Страдания юного вертера главные герои. Анализ романа «Страдания юного Вертера» (И. В. Гёте). «Страдания юного Вертера»

С первых же страниц романа читатель оказывает­ся вовлеченным во внутренний мир героя, проникает­ся глубочайшей симпатией к нему и становится пове­ренным его переживаний. Письма Вертера другу вос­принимаются так, как если бы они были написаны нам, каждому из нас.

«Страдания юного Вертера» - самое интимное про­изведение Гете. Мы, конечно, понимаем, что герой - вымышленное лицо, но за ним видится сам Гете; нам ясно, что надо самому пережить подобное, иначе автор не мог бы с таким чувством выразить происходящее в душе героя.

Невольно отождествляя Гете с Вертером, едва ли не каждый читатель ощущает, что переживания героя свойственны и нам. Другие герои Гете интересны, вы­зывают восхищение, но на них мы всегда смотрим более или менее со стороны. Вертер входит в наши души как часть нас самих.

Уже краткое предуведомление «издателя» писем призывает читателя проникнуться уважением к уму и сердцу героя и пролить слезы над его участью, а за­тем сразу следуют письма героя, чарующие своим задушевным тоном. Автор этих писем без оглядки, полностью раскрывает свое сердце. Шаг за шагом рас­сказывает он, как прибыл в маленький городок; мы узнаем о смятении, владеющем его душой после какой-то сложной любовной истории, когда он бежал от двух девушек, увлеченных им, слышим о его жажде одиночества; вместе с ним любуемся окружающей природой, затем наступает роковой момент в его судь­бе - он встречается с дочерью местного чиновника Лоттой и влюбляется в нее.

В немногих штрихах Вертер передает облик пре­лестной девушки и, главное, с такой выразительностью говорит о своем чувстве к ней, что строки книги пробуждают в каждом читающем воспоминание о его собственной самой большой любви в моло­дости.

Вертеру не суждено обрести взаимность. Лотта помолвлена, ее жених Альберт достойный молодой человек. Правда, он иного склада, чем Вертер, лишен его тонкой чувствительности, не столь мечтателен, но зато практичен и обеими ногами крепко стоит на земле.

Поняв безнадежность своей страсти, Вертер поки­дает город, становится чиновником при дипломатиче­ской миссии маленького государства, но не находит утешения в службе, которая связана для него не толь­ко с бессмысленной работой, но и с унизительным положением, ибо он, как бюргер, человек низшего со­словия, чужой в аристократической среде, хотя умом и талантами превосходит тех, кто выше его по соци­альному положению.

Решив вернуться в городок, он находит Лотту уже замужем за Альбертом. Страсть его от этого не гас­нет, а еще более возрастает, становится болезненной. Продолжая встречаться с любимой, которая располо­жена к нему дружески, Вертер однажды в порыве чувства заключает ее в объятия; хотя она горячо от­вечает на его поцелуй, рассудок заставляет ее опо­мниться, и она запрещает ему видеться с нею. В отчая­нии Вертер кончает самоубийством, стреляясь из пи­столета, одолженного им у Альберта.

Если на протяжении большей части рассказа чи­татель узнает о происходящем из писем Вертер а, то к концу повествование ведется от имени неназванно­го «издателя» писем, героя. Здесь изложение стано­вится более сухим, но временами даже «издатель» не в состоянии удержаться от эмоциональных выраже­ний, когда речь заходит о чувствах, волновавших Вер-тера.

В автобиографии Гете подал повод думать, будто «Страдания юного Вертера» были написаны им под непосредственным впечатлением его неудачной любви к Шарлотте Буфф, с которой он познакомился вскоре после приезда в Вецлар в 1772 году. Любовь к Лотте длилась всего около четырех месяцев, с июня по сен­тябрь этого года. По его собственному признанию, он не скрывал свою страсть, но поведение Шарлотты и ее жениха убедило его, что «с этим приключением надо покончить», и он «решил уехать по доброй воле», прежде чем его прогонят «невыносимые обстоятельст­ва» (3, 468).

Гете рассказал в мемуарах, что одно время он но­сился с мыслью о самоубийстве, но потом «отбросил свою дурацкую ипохондрию и решил - надо жить. Чтобы с достаточной бодростью осуществить это на­мерение, мне, однако, нужно было справиться с некоей поэтической задачей: высказать все свои чувства, мысли и мечтания касательно упомянутого отнюдь не маловажного предмета (то есть самоубийства. - А. А.). Для этой цели я собрал воедино все элементы, уже несколько лет не дававшие мне покоя, и постарался с полной ясностью представить себе случаи, более других меня угнетавшие и тревожившие; но все они упорно не отливались в форму: мне недоставало со­бытия - фабулы, в которой я мог бы их воплотить. Внезапно я услышал о смерти Иерузалема, и сра­зу за первой вестью пришло точнейшее и подробней­шее описание рокового события. В это же самое мгно­вение созрел план «Вертера»; составные части целого устремились со всех сторон, чтобы слиться в плотную массу... Удержать редкостную добычу, отчетливо уви­деть перед собой произведение со столь значительным и многообразным содержанием, разработать его во всех частях мне было тем важнее, что я опять попал в весьма досадное и еще более безнадежное, чем в Вецларе, положение» (3, 494).

Это признание раскрывает, как складывался замысел «Страданий юного Вертера». Все в романе осно­вано на подлинных фактах, на личных переживаниях Гете, на истории Иерузалема, на наблюдениях над окружающими. «Многообразие», о котором говорит Гете, имеет в виду не внешние события - их совсем немного в романе,- а чувства, настроения, интересы - словом, духовный мир героя, изображение которого составляет главное содержание «Страданий юного Вер­тера».

В рассказе Гете дело выглядит так, будто неудачная любовь к Шарлотте, любовь к еще одной женщине и самоубийство Иерузалема следовали непосредст­венно друг за другом. Между тем все обстояло не­сколько иначе.

Гете расстался с Шарлоттой и ее мужем, Кестнером в сентябре 1772 года. Той же осенью он позна­комился с семьей писательницы Софи Ларош и воспы­лал нежными чувствами к ее семнадцатилетней дочери Максимилиане (близкие называли ее Максе). 30 ок­тября покончил самоубийством Иерузалем. В январе 1774 года Максе была выдана за купца Брентано. Брак оказался несчастливым. Гете часто бывал в ее доме, мужу это весьма не понравилось, и он изгнал поклон­ника своей жены.

Твердо установлено, что Гете принялся за созда­ние романа в феврале 1774 года и через четыре недели завершил его. Таким образом, прошло года полтора после смерти Иерузалема, прежде чем Гете начал пи­сать свое произведение, а история с Максимилианой произошла как раз в начале 1774 года; тогда и был создан роман.

Вопроса о хронологии событий не стоило бы ка­саться ради того, чтобы исправить неточность в рас­сказе Гете. Важнее другое. Несмотря на кажущееся прямое соответствие между Гете и его героем, на са­мом деле «Страдания юного Вертера» - отнюдь не автобиографический рассказ и не исповедь, хотя ро­ман нередко производит именно такое впечатление.

Как подлинный художник, Гете профильтровал свой жизненный опыт, соединил две любовные исто­рии в одну, наделил героя некоторыми своими чертами и переживаниями, но внес в его характер и черты несвойственные себе, взяв их у Иерузалема.

Внешняя канва событий близка к тому, как разви­вались отношения между Шарлоттой Буфф и Гете, но не случайно и она, и Кестнер были обижены и раздражены, когда прочитали «Страдания юного Вер­тера»: им показалось, что Гете исказил отношения между ними тремя; эти люди, подобно многим чи­тателям, видели в романе просто изложение того, что было в действительности. Гете с трудом успокоил их обещанием исправить «неточности» во втором издании. Но он не скоро принялся за эту работу. Лишь в 1787 году, тринадцать лет спустя и через двенадцать лет после того, как он поселился в Веймаре, Гете кое-что изменил в романе, но, конечно, не столько ради друзей, сколько из-за того, что многое изменилось в нем самом и он захотел произвести изменения в сти­ле, композиции и характеристиках персонажей. Из языка романа исчезла намеренная неправильность ре­чи, характерная для стиля «бури и натиска»; была смягчена характеристика Альберта; введена история работника, совершившего убийство из ревности. Но, пожалуй, главное состояло в том, что рядом штрихов Гете сделал повествование более объективным, тогда как в первом варианте почти все было показано так, как оно виделось Вертеру.

Второй вариант стал каноническим, так как Гете включил его в собрание своих сочинений. С тех пор читатели знакомятся с первым романом Гете не со­всем в том виде, в каком он буквально потряс совре­менников. Но изменения не были столь радикальными, чтобы лишить роман той страсти, непосредственности, того ощущения молодости, которые пронизывают этот самый лиричный из романов Гете. Мы рассматриваем роман в том виде, в каком Гете его оставил на суд поколений в годы зрелости.

Сила любви, поднимающейся на самую вершину страсти, нежная, ранимая душа, восхищение природой, тонкое чувство красоты - эти черты Вертера являются общечеловеческими, и они сделали его одним из лю­бимейших героев мировой литературы. Но не только они.

Близок Вертер многим людям и своими страдания­ми, своей неудовлетворенностью. Особенно людям молодым, ибо они, подобно ему, крайне остро и тяжело переживают неудачи и мучаются, когда жизнь не оправдывает их ожиданий.

Если этим Вертер подобен многим, то в другом он герой того склада, какой был особенно близок самому Гете. Хотя Вертер во многом похож на интеллигент­ных молодых бюргеров 1770-х годов, вместе с тем он наделен качеством совершенно гетевским. У Вертера мирообъемлющая душа. Он глубоко ощущает свою связь со вселенной. Ему равно близки небеса с их могучими стихиями, и муравей, ползущий в траве, и даже камень, валяющийся на дороге. Таково кореня­щееся в самых глубинах души его мироощущение. Всеми фибрами, кончиками нервов ощущает Вертер мировую жизнь.

Он человек чувства, у него есть своя религия, и в этом он подобен самому Гете, который с юных лет воплощал свое меняющееся мироощущение в создан­ных его воображением мифах. Вертер верит в бога, но это совсем не тот бог, которому молятся в церквах. Его бог - это незримая, но постоянно ощущаемая им душа мира. Верование Вертера близко к гетевскому пантеизму, но не полностью сливается с ним и не мо­жет слиться, ибо Гете не только чувствовал мир, но и стремился познать его. Вертер - это наиболее пол­ное воплощение того времени, которое получило на­звание эпохи чувствительности.

Средствами своего искусства Гете сделал так, что история любви и мук Вертера сливается с жизнью всей природы. Хотя по датам писем Вертера видно, что от встречи с Лоттой до смерти проходит два года, Гете сжал время действия, и сделал это так: встреча с Лот­той происходит весной, самое счастливое время люб­ви Вертера - лето; самое мучительное для него начи­нается осенью, последнее предсмертное письмо он на­писал Лотте 21 декабря. Так, подобно мифическим героям первобытных времен, в судьбе Вертера отра­жаются расцвет и умирание, происходящие в природе.

Пейзажи в романе постоянно намекают на то, что судьба Вертера выходит за рамки обычной истории неудачной любви. Она проникнута символичностью, и широкий вселенский фон его личной драмы придает ей поистине трагический характер.

На наших глазах развивается сложный процесс душевной жизни героя. Сколько радости, жизнелюбия, наслаждения красотой и совершенством мироздания звучит в удивительном по своему лиризму письме от 10 мая, в котором Вертер описывает, как он, лежа в высокой траве, наблюдает тысячи всевозможных былинок, червяков и мошек; в этот миг он чувствует «близость всемогущего, создавшего нас по своему по­добию, веяние вселюбящего, судившего нам парить в вечном блаженстве...» (6, 10).

