, бывший солдат артиллерийской батареи Солженицына, и сам писатель-заключенный, и тысячи невинных жертв чудовищного беззакония. Солженицын уверен, что советские лагеря были такими же лагерями смерти, как фашистские, только убивали там собственный народ.
    Иван Денисович давно избавился от иллюзий, он не ощущает себя советским человеком. Начальство лагеря, охранники - это враги, нелюди, с которыми у Шухова нет ничего общего. Шухов, носитель общечеловеческих ценностей, которые не удалось в нем разрушить партийно-классовой идеологии. В лагере это помогает ему выстоять, остаться человеком.
    Заключенный Щ-854 - Шухов - представлен автором как герой другой жизни. Он жил, пошел на войну, честно воевал, но попал в плен. Из плена ему удалось бежать и чудом пробиться к "своим". "В контрразведке били Шухова много. И расчет был у Шухова простой: не подпишешь - бушлат деревянный, подпишешь - хоть поживешь малость. Подписал".
    В лагере Шухов пытается выжить, контролирует каждый шаг, пытается заработать, где можно. Он не уверен, что выйдет на волю в срок, что не добавят ему еще лет десять, но не позволяет себе думать об этом. Не думает Шухов и о том, почему сидит он и еще много всякого народа, не терзается вечными вопросами без ответов. По документам он сидит за измену родине. За то, что выполнял задание фашистов. А какое задание, ни Шухов, ни следователь придумать не смогли.
    По натуре Иван Денисович принадлежит к природным, естественным людям, которые ценят сам процесс жизни. И у зека есть свои маленькие радости: выпить горячей баланды, выкурить папиросу, съесть пайку хлеба, приткнуться, где потеплей, и минуту подремать.
    В лагере Шухова спасает труд. Работает он увлеченно, не привык халтурить, не понимает, как можно не работать. В жизни он руководствуется здравым смыслом, в основе которого крестьянская психология. Он "укрепляется" в лагере, не роняя себя.
    Солженицын описывает других заключенных, которые не сломались в лагере. Старик Ю-81 сидит по тюрьмам и лагерям, сколько советская власть стоит. Другой старик, Х-123, - яростный поборник правды, глухой Сенька Клевшин, узник Бухенвальда. Пережил пытки немцев, теперь в советском лагере. Латыш Ян Кильдигс, еще не потерявший способности шутить. Алешка-баптист, который свято верит, что Бог снимет с людей "накипь злую". Капитан второго ранга Буйновский всегда готов вступиться за людей, он не забыл законов чести. Шухову с его крестьянской психологией поведение Буйновского кажется бессмысленным риском.
    Солженицын последовательно изображает, как терпеливость и жизнестойкость помогают Ивану Денисовичу выжить в нечеловеческих условиях лагеря. Повесть "Один день Ивана Денисовича" была опубликована во времена "хрущевской оттепели" в 1962 году, вызвала большой резонанс в читательской среде, открыла миру страшную правду о тоталитарном режиме в России.
    В созданной В. Шаламовым книге "Колымских рассказов" раскрывается весь ужас лагеря и лагерной жизни. Проза писателя потрясает. Рассказы Шаламова увидели свет уже после книг Солженицына, который, казалось бы, все написал о лагерном быте. И при этом проза Шаламова буквально переворачивает душу, воспринимается как новое слово в лагерной тематике. В стиле и авторском взгляде писателя поражают высота духа, с которой написаны рассказы, эпическое постижение жизни автором.
    Шаламов родился в 1907 году в семье вологодского священника. Стихи и прозу начал писать еще в юные годы. Учился в Московском университете. Впервые Шаламова арестовали в 1929 году по обвинению в распространении якобы фальшивого политического завещания В. Ленина. Три года писатель провел в лагерях на Урале. В 1937 году он был снова арестован и отправлен на Колыму. Был реабилитирован после ХХ съезда КПСС. Двадцать лет в тюрьмах, лагерях и ссылках!
    Шаламов не умер в лагере, чтобы создать впечатляющий по силе психологического воздействия своеобразный колымский эпос, рассказать беспощадную правду о жизни - "не жизни" - "антижизни" людей в лагерях. Основная тема рассказов: человек в нечеловеческих условиях. Автор воссоздает атмосферу безысходности, морального и физического тупика, в котором на долгие годы оказываются люди, состояние которых приближается к состоянию "зачеловеческому". "Ад на земле" может в любой момент поглотить человека. Лагерь отнимает у людей все: их образование, опыт, связи с нормальной жизнью, принципы и моральные ценности. Здесь они больше не нужны. Шаламов пишет: "Лагерь - отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключенный, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели - инженеры, геологи, врачи, - ни начальники, ни подчиненные. Каждая минута лагерной жизни - отравленная минута. Там много такого, что человек не должен знать, а если видел - лучше ему умереть".
    Тон повествователя спокоен, автор знает все о лагерях, все помнит, лишен малейших иллюзий. Шаламов утверждает, что нет такой меры, чтобы измерить страдания миллионов людей. То, о чем рассказывает автор, кажется вообще невозможным, но мы слышим объективный голос свидетеля. Он повествует о быте лагерников, об их рабском труде, борьбе за пайку хлеба, болезнях, смертях, расстрелах. Его жестокая правда лишена гнева и бессильного разоблачительства, уже нет сил возмущаться, чувства умерли. Читатель содрогается от осознания того, насколько "далеко" ушло человечество в "науке" придумывания пыток и мучений себе подобных. Писателям XIX века и не снились ужасы Освенцима, Майданека и Колымы.
    Вот слова автора, сказанные от своего имени: "Заключенный приучается там ненавидеть труд - ничему другому он и не может там научиться. Он обучается там лести, лганью, мелким и большим подлостям, становится эгоистом. Моральные барьеры отодвинулись куда-то в сторону. Оказывается, можно делать подлости и все же жить... Оказывается, что человек, совершивший подлость, не умирает... Он чересчур высоко ценит свои страдания, забывая, что у каждого человека есть свое горе. К чужому горю он разучился относиться сочувственно - он просто его не понимает, не хочет понимать... Он приучился ненавидеть людей".
    В пронзительном и страшном рассказе "Васька Денисов, похититель свиней" рассказывается, до какого состояния может довести человека голод. Васька жертвует жизнью ради еды.
    Страх, разъедающий личность, описан в рассказе "Тифозный карантин". Автор показывает людей, готовых служить главарям бандитов, быть их лакеями и рабами ради миски супа и корки хлеба. Герой рассказа Андреев видит в толпе подобных холопов капитана Шнайдера, немецкого коммуниста, образованного человека, прекрасного знатока творчества Гете, который теперь исполняет роль "чесальщика пяток" у вора Сенечки. После этого герою не хочется жить.
    Лагерь, по мнению Шаламова, - это хорошо организованная государственная преступность. Все социальные и моральные категории умышленно заменены на противоположные. Добро и зло для лагеря - наивные понятия. Но все же были и такие, кто сохранил в себе душу и человечность, безвинные люди, доведенные до скотского состояния. Шаламов пишет о людях "не бывших, не умевших и не ставших героями". В слове "героизм" есть оттенок парадности, блеска, кратковременности поступка, а каким словом определить многолетнюю пытку людей в лагерях, еще не придумали.
    Творчество Шаламова стало не только документальным свидетельством огромной силы, но и фактом философского осмысления целой эпохи, общего лагеря: тоталитарной системы.

