Жить в кайф 

Культура как регулирующий фактор социальных отношений. Культура и культурные запреты

Сергей Черняховский

Культура – это не некая сфера изысканный удовольствий. Культура – это система запретов. Культурного человека от дикаря отличает не отрешенность от жизни и погружение в мир эстетического удовольствия – а знание того, что делать нельзя. Обладание и владение «системой табу». Казалось бы, наличие «табу» – элемент мира примитивных цивилизаций. Это отчасти верно – в том смысле, что именно с осознания существования запретов – начинается цивилизованность.

То есть цивилизованный и культурный человек – это не человек, который утверждает вое право жить без ограничений, а человек – который знает, что есть вещи, которые делать нельзя и не принято: то есть, принимает над собой власть тех или иных запретов.

Отсюда культурная политика, тем более культурная политика государства – это не некая сфера обслуживания мира тех, кто объявляет себя творцами искусства. Хотя поддержка тех, кто действительно создает культуру и искусство – естественная задача государства. В сути своей – это содействие распространению культуры – и просвещение, создание для каждого человека возможности доступа к миру культуры – и погружения в нее – то есть знания и погружения в систему запретов.

С точки зрения системной политической теории – культура это не некая «организация досуга и развлечений», культура – это производство того, что называется латентными образцами – то есть сохранение и утверждение норм и обычаев своей страны – вместе со знакомством с нормами и обычаями других стран. И государственная политика в этой сфере – это организация такого производства. Но организация не в смысле менеджерства – а в смысле поощрения производства тех образцов поведения и ценностных норм, которые решают задачи, стоящие перед страной, усиливают страну и воспроизводят ее ценности и начала самоидентификации.

Это не значит, что государство лишь охраняет обычаи – если оно начинает ограничиваться этим, утверждаемая и распространяемая культура может оказаться неспособна выдерживать ценностную конкуренцию с иными, внешними культурами, окажется неспособна обеспечивать адаптацию в меняющийся мир.

Но проблема состоит в том, что обеспечивать эту адаптацию она должна в рамках целей своего развития, с сохранением своей значимости, памяти и идентификации.

В этом отношении задача государственной политики в области культуры, – это просвещение, доведение «до масс» того, что формирует человека, знакомого с достижениями культуры мировой – но в первую очередь признающего значимость культуры своей. И культуру мировую умеющую рассмотреть с точки зрения преимуществ своей – одновременно вписывая новые образцы в свои – как развивающие и укрепляющие именно свои. Точка зрения, согласно которой задача государственной политики в этой сфере – не вмешиваться и не мешать возникать и развиваться тому, что возникает само по себе – неверна просто потому, что «само по себе» вообще ничего не возникает и не развивается – все это происходит под влиянием тех или иных распространяемых образцов.

И эти образцы могут с одной стороны, отражать некую практику «облегчения запретов» к которой всегда существует определенное тяготение – просто потому, что делать то, что делать легче – проще и удобнее.

Но распространение практики такого «облегчения», расширение зоны разрешенного – как раз и разрушает то, в чем стоит и значимость, и сила сложившейся национальной культуры. Не мыть руки перед едой – всегда легче, чем их мыть. Не чистить зубы – легче, чем их чистить. Биться в истерики – легче, чем держать себя в руках. А плеснуть на полотно краску, предложив зрителям любоваться узорами – много легче, чем учиться классической живописи.

С другой стороны, – если рассмотреть культуру и искусство с точки зрения доставляемого наслаждения – то более просты и соответствуют более «примитивному уровню».

Стриптиз проще для восприятия, чем классический балет, бульварный роман – нежели роман Бальзака или Достоевского. А Пелевин воспринимается легче, чем «Евгений Онегин».

И третий аспект – в условиях того, что принято называть «Открытым обществом» и свободы распространения информации – уже иные субъекты и иные государства могут осуществлять распространение в твоей стране тех «латентных образцов», которые выгодны им – либо чтобы привить твоей стране свою систему ценностей, либо чтобы ослабить систему твоих мотиваций, твоей готовности защищать свою страну и ценить твою культуру.

То есть сфера культуры страны – это не сфера развлечений и углубления комфорта. И министерство культуры любой страны – особенно в нынешних условиях – России – это ведомство защиты духовного и интеллектуального национального суверенитета.

То есть – ведомство политическое. Ведомство – которое ведет борьбу за страну и за ее суверенитет – возможно на наиболее сложном участке.