Но вот Вертер начинает сознавать безнадежность своей любви к Лотте, и меняется его мироощущение. 18 августа он пишет: «Могучая и горячая любовь моя к живой природе, наполнявшая меня таким блажен­ством, превращая для меня в рай весь окружающий мир, теперь стала моим мучением... зрелище бесконеч­ной жизни превратилось для меня в бездну вечно от­верстой могилы» (6, 43, 44).

Предвестием катастрофы полна одна из декабрь­ских ночей, когда из-за оттепели река вышла из бе­регов и затопила ту самую долину, которую Вертер так вдохновенно описал в письме 10 мая: «Страшно смотреть сверху с утеса, как бурлят при лунном свете стремительные потоки, заливая все вокруг; рощи, поля и луга и вся обширная долина - сплошное море, бу­шующее под рев ветра!.. Стоя над пропастью, я про­стирал руки, и меня влекло вниз! Вниз! Ах, какое бла­женство сбросить туда вниз мои муки, мои страдания!»

Божество, казавшееся Вертеру раньше таким бла­гим, дарящим одну лишь радость, преобразилось в его глазах. «Отец мой, неведомый мне! Отец, раньше за­полнявший всю мою душу и ныне отвративший от меня свой лик! Призови меня к себе!» (6, 75) -вос­клицает Вертер, для которого небеса стали обителью

Так Вертер становится первым провозвестником мировой скорби в Европе, задолго до того, как ею проникнется значительная часть романтической лите­ратуры.

Причина мук и глубокой неудовлетворенности Вер­тера жизнью не только в несчастной любви. Пытаясь излечиться от нее, он решает попробовать силы на государственном поприще, но, как бюргеру, ему могут предоставить только скромный пост, никак не соот­ветствующий его способностям. Формально его рабо­та - чисто секретарская, но фактически он должен думать и составлять деловые бумаги за своего шефа. Посланник, при котором, состоит Вертер,-педантич­ный дурак, «вечно недоволен собой, а потому и на него ничем не угодишь. У меня работа спорится, и пишу я сразу набело. А он способен возвратить мне бумагу и сказать: «Недурно, но посмотрите-ка еще раз - всегда можно найти более удачное выражение и более правильный оборот» (6, 52). Сам он, конечно, ни на что не способен, но от подчиненного требует совершенства.

Раздраженный молодой человек уже собрался было подать в отставку, однако его отговорил и приободрил министр. Он, по словам Вертера, отдал «должное юно­шескому задору, проглядывающему в моих сумасброд­ных ] идеях о полезной деятельности, о влиянии на других и вмешательстве в важные дела», но предложил эти идеи «смягчить и направить по тому пути, где они найдут себе верное применение и окажут плодотвор­ное действие!» (6, 56 - 57). Даже умерив пыл, Вертер все же не смог ничего осуществить. Произошел инци­дент, положивший конец его неудачно начавшейся службе.

Граф К., оказывавший ему покровительство, пригла­сил его к себе на обед. То была высокая честь для скромного чиновника и бюргера. Ему следовало после обеда удалиться, дабы не мешать аристократическому обществу, собравшемуся для времяпрепровождения, но он этого не сделал. Тогда граф оказался вынужден­ным сказать ему об этом, то есть, попросту говоря, выгнать Вертера, одновременно, впрочем, прося его извинить «наши дикие нравы» (б, 58). Слух о проис­шествии мгновенно распространился по городу, и до Вертера дошло, что о нем говорят: «Вот до чего до­водит заносчивость, когда люди кичатся своим ни­чтожным умишком и считают, что им все дозволено» (6, 59).

Оскорбленный Вертер покидает службу и уезжает в родные места. Он вспоминает там юность, и им овладевают горестные мысли: «Тогда, в счастливом неведении, я рвался в незнакомый мне мир, где чаял найти столько пищи для сердца, столько радостей, на­сытить и умиротворить мою алчущую, мятущуюся ду­шу. Теперь, мой друг,-пишет он,-я возвратился из дальнего мира с тяжким бременем несбывшихся на­дежд и разрушенных намерений» (6, 61).

Скорбь Вертера вызвана не только неудачной лю­бовью, но и тем, что как в личной жизни, так и в жиз­ни общественной пути для него оказались закрытыми. Драма Вертера является социальной. Такова была судьба целого поколения интеллигентных молодых людей из бюргерской среды, не находивших приме­нения своим способностям и знаниям, вынужденных влачить жалкое существование гувернеров, домашних учителей, сельских пасторов, мелких чиновников.

Во втором издании романа, текст которого теперь обычно печатают, «издатель» после письма Вертера от 14 декабря ограничивается кратким заключением: «Решение покинуть мир все сильнее укреплялось в душе Вертера в ту пору, чему способствовали разные обстоятельства» (б, 83).

В первом издании об этом было сказано ясно и четко: «Обиду, нанесенную ему во время пребывания в посольстве, он не мог забыть. Он вспоминал ее ред­ко, но когда происходило нечто напоминавшее о ней хотя бы отдаленным образом., то можно было почувст­вовать, что его честь оставалась по-прежнему задетой и что это происшествие возбудило в нем отвращение ко всяким делам и политической деятельности. Тогда он полностью предавался той удивительной чувстви­тельности и задумчивости, которую мы знаем по его письмам; им овладевало бесконечное страдание, ко­торое убивало в нем последние остатки способности к действию. Так как в его отношениях с прекрасным и любимым существом, чей покой он нарушил, ничего не могло измениться и он бесплодно расточал силы, для применения которых не было ни цели, ни охоты,- это толкнуло его в конце концов на ужасный посту­пок» 1 .

Можно предположить, что, будучи веймарским ми­нистром, Гете счел нетактичным сохранить это место романа, но мы не станем настаивать на таком объяс­нении. Важно другое. Даже без столь недвусмысленного разъяснения причин трагедии Вертера она оста­лась трагедией социальной. Начальные письма второй части не нуждаются в комментарии, чтобы понять их острый политический смысл. Хотя Гете показал лишь отдельные черты действительности, этого было доста­точно, чтобы современники почувствовали враждеб­ность автора феодальному строю.

Вообще мы крайне сузили бы социальный смысл романа, сочтя, что общественное звучание в нем при­суще только сценам участия Вертера в государствен­ных делах. Для читателей переживания героя имели не только личный смысл. Раскованность его чувств, их сила, любовь к природе - все это выдавало в нем человека нового склада, поклонника учения Руссо, ре­волюционизировавшего все мышление современного ему мира. Читателям конца XVIII века не было необ­ходимости называть источник идей Вертера. Первое поколение читателей романа, во всяком случае значи­тельная часть его, знало «Новую Элоизу» (1761) Рус­со, где рассказана история, во многом похожая на гетевский роман, читателям был известен и трактат женевского мыслителя «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми» (1754). Идеи этих книг витали в воздухе, и Гете не было не­обходимости подчеркивать связь героя и свою собст­венную с передовыми идеями времени.

Прекрасно написал об этом Томас Манн: «Нелег­кое дело - проанализировать состояние умов, лежав­шее в основе европейской цивилизации той эпохи. С исторической точки зрения это было предгрозовое состояние, предчувствие очистившей воздух француз­ской революции; с точки же зрения культурно-исто­рической это была эпоха, на которую Руссо наложил печать своего мечтательно-мятежного духа. Пресыще­ние цивилизацией, эмансипация чувства, будоражащая умы, тяга назад, к природе, к естественному человеку, попытки разорвать путы окостеневшей культуры, воз­мущение условностями и узостью мещанской морали - все это вкупе породило внутренний протест против того, что ограничивало свободное развитие личности, а фанатическая, безудержная жажда жизни вылилась ] в тяготение к смерти. В обиход вошла меланхолия," пресыщение однообразным ритмом жизни» 1 .

В эту предреволюционную эпоху личные чувства и настроения в смутной форме отражали глубокое недо­вольство существующим строем. Любовные страдания Вертера имели не меньшее общественное значение, чем его насмешливые и гневные описания аристо­кратического общества. Даже жажда смерти и само­убийство звучали вызовом обществу, в котором ду­мающему и чувствующему человеку нечем было жить. Вот почему этот, казалось бы, такой чисто немецкий роман приобрел не менее горячих поклонников во Франции, и среди них был, как известно, скромный артиллерийский офицер Наполеон Бонапарт, по его собственному признанию, семь раз прочитавший «Стра­дания юного Вертера».

Центральный конфликт романа воплощен в про­тивоположности Вертера и его счастливого соперни­ка. Их характеры и понятия о жизни совершенно раз­личны. В первом издании жених Лотты был изображен более темными красками, в окончательном тексте Гете смягчил его портрет, и это придало большую убеди­тельность не только образу, но всему роману. В самом деле, будь Альберт воплощением душевной сухости, как могла бы Лотта полюбить его? Но и в несколько смягченной форме Альберт остался антагонистом Вер­тера.

Вертер не может не признать: «Альберт вполне заслуживает уважения. Его сдержанность резко отли­чается от моего беспокойного нрава, который я не умею скрывать. Он способен чувствовать и понимать, какое сокровище Лотта. По-видимому, он не склонен к мрачным настроениям...» (6, 36). «Бесспорно, лучше Альберта нет никого на свете» (б, 38),-восторженно отзывается о нем Вертер, проявляя свойственную ему крайность суждений. Однако у него есть для этого серьезное основание. Альберт не мешает ему встре­чаться с Лоттой, более того, они дружески обмени­ваются мнениями о ней. Он, по словам Вертера, «ни­когда не омрачает моего счастья сварливыми выход­ками, а, наоборот, окружает меня сердечной дружбой и дорожит мною больше, чем кем-нибудь на свете по­сле Лотты!» (6, 38).

Такими идиллическими были отношения между Кестнером, Шарлоттой и Гете по описанию, которое есть в «Поэзии и правде» (см. 3, 457 - 459). Их пе­реписка свидетельствует о том, что Гете и Кестнер были близки друг другу по взглядам. Не то в романе. Уже в приведенных словах Вертера отмечено карди­нальное различие темпераментов. Но они расходятся также и по взглядам на жизнь и - смерть!

В письме Вертера от 18 августа подробно рассказа­но о серьезной беседе, которая произошла между друзьями, когда Вертер, прося одолжить ему пистоле­ты, шутя приставил один из них к виску, Альберт предостерег, что это опасно делать, и хотел что-то добавить. «Впрочем»,-сказал он, и Вертер замечает: «...я его очень люблю, пока он не примется за свои «впрочем». Само собой понятно, что из каждого пра­вила есть исключения. Но он до того добросовестен, что, высказав какое-нибудь, на его взгляд, опрометчи­вое, непроверенное общее суждение, тут же засыплет тебя оговорками, сомнениями, возражениями, пока от сути дела ничего не останется» (6, 39).

Однако в споре о самоубийстве, возникающем меж­ду ними, Альберт придерживается твердой точки зре­ния: самоубийство - безумие. Вертер возражает: «Для всего у вас готовы определения; то безумно, то- умно, это хорошо, то плохо!.. Разве вы вникли во внутрен­ние причины данного поступка? Можете ли вы с точ­ностью проследить ход событий, которые привели, должны были привести к нему? Если бы вы взяли на себя этот труд, ваши суждения не были бы так опро­метчивы» (6, 39).

Поразительно, насколько мастерски подготовляет Гете финал романа, ставя проблему самоубийства за­долго до того, как герой приходит к мысли уйти из жизни. Вместе с тем сколько здесь скрытой иронии по отношению к критикам и читателям, которые не заме­тят того, что сделало неизбежным выстрел Вертера.

