Петрашевцы кратко и понятно – самое главное. Петрашевцы

"ДЕЛО ПЕТРАШЕВЦЕВ"

публикация следств. материалов, охватывающая наиболее значит. док-ты и показания 30 лиц, привлеченных к процессу петрашевцев в России. Изд. Академией наук СССР в 3 тт., 1-й том (М.-Л., 1937) содержит дела М. В. Петрашевского, Н. А. Момбелли, Ф. Н. Львова, Р. А. Черносвитова, участников совещаний об организации тайного общества и о перспективах крест. восстания. 2-й том (М.-Л., 1941) - дела посетителей кружка Петрашвского - А. П. Баласогло, Ф. Г. Толя, И. Л. Ястржембского и др. 3-й т. (М.-Л., 1951) - дела участников параллельных кружков Н. С. Кашкина и С. Ф. Дурова, группы П. Г. Шапошникова, А. Д. Толстова и др., а также донесения агента П. Антонелли.

Дело петрашецев

Оживление общественных настроений, распространение в России идей социализма нашло выражение и организационное оформление в кружках, получивших название по имени основателя одного из них М. В. Буташевича-Петрашевского. Он был родом из небогатой дворянской семьи, учился в Царскосельском лицее. Окончив Петербургский университет, служил переводчиком в Министерстве иностранных дел. В 1844 г. он стал собирать у себя по пятницам приятелей для обсуждения разных злободневных вопросов русской жизни. «Пятницы» Петрашевского приобрели большую известность в столице, на них перебывало несколько сотен человек: офицеры, чиновники, учителя... Там бывали Достоевский, Салтыков-Щедрин, Майков и другие. Сначала это были дружеские вечеринки, потом на них появились элементы организационного собрания: председатель, колокольчик, чтение заранее подготовленных рефератов. Посетители «пятниц», уезжая на работу в провинцию, собирали и там такие же кружки.

Петрашевский сознательно относился к своей деятельности как к пропаганде революционных идей, себя называл «старейшим пропагатором социализма». У него сложилась и концепция подготовки революции: сперва пропаганда, затем создание тайного общества и наконец восстание. Критике петрашевцев подвергались все звенья государственного аппарата, вся система: «Слово чиновник - почти то же, что мошенник или грабитель, официально признанный вор». О законодательстве: «Законы сбивчивы, бестолковы, противоречивы». Политическим идеалом петрашевцев являлось республиканское устройство с однопалатным парламентом во главе законодательной власти и выборностью на все правительственные должности. Они высказывались за федеративное устройство будущей России, при котором народам будет дана широкая автономия: «Внутреннее же управление должно основываться на законах, обычаях и нравах народа».

Все петрашевцы решительно осуждали крепостное право, и освобождение крестьян считали важнейшей задачей.

На вечере, посвященном памяти французского утописта-социалиста Фурье, Петрашевский, выражая мнение большинства собравшихся, заявил: «Мы осудили на смерть настоящий быт общественный, надо приговор наш исполнить!».

Как же виделось исполнение приговора? В отличие от своих предшественников петрашевцы думали не о военном восстании, а о «всеобщем взрыве». Они говорили: «В России революция возможна только как народное, крестьянское восстание и поводом для него будет крепостное право».

Но когда Петрашевский провозглашал свой тост, осуждая на смерть крепостной строй, он не подозревал, что рядом с ним сидит полицейский агент Антонелли и что сам он, Петрашевский, еще пять лет назад попал в поле зрения руководителей III Отделения и Министерства внутренних дел. Не знал он и того, что, кроме Антонелли, еще два полицейских агента регулярно доносят в полицию о «пятницах», о составе собирающихся кружковцев и их речах. Слухи и сплетни о «пятницах» петрашевцев ходили по Петербургу. Даже среди дворников шли разговоры, что «по пятницам Петрашевский пишет новые законы».

Полиция начала с того, что снабдила двух агентов лошадьми с дрожками, и они, как извозчики, останавливались каждую пятницу вечером недалеко от дома Петрашевского у церкви Покрова с тем, чтобы гости могли их нанять в первую очередь. Расчет строился на том, что возбужденные спорами на «пятницах» друзья Петрашевского будут продолжать свои разговоры и в дрожках. Кроме того, легко выяснить их имена и адреса.

В сети, раскинутые полицией, время от времени попадали различные молодые люди из мелкого чиновничества, больше всего на свете стыдящиеся своей бедности. Именно среди них искали агента. После длительных поисков остановились на Петре Антонелли, студенте-филологе. Он с трудом окончил гимназию, в университет поступил лишь по настоянию отца и учился неохотно. Его влекло к веселой жизни, а денег не было. Антонелли был начитан, имел хорошую память. Наружность у него была несимпатичная: «Блондин, небольшого роста, с довольно большим носом, с глазами светлыми, не то чтобы косыми, но избегающими встречи, в красном жилете». Он без сожаления расстался с университетом и после вербовки в качестве полицейского агента был оформлен канцелярским чиновником в департамент иностранных дел, где служил Петрашевский. Если один человек (Петрашевский) ищет единомышленников, а другой хочет познакомиться с ищущим, то их встреча неизбежна. Знакомство вскоре произошло, и агент так сумел расположить к себе Петрашевского, что тот поручает ему переводить французский «Политический словарь». Полицейские чины, желая сделать себе карьеру на деле петрашевцев, решают спровоцировать Петрашевского, подвигнуть его на какие-то реальные поступки. Пока ведь одни разговоры. И вот Антонелли должен убедить Петрашевского, что у него есть тесные связи среди народностей Кавказа, недавно завоеванных и очень недовольных этим. Агент создает из числа дворцовой стражи группу «недовольных черкесов», якобы временно гостящих у него, и знакомит с ними Петрашевского. Разговор ведется через переводчика - Антонелли - и убеждает Петрашевского в том, что горцы - «горячий материал», хотя им явно недостает образованности. Поэтому он тут же предлагает юному другу заняться пропагандой среди южан. Он уверен, что на Кавказе обязательно произойдет переворот и черкесы создадут самоуправление. На докладе графа Орлова о петрашевцах Николай I написал: «Я все прочел, дело важно, ибо ежели было только одно вранье, то и оно в высшей степени преступно и нетерпимо. Приступить к арестованию, как ты полагаешь, точно лучше, ежели только не будет разгласки от такого большого числа лиц на то нужных... С Богом! Да будет воля его!».