    Лагерная тема исследуется Солженицыным на уровне разных жанров -- рассказа, документального повествования большого объема («художественное исследование» по определению самого писателя), драматического произведения и киносценария и занимает в его творчестве особенно значимое место, открывая его перед читателем «Одним днем Ивана Денисовича» и помещая в центр «Архипелаг ГУЛАГ». Это место определяется тем, что лагерь оказывается наиболее емким символом русской жизни послереволюционного периода.

    При единстве темы разные жанры, являясь особыми способами осмысления жизни, требуют разного отбора материала, создают разный тип конфликтности, разнятся возможностями выражения авторской позиции.

    «Архипелаг ГУЛАГ», со всей необычностью его художественной формы, оказывается характернейшим выражением Солженицына -- художника и человека, отказывающегося принимать традиционные классификации и деления как в литературе, так и в жизни. Его «художественное исследование», с современной точки зрения принадлежащее публицистике, если смотреть на него из других, более древних культур, скажем, античности, включающей в художественный круг историческое повествование, ораторскую прозу, эстетические и философские труды, -- конечно, литература, художественность, которая в своей нерасчлененности соответствует глобальности поставленной задачи.

    «Архипелаг…» дал возможность решить две необходимые для Солженицына задачи -- полноту объема, которая выражается и в стремлении к многосторонности исследования лагерной жизни (всё), и в многочисленности участников (все), и максимально прямое выражение авторской позиции, непосредственное звучание собственного голоса.