Альберт твердо убежден: «...некоторые поступки всегда безнравственны, из каких бы побуждений они ни были совершены» (6, 39). Его нравственные поня­тия догматичны, при всем том что он хороший человек.

Психический процесс, доводящий до самоубийст­ва, с большой глубиной охарактеризован Вертером: «Человек может сносить радость, горе, боль лишь до известной степени, а когда эта степень превышена, он гибнет... Посмотри на человека с его замкнутым внутренним миром: как действуют на него впечатле­ния, какие навязчивые мысли пускают в нем корни, пока все растущая страсть не лишит его всякого само обладания и не доведет до погибели» (6, 41). Какая ирония! Еще не зная, что с ним будет, Вертер совер­шенно точно предвосхищает свою судьбу!

Спор, однако, обнаруживает не только расхожде­ние во взглядах на самоубийство. Речь идет о крите­риях нравственной оценки поведения человека. Аль­берт твердо знает, что хорошо и что плохо. Вертер отвергает такую мораль. Поведение человека опреде­ляется, по его мнению, природой. «Человеческой при­роде положен определенный предел,- заявляет он.- ...мы считаем смертельной болезнью, когда силы че­ловеческой природы отчасти истощены, отчасти на­столько надорваны, что поднять их и какой-нибудь благодетельной встряской восстановить нормальное течение жизни нет возможности» (6, 41). То же самое относится и к духовной сфере человека: «Тщетно будет хладнокровный, разумный приятель анализиро­вать состояние несчастного, тщетно будет увещевать его! Так человек здоровый, стоящий у постели больно­го, не вольет в него ни капли своих сил» (б, 41). Та­кова естественная мораль, нравственность, исходящая из человеческой природы и из индивидуальности. Бо­лее того, как утверждает Вертер, «мы имеем право по совести судить лишь о том, что прочувствовали сами» (б, 41).

Какое положение занимает между двумя любящими ее мужчинами Лотта?

Она - воплощение женственности. Еще не став матерью, она уже в полной мере проявляет материн­ский инстинкт. В ней сильно развито чувство долга, но не формального, а опять-таки природного. Она - дочь, мать, невеста и станет хорошей женой не в силу предписаний морали, а по зову чувства.

Узнав об одном самоубийстве из ревности, Вертер поражается: «Любовь и верность - лучшие человече­ские чувства - привели к насилию и убийству» (6, 79). Самого Вертера прекрасное чувство тоже довело до ужасного состояния.

Ничто подобное, однако, не может произойти с Лоттой. Ей свойственна сдержанность, умеренность, и поэтому она нашла в Альберте того человека, ко­торый составит ее счастье. Вместе с тем она питает к Вертеру искреннюю симпатию. Она не была бы женщиной, если бы ей не льстило поклонение Верте­ра. Ее чувство находится на той тонкой грани, когда оно могло бы при известных условиях перерасти в не­что большее. Но именно врожденное, естественное сознание долга не дает ей перейти за эту грань. Вер­тер дорог ей общностью их восприятия прекрасного, поэтичностью его натуры, тем, что опекаемые ею дети любят его. Она могла бы любить его так всегда, не попытайся он преступить за грань, положен­ную ею.

Вертер весь чувство, страсть; Лотта - воплощение чувства, умеряемого сознанием естественного долга. Альберт - человек рассудка, придерживающийся бук­вы нравственных предписаний и закона.

Конфликт двух отношений к жизни и нравствен­ности между Вертером и Альбертом в начале имеет, если угодно, лишь теоретическое значение. Но он пе­рестает быть отвлеченным спором, когда решается судьба крестьянина, совершившего убийство из рев­ности. Вертер «так понимал всю глубину его страда­ния, так искренне оправдывал его даже в убийстве, так входил в его положение, что твердо рассчитывал внушить свои чувства и другим» (6, 80). Альберт резко возражал Вертеру и порицал его за то, что он берет под защиту убийцу, «затем указал, что таким путем недолго упразднить все законы и подорвать устои го­сударства...» (б, 80). Здесь со всей ясностью обнару­живается, что апология чувства у Руссо и деятелей «бури и натиска» имела отнюдь не только психологи­ческое значение. Заметим, что Вертер разумом понял доводы Альберта, и все же у него было такое чувство, что, допустив и признав их правоту, «он отречется от своей внутренней сущности» (6, 80). С этого момента отношение Вертера к Альберту резко изменилось: «Сколько бы я ни говорил и ни повторял себе, что он честный и добрый,- ничего не могу с собой поде­лать,- меня от него с души воротит; я не в силах быть справедливым» (6, 81).

Есть, однако, в романе еще один персонаж, кото­рого нельзя обойти вниманием. Это - «издатель» пи­сем Вертера. Кто он, неизвестно. Может быть, друг Вертера Вильгельм, которому адресованы все письма героя. Может быть, другое лицо, которому Вильгельм передал сердечные излияния друга. Важно не это, а его отношение к Вертеру. Он сохраняет строгую объективность рассказчика, сообщающего только фак­ты. Но иногда, передавая речи Вертера, он воспроиз водит тональность, присущую поэтической натуре героя.

Роль «издателя» становится особенно важной в конце повествования, когда излагаются события, пред­шествующие смерти героя. От «издателя» мы узнаем и о похоронах Вертера.

Вертер - первый герой Гете, у которого две души. Цельность его натуры только кажущаяся. С самого на­чала в нем ощущается и способность радоваться жизни, и глубоко коренящаяся меланхолия. В одном из пер­вых писем Вертер пишет другу: «Недаром ты не встре­чал ничего переменчивей, непостоянней моего сердца... Тебе столько раз приходилось терпеть переходы мое­го настроения от уныния к необузданным мечтаниям, от нежной грусти к пагубной пылкости!» (6, 10).

У Вертера есть порывы, роднящие его с Фаустом, его удручает, что «творческие и познавательные силы человека» ограничены «тесными пределами» (6, 13), но наряду со смутным, желанием вырваться из этих пределов в нем еще сильнее стремление замкнуться: «Я ухожу в себя и открываю целый мир!» (б, 13).

Наблюдая себя, он делает открытие, снова обнару­живающее присущую ему двойственность: «...как силь­на в человеке жажда бродяжничать, делать новые от­крытия, как его манят просторы; но наряду с этим в нас живет внутренняя тяга к добровольному огра­ничению, к тому, чтобы катиться по привычной колее, не оглядываясь по сторонам» (б, 25).

Натуре Вертера присущи крайности, и он призна­ется Альберту, что ему гораздо приятнее выходить за рамки общепринятого, чем подчиняться рутине повсе­дневности. «Ах вы, разумники! - восклицает Вертер, решительно отгораживаясь от рассудительной трез­вости Альберта.- Страсть! Опьянение! Помешатель­ство!.. Я не раз бывал пьян, в страстях иногда доходил до грани безумия и не раскаиваюсь ни в том, ни в дру­гом...» (б, 40).

В глазах Альберта неистовство Вертера - слабость. Но бурный гений - а именно таким предстает он в этот момент - отвергает такое обвинение, отнюдь не случайно приводя политический довод: «Если народ, стонущий под нестерпимым игом тирана, наконец взбунтуется и разорвет свои цепи - неужто ты назо­вешь его слабым?» (6, 40).

Вся беда, однако, в том, что именно этого не дела­ет немецкий народ и одиночкам, подобным Вертеру, приходится ограничиваться экстравагантным поведе­нием в быту, вызывая возмущение мещан. Трагедия Вертера в том, что кипящим в нем силам не оказыва­ется применения. Под влиянием неблагоприятных усло­вий его сознание становится все более болезненным. Вертер часто сопоставляет себя с людьми, вполне уживающимися с тем строем жизни, который господ­ствует. Таков и Альберт. Но Вертер так жить не мо­жет. Несчастливая любовь усугубляет его склонность к крайностям, резкие переходы из одного душевного состояния в противоположное, изменяет его восприя­тие окружающего. Было время, когда он «чувствовал себя словно божеством» (6, 44) посреди буйного изо­билия природы, теперь же даже старание воскресить те невыразимые чувства, которые раньше возвышали его душу, оказывается болезненным и заставляет вдвойне ощутить весь ужас положения.

Письма Вертера с течением времени все более вы­дают нарушение его душевного равновесия. «Мои дея­тельные силы разладились, и я пребываю в какой-то тревожной апатии, не могу сидеть сложа руки, но и делать ничего не могу. У меня больше нет ни твор­ческого воображения, ни любви к природе, и книги противны мне» (6, 45). «Я чувствую, что судьба го­товит мне суровые испытания» (6, 51). После оскорб­ления со стороны аристократов: «Ах, я сотни раз хватался за нож, чтобы облегчить душу; рассказывают, что существует такая благородная порода коней, ко­торые по инстинкту прокусывают себе вену, чтобы легче было дышать, когда их чересчур разгорячат и загонят. Мне тоже часто хочется вскрыть себе вену и обрести вечную свободу» (6, 60). Он жалуется на мучительную пустоту в груди, его не в состоянии уте­шить религия, он чувствует себя «загнанным, обесси­левшим, неудержимо скатывающимся вниз» (б, 72) и даже осмеливается сравнивать свое положение с му­ками распятого Христа (б, 72).

Признания Вертера подкрепляет свидетельство «из­дателя»: «Тоска и досада все глубже укоренялись в душе Вертера и, переплетаясь между собой, мало- помалу завладели всем его существом. Душевное рав­новесие его было окончательно нарушено. Лихорадоч­ное возбуждение потрясало весь его организм и оказывало на него губительное действие, доводя до полного изнеможения, с которым он боролся еще от­чаяннее, чем со всеми прочими напастями. Сердечная тревога подтачивала все прочие духовные силы его: живость, остроту ума; он стал несносен в обществе, несчастье делало его тем несправедливее, чем несчаст­нее он был» (б, 77). Сообщается также «о его смяте­нии и муках, о том, как, не зная покоя, метался он из стороны в сторону, как опостылела ему жизнь...» (6, 81). Самоубийство Вертера явилось естественным кон­цом всего пережитого им, оно было обусловлено осо­бенностями его натуры, в которой личная драма и угнетенное общественное положение дали перевес болезненному началу. В конце романа одной вырази­тельной деталью еще раз подчеркнуто, что трагедия Вертера имела не только психологические, но и соци­альные корни. «Гроб <Вертера> несли мастеровые. Никто из духовенства не сопровождал его» (б, 102).

Роман молодого Гете был превратно понят многи­ми современниками. Как известно, он вызвал несколь­ко самоубийств. А каким было отношение самого Гете к вопросу о самоубийстве?

Гете признавался, что одно время им самим, вла­дело желание наложить на себя руки. Он преодолел это настроение способом, не раз выручавшим егов тягостные моменты жизни: дал поэтическое выраже­ние тому, что мучило его. Работа над романом помо­гла Гете преодолеть меланхолию и мрачные мысли.

Но им руководили отнюдь не только личные пере­живания. Как уже было сказано, Гете уловил умона­строение, владевшее многими людьми его поколения, и очень точно объяснил причину необыкновенного успеха «Страданий юного Вертера». «Действие моей книжечки было велико, можно сказать, даже огром­но - главным образом потому, что она пришлась ко времени. Как клочка тлеющего трута достаточно, что­бы взорвать большую мину, так и здесь взрыв, проис­шедший в читательской среде, был столь велик, что юный мир уже сам подкопался под свои устои, потря­сение же было таким большим потому, что у каждого скопился избыток взрывчатого материала...» (3, 498). Гете писал также о «вертеровском» поколении: «...му­чась неудовлетворенными страстями, не получая извне ни малейшего побуждения к сколько-нибудь значи­тельным поступкам, не видя перед собою ничего, кро­ме надежды как-нибудь продержаться в тягучей, без­вдохновенной бюргерской жизни, молодые люди в мрачном своем высокомерии сроднились с мыслью расстаться с жизнью, если она уж слишком им наску­чит...» (3, 492).