Арестовывали петрашевцев по списку, составленному Антонелли на «пятницах» в доме Петрашевского. В списке значилось Зб фамилий. Пять месяцев длилось следствие, затем император распорядился «означенных лиц передать суду, составя смешанную Военно-судную комиссию...». Последняя полтора месяца рассматривала дело петрашевцев и вынесла в отношении 23 человек приговор, по которому «за преступный замысел к ниспровержению существующего в России государственного устройства» 15 человек были приговорены к расстрелу, остальные - к каторге и ссылке. Из ко¬миссии дело поступило в генерал-аудиторат (высший военный суд), который изменил приговор и осудил 21 человека к расстрелу, в том числе Достоевского, обвинявшегося, главным образом, в чтении на собрании петрашевцев «Письма Белинского к Гоголю». Приговоренных привезли на Семеновский плац в Петербурге, где была разыграна инсценировка смертной казни, после которой осужденным сообщили о помиловании. Зачитали новый приговор: Петрашевскому - каторга без срока, остальным от 15 до двух лет каторжных работ, некоторых отдать в солдаты в действующую армию на Кавказ. Столь суровый приговор правительство объясняло так: «Пагубные учения, породившие смуты и мятежи во всей Западной Европе и угрожающие ниспровержению всякого порядка и благосостояния народов, отозвались, к сожалению, в некоторой степени и в нашем отечестве. Но в России, где святая вера, любовь к монарху и преданность престолу основаны на природных свойствах народа и доселе хранятся непоколебимо в сердце каждого, только горсть людей, совершенно ничтожных, большею частью молодых и безнравственных, мечтала о возможности попрать права религии, закона и собственности».

Литература

Первые русские социалисты. Воспоминания участников кружков петрашевцев в Петербурге. - Л., 1984.

Дело петрашевцев. М., 1937.

Дулов А. А. Петрашевцы в Сибири. Иркутск, 1966.

Егоров Б. Ф. Петрашевцы. Л., 1988.

После расправы над декабристами вся общественная жизнь России была поставлена под строжайший надзор со стороны государства, который осуществлялся силами 3-го отделения, ее разветвленной агентурной сети и доносчиков. Это явилось причиной спада общественного движения.

Продолжить дело декабристов пытались немногочисленные кружки. В 1827 г. в Московском университете братьями П., В. и М.Критскими был организован тайный кружок, целями которого были уничтожение царской семьи и конституционные преобразования в России.

В 1831 г. царской охранкой был раскрыт и разгромлен кружек Н.П.Сунгурова, участники которого готовили вооруженное восстание в Москве. В 1832 г. в Московском университете действовало «Литературное общество 11 нумера», участником которого был В.Г.Белинский. В 1834 г. раскрыт кружок А.И.Герцена.

В 30-40 гг. выделились три идейно-политических направления: реакционно-охранительное, либеральное, революционно-демократическое.

Принципы реакционно-охранительного направления выразил в своей теории министр просвещения С.С.Уваров. Самодержавие, крепостничество, православие объявлялись важнейшими устоями и гарантией от потрясений и смут в России. Проводниками этой теории были профессора Московского университета М.П.Погодин, С.П.Шевырев.

Либерально-оппозиционное движение было представлено общественными течениями западников и славянофилов.

Центральная идея в концепции славянофилов -убежденность в своеобразном пути развития России. Благодаря православию в стране сложилась гармония между различными слоями общества. Славянофилы призывали вернуться к допетровской патриархальности и истиной православной вере. Особой критике они подвергали реформы Петра I.

Славянофилы оставили многочисленные труды по философии и истории (И.В. и П.В.Кириевские, И.С. и К.С.Аксаковы, Д.А.Валуев), в богословии (А.С.Хомяков), в социологии, экономике и политике (Ю.Ф.Самарин). Свои идеи они публиковали в журналах «Московитянин» и «Русская правда».

Западничество возникло в 30-40 гг. 19 в. в кругу представителей дворянства и разночинной интеллигенции. Основная идея - концепция общности исторического развития Европы и России. Либеральные западники выступали за конституционную монархию с гарантиями свободы слова, печати, гласного суда и демократии (Т.Н.Грановский, П.Н.Кудрявцев, Е.Ф.Корш, П.В.Анненков, В.П.Боткин). Реформаторскую деятельность Петра I они считали началом обновления старой России и предлагали продолжить ее проведением буржуазных реформ.

Огромную популярность в начале 40-х годов приобрел литературный кружок М.В.Петрашевского, который за четыре года существования посетили передовые представители общества (М.Е.Салтыков-Щедрин, Ф.М.Достоевский, А.Н.Плещеев, А.Н.Майков, П.А.Федотов, М.И.Глинка, П.П.Семенов, А.Г.Рубинштейн, Н.Г.Чернышевский, Л.Н.Толстой).

С зимы 1846 г. произошла радикализация кружка, наиболее умеренные его члены отошли, образовав левое революционное крыло во главе с Н.А.Спешневым. Его члены выступали за революционное преобразование общества, ликвидацию самодержавия, освобождение крестьян.

Отцом «теории русского социализма» был А.И.Герцен, соединивший славянофильство с социалистической доктриной. Основной ячейкой будущего общества он считал крестьянскую общину, с помощью которой можно прийти к социализму, минуя капитализм.

В 1852 г. Герцен выехал в Лондон, где открыл Вольную русскую типографию. Обойдя цензуру, он положил начало русской заграничной прессе.