    Обращение Солженицына к драматической форме («Республика труда», входящая в драматическую трилогию «1945 год» как третья часть) кажется совершенно естественным именно из-за того, что пьеса, в идеале требующая воплощения на сцене, которая ограничивает размерами сценической площадки изображенный мир, по самой своей природе тяготеет к видению этого мира как некой целостности (название шекспировского театра «Глобус» прямо указывает на это). Непосредственное и сильное эмоциональное воздействие театра на зрителя тоже служит аргументом в выборе формы. Но с другой стороны, изображение мира, в котором человек ограничен в проявлении своей личностной активности, противоречит самой природе драматического сюжета, основанного на свободном действии-выборе. Видимо, именно это, а не та неискушенность новичка, незнакомого со столичной театральной практикой, о которой говорит сам Солженицын в книге «Бодался телёнок с дубом», привела к художественной неудаче.

    Лишь один поворот лагерной темы изначально насыщен драматизмом (конфликтностью, проявляемой через действие), и это -- попытка обретения свободы. Мотивы жизни, смерти, верности, предательства, любви, возмездия требуют драматической реализации, грубая же и нечеловеческая сила давления и уничтожения («танк» -- одновременно как реальный образ и как емкий символ этой силы) ярче всего воплощается средствами эпической изобразительности. Отсюда -- сценарная форма трагедии «Знают истину танки!», вернее, не просто сценарий как первая ступенька к осуществлению законченного произведения -- фильма, а уже законченное литературное произведение, где применение двух экранов или монтажный стык, оговоренный автором в самом начале, есть не более чем обнажение эпического приема переключения (пространственного, временного или эмоционального). Любое обнажение приема стимулирует сознательность восприятия читателя/зрителя, в данном случае либо усилением выразительности единого действия с помощью монтажного деления его на элементы (в сценах убийства стукачей смена крупных кадров: грудь -- рука, взмахивающая ножом -- удар), либо созданием системы контрастов -- от контраста времени и места (ресторанный оркестр в начальных сценах обрамления, настоящее время -- лагерный оркестр, возвращающий в прошлое), контраста обитателей этих двух миров (чистая ресторанная публика -- грязные лагерные зэки) до контраста лжи и правды, данного зримо (политрук рассказывает солдатам ужасы о чудовищах, вредителях и антисоветчиках -- ботанике Меженинове, Мантрове и Федотове, -- а в темном нижнем углу экрана одновременно вспыхивает уменьшенный кадр с мирно штопающим носок ботаником, со светлыми лицами мальчиков).

    Кажется, не может быть ничего более противоположного в решении лагерной темы, чем этот сценарий и «Один день Ивана Денисовича». Отметим лишь некоторые, самые заметные случаи: прежде всего, противоположность в отборе событий (гибель заваленных землей заключенных; неудавшийся побег; подкоп; убийства стукачей; убийство стукачами Гавронского; штурм тюрьмы; освобождение женского барака; танковая атака; расстрел оставшихся в живых), -- событий, исключительных в сценарии, а в рассказе рутинно-обыденных: здесь даже то немногое, что может выделить день из ряда обыкновенных (освобождение от работ по болезни или карцер за проступок) дано лишь как возможное (в одном случае желанное, в другом -- страшное), но не осуществленное.

    Другая важная проблема, которую здесь лишь наметим, -- проблема авторского голоса. Если в «Одном дне…» голос автора, отделенный от голоса героя, появляется лишь несколько раз (знаком, указывающим на присутствие авторской точки зрения служит многоточие, которое в начале абзаца вводит голос автора, и оно же в начале одного из следующих абзацев возвращает нас к точке зрения героя): в рассказе о Коле Вдовушкине, занимающемся «непостижимой» для Шухова литературной работой, или о Цезаре, который курит, «чтобы возбудить в себе сильную мысль и дать ей найти что-то», -- и каждый раз это выход за пределы понимания или осведомленности героя. При этом конфликта точек зрения автора и героя нет. Это особенно заметно в авторском отступлении об обедающем кавторанге: «Он недавно был в лагере, недавно на общих работах. Такие минуты, как сейчас, были (он не знал этого) особо важными для него минутами, превращавшими его из властного звонкого морского офицера в малоподвижного осмотрительного зэка, только этой малоподвижностью и могущего перемочь отвёрстанные ему двадцать пять лет тюрьмы», сменяющемся обычной несобственно-прямой речью: «А по Шухову, правильно, что капитану отдали. Придёт пора, и капитан жить научится, а пока не умеет». Авторское побочное замечание о Буйновском: «Он не знал этого…» -- противопоставляет капитана одновременно общему знанию и автора, и Шухова.