И одновременно – ведомство производственное. Потому что оно, обеспечивая производство латентных образцов поведения и жизни – производит и воспроизводит страну. И его задача – не «не мешать художникам». Его задача – содействовать производству и принятию тех образцов и тех запретов в области интеллектуально жизни – которые усиливают страну и ее граждан – и препятствовать создавать те, которые могут ее ослабить.

То есть в конечном счете, Министерство Культуры любой страны – это в еще большей степени министерство безопасности, чем ФСБ.

В условиях России, ценностная жизнь и смысловые с основы которой поверглись жесткой агрессии в конце 1980-х гг. – это Министерство Восстановления страны – и сохранения и ее памяти, и ее исторической самоидентификации.

Только ему работать – сложнее, чем КГБ или ФСБ. Потому что те, кто разрушают страну в ценностном плане и осуществляют интеллектуальную и смысловую агрессию против нее – формально в большинстве случаев юридически ничего не нарушают. И формально – с правовой точки зрения неподсудны.

Хотя может быть стоит задуматься и о том, правильно ли такое положение дела.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

хорошую работу на сайт">

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Москва 2015

Реферат по учебной дисциплине: «Культурология»

Тема: «Роль предписаний и запретов в становлении культуры. Взгляд З. Фрейда»

Введение

1. История культуры З. Фрейда

2. Культура как система запретов

3. История культурного развития человечества по З. Фрейду

4. Недовольство культурой З. Фрейда

Заключение

Список источников

Введение

Учение Фрейда уже на первых стадиях своего развития далеко перешагнуло рамки медицины. Буквально через несколько лет после изложения Фрейдом основных идей психоанализа вокруг него образовался небольшой кружок, где горячо обсуждались общие психоаналитические проблемы.

Позднее, прослеживая историю возникновения и развития психоанализа, Фрейд писал, что, его работы о толковании сновидений, об остроумии и ряд других с самого начала показали, что психоаналитическое учение не ограничивается областью медицины, а может быть использовано и в различных науках о духе.

Начав с рассмотрения истории развития первобытного общества, Фрейд попытался набросать эскиз исторического развития человеческой культуры и цивилизации в целом. Одним из основных факторов культурного развития Фрейд считал постепенное отречение от природных бессознательных страстей и влечений, присущих первобытному человеку.

Пытаясь обозреть культурные и социальные институты человечества через призму протекания психических процессов, Фрейд отталкивается от созданной им модели личности. Он считает, что механизмы психического взаимодействия между различными инстанциями личности находят свой аналог в социальных и культурных процессах общества.

Цель работы - рассмотреть культуру З. Фрейда.

1. И стория культуры З . Фрейда

Одной из областей приложения психоаналитического учения Фрейда стала философия истории и культуры. Считая, что с помощью психоаналитического исследования отдельного человека можно осветить многие загадки истории человечества, Фрейд использовал психоанализ для конструирования своей собственной философии истории. При этом

Фрейд исходил из того, что психическое развитие отдельного человека сокращенно повторяет ход развития всего человечества, а протекание бессознательных процессов обусловливает специфику возникновения как этических и моральных норм человеческого поведения, так и общественных связей, культурных достижений и социальных институтов, свидетельствующих о прогрессе человеческой цивилизации от примитивных первобытных сообществ до современной организации буржуазного общества.

Психоаналитическая картина истории развития первобытного состояния человечества впервые была дана Фрейдом в работе "Тотем и табу" (1913) , где с позиций своего учения он попытался объяснить процесс становления психической жизни примитивного человека.

Объяснение многих явлений, характерных для первобытного общества (механизмов функционирования психики примитивного человека, процессов образования первобытных запретов - табу, возникновения анимизма и тотемизма), осуществлялось Фрейдом на основе данных, полученных при изучении типичных детских неврозов - так называемых фобий(боязни) детей, а теоретической установкой при этом служил опять-таки "эдипов комплекс".

Возникающие у детей неврозы, называемые фобиями, выражаются в боязни какого-то определенного животного. При этом, как правило, обнаруживается двойственная установка ребенка: с одной стороны, он боится животное, а с другой - проявляет к нему всяческий интерес, фиксируя на нем свое внимание и подражая ему. Эти амбивалентные чувства к животному являются, по Фрейду, не чем иным, как бессознательными замещениями в психике тех скрытых чувств, которые ребенок испытывает по отношению к родителям (мальчик - к отцу).