Зачинателем революционно-демократического движения в России является В.Г.Белинский. Свои взгляды и идеи он опубликовал в «Отечественных записках» и в «Письме к Гоголю», где подверг резкой критике российский царизм и предложил путь демократических преобразований.

Петрашевцы история создания, их взгляды, лидеры

Возникновение

В середине XIX века в России прогрессивная мысль стала находиться под контролем разночинцев. Это были представители купцов, мещан, духовенства, отставных солдат, мелких чиновников и богатых крестьян.

Эти люди не проходили государственной службы, поэтому им было тяжело войти в социальную систему Российской империи.

Они зарабатывали на жизнь в основном умственным трудом. Разночинцы стали новой социально-культурной группой с прогрессивными идеологиями - либеральной, социалистической, революционной, анархической.

Костяк революционного движения составляла интеллигенция. И если представителями декабристов были в основном дворяне, то их преемниками уже становились разночинцы. Одни из ранних разночинных кружков считались петрашевцы, названные в честь М.В. Буташевича-Петрашевского. По методам борьбы петрашевцы были расколоты. Были среди них и реформаторы, которые составляли большинство, и революционеры.

Каждую пятницу в доме Петрашевского зачитывались доклады, посвящённые вопросам деятельности организации. На их идеологию и методы борьбы оказали влияние мировоззрения Герцена и Белинского. Организационно и идейно кружок оформиться не успел: в 1849 году, когда он был близок к этому, он был прикрыт царским правительством.

Род деятельности и идеология

Идеи и цели петрашевцев были такими же, как и у любых российских прогрессистов середины XIX века. Главной целью кружка была, конечно же, отмена крепостного права. В число других целей петрашевцев включались судебная реформа, свобода печати, а ряд петрашевцев были склонны к восстанию. Многие петрашевцы отрицательно относились к религии, отрицали существование Бога и относили себя к выраженным материалистам.

Религия, по мнению многих челнов кружка, огрубляла и подавляла человека. Религия, по мнению петрашевцев, выражена в боге, который потворствует сильным и победителям. Как и любые прогрессисты, петрашевцы были поборниками науки и просвещения. Они противопоставляли их суевериям, мистицизму и религии. Петрашевцы относились критически к идеалистам из Германии, считая их взгляды оторванными от реальности.

Петрашевцы поддерживали утопический социализм как альтернативу порокам феодальной и капиталистической систем. На их идеи оказали влияние взгляды Шарля Фурье. Они выступали против патриархальной семьи и поддерживали эгалитарную семью из-за того, что в эгалитарной модели отсутствует угнетение женщины. Личный эгоизм, по мнению петрашевцев, должен поглощаться групповым эгоизмом. Таким образом, этот кружок выступал за преобразование общества через естественную природу человека.

Социализм петрашевцев носил далеко не социалистический характер. Но в России все революционные движения того времени назывались социалистическими. Если многие либералы выступали только за права русского крепостного крестьянства и были реформистами в целом, то почти все социалисты выступали за научное мировоззрение, против религии и суеверий, за свободу личности и общества, боролись против феодализма и капитализма.

Известные лидеры

Конечно же, самым известным деятелем организации считался Буташевич-Петрашевский, санкт-петербургский дворянин, создатель "Карманного словаря иностранных слов". После ареста оставшуюся жизнь он провёл в Сибири, где и умер в 1866 году (в Енисейской губернии).

Известным членом петрашевского кружка был и , который тоже оказался в числе 20 арестованных в 1849 году. В отличие от многих членов кружка, он положительно относился к религии и придерживался позиций христианского социализма, который уже был влиятелен в ряде европейских стран. Атеистический социализм Фёдор Михайлович ставил в один ряд с буржуазностью, а многие петрашевцы противопоставляли эти понятия. Достоевский успел побывать и в более радикальных сообществах Дурова и Спешнева.

Сергей Фёдорович Дуров был более аполитичным; кружки, которые он организовывал, носили литературный характер. А Николай Иванович Спешнев в романе Достоевского " " стал прототипом Ставрогина. Он одним из первых называет себя коммунистом. В ссылке он при поддержке восточносибирского губернатора Н.Н. Муравьёва-Амурского возвращается на государственную службу.

Кружок Михаила Буташевича-Петрашевского вошёл в историю не благодаря вольнодумию или смелым революционным замыслам его участников. Уникальность движению придавал его литературный состав, среди которых был еще совсем молодой, но уже признанный Федор Михайлович Достоевский. «Дело Петрашевского» получило известность, в том числе, и из-за необычной даже для тех лет инсценировки публичной казни его членов.

Основаниями для привлечения обвиняемых к суду послужили несколько фактов. Первый из них был связан с либеральными статьями «Краткого словаря иностранных слов», который был составлен Петрашевским и не раз публично обсуждался в стенах его собственной квартиры. Вторым поводом стало прочтение запрещенного письма Виссариона Белинского к мастеру сатиры Николаю Гоголю.

В годовщину казни, произошедшей 3 января 1850 года, сайт вспоминает подробности этого события.

Пятницы у Петрашевского

Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский, как и многие представители интеллектуальной элиты XIX века, уже со студенческой скамьи отличался вольнодумием. Окончив юридический факультет Петербургского университета, он несколько лет служил переводчиком при министерстве иностранных дел. В 1840-е годы вместе со своим коллегой литературным критиком Валерианом Майковым он участвовал в составлении «Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка».

Работа над словарем стала судьбоносной. Петрашевский редактировал второй выпуск издания и помещал в него свои самые острые теоретические статьи с пропагандой демократии и социализма. По счастливому стечению обстоятельств выход словаря в 1846 году не заметили цензоры. Но во время процесса над петрашевцами, в 1849 году, он сыграл свою роковую роль - обвинение использовало его как основную улику.