    В сценарии авторский голос имеет иную функцию. Здесь важно не совмещение или, напротив, различие видения-знания автора и героев (в «фильме» автор как бы видит-рассказывает все происходящее перед ним), а общая точка зрения автора и условного зрителя. Поэтому автор вглядывается в картину, как вглядывается в нее сидящий в зале, подбирает более точные слова, уясняет дело для себя и нас: «И вдруг из крайнего ряда -- здоровенный парнюга с глупым лицом -- нет, с лицом затравленным! -- нет, с обезумевшим от ужаса! <…>». Под дулами автоматов люди падают на дорогу: «<…> может, и убило кого?» -- незнание и напряженное ожидание объединяют повествователя и читателя. И общей становится фольклорно-песенная тональность переживания: «Как ветер кладет хлеба -- так положило волной заключённых. В пыль! на дорогу! (может, и убило кого?) Все лежат!»

    Но если важно установить общее авторско-читательское поле эмоционального напряжения, то еще более важно увидеть то, что происходит, как с тобой, вернее с нами происходящее: «<…>Летят мотоциклы. Их восемь. Сзади каждого -- автоматчик. Все на нас! <…> Разъезжаются вправо и влево, чтоб охватить нас кольцом.

    Бьют. Здесь, в зрительном зале, бьют!»

    То, что трагедия, по самому классическому устройству своему как будто удаленная от обычной жизни (персонажи -- герои мифов и истории, цари и принцы, религиозные подвижники и великие преступники; события -- гибельные и исключительные) имеет самое непосредственное отношение к жизни каждого, знали и родоначальники жанра, греки. В знаменитом четвертом стасимесофокловского «Царя Эдипа», после того как открылась перед героем и хором страшная истина его жизни и еще раз вспомнились преступления -- убийство отца, совокупление с матерью, -- каких не делал никогда никто, -- хор поет об общей доле людей:

    Люди, люди! О смертный род!

    Жизнь земная, увы, тщета!

    О злосчастный Эдип! Твой рок

    Ныне уразумев, скажу:

    Нет на свете счастливых.

    (Пер. С.В. Шервинского)

    Совмещение «там» и «тогда» и «здесь» и «сейчас», «лагерь» и «зрительный зал» -- найденный Солженицыным способ выразить общую судьбу тех, кто пережил лагерную трагедию, и тех, кто был от этого избавлен.Избавлен, но не освобожден от причастности к ней.

    В «Одном дне Ивана Денисовича» невозможно представить ничего подобного. Повествование здесь безадресное, в нем нет и не может быть прямого обращения вовне. Тип повествования, замкнутый сознанием героя, адекватен создаваемой в рассказе картине мира. Образ лагеря, самой реальностью заданный как воплощение максимальной пространственной замкнутости и отгороженности от большого мира осуществляется в рассказе в такой же замкнутой временной структуре одного дня. Ошеломляющая правдивость, о которой говорит каждый пишущий об этом шедевре Солженицына, задается не только на уровне высказываний или событий, но и на самом глубине произведения -- на уровне хронотопа.

    Пространство и время этого мира проявляют свою особенность в контрастном сопоставлении сдругим или другими мирами. Так, главные свойства лагерного пространства -- его отгороженность, закрытость и обозримость (стоящий на вышке часовой видит все) противопоставляют открытости и беспредельности природного пространства -- степи. Внутри свои единицы закрытого пространства -- барак, лагерь, рабочие объекты. Самая характерная черта лагерного пространства -- заграждение (с постоянными деталями его устройства: сплошной забор -- заостренные столбы с фонарями, двойные ворота, проволока, ближние и дальние вышки -- мы встречаемся и здесь, и в пьесе, и в сценарии), и потому при освоении нового объекта «прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать -- чтоб не убежать». Структура этой фразы точно воспроизводит порядок и значение образа пространства: сначала мир описывается как закрытый, потом -- как несвободный, причем именно на вторую часть (не зря выделяемую интонационно) падает основное ударение.