Сам Гете, как мы знаем, преодолел такое состоя­ние духа. Он считал его выражением «болезненного юношеского безрассудства» (3, 492), хотя отлично понимал, как могло возникнуть такое умонастроение. Роман был написан с целью показать судьбу Вертера как трагедию. В произведении достаточно выразитель­но подчеркнут мучительный болезненный характер переживаний героя. Гете, однако, не счел нужным присовокупить к своему роману поучительные тирады, он отвергал морализаторство просветителей.

Его роман был самым высоким художественным выражением принципа характерности. Вертер - живой человеческий образ, его личность раскрыта всесто­ронне и с большой психологической глубиной. О край­ностях поведения героя сказано с достаточной яс­ностью.

В числе тех, кто не вполне понял значение рома­на, оказался не кто иной, как сам Лессинг, которого Гете высоко чтил. Напомним, что, когда Вертер за­стрелился, на столике в его комнате нашли раскрытой трагедию Лессинга «Эмилия Галотти» (деталь не при­думана Гете: именно эта книга лежала в комнате Иерузалема).

В драме Лессинга честный и добродетельный Одоардо убивает свою дочь Эмилию, чтобы она не стала наложницей герцога, а затем закалывает себя.

Казалось бы, именно Лессинг должен был понять, что бывают ситуации, когда самоубийство становится оправданным. Но как раз с концовкой романа вели­кий просветитель не согласился. «Тысячу раз спасибо за удовольствие, которое Вы доставили мне, прислав роман Гете,- писал он приятелю через месяц после выхода книги. - Я возвращаю его на день раньше, с тем чтобы другие как можно скорее могли получить такое же удовольствие.

Боюсь, однако, как бы такое горячее произведение не принесло больше зла, чем добра; не кажется ли Вам, что следовало бы добавить к нему охлаждающее заключение? Парочку намеков на то, каким образом Вертер приобрел столь причудливый характер; надо предостеречь других подобных юношей, которых при­рода наделила такими же склонностями. Такие люди могут с легкостью поверить, будто прав тот, кто вы­зывает у нас столь большое сочувствие» 1 .

Высоко оценив достоинства романа, признав его большую впечатляющую силу, Лессинг ограниченно понял смысл «Страданий юного Вертера», увидев в книге только трагедию несчастливой любви. Ему, просветителю, полному боевого духа, стремившемуся возбудить активность народа, хотелось, чтобы герой не сложил в бессилии руки, и тем более не наложил их на себя, а восстал бы на существующий строй. «Как Вы думаете,-многозначительно спрашивал Лес­синг своего приятеля,- стал бы какой-нибудь молодой римлянин или грек кончать самоубийством так и по такой причине? Конечно, нет. Они знали, как избе­гать крайностей любви, и во времена Сократа такое любовное неистовство, доводящее до нарушения за­конов природы, вряд ли простили бы даже девушке. Такие мнимо великие, ложно благородные оригиналы порождаются нашей христианской культурой, весьма изощряющейся в том, чтобы превратить телесную по­требность в духовную возвышенность». Лессинг все­гда осуждал христианскую религию за проповедуемую ею мораль покорности и отдавал предпочтение граж­данственности и воинственному духу античности. По­этому он в заключение высказал пожелание: «Итак, милейший Гете, надо бы дать заключительную главку, и чем циничнее, тем лучше!» 2

Нет сведений о том, дошел ли отзыв Лессинга до Гете. Но прямолинейное понимание романа и отож­дествление настроений героя со взглядами автора по­лучило такое распространение, что Гете счел необхо­димым приложить ко второму тиражу романа стихотворения, недвусмысленно выражавшие его отрица­тельное отношение к самоубийству. Первой книге был дан эпиграф:

Так любить влюбленный каждый хочет,

Хочет дева быть любимой так.

Ах! Зачем порыв святейший точит

Скорби ключ и близит вечный мрак!

(I , 127. Перевод С. Соловьева)

Эпиграф ко второй части был откровенно поучи­тельным:

Ты его оплакиваешь, милый,

Хочешь имя доброе спасти?

«Мужем будь,- он шепчет из могилы,-

Не иди по моему пути».

(I , 127. Перевод С. Соловьева)

Таким образом, независимо от того, знал ли Гете мнение Лессинга, он тоже призвал молодых людей не следовать примеру Вертера и быть мужественными.

Однако, выпуская в свет второе издание романа в 1787 году, Гете снял поучительные эпиграфы, наде­ясь на то, что читатели созрели для правильного по­нимания смысла произведения.

Именно этот жанр, характерный для литературы XVIII в., выбирает Гете для своего произведения, действие же происходит в одном из небольших немецких городков в конце XVIII в. Роман состоит из двух частей - это письма самого Вертера и дополнения к ним под заголовком «От издателя к читателю». Письма Вертера адресованы его другу Вильгельму, в них автор стремится не столько описать события жизни, сколько передать свои чувства, которые вызывает у него окружающий мир.

Вертер, молодой человек из небогатой семьи, образованный, склонный к живописи и поэзии, поселяется в небольшом городке, чтобы побыть в одиночестве. Он наслаждается природой, общается с простыми людьми, читает своего любимого Гомера, рисует. На загородном балу молодёжи он знакомится с Шарлоттой С. и влюбляется в неё без памяти. Лотта, так зовут девушку близкие знакомые, - старшая дочь княжеского амтмана, всего в их семье девять детей. Мать у них умерла, и Шарлотта, несмотря на свою молодость, сумела заменить её своим братьям и сёстрам. Она не только внешне привлекательна, но и обладает самостоятельностью суждений. Уже в первый день знакомства у Вертера с Лоттой обнаруживается совпадение вкусов, они легко понимают друг друга.

С этого времени молодой человек ежедневно проводит большую часть времени в доме амтмана, который находится в часе ходьбы от города. Вместе с Лоттой он посещает больного пастора, ездит ухаживать за больной дамой в городе. Каждая минута, проведённая вблизи неё, доставляет Вертеру наслаждение. Но любовь юноши с самого начала обречена на страдания, потому что у Лотты есть жених, Альберт, который поехал устраиваться на солидную должность.

Приезжает Альберт, и, хотя он относится к Вертеру приветливо и деликатно скрывает проявления своего чувства к Лотте, влюблённый юноша ревнует её к нему. Альберт сдержан, разумен, он считает Вертера человеком незаурядным и прощает ему его беспокойный нрав. Вертеру же тяжело присутствие третьего лица при свиданиях с Шарлоттой, он впадает то в безудержное веселье, то в мрачные настроения.

Однажды, чтобы немного отвлечься, Вертер собирается верхом в горы и просит у Альберта одолжить ему в дорогу пистолеты. Альберт соглашается, но предупреждает, что они не заряжены. Вертер берет один пистолет и прикладывает ко лбу. Эта безобидная шутка переходит в серьёзный спор между молодыми людьми о человеке, его страстях и разуме. Вертер рассказывает историю о девушке, покинутой возлюбленным и бросившейся в реку, так как без него жизнь для неё потеряла всякий смысл. Альберт считает этот поступок «глупым», он осуждает человека, который, увлекаемый страстями, теряет способность рассуждать. Вертеру, напротив, претит излишняя разумность.

На день рождения Вертер получает в подарок от Альберта свёрток: в нем бант с платья Лотты, в котором он увидел её впервые. Молодой человек страдает, он понимает, что ему необходимо заняться делом, уехать, но все время откладывает момент расставания. Накануне отъезда он приходит к Лотте. Они идут в их любимую беседку в саду. Вертер ничего не говорит о предстоящей разлуке, но девушка, словно предчувствуя её, заводит разговор о смерти и о том, что последует за этим. Она вспоминает свою мать, последние минуты перед расставанием с ней. Взволнованный её рассказом Вертер тем не менее находит в себе силы покинуть Лотту.

Молодой человек уезжает в другой город, он становится чиновником при посланнике. Посланник придирчив, педантичен и глуп, но Вертер подружился с графом фон К. и старается в беседах с ним скрасить своё одиночество. В этом городке, как оказывается, очень сильны сословные предрассудки, и молодому человеку то и дело указывают на его происхождение.

Вертер знакомится с девицей Б. , которая ему отдалённо напоминает несравненную Шарлотту. С ней он часто беседует о своей прежней жизни, в том числе рассказывает ей и о Лотте. Окружающее общество досаждает Вертеру, и его отношения с посланником делаются все хуже. Дело кончается тем, что посланник жалуется на него министру, тот же, как человек деликатный, пишет юноше письмо, в котором выговаривает ему за чрезмерную обидчивость и пытается направить его сумасбродные идеи в то русло, где они найдут себе верное применение.

Вертер на время примиряется со своим положением, но тут происходит «неприятность», которая заставляет его покинуть службу и город. Он был с визитом у графа фон К., засиделся, в это время начали съезжаться гости. В городке же этом не принято было, чтобы в дворянском обществе появлялся человек низкого сословия. Вертер не сразу сообразил, что происходит, к тому же, увидев знакомую девицу Б. , он разговорился с ней, и только когда все стали коситься на него, а его собеседница с трудом могла поддержать беседу, молодой человек поспешно удалился. На следующий же день по всему городу пошли сплетни, что граф фон К. выгнал Вертера из своего дома. Не желая ждать, когда его попросят покинуть службу, юноша подаёт прошение об отставке и уезжает.

Сначала Вертер едет в родные места и предаётся сладостным воспоминаниям детства, потом принимает приглашение князя и едет в его владения, но здесь он чувствует себя не на месте. Наконец, не в силах более переносить разлуку, он возвращается в город, где живёт Шарлотта. За это время она стала женой Альберта. Молодые люди счастливы. Появление Вертера вносит разлад в их семейную жизнь. Лотта сочувствует влюблённому юноше, но и она не в силах видеть его муки. Вертер же мечется, он часто мечтает заснуть и уже больше не просыпаться, или ему хочется совершить грех, а потом искупить его.

Однажды, гуляя по окрестностям городка, Вертер встречает сумасшедшего Генриха, собирающего букет цветов для любимой. Позднее он узнает, что Генрих был писцом у отца Лотты, влюбился в девушку, и любовь свела его с ума. Вертер чувствует, что образ Лотты преследует его и у него не хватает сил положить конец страданиям. На этом письма молодого человека обрываются, и о его дальнейшей судьбе мы узнаем уже от издателя.

Любовь к Лотте делает Вертера невыносимым для окружающих. С другой стороны, постепенно в душе молодого человека все более укрепляется решение покинуть мир, ибо просто уйти от возлюбленной он не в силах. Однажды он застаёт Лотту, перебирающую подарки родным накануне Рождества. Она обращается к нему с просьбой прийти к ним в следующий раз не раньше сочельника. Для Вертера это означает, что его лишают последней радости в жизни. Тем не менее на следующий день он все же отправляется к Шарлотте, вместе они читают отрывок из перевода Вертера песен Оссиана. В порыве неясных чувств юноша теряет контроль над собой и приближается к Лотте, за что та просит его покинуть её.

Вернувшись домой, Вертер приводит в порядок свои дела, пишет прощальное письмо своей возлюбленной, отсылает слугу с запиской к Альберту за пистолетами. Ровно в полночь в комнате Вертера раздаётся выстрел. Утром слуга находит молодого человека, ещё дышащего, на полу, приходит лекарь, но уже поздно. Альберт и Лотта тяжело переживают смерть Вертера. Хоронят его недалеко от города, на том месте, которое он выбрал для себя сам.

Московский Государственный Университет им. М.В. Ломоносова

© 2006 «РЕФЕРАТЫ ДЛЯ ЖУРФАКОВЦЕВ»

HTTP://JOURNREF.NAROD.RU

Факультет журналистики.