Михаил Петрашевский. Фото: Commons.wikimedia.org

Квартира Петрашевского в начале 1840-х стала местом бурных споров о губительности крепостного права и самодержавия, продажности чиновников и притеснениях цензуры. Гости читали вслух труды социалистов Шарля Фурье, Этьена Кабе и Жозефа Прудона. В домашней библиотеке хозяина дома было немало запрещенных в России книг. В квартиру Петрашевского на пятничные «посиделки» приходили писатели, ученые и литературные критики - Фёдор Достоевский и Михаил Салтыков-Щедрин, Николай Данилевский и Алексей Плещеев. Федор Михайлович Достоевский попал на «пятничные» вечера в 1846 году. Петрашевский, прочитавший его «Бедных людей», лично приглашает писателя присоединиться к публичным диспутам. По мнению Петрашевского, литература служила сильным инструментом пропаганды революционных идей.

Арест петрашевцев

В апреле 1849 года Петрашевский и несколько десятков участников кружка были арестованы по доносу. Среди арестованных был и Фёдор Достоевский. На суде «Дело Петрашевского» рассматривалось в глубокой тайне. Его представили как серьезный политический заговор, по своей корысти сравнимый с неудавшимся государственным переворотом декабристов. Всех обвиняемых посадили в одиночные камеры Петропавловской крепости. В ноябре того же года им было предъявлено обвинение. Почти всем осужденным поставили в вину распространение письма Белинского, которое «наполнено дерзкими выражениями против православной церкви и верховной власти» и недоносительство о проходивших собраниях на квартире Петрашевского.

Михаила Петрашевского и Федора Достоевского, помимо участия в обсуждении письма Белинского, обвинили в преступных замыслах против государственной власти. К делу в качестве доказательства вольнодумных мыслей отнесли опубликованный словарь иностранных слов.

Федор Достоевский. Фотография начала 1861 года. Фото: Commons.wikimedia.org

Из 123 обвиняемых, привлечённых к следствию, 22 судили военным судом, 21 приговорили к смертной казни через расстрел.

Публичную казнь назначали на 3 января 1850 года. На Семеновском плацу Петропавловской крепости на приговоренных надели предсмертные рубахи, некоторым завязали глаза и привязали к столбу. Многие до последнего не верили в серьёзность приговора, пока не увидели священника, собиравшегося освятить каждого крестом. Офицер скомандовал солдатам целиться. В последний момент ударили в отбой, осужденным развязали глаза и зачитали другой приговор.

Один из приговорённых к казни, Николай Григорьев, сошёл с ума. Фото: Commons.wikimedia.org

Согласно императорскому помилованию, заключенные были сосланы на каторжные работы, кто-то попал в арестантские роты. Еще до отправки к месту отбывания наказания несколько петрашевцев были уже психологически сломлены. Восемь месяцев одиночной камеры и жестокая инсценировка казни привели к умопомешательству.

Главного обвиняемого, Михаила Буташевича-Петрашевского отправили на бессрочную каторгу в Восточную Сибирь. Фёдор Достоевский получил 4 года каторги с лишением дворянства. После смерти Николая I, к началу 1860-х, всех, кроме Петрашевского, амнистировали и восстановили в гражданских правах.

Юность Достоевского прошла под знаком романтического «мечтательства», шиллеровского идеализма и французского утопического социализма. Под влиянием Жорж Занд и Бальзака , у него рано пробуждаются общественные интересы. Белинский восторженно приветствует автора «Бедных людей », как создателя первого русского социального романа. Протест против социальной несправедливости и защита «униженных и оскорбленных» последовательно проводится во всех его ранних произведениях. В «Петербургской Летописи » Достоевского мы уже встречаем призыв к общественной работе («обобщенные интересе, сочувствие к массе общества и к ее прямым, непосредственным требованиям»). Достоевский не только изучает французские социальные теории, но и пытается осуществить их в жизни. Зимой 1846 года он со своими друзьями, братьями Бекетовыми, делает опыт «ассоциации».

«Бекетовы вылечили меня своим обществом, – пишет он брату. – Наконец, я предложил жить вместе. Нашлась квартира большая и все издержки по всем частям хозяйства – все – не превышает 1.200 руб. ассиг. с человека в год. Так велики благодеяния ассоциации». И дальше: «Видишь ли, что значит ассоциация? Работай мы врозь, упадем, оробеем, обнищаем духом. А двое вместе для одной цели – тут другое дело».

Достоевский в 1847 г. Рисунок К. Трутовского

Переход от романтического идеализма к социализму был вполне естественным. Молодой писатель жил в атмосфере мистических чаяний, веры в скорое наступление золотого века и в полное преображение жизни. Ему казалось, что новое христианское искусство (Виктор Гюго , Жорж Занд, Бальзак) призвано обновить мир и осчастливить человечество; он верил, что системы Сен-Симона , Фурье и Прудона сдержат обещания романтизма, утолят его тоску по лучшей жизни. Для поколения 1840-х годов социальный утопизм представлялся продолжением христианства, осуществлением евангельской правды. Он был переводом на современный «общественный» язык христианского Апокалипсиса.

Вспоминая о своей восторженной юности, Достоевский пишет в «Дневнике Писателя» (1873 г.): «Тогда понималось дело еще в самом розовом и райски-нравственном свете. Действительно правда, что зарождавшийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации. Все тогдашние новые идеи нам в Петербурге ужасно нравились, казались в высшей степени святыми и нравственными и, главное, общечеловеческими, будущим законом всего без исключения человечества. Мы еще задолго до парижской революции 48-го года были охвачены обаятельным влиянием этих идей».

В своем «объяснении» следственной комиссии Достоевский смело признается в увлечении утопическим социализмом. «Фурьеризм , пишет он, система мирная: она очаровывает душу своей изящностью, обольщает сердца тою любовью к человечеству, которая воодушевляла Фурье, когда он составлял свою систему, и удивляет ум своею стройностью. Привлекает к себе она не желчными нападками, а воодушевляя любовью к человечеству. В системе этой нет ненависти».

От утопии преображения мира, от христианского социализма Достоевский никогда не отречется. Идея золотого века и мировой гармонии – самая заветная, самая «святая» его идея: она стоит в центре его мировоззрения и творчества.