    Перед нами возникает, казалось бы, четкая оппозиция лагерного мира с набором присущих ему признаков (закрытый, обозримый, несвободный) и мира внешнего с его признаками открытости, беспредельности и -- следовательно -- свободы. Эта противоположность оформлена на речевом уровне в назывании лагеря «зоной», а большого мира «волей». Но на деле подобной симметрии нет. «Свистит над голой степью ветер -- летом суховейный, зимой морозный. Отроду в степи той ничего не росло, а меж проволоками четырьмя -- и подавно». Степь (в русской культуре образ-символ воли, усиленный столь же традиционным и то же значащим образом ветра) оказывается приравнена к несвободному, заколюченному пространству зоны: и здесь и там этой жизни нет -- «отроду ничего не росло». Оппозиция снимается и в случае, когда большой, внешний мир наделяется свойствами лагерного: «Из рассказов вольных шоферов и экскаваторщиков видит Шухов, что прямую дорогу людям загородили <…>«.и, напротив, лагерный мир неожиданно обретает чужие и парадоксальные свойства: «Чем в каторжном лагере хорошо -- свободы здесь от пуза».

    Речь здесь идет о свободе слова -- праве, которое перестает быть общественно-политической абстракцией и становится естественной необходимостью для человека говорить как хочет и что хочет, свободно и беззапретно: «А в комнате орут:

    Пожалеет вас батька усатый! Он брату родному не поверит, не то что вам, лопухам!»

    Слова, немыслимые на «воле».

    Большой советский мир проявляет новые свойства -- он лжив и жесток. Он создает миф о себе как о царстве свободы и изобилия и за посягательство на этот миф беспощадно карает: «В усть-ижменском<лагере> скажешь шепотком, что на воле спичек нет, тебя садят, новую десятку клепают». В малом мире лагеря больше жестокости, меньше лжи, и сама ложь здесь иная -- не политически-абстрактная, а человечески понятная, связанная с противостоянием и ненавистью внутри лагеря, с одной стороны, лагерного народ, заключенных, с другой -- всех, кто над ними, от начальника лагеря до солдат-конвоиров.

    Главная ложь приговоров и показаний («Считается по делу, что Шухов за измену родине сел») осталась там, за порогом лагеря, и здесь начальству как будто нет в ней нужды, но характерно, что заключенные чувствуют, что все здесь устроено на лжи и что эта ложь направлена против них. Врет термометр, недодавая градусов, которые могли бы освободить их от работы: «-- Да он неправильный, всегда брешет, -- сказал кто-то. -- Разве правильный в зоне повесят?» И собственная ложь зэков -- необходимая часть выживания: пайка, спрятанная Шуховым в матрас, сворованные им за обедом две лишние миски, взятки, которые несет бригадир нарядчику, чтобы бригаде досталось место работы получше, показуха вместо работы для начальства -- все это оформляется в твердое заключение: «А иначе б давно все подохли, дело известное».

    Другие свойства лагерного мира обнаруживаются во второй составляющей хронотоп характеристике -- характеристике времени. Важность ее задана и в самом названии рассказа, и в композиционной симметрии начала и конца -- самая первая фраза: «В пять часов утра <…>« -- точное определение начала дня и -- одновременно -- повествования. А в последней: «Прошел день, ничем не омрачённый, почти счастливый» -- совпадают конец дня и собственно рассказа. Но эта фраза не совсем последняя, она последняя в сюжетно-событийном ряду. Финальный же абзац, отделенный двумя пустыми строками, структурно воссоздает образ времени, заданный в рассказе. Финал делится на две части: первая: «Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три» -- как будто воплощает непредставимую абстракцию срока «десять лет», переводя ее в настолько же житейски непредставимое для человека количество единиц.во второй: «Из-за високосных годов -- три дня лишних набавлялось…» -- уважительное выделение трех дней (такой малости по сравнению с тысячами!) определяет отношение к дню как концентрации целой жизни.

    Антитеза «время абстрактное -- время реально-человеческое» не единственная; частично совпадает с ней еще более важная оппозиция «чужое -- свое». «Свое» время обладает чувственной конкретностью -- сезонностью (« <…> сидеть Шухову ещё немало, зиму-лето да зиму-лето») или определенностью дневного распорядка -- подъем, развод, обед, отбой. Точное время, измеряемое часами, -- голая абстракция: «Никто из зэков никогда в глаза часов не видит, да и к чему они, часы?», и потому недостоверно; фактическая точность подвергается сомнению как слух: «Всё ж говорят, что проверка вечерняя бывает в девять. <…> А в пять часов, толкуют, подъём»

    Максимальное выражение не своего времени -- «срок». Он измеряется абстрактными, не зависящими от дела осужденного «десятками» («Это полоса была раньше такая счастливая: всем под гребёнку десять давали.А с сорок девятого такая полоса пошла -- всем по двадцать пять, невзирая»), в отличие от времени, измеряемого моментами, минутами, часами, днями, сезонами; «срок» неподвластен основному закону времени -- течению, движению: «Сколь раз Шухов замечал: дни в лагере катятся -- не оглянёшься. А срок сам -- ничуть не идёт, не убавляется его вовсе».