Жанровые особенности романа Гете «Страдания юного Вертера».

Преподаватель: Ванникова Н.И.

Реферат студентки II курса

Москва 2004

Одно из важнейших произведений Гете – это эпистолярный роман «Страдания юного Вертера»(1774)- одно из выдающихся произведений немецкого и европейского сентиментализма. По словам Энгельса, Гете совершил один из величайших критических подвигов, написав «Вертера», который никак не может быть назван лишь простым сентиментальным романом с любовной фабулой . Главное в нем – это «эмоциональный пантеизм», стремление героя осуществить хотя бы в своем «сердце» естественное состояние. Невозможность его достижения логически приводит к развязке – безвременной гибели Вертера.

Форма романа в письмах стала художественным открытием XVIII века, она давала возможность показывать человека не только в ходе событий и приключений, но и в сложном процессе его чувствований и переживаний, в его отношении к окружающему внешнему миру. Все письма в романе принадлежат одному лицу - Вертеру; перед нами – роман-дневник, роман-исповедь, и все происходящие события мы воспринимаем глазами этого героя. Лишь только краткое вступление, отрывок «От издателя к читателю» и концовка объективированы – они написаны от лица автора.

Поводом к созданию романа явилась любовь Гете к Шарлотте Буфф. Он познакомился с ней в июне 1772 года, когда служил в Имперском суде в Вецларе. У Гете были добрые дружеские отношения с женихом Шарлоты, также служившим в Вецларе, Кестнером, и когда он понял, что его чувство к Лотте нарушает покой его друзей, он удалился. «Я оставляю вас счастливыми, но не ухожу из ваших сердец», - писал он Шарлотте. Приблизительно такие же слова мы видим в прощальном письме Вертера.

Сам Гете ушел от любимой, но не ушел из жизни, однако прототип самоубийцы-влюбленного также взят из реальных событий. Другой вецларский чиновник, знакомый Гете, Иерузалем оказался в сходных обстоятельствах, полюбив замужнюю женщину, но не найдя выхода, покончил жизнь самоубийством. Интересно отметить, что сочувствуя Иерузалему, он прежде всего с возмущением пишет об окружавших его людях, которые довели его до самоубийства: «Несчастный! Но эти дьяволы, эти подлые люди, не умеющие наслаждаться ничем, кроме отбросов суеты, воздвигшие в своем сердце кумирни сластолюбию, идолопоклонствующие, препятствующие добрым начинаниям, ни в чем не знающие меры и подтачивающие наши силы! Они виноваты в этом несчастье, в нашем несчастье. Убирались бы они к черту, своему собрату!»

Таким образом, мы видим, что содержание романа выходит за рамки автобиографического, нельзя рассматривать это произведение лишь как отражение душевной «вецларской драмы». Значение выведенных Гете характеров и обобщений значительно глубже и шире. Роман восходит к определенной традиции (от Ричардсона до Руссо), являясь в то же время новым художественным явлением эпохи. В нем чувство органически слито с характером.

Важно отметить также, что трагедия сводится не только к истории неудовлетворенной любви; в центре романа – и философски осмысленная тема: человек и мир, личность и общество. Именно это дало основание Томасу Манну отнести «Страдания юного Вертера» к тем книгам, которые предрекли и подготовили Французскую революцию . Да, и сам Гете говорил, что «Вертер» «начинен взрывчаткой». Обладая мощным бунтарским зарядом, он не мог не вызвать отклика в стране, готовившейся к революции.

О любви же, описанной Гете можно сказать словами Стендаля :

«<…> Любовь в стиле Вертера <…> это новая жизненная цель, которой все подчиняется, которая меняет облик всех вещей. Любовь-страсть величественно преображает в глазах человека всю природу, которая кажется чем-то небывало новым, созданным только вчера».

Итак, Гете, определяя жанр своего произведения, сам называет его романом. «Роман – это большая форма эпического жанра литературы. Его наиболее общие черты: изображение человека в сложных формах жизненного процесса, многолинейность сюжета, охватывающего судьбы ряда действующих лиц, многоголосие, отсюда – большой объем сравнительно с другими жанрами. Понятно, конечно, что эти черты характеризуют основные тенденции развития романа и проявляются крайне многообразно» . «Вертер» Гете отвечает этим немногим требованиям. Здесь и изображение чувств страдающего молодого человека, и любовный треугольник, и интрига, и, как было сказано выше, поднята острая социальная тема – человек и общество. Таким образом, налицо и многослойность (тема любви, тема страдающего человека в обществе) сюжета. Обе темы постоянно переплетаются друг с другом, однако характер их разработки и художественных обобщений различен. В первом случае мотивировки приобретают преимущественно психологический характер, во втором – главным образом социальный, бытовой. Любовью принизан весь роман, собственно любовь и есть причина «страданий юного Вертера». В раскрытии второй темы показателен эпизод, в котором граф фон К. пригласил героя на обед, а как раз в тот день у него собирались знатные кавалеры и дамы. Вертер не думал, что «подначальным там не место». Его присутствия старались не замечать, знакомые отвечали лаконически, « женщины шушукались между собой на другом конце залы», «потом стали перешептываться и мужчины». В итоге по просьбе гостей граф был вынужден сказать Вертеру, что общество недовольно его присутствием, т.е. по сути просто попросил его уйти.

В современном литературоведении «Вертер» часто интерпретируется как «сентиментально-романтический» роман, как явление преромантизма. Представляется, что, несмотря на то, что «Вертер» прокладывает путь романтическому (в частности, исповедальному) роману, целостность его поэтической системы определяется просветительской эстетикой. Это противоречивое и динамичное произведение, в котором сосуществуют представления о гармонии и дисгармонии мира, сентиментализм в единстве со штюрмерским идеалом, просветительская поэтика и ее наметившийся кризис.

«Вертера» называют «романом в письмах», но записи эти принадлежат перу одного человека – Вертера, он ведет рассказ от своего лица. Вертер пишет своему хорошему старому другу Вильгельму («Ты издавна знаешь мою привычку приживаться где-нибудь, находить себе приют в укромной уголке и располагаться там, довольствуясь малым. Я и здесь облюбовал себе такое местечко»), которому рассказывает все, что чувствует. Интересно, что подразумевается, что Вильгельм ему дает какие-то советы, отвечает, высказывает свои мнения, мы это видим соответственно в записях Вертера:

«Ты спрашиваешь, прислать ли мне мои книги. Милый друг, ради бога, избавь меня от них!»

«Прощай, письмо тебе понравится своим чисто повествовательным характером».

«Почему я не пишу тебе, спрашиваешь ты, а еще слывешь ученым. Мог бы сам догадаться, что я вполне здоров и даже…словом, я свел знакомство, которое живо затронуло мое сердце».

«Я отнюдь не решил послушаться вас и поехать с посланником в ***.Мне не очень-то по нутру иметь над собой начальство, а тут все мы еще знаем, что и человек-то он дрянной. Ты пишешь, что матушка хотела бы определить меня к делу».

«Так как ты очень печешься о том, чтобы я не забросил рисования, я предпочел обойти этот вопрос, чем признаться тебе, сколь мало мною сделано за последнее время».

«Благодарю тебя, Вильгельм, за сердечное участие, за доброжелательный совет и прошу лишь об одном – не тревожься».

Но вернемся к характеристике жанра. Роман было бы правильнее назвать «лирическим дневником», вдохновенным «монологом». И это имеет значение. Именно письмам, носившим интимный характер, Вертер мог доверить свои самые откровенные мысли и чувства:

«Никогда еще не были так пленительны ее губы, казалось, они, приоткрываясь, жадно впитывают сладостные звуки инструмента, и лишь нежнейший отголосок слетает с этих чистых уст. Ах, разве можно выразить его! Я не устоял; склонившись, дал я клятву: «Никогда не дерзну я поцеловать вас, уста, осененные духами!» И все же…понимаешь ты, передо мной точно какая-то грань…Мне надо ее перешагнуть…вкусить блаженство…а потом, после падения, искупить грех! Полно, грех ли?»

Вертер цитирует свои мысли и идеи, не просто описывает события жизни, также он сопоставляет свои эмоции с эмоциями книжных героев:

«Порой я говорю себе: «Твоя участь беспримерна!» - и называю других счастливцами. Еще никто не терпел таких мучений! Потом начну читать поэта древности, и мне чудится, будто я заглядываю в собственное сердце. Как я страдаю! Ах, неужто люди бывали так же несчастливы до меня?»

Итак, «Страдания юного Вертера» - это сентиментальный дневник-исповедь влюбленного человека. Интересно отметить, что если в сентиментальном романе эмоциональность – это особый душевный склад, тонкость чувств, ранимость, комплекс моральных норм, которые определены естественной сущностью человека, то в исповедальном романе эмоциональность становится лирической призмой восприятия мира, способом познания действительности. Мне кажется, в записях Вертера мы видим черты и первого, и второго, наблюдая само развитие чувств, душевные терзания героя его же глазами, формулируя его же словами. Такое сочетание, изменение…как раз с помощью этого осуществляется новое содержание и своеобразие мышления («…форма есть не что иное как, как переход содержания в форму»).

В таком контексте важно рассмотреть структуру «Вертера». В романе прослеживается линейная композиция, автор отделен от героя, другие персонажи важны для описания жизни героя. В «Вертере» примечания, комментарии издателя постоянно вторгаются в текст: в начале, середине и конце. Причем в начале перед нами предстает образ автора-советчика – он дает понять, что историю эту отыскал, потому что она будет интересна читателю и полезна особенно для «бедняги подпавшего тому же искушению». В главе «От издателя читателю» издатель замечает, что «относительно характеров действующих лиц мнения расходятся и оценки различны». Если Альберт и друзья порицают Вертера, то в тоне издателя осуждение и сострадание неотделимы, а в самой исповеди Вертер и вовсе эстетизируется. Таким образом, важно отметить, что нет уже открытых морализаторских тенденций, нет явного суда. Это позволяет говорить о первых шагах к новому соотношению автора и героя, которое воплотится в романтической поэтике.

Гете и знать не знал о тех связях, что соединяют дочь судьи с секретарем посольства Ганновера. И когда в какой-то момент он остался наедине с Лоттой, то не выдержал, склонился над ее рукой и прильнул к ней губами. Мимолетное прикосновение пробудило в нем много надежд...

Бал

Пассажирская карета переехала каменный моет через Лан и остановилась под липами около почтовой станции. Гете ступил на мостовую. Вецлар-на-Лане, куда он прибыл, - красиво расположенный, но маленький и плохо построенный городок, производил унылое впечатление. Зато окрест, он заметил это из окна кареты, пейзаж поражал своим великолепием. Гете запомнил этот день - 24 мая 1772 года.

На следующее утро молодой человек записался в присутствие в чине референдария. Ему предстояло заняться дальнейшим изучением юриспруденции, а точнее говоря, стать практикантом в Имперской судебной палате. Такова была воля старого господина в напудренном парике, однажды решившего, что его единственный сын, полгода назад вернувшийся из Страсбурга в родной Франкфурт лиценциатом права, должен обречь себя на прозябание в Вецларе.

Очень скоро, однако, Гете стало ясно, что ничего особенного его в захудалом Вецларе не ждет. Не лучше ли бродить по долинам и лесам, созерцать прекрасный сельский ландшафт, оживленный приветливой речкой, чистой серебряной нитью протянувшейся в долине, и предаваться сладостным мечтам? Или рисовать окрестные пейзажи, находя в них отзвук своим настроениям, а может быть, и чудесное родство, внутреннее созвучие с ними, когда взгляд живописца сливается со взглядом поэта?