Познакомившись с Петрашевским весной 1846 года, он берет в его библиотеке книги социально-христианского содержания: «Le nouveau Christianisme» Сен-Симона, «Le vrai Christianisme suivant Jesus-Christ» Кабе , «De la célebration du dimanche» Прудона.

В 1847 году он начинает посещать его кружок и встречает в нем много единомышленников: один из них, А. П. Милюков, преклонялся перед Ламенне и переводил на церковно-славянский язык «Paroles d"un croyant». Другой, К. И. Тимковский, «обещался в одну из пятниц доказать путем чисто-научным божественность Иисуса Христа, необходимость пришествия Его в мир на дело спасения и рождение Его от Девы»; поэт А. Н. Плещеев писал:

Сижу ли окружен шумящею толпою
На пиршестве большом, мне слышен звук цепей;
И предстает вдали, как призрак предо мною
Распятый на кресте Великий Назорей.

Другой петрашевец, Европеус на следствии заявлял, что «характер теории Фурье есть «религиозный »,гармонический, научный и мирный, противоположный всяким насильственным переворотам, революциям и беспорядкам». Так же смотрел на фурьеризм и петрашевец Дебу. «Теория Фурье, – показал он, – не заключает в себе ничего вредного для общества, напротив, она мирит людей всех классов и состояний, поддерживает религиозные чувства и побуждает к сохранению порядка».

Пламенным христианским социалистом был также петрашевец Д. Ахшарумов, который на обеде в честь Фурье (7 апреля 1849 года) говорил: «И вот нашлись люди с горячей любовью ко всем людям, к целому человечеству, а также к Богу, которые посвятили всю свою жизнь на то, чтобы найти такое устройство общества, где все были бы богаты, счастливы и довольны, где бы самая жизнь наша, каждый день, час и минуты ее были бы благодарственным гимном Создателю, где не было бы ни слез, ни преступлений, и во главе их стоит величественный гений Фурье».

Великая цель петрашевцев: реставрировать образ человека во всем его величии и красоте... «покрыть всю землю нищую дворцами, плодами и разукрасить в цветах». Эта речь прекрасно передает утопический дух нового движения, его религиозно-гуманистический пафос. Достоевский мог бы подписаться под каждым словом этого манифеста. Русские фурьеристы не имели политической программы, были против насильственных переворотов, признавали частную собственность в «ассоциации», и иерархическую организацию труда. В этом смысле их нельзя назвать ни революционерами, ни даже социалистами. Больше всего им подходит имя человеколюбивых либералов.

Никакого заговора Петрашевского не существовало. О собраниях у него по пятницам знал весь Петербург. Д. Ахшарумов говорит в своих «Записках», что «это был интересный калейдоскоп разнообразнейших мнений о современных событиях... приносились городские новости, говорилось громко об всем без всякого стеснения...». Баласогло называет пятницы Петрашевского «простыми собраниями знакомых, тесно связанных взаимными чувствами и отношениями».

Чиновник особых поручений Министерства Внутренних Дел Липранди писал в своей докладной записке по делу Петрашевского: «В большинстве молодых людей очевидно какое-то радикальное ожесточение против существующего порядка вещей, без всяких личных причин, единственно по увлечению «мечтательными утопиями», которые господствуют в Западной Европе и до сих пор беспрепятственно проникали к нам путем литературы и даже самого училищного преподавания. Слепо предаваясь этим утопиям, они воображают себя призванными переродить всю общественную жизнь, переделать все человечество и готовы быть апостолами и мучениками этого несчастного самообольщения». Нельзя точнее определить настроение «мечтателей-вольнодумцев» сороковых годов. В объяснении следственной комиссии Достоевский объявляет: «Да, если желать лучшего есть либерализм, вольнодумство, то в этом смысле может быть я вольнодумец. Я вольнодумец в том же смысле, в котором может быть назван вольнодумцем и каждый человек, который в глубине сердца своего чувствует себя вправе быть гражданином, чувствует себя вправе желать добра своему отечеству».

Но утопический социализм недолго был господствующим течением этого десятилетия. Новое движение надвигалось на него из Германии, где в то время гегелевский идеализм переживал глубокий кризис. Левая группа гегельянцев с Фейербахом и Марксом разрывает с абстрактной метафизикой и закладывает основание будущему материалистическому социализму. Философия Гегеля истолковывается теперь в смысле призыва к социальной революции; христианство отрицается, как изжитое суеверие, тормозящее прогресс нового общества. Герцен , Боткин и Бакунин видят в атеизме освобождение духа. Герцен пишет: «Философия Гегеля – алгебра революции; она необыкновенно освобождает человека и не оставляет камня на камне от мира христианского, от мира преданий, переживших себя».

В середине сороковых годов Белинский, под влиянием Фейербаха, отрекается от Гегеля, увлекается естествознанием и точными науками и становится воинствующим безбожником. «Метафизику к черту, восклицает он, это слово означает сверхнатуральное, следовательно, нелепость... Освободить науку от призраков трансцендентализма и теологии; показать границы ума, в которых его деятельность плодотворна, оторвать его навсегда от всего фантастического и мистического, – вот что сделает основатель новой философии». В 1845 году он пишет Герцену: «Истину я взял себе и в словах Бог и религия вижу тьму, мрак, цепи и кнут».

Виссарион Белинский. Рисунок К. Горбунова, 1843

Белинский восстает на Бога из любви к человечеству и отказывается верить в творца несовершенного мира. Он фанатик любви к людям: «Социальность, социальность или смерть! Вот девиз мой», восклицает он. Если для счастья большинства понадобится отрубить сотни тысяч голов – он их отрубит. Свое кровожадное человеколюбие он сам называет маратовским . Влияние Белинского предопределило судьбу русского социализма: христианский утопизм был раздавлен атеистическим материализмом; приготовлялся путь для марксистского коммунизма.

В этой потрясающей русской трагедии Достоевскому было суждено сыграть не малую роль. Он совершил отречение и искупил его десятью годами Сибири. В этом его «преступление и наказание».