    Оппозиция «своего -- чужого» одна из основных в рассказе. Она может быть и пространственной (для Ивана Денисовича -- «свое» пространство -- это прежде всего то место в бараке, где располагается его 104 бригада; в санчасти он садится на самый краешек стула, «показывая невольно, что санчасть ему чужая»), и пространственно-- временной: прошлое и родной дом -- целостность его жизни -- невозвратимо отдалены и отчуждены от него. Сейчас писать домой -- «что в омут дремучий камешки кидать. Что упало, что кануло -- тому отзыва нет». Прежнее домашнее пространство перестает быть родным, оно осознается как странное, сказочное -- как жизнь тех крестьян-красилей, о которых рассказывает в письме жена: «ездят по всей стране и даже в самолётах летают<…> а деньги гребут тысячами многими, и везде ковры малюют».

    Дом -- необходимая для человека данность -- это не «там и тогда», а «здесь и сейчас», и потому домом становится лагерный барак -- после работы на морозе расстегивать одежду для обыска не страшно:

    «<…> домой идем.

    Так и говорят все -- “домой”.

    О другом доме за день и вспомнить некогда».

    Как понятие «дом» ведет за собой понятие «семья» (семьей:«Она и есть семья, бригада» -- называет бригаду Иван Денисович), так пространственно-временная антитеза «свое -- чужое» естественно становится антитезой внутри мира людей. Она задается на нескольких уровнях. Во-первых, это наиболее предсказуемая оппозиция зэков и тех, кто отряжен распоряжаться их жизнью, -- от начальника лагеря до надзирателей, охранников и конвоиров (иерархия не слишком важна -- для зэков любой из них «гражданин начальник»). Противостояние этих миров, социально-политических по своей природе, усилено тем, что дано на уровне природно-биологическом. Не могут быть случайными постоянные сравнения охранников с волками и собаками: лейтенант Волковой («Бог шельму метит», -- скажет Иван Денисович) «иначе, как волк, не смотрит», надзиратели «зарьялись, кинулись, как звери», «только и высматривай, чтоб на горло тебе не кинулись», «вот собаки, опять считать!» -- о них же, «да драть тебя в лоб, что ты гавкаешь?» -- о начальнике караула.

    Зэки же -- беззащитное стадо. Их пересчитывают по головам:

    « <…> хоть сзади, хоть спереди смотри: пять голов, пять спин, десять ног»; « -- Стой! -- шумит вахтер. -- Как баранов стадо. Разберись по пять!»; хлопецГопчик -- «телёнок ласковый», «тонюсенький у него голосочек, как у козлёнка»; кавторангБуйновский «припёр носилки, как мерин добрый».

    Эта оппозиция волков и овец легко накладывается в нашем сознании на привычное басенно-аллегорическое противопоставление силы и беззащитности («Волк и ягненок»), или, как у Островского, расчетливой хитрости и простодушия, но здесь важнее другой, более древний и более общий смысловой пласт -- связанная с образом овцы символика жертвы. Для лагерной темы, общий сюжет которой -- жизнь в царстве нежизни и возможность (Солженицын) либо невозможность (Шаламов) для человека в этой нежизни спастись, сама амбивалентность символа жертвы, соединяющего в себе противоположные смыслы смерти и жизни, гибели и спасения, оказывается необычайно емкой. Содержательная ценность оппозиции заключена в ее в связанности с проблемой нравственного выбора: принять ли для себя «закон волков», зависит от человека, и тот, кто принимает его, обретает свойства прислуживающих волчьему племени собак или шакалов (Дэр, «десятник из зэков, сволочь хорошая, своего брата зэка хуже собак гоняет», заключенный, заведующий столовой, вместе с надзирателем расшвыривающий людей, определяется единым с надзирателем словом:«Без надзирателей управляются, полканы»).