Пройдут годы, и Гете будет с благоговением вспоминать ставшую столь милой сердцу обстановку, которая так украсила его пребывание в долине Лана. Но только ли пейзаж, только ли охватившее его здесь чувство родства с природой будет тому причиной?

Однажды, в начале июля, Гете возвращался с прогулки. В руках папка с рисунками, под мышкой томик Гомера.

На проселке послышался цокот. Гете обернулся. Его нагонял всадник. Когда тот поравнялся с ним и, спрыгнув на землю, неуклюже поклонился, он узнал в нем слугу графа Айнзиделя, молодого владельца Гарбенхейма - деревни под Вецларом.

Ты кого ищешь, Вильгельм?

Вас, господин, - ответил тот и протянул записку. Это было приглашение на загородный бал.

Поблагодари своего хозяина и передай, что я с удовольствием приму участие в празднике.

И Гете заспешил в город, ему еще предстояло заехать за двумя девицами, кузинами графа, и по дороге захватить одну их подружку.

Она, по крайней мере, хорошенькая? - полюбопытствовал он, когда карета, миновав широкую лесную просеку, подъезжала к окаймленному каштанами и вязами приземистому, сельского типа домику с черепичной крышей.

Премилая, - услышал он в ответ. - К несчастью для вас, она уже помолвлена, - лукаво заметила Марианна, одна из его спутниц, одетая, как и ее кузина Кетхен, по последней моде, - обе нежные, свежие и беспечные.

Ответить он не успел, так как карета остановилась и надо было помочь дамам выйти. Служанка, отворившая ворота, попросила обождать: фрейлейн Лотхен через минуту будет готова. Гете огляделся. Просторный двор, дом основательный, крепкий. Три пологих ступеньки вели на крыльцо. Из-за приоткрытой застекленной двери доносились крики детей. Заглянув в прихожую, Гете увидел навсегда запомнившуюся ему картину: «В прихожей шестеро детей от одиннадцати до двух лет окружили стройную девушку в простеньком белом платье с розовыми бантами на груди и на рукавах. Она держала в руках каравай черного хлеба, отрезала окружавшим ее малышам по куску, сообразно их годам и аппетиту, и ласково оделяла каждого, и каждый протягивал ручонку и выкрикивал «спасибо» задолго до того, как хлеб был отрезан, а потом одни весело, вприпрыжку убегали со своим ужином, другие же, те, что посмирнее, тихонько шли к воротам посмотреть на чужих людей и на карету, в которой уедет их Лотта».

Эта картина домашнего уюта, представшая перед ним во всей своей трогательной простоте, заворожила Гете, застывшего на пороге. Но особенно его поразил легкий, изящный облик, голос, движения молодой девушки, которую дети называли Лоттой. Он сразу угадал в ней чистую здоровую натуру, полную жизнерадостной энергии. Видно было, что она скромна, непритязательна и создана не для того, чтобы внушать отчаянные страсти, но чтобы привлекать к себе все сердца. Свежим радостным воздухом веяло вблизи нее. Словом, Лотта была наделена качествами, которые, как признается Гете, всегда его прельщали, и он льнул к тем, кто ими обладал.

Когда карета подъехала к бальному павильону в Вольпертсхаузене, Гете был, по его словам, точно во сне. Замечтавшись, убаюканный вечерним сумраком и близостью очаровательной спутницы, он не слышал музыки, гремевшей сверху, из освещенной залы. Но и там, в свете сверкающих люстр, ему еще больше стало казаться, что все это происходит во сне. Ничего не видя вокруг, он вальсировал, держа в своих объятиях прелестнейшую девушку. Ее лицо, устремленное к нему, нежная улыбка, блуждающая на губах, аромат ее прекрасных золотистых волос, блеск голубых глаз, откровенно выражавших искреннейшее, невинное удовольствие, - все опьяняло и завораживало.

За окном, над долиной, раскатисто гремел гром, но он не слышал его сердитого ворчания, как не обращал внимания и на свою шпагу, немного мешавшую ему в танце. И правда, Шарлотта Буфф, таково было полное имя его обворожительной партнерши, по общему мнению, была в тот вечер великолепна. Мужчины с восхищением следили за любительницей танцев, которую так красило воздушное белое платье с розовыми бантами, и завидовали ее кавалеру. Увы, не ему, Гете, оказавшемуся лишь временным партнером юной красавицы, а тому, в чей дом ей предстояло вскоре войти в качестве жены, - Иоганну Кристиану Кестнеру.

Надежда

За две недели, что Гете прожил в Вецларе, он, казалось, проник во все секреты маленького городка. Знал он и прозвище, которым вецларское общество наградило господина советника Кестнера - «жених». Но то, что именно этот тридцатилетний чиновник, первый секретарь при посольстве Ганновера, является женихом Шарлотты Буфф, - это было для него неожиданностью. Только теперь он вспомнил слова, брошенные одной из кузин в карете, которым он не придал тогда никакого значения, о том, что Лотта помолвлена. Впрочем, официально помолвка еще не состоялась, и молодой Кестнер еще не попросил у судьи Буффа руки его дочери, но никто в Вецларе на этот счет не заблуждался: через полгода-год Шарлотту станут называть госпожой Кестнер.

Однако в тот вечер, входя под руку с фрейлейн Буфф в праздничный зал, Гете и знать не знал о тех связях, что соединяют дочь судьи с секретарем посольства Ганновера. И когда в какой-то момент он остался наедине с Лоттой, то не выдержал, склонился над ее рукой и прильнул к ней губами. Мимолетное прикосновение пробудило в нем много надежд. Окрыленный, он испросил у Лотты разрешение навестить ее.

Однако на другой день, отправляясь на , Гете уже знал о Кестнере и о тех отношениях, которые существовали между ним и Лоттой. Тем не менее, одетый в новый фрак, сшитый на заказ во Франкфурте на английский манер - с отворотами и обшлагами, он все же появился под деревьями старого дома судьи Буффа.

Куда девались его беспечность и неистребимая ветреность, что, по словам друзей, делали его похожим на беззаботного воробышка. С тихим восхищением молодой влюбленный взирал на свою Элоизу, был счастливо несчастным подле нее, не испытывая иного желания, как изо дня в день наслаждаться ее присутствием, ловить взгляд, слышать голос, исполнять ее желания.

Однажды, подъезжая к дому под деревьями, Гете заметил треуголку и сразу узнал того, о ком он старался все эти дни не думать. Во дворе рядом с Лоттой стоял советник Кестнер, который недавно вернулся из поездки в Ганновер. Мелькнула мысль: как хорошо, что он не видел их встречу. У Гете еще оставалось время, чтобы повернуть назад, но вместо этого он поклонился. Перед ним стоял жених его Лотты, прилежный служащий, сдержанный и на немецкий манер абсолютно невозмутимый.

Кестнер учтиво ответил на приветствие, затем, протянув руку, другой обнял его как брата. Лицо Лотты озарилось улыбкой. В этот момент возникло странное вецларское трио - все трое отныне стали неразлучными. И в самом деле, это был странный любовный союз.

Стояло дивно прекрасное лето, они бродили среди спелых хлебов, наслаждались свежестью росистого утра; песнь жаворонка, крик перепела веселили их души; в жаркие часы, когда разражались страшные грозы, они лишь теснее льнули один к другому; постоянству чувств, казалось, не будет конца, и вообще они не понимали, как смогут обходиться друг без друга. Это была настоящая сельская идиллия: невинная, поэтическая на фоне прекрасной, почти сказочной природы.

С сердцем, которое терзала досада, Гете часами размышлял о необычности такой ситуации. Верный привычке доверять душевное состояние бумаге, он делает записи, которые потом так пригодятся ему, пишет стихи . Бывало и так, что, вскочив на коня, он бежал в горы и исчезал на несколько дней. Вернувшись, обнаруживал на своем столе ворох записок от Шарлотты: «Когда же вы навестите нас снова?» Не в силах противиться желанию увидеть ее, он на следующий день возвращался к своей странной любви. И снова его взгляд встречался с голубыми невинными глазами фрейлейн Буфф.

Ах, дорогая Лотта, я хотел попросить вас об одном одолжении, - лепечет он, путаясь и запинаясь от волнения пуще обычного, отчего его франкфуртский выговор с его и без того небрежной, смазанной дикцией становится просто несносным. - Ради Бога, не промокайте ваши записки песком. Представьте себе, что вчера, едва я поднес ваше письмо к губам... - сделав паузу, испытующе посмотрел на Шарлотту своими карими близко посажеными глазами, - как проклятый песок заскрипел у меня на зубах.

К его досаде, она и бровью не повела при этих словах. Понимала ли вообще его фрейлейн Буфф? Или надежда на то, что милая Лотта разделит его привязанность, - напрасная иллюзия? Временами ему казалось, что он осознал все до конца и пора покончить с этой двусмысленностью, прекратить встречи с ней и ее женихом. И хотя последний заслуживал всяческих похвал и вел себя в высшей степени благородно - ни разу в присутствии своего соперника Кестнер не обменялся с фрейлейн Буфф какой-нибудь лаской, - несмотря на это, Гете едва сдерживался. Наконец он понял, что у него нет шансов на успех. Лотта останется верной своему выбору.

Он стоял перед домом под вязами и провожал взглядом солнце, в последний раз на его глазах заходившее над долиной и тихой рекой.

Прощай, Шарлотта, - сказал Гете, - прощай, Кестнер.

До завтра, друг мой, - услышал он в ответ.

Погожим ранним утром Гете вышел из Вецлара и двинулся пешком вдоль Лана. Он шел очаровательными берегами, удивительно разнообразными, свободный в силу своего решения, но скованный ю, в том душевном состоянии, когда близость живой и молчаливой природы становится истинно благотворной. Взор его созерцал близи и дали, горы, поросшие кустарником, замки на каменистых уступах и синеющие вдали горные цепи.

Багаж был им отправлен заранее во Франкфурт, так что шагал он налегке, предаваясь своим чувствам и фантазиям.

Через несколько дней он добрался до Эмса, где сел в лодку, и, спустившись по реке, поплыл вверх по Рейну на яхте, возвратившейся в Майнц. Впрочем, путешествие это подробно описано автором в автобиографии, поэтому нет особой нужды останавливаться на нем.

Вернемся лучше на время назад, в Вецлар, и посмотрим, что происходит там.

В тот же день, когда Гете бежал из города, Шарлотта получила не очень разборчиво написанное письмо. На скамейке перед домом она развернула его и прочла: «Вещи мои уложены, скоро рассвет. Когда вы получите эти строки, знайте, что я ушел... Теперь я один и вправе плакать. Я решил уехать по доброй воле, прежде чем меня прогнали бы невыносимо сложившиеся обстоятельства. Будьте всегда радостной и бодрой, дорогая Лотта. Прощай, тысячу раз прощай!»

Как восприняла она это известие? Исполнилась ли запоздалого сожаления или, наоборот, вздохнула с облегчением? Возможно, почувствовала себя виноватой? Ведь, принимая столь непринужденно знаки его внимания, она невольно поощряла поклонника. И хотя Шарлотта, как настоящая женщина, сумела держать его в узде, однако, проявляя к Гете искренний интерес, она невольно своим поведением принуждала поэта еще больше восхищаться ею. Взвесив все и хорошенько обдумав, она, как и подобает человеку, наделенному здравым смыслом, сделала вывод: «К лучшему то, что он уехал».

Что касается советника Кестнера, то на него известие о бегстве их друга подействовало совершенно определенным образом: он решил ускорить день свадьбы. Всеми уважаемому и добропорядочному, ему совсем не хотелось, хоть и с запозданием, стать объектом насмешек и пересудов.