В «Дневнике Писателя » (1873 г.) он подробно рассказывает о том, как в 1846 году Белинский «бросился обращать его в свою веру».

…Я застал его страстным социалистом, и он прямо начал со мной с атеизма. В этом много для меня знаменательного – именно удивительное чутье его и необыкновенная способность глубочайшим образом проникаться идеей... Он знал, что основа всему – начала нравственные. В новые нравственные основы социализма он верил до безумия и без всякой рефлексии: тут был один лишь восторг. Но как социалисту, ему прежде всего следовало низложить христианство; он знал, что революция непременно должна начинать с атеизма. Ему надо было низложить эту религию, из которой вышли нравственные основания отрицаемого им общества. Семейство, собственность, нравственную ответственность личности он отрицал радикально.

Тут оставалась, однако, сияющая личность самого Христа, с которою всего труднее было бороться. Учение Христово он, как социалист, необходимо должен был разрушать, называть его ложным и невежественным человеколюбием, осужденным современною наукой и экономическими началами, но все-таки оставался пресветлый лик Богочеловека, его нравственная недостижимость, его чудесная и чудотворная красота. В беспрерывном, неугасимом восторге своем Белинский не остановился даже и перед этим неодолимым препятствием...

– Да знаете ли вы, взвизгивал он раз вечером (он иногда как-то взвизгивал, если очень горячился), обращаясь ко мне, знаете ли вы, что нельзя насчитывать грехи человеку и обременять его долгами и подставными ланитами, когда общество так подло устроено, что человеку невозможно не делать злодейства, когда он экономически приведен к злодейству, и что нелепо и жестоко требовать с человека того, чего уже по законам приводы не может он выполнить, если бы даже хотел…

И обращаясь ко второму гостю и указывая на Достоевского, Белинский продолжал: «Мне даже умилительно смотреть на него: каждый-то раз, когда я вот так помяну Христа, у него все лицо изменяется, точно заплакать хочет . Да поверьте же, что ваш Христос, если бы родился в наше время, был бы самым незаметным и обыкновенным человеком; так и стушевался бы при нынешней науке и при нынешних двигателях человечества».

И Достоевский заканчивает: «В последний год его жизни я уже не ходил к нему. Он меня невзлюбил: но я страстно принял тогда все его учение ».

Интеллигент. Виссарион Белинский. Документальный фильм

Признание поразительное: Достоевский страстно принял атеистическое учение Белинского! В другой статье того же «Дневника Писателя» за 1873 год, автор еще точнее определяет в чем заключалось «учение» Белинского. «Все эти убеждения о безнравственности самых оснований (христианских) современного общества, о безнравственности религии, семейства; о безнравственности права собственности; все эти идеи об уничтожении национальностей во имя всеобщего братства людей, о презрении к отечеству и пр., и пр. – все это были такие влияния, которых мы преодолеть не могли и которые захватывали, напротив, наши сердца и умы во имя какого-то великодушия». Слова эти не оставляют никакого сомнения: Белинский обратил Достоевского в свою веру; он «страстно» принял весь его атеистический коммунизм . «Человеколюбивый либерал» изменил своему христианскому утопизму и отрекся от «сияющей личности Христа». И это не мимолетное заблуждение, а долгая душевная трагедия. Через восемь лет после обращения в «атеистическую веру» Белинского, Достоевский писал из Омска жене декабриста Фон Визина: «Я скажу Вам про себя, что я дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки».

Человек, создавший самую гениальную в мире атеистическую аргументацию (Иван Карамазов), человек, которого «всю жизнь Бог мучил», вмещал в своем сердце пламеннейшую веру с величайшим неверием. Вся религиозная диалектика его романов вырастает из этой трагической раздвоенности.

Признавшись в «Дневнике Писателя» в своей причастности к коммунистическим идеям, Достоевский делает из этого страшный вывод: «Почему же вы знаете, что петрашевцы не могли бы стать нечаевцами , то есть стать на нечаевскую же дорогу, в случае, если бы так обернулось дело? Конечно, тогда и представить нельзя было, как бы это могло так обернуться дело? Не те совсем были времена. Но позвольте мне про себя одного сказать: Нечаевым, вероятно, я бы не мог сделаться никогда, но нечаевцем, не ручаюсь, может, и мог бы... во дни моей юности». И в заключение он горестно себя спрашивает, как мог он поддаться такому заблуждению? «Я происходил из семейства русского и благочестивого... Мы в семействе нашем знали Евангелие чуть не с первого детства... Каждый раз посещение Кремля и соборов московских было для меня чем-то торжественным».

Но детская вера оказалась хрупкой. Ранние впечатления от церквей, богослужения, духовного пения были более эстетическими, чем религиозными. Обрядовое благочестие родителей коснулось только поверхности души ребенка. А потом в юности христианский гуманизм и романтическая мистика надолго утолили религиозную жажду «мечтателя». Туманно и расплывчато понимание христианства у молодого Достоевского. Гомера сравнивает он с Христом, Виктора Гюго считает лириком с «христианским младенческим направлением поэзии». Наконец – и это самое знаменательное – ни в одном из его произведений до каторги не ставится религиозный вопрос. В «Хозяйке » Ордынов пишет труд по истории церкви, но это никак не отражается на его жизни. Благочестивые люди оказываются ханжами и тиранами (Мурин в «Хозяйке», старая княжна в «Неточке Незвановой »). В сочинениях Достоевского до-каторжного периода Бог не присутствует. Вот почему молодой писатель оказался бессилен перед влиянием Белинского, и оно «захватило его сердце».