    Зэки превращаются в волков и собак не только когда подчиняются лагерному закону выживания сильных: «Кто кого сможет, тот того и гложет», не только когда, предавая своих, прислуживаются к лагерному начальству, но и когда отказываются от своей личности, становясь толпой, -- это самый трудный для человека случай, и никто не гарантирован здесь от превращения. Так в разъяренную толпу, готовую убить виновного -- заснувшего молдаванина, проспавшего проверку, -- превращаются ждущие на морозе пересчета зэки: «Сейчас он <Шухов> зяб со всеми, и лютел со всеми, и ещё бы, кажется, полчаса подержи их этот молдаван, да отдал бы его конвой толпе -- разодрали б, как волки телёнка!» (для молдаванина -- жертвы -- остается прежнее имя «телёнок»). Вопль, которым толпа встречает молдаванина -- волчий вой:

    « -- А-а-а! -- завопили зэки! -- У-у-у!»

    Другая система отношений -- между заключенными. С одной стороны, это иерархия, и лагерная терминология -- «придурки», «шестёрки», «доходяги» -- ясно определяет место каждого разряда. «Снаружи бригада вся в одних чёрных бушлатах и в номерах одинаковых, а внутри шибко неравно -- ступеньками идёт. Буйновского не посадишь с миской сидеть, а и Шухов не всякую работу возьмёт, есть пониже». Антитеза «свое -- чужое» оказывается в этом случае оппозицией верха и низа в лагерном социуме («Очень спешил Шухов и всё же ответил прилично (помбригадир -- тоже начальство, от него даже больше зависит, чем от начальника лагеря)»; фельдшера Колю Вдовушкина он называет Николаем Семёнычем и снимает шапку, «как перед начальством»).

    Другой случай -- выделение стукачей, которые противопоставлены всем лагерникам как не совсем люди, как некие отдельные органы-- функции, без которых не может обойтись начальство. Нет доносителей -- нет возможности видеть и слышать, что происходит среди людей. «Нам выкололи глаза! Нам отрезали уши!» -- кричит лейтенант Бекеч в сценарии, точными словами объясняя, что же такое стукачи.

    И, наконец, третий и, возможно, наиболее трагически-важный для Солженицына случай внутренней оппозиции -- противопоставление народа и интеллигенции. Эта проблема, кардинальная для всего девятнадцатого века -- от Грибоедова до Чехова, отнюдь не снимается в веке двадцатом, но мало кто ставил ее с такой остротой, как Солженицын. Его угол зрения -- вина той части интеллигенции, которой народ не виден. Говоря о страшном потоке арестов крестьян в 1929-1930 гг., который почти не заметила либеральная советская интеллигенция шестидесятых, сосредоточившаяся на сталинском терроре 1934-1937 гг. -- на уничтожении своих, он как приговор произносит: «А между тем не было у Сталина (и у нас с вами) преступления тяжелей». В «Одном дне…» Шухов видит интеллигентов («москвичей») как чужой народ: «И лопочут быстро-быстро, кто больше слов скажет. И когда так лопочут, так редко русские слова попадаются, слушать их -- всё равно как латышей или румын». Точно так же больше века назад Грибоедов говорил о дворянах и крестьянах как о разных народах: «Если бы каким-нибудь случаем сюда занесен был иностранец <…> он, конечно бы, заключил из резкой противоположности нравов, что у нас господа и крестьяне происходят от двух различных племен, которые не успели еще перемешаться обычаями и нравами». Резкость оппозиции особенно чувствуется потому, что традиционное национальное отчуждение у Солженицына практически снято: общность судьбы ведет к человеческой близости, и Ивану Денисовичу понятны и латыш Кильдигс, и эстонцы, и западный украинец Павло. Человеческое братство создается не вопреки, а скорее благодаря национальной отмеченности, которая дает полноту и яркость большой жизни. И еще один мотив (правда максимально реализованный лишь в сценарии) -- мотив возмездия -- требует разнонационального соединения людей: в «Танках» неофициальный трибунал, осуждающий на смерть стукачей, это кавказец Магомет, литовец Антонас, украинец Богдан, русский Климов.

    «Образованный разговор» -- спор об Эйзенштейне между Цезарем и стариком-каторжанином Х-123 (его слышит Шухов, принесший Цезарю кашу) -- моделирует двойную оппозицию: во-первых, внутри интеллигенции: эстет-формалист Цезарь, формула которого «искусство -- это не что, а как», противопоставлен стороннику этического осмысления искусства Х-123, для которого «к чёртовой матери ваше «как», если оно добрых чувств во мне не пробудит!», а «Иван Грозный» есть «гнуснейшая политическая идея -- оправдание единоличной тирании», и, во-вторых, оппозиция интеллигенции -- народа, и в ней Цезарь и Х-123 равно противопоставлены Ивану Денисовичу. На малом пространстве эпизода -- всего страница книжного текста -- Солженицын трижды показывает -- Цезарь не замечает Ивана Денисовича: «Цезарь трубку курит, у стола своего развалясь. К Шухову он спиной, не видит. <…> Цезарь оборотился, руку протянул за кашей, на Шухова и не посмотрел, будто каша сама приехала по воздуху <…>. <…> Цезарь совсем об нём не помнил, что он тут, за спиной». Но и «добрые чувства» старого каторжанина направлены только на своих -- на память «трёх поколений русской интеллигенции», и Иван Денисович ему незаметен.