Благодаря такому замещению, как считает Фрейд, происходит разрешение внутрипсихических конфликтов. Это бессознательное замещение призвано скрыть реальные причины детского страха, обусловленного не столько отношением отца к сыну (строгость, суровость), сколько неосознанным и противоречивым отношением самого ребенка к отцу. Мальчик одновременно и любит, и ненавидит отца: он хочет стать таким же сильным, как его отец, и вместе с тем устранить его, чтобы занять место отца в отношениях с матерью. Такие бессознательные влечения ребенка противоречат установкам, которые он получает в процессе воспитания. Разрешение этого внутрипсихического конфликта, разыгрывающегося в душе ребенка, как раз и осуществляется путем бессознательного сдвига с одного объекта на другой: те влечения, которых ребенок стыдится, вытесняются из сознания и в бессознательной форме направляются на иносказательный объект, по отношению к которому можно уже в неприкрытом виде проявлять свои чувства.

В конструировании психоаналитической философии истории Фрейд опирался также на гипотезы, которые существовали в то время в биологии и этнологии. От Дарвина он позаимствовал представления о примитивной человеческой орде, управляемой сильным отцом; от шотландского этнографа Аткинсона - идеи о так называемой циклопической семье, когда сыновья, объединившись между собой, восстают против тирании отца и убивают его; от Робертсона Смита - представления о возникновении тотемизма. Описанная Фрейдом на основе использования всех этих гипотез фантастическая картина первобытного общества выглядела следующим образом.

На заре своего становления человек жил в первобытной орде, в которой главенствующую роль играл отец. Его силе и воле подчинялись все сыновья. Он один имел право на обладание женщиной, и те из его сыновей, которые, подрастая, пытались предъявить свои права, просто изгонялись отцом из первобытной орды. Возможность возникновения конфликтных ситуаций на почве завоевания женщин предотвращалась решительными действиями отца, который благодаря своей физической силе отстаивал свое право на монопольное обладание ими. Однако такое положение не могло продолжаться вечно. Изгнанные отцом братья объединились между собой, убили и съели отца, положив тем самым конец первобытной отцовской орде. Но братья находились под властью амбивалентных чувств, которые обнаруживаются и сегодня у детей и невротиков:они ненавидели отца и восхищались им. Удовлетворив чувство ненависти убийством отца, они оказались во власти нежных родственных чувств, на основе которых возникло сознание вины и раскаяние. Это побудило их навечно запечатлеть образ отца в виде тотема, объявив недопустимость убийства заместителя отца. Осознание вины за совершенное деяние заставило также братьев отказаться от желанных женщин и установить инцестуозный запрет. Так возникли основные табу тотемизма, совпадающие с вытесненными желаниями "эдипова комплекса".

Человеческая культура, по мнению Фрейда, и началась с этого великого события, постоянно напоминающего человеку о преступлении его предков. "Общество покоится теперь на соучастии в совместно совершенном преступлении, религия - на сознании вины и раскаянии, нравственность - отчасти на потребностях этого общества, отчасти на раскаянии, требуемом сознанием вины".

Таким образом, в психоаналитической трактовке получается, что на сознании вины за совершенное преступление, которое незримо присутствует в душе каждого человека, покоится вся современная культура с ее предписаниями морали и все возрастающими ограничениями.

Психоаналитическое толкование философии истории исходит из того, что религия, мораль, социальные чувства первоначально составляли одно целое: они вырабатывались филогенетически на базе "эдипова комплекса", а именно: религия и нравственность - посредством подавления этого комплекса, социальные чувства - в результате необходимости преодоления сопернических чувств между сыновьями за право обладать женщинами в первобытной орде.

Однако, встав на такую точку зрения в толковании происхождения религии, морали и социальных отношений между людьми, основатель психоанализа сразу же столкнулся с целым рядом проблем. Возник, например, вопрос, какая часть психики дикаря - "Я" или "Оно" - послужила основой для создания религии, морали. Если последние возникли из "Я", тогда следует говорить о наследственности, сохраняющейся в структуре "Я". Если религия, нравственность и мораль вытекают из "Оно", тогда необходимо раскрыть механизм возникновения религиозных представлений, этических и моральных предписаний, исходя не из осознания человеком чувства вины, а из чего-то другого. Напрашивался также вопрос, насколько правомерно распространение дифференциации психики культурного человека, ее составных частей - "Я", "Оно" и "Сверх-Я" - на человеческое существо, живущее в первобытном обществе.