Встреча со Христом произошла потом у Достоевского на каторге через приобщение к страданиям русского народа. «Но, пишет автор «Дневника», это не так скоро произошло, а постепенно и после очень-очень долгого времени». Даже эшафот и ссылка не сразу сломили его убеждения. «Мы, петрашевцы, продолжает он, стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния... Если не все мы, то, по крайней мере, чрезвычайное большинство из нас почло бы за бесчестие отречься от своих убеждений. То дело, за которое нас осудили, те мысли, те понятия, которые владели нашим духом, представлялись нам не только не требующими раскаяния, но даже чем-то очищающим, мученичеством, за которое многое нам простится. И так продолжалось долго. Не годы ссылки, не страдания сломили нас. Напротив, ничто не сломило нас, и наши убеждения лишь поддерживали наш дух сознанием исполненного долга».

Статья «Дневника Писателя» 1873 года – акт публичного покаяния, беспримерный в истории русской духовной жизни. Есть величие в этом бесстрашии и огненности духа. Достоевский признается во всем, в чем он мог признаться и намекает на то, о чем в его время говорить было невозможно. До сих пор намек этот оставался незамеченным и только теперь, благодаря новым публикациям, мы в силах раскрыть его смысл.

«Нечаевым , – говорит Достоевский, – вероятно, я бы не мог сделаться никогда, но нечаевцем , не ручаюсь, может, и мог бы.... во дни моей юности». Как известно, Нечаев был основателем революционного общества 1860-х годов и автором «Катехизиса революционера». Нечаевцы хотели опутать всю Россию сетью тайных ячеек, возмутить массы, поднять кровавый бунт, свергнуть правительство, уничтожить религию, семью, собственность. Этих фанатиков разрушения Достоевский заклеймил в своем романе «Бесы ». Что значит, что он мог бы «сделаться нечаевцем» в дни своей юности? Как понимать загадочную фразу: «в случае, если бы так обернулось дело?»

«Революционная деятельность» Достоевского не ограничивалась кружком Петрашевского. Следственная комиссия через своего агента Антонелли была хорошо осведомлена о том, что происходило на пятницах Петрашевского; но она мало знала о работе кружка Дурова. Изложим сначала «явную» сторону «дела Достоевского». Познакомившись с Петрашевским через поэта Плещеева еще весной 1846 года, он начинает посещать его пятницы с поста 1847 года. В «объяснении» для следственной комиссии писатель утверждает, что у него никогда не было с ним близости. «Я поддерживал знакомство с Петрашевским, пишет он, ровно постольку, поскольку этого требовала учтивость, то есть посещал его из месяца в месяц, а иногда и реже.... В последнюю же зиму, начиная с сентября месяца, я был у него не более восьми раз... Впрочем, я всегда уважал его, как человека честного и благородного».

Достоевский доказывает, что ничего преступного в его поведении не было... «В сущности, я еще не знаю доселе, в чем меня обвиняют. Мне объявили только, что я брал участье в общих разговорах у Петрашевского, говорил «вольнодумно» и, наконец, прочел вслух литературную статью «Переписку Белинского с Гоголем». Подсудимый блестяще защищается от этих двух неопределенных обвинений: «Кто видел в моей душе?.. Я говорил три раза: два раза я говорил о литературе и один раз о предмете вовсе не политическом: об личности и об человеческом эгоизме».

Что же касается «вольнодумства», то оно сводилось к «желанию добра своему отечеству». Да и кто в наше время не говорит о политике, о Западе, о цензуре? «На Западе происходит зрелище страшное, разыгрывается драма беспримерная (февральская революция)... Неужели можно обвинять меня в том, что я смотрю несколько серьезно на кризис, от которого ноет и ломится надвое несчастная Франция?» Но он сторонник самодержавия для России и ожидает реформы только «свыше от престола». Можно заподозрить искренность последнего заявления: страстный ученик Белинского едва ли мог быть в то время столь благонамеренным монархистом. Труднее было Достоевскому оправдаться от второго обвинения: чтения знаменитого письма Белинского к Гоголю по поводу «Переписки с друзьями ». Шпион Антонелли донес: «В собрании 15 апреля (1849 г.) Достоевский читал переписку Гоголя с Белинским и в. особенности письмо Белинского к Гоголю. Письмо это вызвало множество восторженных одобрений общества, в особенности у Баласогло и Ястржембского, преимущественно там, где Белинский говорит, что у русского народа нет религии. Положено было распустить это письмо в нескольких экземплярах».

Чтение этого письма действительно очень компрометировало Достоевского. Белинский писал Гоголю: «Вы не заметили, что Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства... Приглядитесь попристальнее, и вы увидите, что это (русский народ) по натуре глубоко атеистический народ ».

Достоевский оправдывается путано, многословно и неубедительно. «Которого числа и месяца не помню (кажется, в марте), зашел я к Дурову в третьем часу пополудни и нашел присланную мне переписку Белинского с Гоголем. Я тут же прочел ее Дурову и Пальму. В шестом часу заехал Петрашевский и просидел четверть часа. Он спросил: «что это за тетрадь?» Я сказал, что это переписка Белинского с Гоголем и обещал неосторожным образом, прочесть ее у него. Это сделал я под влиянием первого впечатления. Тут, по уходе Петрашевского, пришли еще кто-то. Естественно, зашел разговор о статье Белинского, и я прочел ее в другой раз... У Петрашевского читал потому, что дал обещание и уже не мог отказаться от него. Я ее прочел, стараясь не выказывать пристрастия ни к тому, ни к другому из переписывающихся».

Итак, Достоевский три раза читал письмо Белинского. Кроме того, Филиппов показал в комиссии, что он делал второй список письма со списка, полученного от Достоевского, после чего последний оба списка взял к себе, Обвиняемый пытается доказать, что он читал статью Белинского «ни более, ни менее, как литературный памятник», что с письмом его он не согласен, что он был с ним в ссоре, и т. д. и т. д. Все это мало правдоподобно и натянуто; чтение письма вызвало общий восторг и, несомненно, Достоевский, читавший его три раза, восторг этот разделял. «Объяснение» обвиняемого было хитрым дипломатическим приемом: он отрекомендовал себя профессиональным литератором, защищающим теорию чистого искусства, «выставил кружок Петрашевского в комически-безобидном виде, изобразил фурьеризм, как систему «осмеянную, непопулярную, освистанную и забытую из презрения», уменьшил степень своей близости с «незлобивым мечтателем» Петрашевским, не выдал ни одного из товарищей по кружку, напустил туману на эпизод своего чтения письма Белинского, и главное, ни одним словом не упомянул о другом кружке – Дурова.