    Это непростительная слепота. Иван Денисович в рассказе Солженицына не просто главный герой -- он обладает высшей авторитетностью повествователя, хотя по скромности своей вовсе не претендует на эту роль. Основной повествовательный прием, от которого писатель отказывается ради авторской речи всего несколько раз, и очень ненадолго, -- несобственно-прямая речь заставляет нас видеть изображаемый мир прежде всего глазами Шухова и понимать этот мир через его сознание. И потому центральная проблема рассказа, совпадающая с проблематикой всей новой (с начала XIX века) русской литературы, -- обретение свободы -- приходит к нам через проблему, которая осознается Иваном Денисовичем как главная для его жизни в лагере, -- выживание.

    Простейшая формула выживания: «свое» время + еда. Это мир, где «двести грамм жизнью правят», где черпак щей после работы занимает высшее место в иерархии ценностей («Этот черпак для него сейчас дороже воли, дороже жизни всей прошлой и всей будущей жизни»), где об ужине говорится: «Вот он миг короткий, для которого и живёт зэк!» Пайка, спрятанная около сердца, символична. Время измеряется едой: «Самое сытное время лагернику -- июнь: всякий овощ кончается, и заменяют крупой. Самое худое время -- июль: крапиву в котёл секут». Отношение к еде как к сверхценной идее, способность целиком сосредоточиться на ней определяют возможность выживания. «Кашу ест ртом бесчувственным, она ему не впрок», -- говорится о старом интеллигенте-катаржанине. Шухов именно чувствует каждую ложку, каждый проглоченный кусок. Рассказ полон сведений о том, что такое магара, чем ценен овес, как спрятать пайку, как корочкой выедать кашу, в чем польза плохих жиров.

    Жизнь -- высшая ценность, человеческий долг -- спасение себя, и потому перестает действовать традиционная система запретов и ограничений: сворованные Шуховым миски каши -- не преступление, а заслуга, зэковская лихость, Гопчик свои посылки по ночам в одиночку ест -- и здесь это норма, «правильный будет лагерник».

    Поразительно другое: нравственные границы хоть изменяются, но продолжают существовать, и более того -- служат гарантией человеческого спасения. Критерий прост: нельзя изменять -- ни другим (как стукачи, сберегающие себя «на чужой крови»), ни себе.

    Неизживаемость нравственных привычек, будь то неспособность Шухова «шакалить» или давать взятки или «выканье» и обращение «по отечеству», от которого не могут отучить западных украинцев, -- оказывается не внешней, легко смываемой условиями существования, а внутренней, природной устойчивостью человека. Эта устойчивость определяет меру человеческого достоинства как внутренней свободы в ситуации максимального внешнего отсутствия ее. И чуть ли не единственным средством, помогающим осуществить эту свободу и -- следовательно -- позволяющим человеку выжить, оказывается работа, труд. «<…>так устроен (курсив мой -- Т.В.) Шухов по-дурацкому, и никак его отучить не могут: всякую вещь и труд всякий жалеет он, чтоб зря не гинули». Работа определяет людей: Буйновский, Фетюков, баптист Алешка оцениваются по тому, какие они в общем труде. Работа спасает от болезни: «Теперь, когда Шухову дали работу, вроде и ломать перестало». Работа превращает «казенное» время в «свое»: «Что, гадство, день рабочий такой короткий?» Работа разрушает иерархию: «<…> сейчас работой своей он с бригадиром сравнялся». И главное, она уничтожает страх: «<…> Шухов, хоть там его сейчас конвой псами трави, отбежал по площадке назад, глянул».

    Свобода, измеренная не высотой человеческого подвига («Знают истину танки!»), а простотой ежедневной рутины, с тем большей убедительностью осмысливается как естественная жизненная необходимость.

    Так в рассказе об одном дне жизни советского лагерника совершенно естественно смыкаются две большие темы русской классической литературы -- искание свободы и святость народного труда.