Фрейд попытался ответить на эти вопросы. Дифференциацию психики на "Я" и "Оно" он признает не только в современном или первобытном человеке, но и в более примитивных живых существах. Такая дифференциация, в его представлении, является необходимым условием возможности воздействия внешнего мира на живой организм. Но поскольку бессознательное "Оно", по Фрейду, не может испытывать и переживать реальность иначе, как при помощи "Я", которое замещает для него внешний мир, постольку моральные и религиозные аспекты вытекают как бы из "Я" и имеют значимость только для "Я". Однако это не означает, что Фрейд признает прямую наследственность в "Я" (в таком случае обнаруживалась бы пропасть между конкретным человеком и понятием человеческого рода). Вспомним, что разница между фрейдовским "Я" и "Оно" относительна, поскольку "Я" является дифференцированной частью "Оно". Поэтому переживания "Я" рассматриваются Фрейдом как превратившиеся в переживания "Оно", которые сохраняются и передаются по наследству. Иными словами, хотя фрейдовское "Я" черпает "Сверх-Я" (совесть) из "Оно", тем не менее это свидетельствует лишь о том, что на поверхность всплывают старые образования, изначально сохраняющиеся в самом "Я", что наследственные бессознательные влечения в своих конкретных проявлениях обнаруживают осадки некого априорного морального закона.

Словом, основоположник психоанализа приходит к выводу о наличии нравственных и моральных основ психической жизни человека, из которых произрастают все культурные и социальные достижения человечества.

Но такое понимание природы нравственности не согласуется с первоначальными установками психоанализа, согласно которым прогресс человечества всецело связан с деятельностью бессознательных психических сил человека, ориентированных на "эдипов комплекс".

Чтобы освободить свое учение от этого внутреннего противоречия, Фрейду нужно было отказаться от одной из двух посылок. Но у него не хватило на это мужества или научной объективности.

Онтогенетически первое такое отречение, по его мнению, произошло в первобытной орде, когда, убив своего отца и испытав чувство вины, сыновья отказались от права обладания женщинами.

Последующее развитие культуры и процесс очеловечения живого существа, по Фрейду, шли в русле его сознательного отказа от сиюминутного удовлетворения желаний в пользу получения отсроченного, но более надежного удовольствия. Причем сознательный отказ от непосредственного удовлетворения природных страстей, первоначально основывающийся на внешнем принуждении с целью сохранения человеческого рода, постепенно превратился во внутреннюю установку личности, соблюдающей нравственные нормы и моральные предписания соответствующей культуры.

Таким образом, вся культура представляется Фрейду построенной на внешнем или внутреннем подавлении бессознательных влечений человека, который поступился частью своего природного достояния, подвергнув сублимации свои первоначально сексуальные стремления.

2. Культура как система запретов

Согласно концепции З. Фрейда, по мере развития культуры число запретов растет. Целостная когда-то психика, действовавшая под влиянием сиюминутных агрессивных и эротических импульсов, вынуждена все чаще отказываться от их удовлетворения. С возрастанием и усложнением мира культуры, нарастает конфликт человека (его бессознательного) с культурой. Смысл конфликта человека с культурой З. Фрейд особенно четко описал в работе "Неудобства культуры" (1930), где отмечено всевозрастающее вытеснение природных влечений человека культурой. Эти критические положения З. Фрейда во многом напоминают идеи Л. Шопенгауэра, Ф. Ницше и других мыслителей "философии жизни". Процесс приобщения к культуре, или инкультурация личности, расценивается как умаление человеческого счастья и приводит к развитию немотивированного чувства страха, вины, социального дискомфорта, а подчас и к психическим расстройствам: "Было установлено, что человек становится невротиком, потому что не может вынести ограничений, налагаемых на него обществом ради идеалов своей культуры; а из этого сделали вывод: если бы эти ограничения были сняты или значительно уменьшены, это означало бы возвращение утраченных возможностей счастья". Таким образом, в своей основе культура есть совокупность бессознательных запретов, ограничений, накладываемых на инстинкты. Все эти формы социальных установок несовершенны и не гарантируют всеобщего счастья. Утверждение, что таковое возможно, - иллюзия, хотя человечество ищет разнообразные пути совершенствования культуры.

Вытесненные или запрещенные (табуированные) цензурой предсознания (Я) влечения ищут иные, приемлемые для общества и культуры, пути реализации. Эта реализация осуществляется различными способами: у части людей приводит к нарушению психики - неврозам и психозам; у большинства проявляется в сновидениях, фантазировании, описках, оговорках; у некоторых осуществляется в форме творческой деятельности - в науке, религии, искусстве, другой социально значимой деятельности, т.е. сублимируется. Сублимация (от лат. sublimo - возвышать, возносить) - основополагающая категория в рамках психоаналитической теории, обозначающая психический процесс, в результате которого энергия природных чувственных инстинктов и влечений, бушующая в бессознательной сфере человека, находит выход в сферы сознания и действия, переключаясь, преобразуясь в творческую энергию человека в разнообразных феноменах культуры. Понятие "сублимация" в этом смысле не является изобретением З. Фрейда. Оно появилось в немецкой литературе еще в конце XVIII в. и использовалось уже А. Шопенгауэром и особенно Ф. Ницше как общепринятое в психологии. На концепции сублимации основана психоаналитическая теория искусства и художественная критика. Однако эта концепция не является бесспорной. Сошлемся на ее неприятие упомянутыми ранее французскими исследователями, которые убеждены, что человек должен полностью доверяться собственным желаниям, а не "репертуарам воображаемого удовлетворения".