На этом дело могло бы кончиться, если бы комиссия неожиданно не узнала о существовании группы Дурова. От Достоевского были потребованы дополнительные показания. Положение его сразу ухудшилось: он обвинялся в участии в революционной ячейке, предполагавшей завести тайную литографию. Ему приходится придумать целую повесть, чтобы усыпить подозрения комиссии. Он пишет: «На вечерах Дурова я бывал. Знакомство мое с Дуровым и Пальмом началось с прошедшей зимы. Нас сблизило сходство мыслей и вкусов: оба они, Дуров и особенно Пальм, произвели на меня самое приятное впечатление. Не имея большого круга знакомых, я дорожил этим новым знакомством и не хотел терять его. Кружок знакомых Дурова чисто артистический и литературный . Скоро мы, то есть я, брат мой, Дуров, Пальм и Плещеев, согласились издать в свет литературный сборник и поэтому стали видеться чаще... Скоро наши сходки обратились в литературные вечера, к которым примешивалась и музыка». И вот однажды Филиппов предложил литографировать сочинения кружка помимо цензуры. Дуров был очень недоволен этим предложением, Михаил Михайлович Достоевский пригрозил немедленно уйти из кружка, а Федор Михайлович убедил всех отказаться от плана Филиппова. «После этого собрались всего только один раз. Это было уже после Святой недели... По болезни Пальма вечера совсем прекратились». Такова версия Достоевского: невинный литературно-музыкальный кружок; Филиппов предлагает завести тайную литографию для печатания литературных произведений, но этот нелепый план всеми решительно отвергается. Во всей этой истории Достоевскому принадлежит самая почетная и благонамеренная роль.

Такова «явная» сторона дела Достоевского. «Тайная» его сторона раскрылась гораздо позже. Она связана с этим самым кружком Дурова.

Петрашевский попал в поле зрения властей еще в 1844 году - доносы на него были поданы шефу жандармов А. Орлову и Санкт-Петербургскому военному губернатору К. Кавелину. Установленный за подозрительной личностью негласный надзор не дал никаких результатов. С зимы 1845 года обращают на себя внимание странные сборища, происходящие на квартире Петрашевского по «пятницам». Весной того же года появляется первый выпуск (от «А» до «М») «Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка». Через год, когда издание было продолжено (от «М» до «О» - апрель 1846 года), власти спохватились: под видом толкования иностранных слов словарик объяснял социалистические понятия.

Петрашевским и его приятелями занялось Министерство внутренних дел, которое тогда возглавлял генерал Л.А. Перовский. Разработкой дела занялся чиновник по особым поручениям И.П. Липранди, человек не мало повидавший на своем веку и хорошо знакомый с приемами агентурной работы. Прежде всего, предстояло выяснить характер «пятниц» Петрашевского. Расспросили дворников, прислугу, извозчиков, доставлявших гостей по домам и слышавших обрывки их разговоров. Все это дало весьма мало. Нужен был агент с «незапятнанной репутацией» и определенным уровнем образования, способный проникнуть на собрания у Петрашевского и определить степень опасности крамольных умствований, которые там услышит.

Липранди потратил 4 месяца и уйму денег, чтобы отыскать достойного кандидата на эту роль. На счет секретных сумм Министерства внутренних дел он «зажил открытым домом», стал принимать у себя бедных и честолюбивых юношей из среды мелкого чиновничества, старавшихся не упустить случая пообедать и завести полезные связи. В итоге Липранди выбрал Петра Дмитриевича Антонелли, сына академика живописи, студента 1 курса филологического факультета Петербургского университета. Его оформили канцелярским чиновником в Министерство иностранных дел, где он без труда свел знакомство с чрезвычайно общительным Петрашевским.

Антонелли удалось «приобщиться» мировоззрению Петрашевского и получить общее представление о философской и социально-политической направленности бесед его гостей. Однако, «слова к делу не подошьешь». Добыть же документальные улики, как и попасть в число приглашенных на «пятницы», агенту никак не удавалось. Петрашевский не поддавался на попытки подтолкнуть его к преступным действиям и взять с поличным.

В марте 1849 года Липранди пошел ва-банк, он позволил Антонелли явиться на вечер к Петрашевскому без приглашения. Ограниченный круг избранных принял чужака настороженно. Но обаятельный молодой человек сумел расположить к себе самых подозрительных и стал посещать «пятницы» наравне с завсегдатаями. Его цепкая память зафиксировала откровенную фразу о целях петрашевцев - «приготовлять способных людей на случай какой-нибудь революции, приготовлять массы к восприятию всяких перемен». Поскольку 1848-1849 годы были временем революционных потрясений в Европе (Франция, Германские государства, Венгрия, Италия, Дунайские княжества), то после очередного доклада императору о ходе расследования Николай I распорядился об аресте Петрашевского и участников его кружка, причем приказ об этом был дан не Министерству внутренних дел, а тем, кто и должен был этим заниматься - III Отделению. На дальнейшем развитии дела сказалась давняя конкуренция двух этих ведомств.

III отделение постаралось придать делу иной оборот, чем предполагали Перовский и Липранди. Разветвленного заговора, посягающего на ниспровержение государственного строя, в деятельности кружка не усмотрели. Следственная комиссия признала, что «собрания, отличавшиеся вообще духом противным правительству, не обнаруживающие, однако ж, ни единства действий, ни взаимного согласия, к разряду тайных организованных обществ не принадлежали». Правда, несмотря на это, 21 обвиняемый, в том числе М.В. Петрашевский и Ф.М. Достоевский, были приговорен к расстрелу, который в самый последний момент, когда осужденных уже вывели на площадь для исполнения приговора, был заменен ссылкой на каторгу.