Исцеление

Гете стоит у окна и, задумавшись, смотрит на франкфуртские крыши. Только что ему принесли картонку из-под шляпки. Открыв ее дрожащими руками и увидев розово-белый свадебный букет, он понял: Шарлотта стала госпожой Кестнер.

Собственно, для него это не было такой уж неожиданностью. Ведь по просьбе нареченных он сам выбрал и отправил им обручальные кольца. И обещал, что в день их свадьбы снимет со стены своей комнаты силуэт, изображающий Шарлотту. Тот самый милый силуэт, с которым он не раз за последние месяцы, после бегства из Вецлара, разговаривал, шагая по комнате. И все же о свадьбе его известили уже после того, как состоялось осочетание. Неужели Кестнер опасался его присутствия? Или, может быть, влюбленные умолчали о дне церемонии, решив пощадить его чувства? Тогда зачем Лотта прислала ему свой букет новобрачной - fleur d"orange? Чтобы он проливал над ним слезы, вдыхая воспоминания о счастье? Но для этого ему достаточно было ранее подаренного ею розового банта с "платья, в котором он увидел ее впервые. И вдруг его осенило: бант знаменовал начало, букет - означал конец.

Черепичные крыши за окном стали ярко-красными от прошедшего дождя. И, словно освеженный его прохладой, поэт стряхнул с себя оцепенение. Он как бы отстранился от бурных событий своей недавней жизни, посмотрел на нее со стороны проникновенным взглядом художника. Наступил этап, когда поэзия поможет ему освободиться от самого себя.

И, как бывало не раз, исцеление от любви Гете нашел в творчестве. Так было и в юные годы, когда увлечение Кетхен Шёнкопф, дочерью трактирщика, исторгло из его души несколько анакреонтических отворений, и потом. Замысел у него всегда был связан с переживанием, любовные стихи он, по его собственному признанию, писал только тогда, когда влюблялся. Восхищение являлось для него одним из основных стимулов творчества. Для того чтобы преодолеть сердечный недуг, избавиться от увлечения, будь то Фредерика Брион или Шарлотта фон Штейн, Лили Шенеман или Марианна фон Виллемар, Минна Герцлиб или Шарлотта Буфф, - ему необходимо было «страсть пережечь в духовное», преобразовать действительность в поэзию и таким образом обрести очищение.

Так было и много позже, когда престарелого поэта посетила последняя любовь к девятнадцатилетней Ульрике фон Левецов. Как мучительный сон вырываются из его груди строки знаменитой «Мариенбадской элегии»:

Я счастлив был, с прекрасной обрученный.

Отвергнут ею, гибну, обреченный .

Но странное дело, завершив работу над элегией, Гете почувствовал, что наступило избавление от сжигавшего его недуга, пришло «исцеление от копья, которым он был ранен». И прав был С. Цвейг, когда написал в своей новелле, посвященной последней любви Гете, что поэта спасла его элегия. Стихи, сочиненные в начале сентября 1823 года, во время поездки в Мариенбад, избавили, вернее, излечили его от «глубочайшей боли».

Точно так же и небольшой томик, рассказавший о сердечной эпопее молодого автора, излечив его от любовного недуга, бросил Гете в «объятия мира», в одно мгновение сделал его имя широко известным. Гений Гете взошел на небосклоне мировой литературы, и его успех объяснялся отнюдь не формой носа поэта, на чем настаивал «пророк с берегов Лиммата», пресловутый физиономист Лафатер. А прежде всего тем, что «Вертер» - это прекрасный образец лирической прозы, произведение, оказавшее огромное влияние на всю последующую литературу. А также и тем, что в такой, казалось бы, личной книге поэт сумел столь ярко и точно выразить свое время, по существу создав духовную исповедь сына века.

Вспоминая тогдашнее свое состояние в период сочинительства, Гете называет его лунатическим прозрением. Перенося в свою книгу пережитое и выстраданное им, он считал: все то, что было в реальной жизни, не поддается дешифровке, ибо, никому не известный юноша, он пережил все это если не втайне, то уж, во всяком случае, без огласки.

Однако так ли это? Удалось ли избежать огласки?

Однажды в полдень, 25 сентября 1774 года, госпоже Кестнер, проживавшей теперь с мужем в Ганновере, был доставлен пакет из Франкфурта. Шарлотта развернула посылку. В ней оказалась книга. «Страдания юного Вертера», - прочла она на обложке. Видимо, это тот самый роман, обрадовалась она, над которым Гете, как он писал, работал последнее время, создавая его назло Богу и людям.

Молодая госпожа Кестнер сгорала от желания поскорее узнать его содержание. Вечером муж приступил к чтению вслух.

Прочитав несколько страниц, господин советник остановился. Взгляд его выразил сначала смущение, потом тревогу, наконец, негодование. Ему показалось, что Гете сошел с ума.

Что ты скажешь по этому поводу, Лотта?

Да, это ужасно, - едва вымолвила она. Супруги сидели один подле другого, а рядом лежала маленькая книжка в сто с лишним страниц, повергшая их в недоумение. Нет, они не обманулись, несмотря на то что автор отнес описываемые события к 1771 году, то есть на год раньше того, как все они трое встретились в Вецларе. Это уловка для детей; разве не ясно, что героиня - это Шарлотта (ее имя сочинитель даже не удосужился изменить!), советник Кестнер превращен в Альберта, а Вертер - это, естественно, сам Гете. Все, все, вплоть до подробностей интимных отношений вецларских обрученных, выставлялось в романе на всеобщее обозрение. Даже самые незначительные детали были, как казалось супругам Кестнер, заимствованы у подлинной реальности; так вот что имел в виду Гете, когда незадолго до этого, в июне, писал им: «...вскоре я пришлю вам друга, который сильно на меня похож; надеюсь, что вы хорошо его примете; его зовут «Вертер». Выходит, он подразумевал эту отвратительную книжонку. Нет, положительно опасно иметь сочинителя своим другом.

Что касается Гете, то он и в самом деле беспокоился, как Кестнеры примут его роман, и не хотел их задеть, а тем паче нанести обиду. Он надеялся на понимание с их стороны. Какое там! Они продолжали гневаться, особенно господин советник. Подумать только, столькие подробности их отношений - Лотты, Кестнера и Гете - в неизменном виде вошли в книгу! А что стоит фраза о том, что в глазах Лотты накануне свадьбы с ним, Кестнером, Гете читал непритворное участие к себе и к своей судьбе. Это уж слишком!

Но там речь идет о черных глазах, Ганс, - робко заметила Шарлотта мужу. - У меня же, как ты видишь, голубые.

Разве дело в глазах! - вскричал Кестнер и с отчаянием отшвырнул книгу. Однако Шарлотта не без досады отметила это несоответствие цвета глаз у нее и у героини Гете. Безошибочный женский инстинкт не обманул ее, но она быстро справилась с возникшим было чувством ревности. А между тем госпожа советница оказалась недалека от истины. Свою Лотту автор создал из обличий и свойств многих женщин (отсюда и черные глаза), хотя главные черты и были им заимствованы у любимейшей. И еще надо учесть свойство Гете, на которое указал в свое время Ш. Сент-Бёв - умение вовремя отстраниться от своих персонажей, даже в тех случаях, когда прототипом их бывал он сам.

Но господину Кестнеру не было никакого дела до умения Гете создавать образы путем слияния различных прототипов; он видел в Лотте лишь свою жену, а в Альберте - личный портрет, отнюдь не лестный, рисующий его жалкой посредственностью. У такой книги, казалось Кестнеру, нет шансов на успех. А раз так, то стоит ли из-за какого-то нескромного романа ссориться с автором, рассуждал советник. И, взяв перо, Кестнер написал примирительное письмо.

Вскоре пришел ответ, где Гете просил у обиженных им друзей прощения. И они простили его, причем Шарлотта сделала это с радостью, ибо втайне чувствовала себя польщенной - стать вдохновительницей автора такой книги!

Главные герои произведений

Итак, в романе И.В.Гёте перед нами следующие действующие лица: Вертер, Шарлотта (Лотта), Альберт (жених, а впоследствии муж Лотты) и друг Вертера Вильгельм (адресат писем, внесценический персонаж, если можно так выразиться, т.к. он ни разу не появлялся на страницах романа лично). Вот каких героев представляет нам Пленцдорф: Эдгар Вибо, Шерли, ее жених и далее муж - Дитер и друг Эдгара Вилли (в отличие от Вильгельма является действующим лицом произведения). Основная сюжетная линия, как в романе, так и в повести - любовный треугольник, извечная тема "третьего лишнего".

Для начала проанализируем имена героев. Как считает В.А.Кухаренко, "выбор имени персонажа - очень ответственный момент в создании художественного произведения. Он актуализирует и авторскую модальность, и проспективность, и прагматическую направленность текста на читательское соучастие" [ 18,c.104 ].

Как упоминалось ранее, в именах главных героев обоих произведений фигурирует одна и та же буква "В". Т.о., источник повести - роман Гёте - обнаруживает себя с самого начала, ещё в заголовке повести "Новые страдания юного В.".

Теперь сравним имена возлюбленных из обоих произведений - Шарлотта и Шерли. Можно предположить, что Шерли - это современный американизированный вариант имени Шарлотта. Однако на самом деле возлюбленную Эдгара Вибо зовут вовсе не Шарлотта. Об этом мы узнаём из диалога отца Эдгара и Шерли. На вопрос Шерли, что ему известно о ней, отец отвечает:

«Очень мало. Что вас зовут Шарлотта и что вы замужем. И что у вас чёрные глаза» [ 2,c.118 ]

И вот какова реакция Шерли:

«Какая Шарлотта? Это я, что ли, Шарлотта?!» [ 2,c.118 ]

Следом в текст включается сам Эдгар Вибо:

«Не надо реветь, Шерли. Буза всё это. Из-за чего тут реветь? А имя я из той самой книжки взял». [ 2,c.118 ]

Т.о., имя девушки - ещё одна параллель с романом Гёте.

Также бросается в глаза сходство имен друзей Вибо и Вертера: Вили Линднер и Вильгельм. Имя «Вилли» можно рассматривать как разговорный вариант от «Вильгельм».

Итак, с первых строк повести Пленцдорфа мы узнаем, что Эдгар Вибо - «сын заведующей, лучший ученик», сбегает из дома. Знакомые Эдгара считают, что причиной этому явилась его ссора с учителем Флемингом. В училище Эдгар и Вилли должны были обрабатывать напильником пластины. Эдгар возмутился, почему они должны делать это вручную, если в соседнем помещении стоит для этого специальный станок. В отместку Флемминг неправильно произносит его фамилию - "Вибау", вместо "Вибо". Такое произношение фамилии лишает её французских корней, которыми Эдгар очень гордился. За это Эдгар "нечаянно" уронил эту железную пластину на ногу преподавателю.

Сам же Эдгар объясняет свой уход по-другому. Он больше не мог жить в жёстких рамках примерного поведения. Он не хотел расстраивать мать и поэтому всегда старался быть образцовым мальчиком. Но потом ему надоело быть таким, каким его хотят видеть окружающие, он захотел быть собой. Вот как Эдгар об этом говорит:

«Вот где я и в самом деле был дурак дураком - вечно боялся, как бы она [мать] не расстроилась. Меня вообще приучили ходить по струнке - не дай Бог кого-нибудь расстроишь. Так вот и жил: то нельзя, это нельзя. Гроб. Не знаю, понятно ли я говорю. Зато теперь, может быть, вам ясно, почему я им всем сказал - привет! Сколько можно людям глаза мозолить: вот вам, видите ли, живое доказательство того, что парня можно чудесно воспитать и без отца. Так ведь и оно было. Однажды мне пришла в голову идиотская мысль: а что, если я вдруг в один прекрасный день концы отдам? Скажем, чёрная оспа или ещё какая-нибудь гнусь. Да если тогда спросить: а что я от жизни имел? Отвязаться от этой мысли не мог - так и стояла колом в башке» [ 2,c.111 ]

Т.о. история с учителем была лишь последней каплей. Эдгар сбежал в Берлин и поселился в заброшенном садовом домике. Там он делает всё, чтобы почувствовать себя не похожим на других: купил джинсы, отрастил волосы, ведёт ночной образ жизни. В домике он «развесил свои избранные произведения по стенкам. Пускай все знают: здесь живёт непризнанный гений Эдгар Вибо».

Эдгар придаёт очень большое значение своим гугенотским корням. Он чтит своих предков и носит с гордостью свою фамилию. Для Вибо это ещё один способ выделиться, бросить вызов обществу. В начале произведения он бравирует этим, говорит о горячей крови гугенотов, которая течет в его жилах.

«Со мной иногда бывает такое - вдруг прямо в жар тебя бросит, в глазах темно, - и тут обязательно что-нибудь выкинешь, а потом сам не помнишь, что на тебя нашло. Это всё, наверно, моя гугенотская кровь. А может, у меня давление высокое. Гугенотская кровь напирает». [ 2,c.108 ]

В Берлине Эдгар хочет посетить музей истории гугенотов, найти какие-нибудь следы фамилии Вибо. Но потом, уже в конце произведения, когда Вибо наткнулся на этот музей, закрытый на ремонт, он развернулся и ушёл.

«Тут же я в темпе себя проанализировал и установил, что мне просто до фитиля, благородных я кровей или нет, и чем там другие гугеноты занимались. Наверно, мне даже было плевать, гугенот я или мормон, или ещё кто. Не знаю почему, но мне это всё уже было до фитиля». [ 2,c.141 ]

Это, на мой взгляд, говорит о внутреннем развитии главного героя. Ему уже не нужно было выискивать различные факты, говорящие об его индивидуальности. Сергей Львов пишет об Эдгаре: «разумеется, он далеко не идеальный герой, но это ещё очень молодой человек, который проходит путь трудного внутреннего развития, не ограничиваясь поисками внешне оригинального поведения, взрослея и меняясь в главном - в отношении к труду, любви, искусству. Можно не сомневаться - если бы этот путь продолжился, всё напускное слетело бы с него, как шелуха. Так слетела с него циничная бравада, когда он по-настоящему полюбил» [ 15 ].

Главные герои романа Гёте и повести Пленцдорфа живут в разные эпохи, Вертер - в ХVIII веке, а Вибо - в ХХ веке, и оба они являются людьми своего времени. Разница между ними очень существенна: меланхоличный созерцатель Вертер, философски самоуглубленный, мечтательный, тонко чувствующим жизнь природы, и деятельный Эдгар Вибо, который не мыслит себе жизни без современной музыки и вне большого города. Каждый из них - дитя своего века. При прочтении этих двух произведений рождается ощущение почти абсолютной несовместимости обоих персонажей, их чуждости друг другу. И вроде бы возможность понимания одного другим исключается.

В повести Пленцдорфа Эдгар совершенно случайно находит книгу, которая оказывается ни чем иным, как романом И.В.Гёте "Страдания юного Вертера". Сначала Эдгар не воспринимает страдания Вертера как нечто стоящее. Он говорит:

«Тут всё из пальца высосано. Чушь одна. А стиль! Куда ни плюнь, всё душа, и сердце, и блаженство, и слёзы. Неужели хоть кто-нибудь так говорил, даже пускай и триста лет назад? Весь агрегат из сплошных писем от этого чокнутого Вертера к своему дружку домой. И небось сочинитель рассчитывал, что это жутко оригинально или, наоборот, естественно.» [ 2,c.116 ]

Но он и не подозревает о том, как в конце концов проникнется событиями этой "книжонки", как он ее называет. Ведь подобные чувства - принадлежность не только ХVIII в., но и всей истории человечества. Подобные «юные Вертеры» были, есть и будут всегда. Сначала Эдгар берет из этой книги имя для своей возлюбленной, а потом и сам пытается понять, что же произошло в душе Вертера. И тут же находится множество параллелей.

В конце концов, Эдгар вчитывается в историю о Вертере, запоминает наизусть, носит с собой. Старая книжка оказывается интересной и даже необходимой. Сначала Эдгар Вибо цитирует из "Вертера" только с одной целью - удивить своего друга:

«Он [Вилли] уж точно опрокинулся. У него наверняка глаза из орбит вылезли. Он где стоял, там и сел» [ 2,c.120 ]

Но затем он вынужден признать, что «этот Вертер иногда действительно полезные вещи из пальца высасывал!» Эдгар начинает использовать слова Вертера, когда желает поставить в тупик окружающих. Например:

«Род человеческий - вещь довольно однообразная. Большую часть времени они употребляют на заработку хлеба, а остальная небольшая доля свободы их так пугает, что они делают всё, чтобы избавиться от неё». [ 2 ]

Обе девушки, Лотта и Шерли, также являются представительницами своего поколения. Они обе появляются впервые перед нами, как и перед Вертером и Вибо, в окружении детей. Разница состоит лишь в том, что в случае с Лоттой, все дети были ее сестрами, а Шерли работала воспитательницей в детском саду. Т.о., Пленцдорф не довольствуется только параллелью имен, а использует ещё и сюжетный параллелизм.

Вибо, неравнодушен к Шерли подобно тому, как Вертер влюбляется в Лотту. Но Вертер сам всегда находил какой-нибудь повод, чтобы прийти к своей возлюбленной. А в случае с Вибо первые шаги к встречам всегда делала сама Шерли.

Достаточно вспомнить историю с запиской, написанной Шерли Эдгару, где она просила прийти его. Эдгар хотел сам написать девушке, но не решился, т.к. понимал, что ему не на что рассчитывать. Но Шерли первой прислала ему открытку: «Ты ещё жив? Заглянул бы к нам. Мы давно поженились»

Когда Вибо пришел и увидел Дитера, мужа Шерли, он растерялся и повернул ситуацию так, как будто бы он пришел за шведским ключём. И Шерли начинает подыгрывать Вибо, делая вид, что она совершенно не предполагала о приходе Вибо.

Да и первый поцелуй Шерли сама предлагает Эдгару.

Лотта оставалась верна своему жениху, а Шерли вела себя более свободно и раскованно. В этом существенное различие двух девушек. Это, впрочем, объяснимо, т.к. Шерли живет в другое время, когда женщины совсем непохожи на дам 18 века.

Альберт, жених Лотты, молодой человек, но уже с перспективным будущим, а Дитер служил в армии, и далее мы узнаем, что он собирается поступать в университет. Оба молодых человека - абсолютно «правильные», типичные представители своей среды. У них нет никаких проблем с интеграцией в общество, с поиском своего места в этом мире. Они делают всё так, как нужно, и осуждают тех, кто не укладывается в рамки общепринятой морали. Т.о., Альберт и Дитер - полные противоположности Вертера и Вибо.

А что происходит с Вертером и Эдгаром в обществе их современников? Сначала Вертера принимают в свете, он находит себе друзей, но со временем положение его ухудшается. И в конце концов он изгнан из высшего общества. А Эдгар Вибо, также считая себя непонятым, хочет в одиночку завершить свое дело: изобрести бескапельный распылитель, который бы позволил экономнее и лучше использовать краску.

Вибо действительно никто не понимает, ни мать, ни мастер Флеминг, ни бригадир Эдди, ни даже Шерли. Только старому рабочему Зарембе удалось прочувствовать душу Эдгара. Но он один среди многих, и этого слишком мало. Вертер все-таки находит понимание у своего друга. Хоть и нет непосредственного контакта с Вильгельмом, но Вертеру, написавшему в письме о своих чувствах, все же становится легче.

Оба героя постоянно говорят о приближающемся конце. Только Вертер просто предчувствует его, а Вибо уже после своей смерти говорит о причинах того, что с ним произошло, а именно об этом нелепом несчастном случае. Сама мысль о самоубийстве чужда для Вибо, он считает, что здесь нет никакой причины, чтобы лишать себя жизни.

Вертер ощущает весь ужас своего положения. Он снова и снова говорит о могиле, как о единственном выходе из сложившейся ситуации:

Стоя над пропастью, я простирал руки, и меня влекло вниз! Вниз! Ах, какое блаженство сбросить туда вниз мои муки, мои страдания! Умчаться вместе с волнами!» [ 1 ]

Лотта! Лотта! Я погибший человек! Ум мой мутится, уже неделю я сам не свой, глаза полны слез. Мне повсюду одинаково плохо и одинаково хорошо. Я ничего не хочу, ничего не прошу. Мне лучше уйти совсем.» [ 1 ]

Вертер окончательно решает покончить жизнь самоубийством, пишет письмо Лотте за три дня до Рождества, 21 декабря, когда он и решает поступить так, как задумал.

В свою очередь у Эдгара Вибо была цель - он должен был реализовать свой жизненный проект - создать распылитель, а потом навсегда покинуть Берлин. Это и послужило «гвоздем в крышку его гроба». [ 2,c.148 ]

Эдгар говорил: «С элементарной технической точки зрения агрегат был, конечно, просто чёрт знает что. Но мне был важен принцип». [ 2,c.151 ]

Прибор не сработал, напряжение поднялось, «и если уж тут ты коснулся рукой, то тебя уже не отпустит. Вот и всё. Салют, старики!» [ 2,c.151 ]

Также как и в тексте романа Гете, в повести Пленцдорфа имеют решающее значение три последних дня [три дня до Рождества Христова], которые выделил себе Вертер для того, чтобы дожить жизнь и потом осознанно умереть. Только в тексте повести эти три дня отводит для жизни главного героя молодой парень, который приехал на бульдозере снести домик Эдгара. Он дает ему три дня, чтобы покинуть это жилище. И так это и происходит, только Эдгар Вибо погибает в результате несчастного случая.

Эдгар разными способами пытается реализовать себя как личность: в музыке, в живописи, в любви, в работе. Главное, к чему он стремился, - установить нормальный контакт с окружающими людьми, внести свой вклад в совершенствование жизни. Автор повести У. Пленцдорф указывает на чрезмерный юношеский максимализм героя, незрелость ума и души. Но и современное общество (в сравнении с трагедией Вертера) сделало не все, чтобы оградить молодого немца от страданий.

Вертер пришёл к выводу о невозможности найти себя в условиях сословного неравенства, равнодушия к духовному, человеческому содержанию личности. Прошло двести лет, и юный Вибо мучается старыми "новыми страданиями". Значит, несмотря на ход времени, не изжиты причины их вызывающие. Не все сделано для того, чтобы молодой человек смог обрести себя и своё счастье, которое не было бы эгоистичным.

Оба героя уходят из жизни, не реализовав своих возможностей в полной мере. Гибель Вибо, который в одиночку пытается решить сложную техническую проблему и становится жертвой несчастного случая, заставляет читателя задуматься о проблемах современной молодежи, о возможностях самоопределения, об отношениях поколений.

Подводя итоги, можно сделать вывод, что обращение к роману Гёте обогащает текст повести Пленцдорфа. Здесь использованы как сходные сюжетные ходы, параллелизм названий и имён главных героев, так и прямые цитаты слов Вертера. И роман, и повесть заканчиваются смертью главного героя.

По моему мнению, смерть Эдгара не была чем-то предопределённым, закономерным. Это - случайность, но причиной этой случайности стало желание молодого человека доказать обществу своё право на место в этом мире. Т.о. смерть Эдгара Вибо нельзя трактовать однозначно. В ней виноваты и сам Эдгар, его излишняя самоуверенность, и общество, не принявшее эту одарённую, жаждущую самостоятельности личность.