Итак, общий объяснительный принцип психоанализа состоит в том, чтобы показать, каким образом комбинации и столкновения психических сил рождают социокультурные явления. Что касается отдельного человека, то единственное, что может посоветовать психоанализ, - это умеренность, экономия жизненной энергии, которую следует равномерно распределять между различными целями и занятиями в соответствии с их значимостью. В этой связи уместно напомнить высказывание С. Цвейга, согласно которому Фрейд не делает человечество счастливее, он делает его сознательнее. По утверждению З. Фрейда, подобно тому, как смысл взросления состоит в развитии разума, благодаря которому человек учится управлять своими желаниями, смысл истории состоит в росте социальных, альтруистических чувств, в развитии науки, обуздании инстинктов культурой. Выступая в защиту культуры и ратуя за раскрепощение человека, Ж. Делёз и Ф. Гваттари отмечают, что "кульминация психоанализа обнаруживается в теории культуры, берущей на себя старую роль аскетического идеала".

3. История культурного раз вития человечества по З. Фрейду

В работах 20 - 30-х годов при рассмотрении истории культурного развития человечества Фрейд учитывает уже и социальные факторы существования человека, пытается раскрыть материальные и духовные аспекты культуры в их взаимном переплетении. Такой подход к осмыслению истории культуры был, разумеется, более плодотворным.

Усилилась критическая тенденция его теории. Фрейд подметил, что в то время как человечество достигло значительных успехов в познании закономерностей явлений природы и в подчинении себе природных сил, "в области регулирования человеческих отношений нельзя установить такого же прогресса". Вместе с тем поскольку материальные достижения цивилизации, свидетельствующие о победах человека над природой, не устранили губительных как для отдельного индивида, так и для цивилизации в целом последствий, которые приводят к психическим расстройствам и душевным надломам личности, постольку, по мнению Фрейда, теоретические и практические исследования должны быть сосредоточены прежде всего на психике человека.

Принципиально не изменило эту его позицию даже обращение и трудовым процессам человека в обществе, что само по себе являлось значительным шагом вперед по сравнению с его ранними работами, в которых он акцентировал внимание на сексуальной деятельности индивида.

Фрейд признает, что никакая другая деятельность человека не связывает его с социальной реальностью так, как это делает увлечение работой. Профессиональная деятельность людей способна принести такое удовлетворение человеку, которое он не может получить в сфере сексуальных отношений: это возможно в том случае, когда профессиональная деятельность свободно выбирается человеком. Но в современном обществе, констатирует Фрейд, большинство людей работают только по необходимости и, следовательно, не получают от работы никакого удовлетворения, за исключением денежного вознаграждения.

Поскольку человек не существует изолированно от других людей, в его психической жизни всегда присутствует "другой", с которым он вступает в контакт, постольку и психология личности в понимании основателя психоанализа является одновременно и социальной психологией. Отсюда его вывод, что психоаналитический метод может быть использован не только при изучении индивидуально-личностных, но и культурно-социальных проблем, то есть этот метод неоправданно возводится им в ранг универсального.

Рассматривая с психоаналитических позиций исторический процесс культурных и социальных образований, Фрейд прибегает ж научно не обоснованным обобщениям: антагонизмы между индивидом и обществом, которые наблюдались им в буржуазной культуре, он считает неотъемлемой частью всей человеческой цивилизации. Неправомерность перенесения закономерностей развития буржуазного общества на другие общественные системы тем более очевидна, что анализ Фрейда в данном случае ограничивался выявлением лишь тех "культурных и социальных лишений", которые налагались буржуазным обществом на человека, вызывая у него душевные переживания и травмы.

Человек представляется Фрейду отнюдь не мягкосердечным, любящим существом: среди его инстинктивных влечений имеется врожденная склонность к разрушению и необузданная страсть к истязанию самого себя и других людей. Именно в силу этих внутрипсихических качеств человека культура и цивилизация постоянно находятся под угрозой уничтожения.

Этот вывод Фрейда во многом основывался на эмпирических наблюдениях, связанных с первой мировой войной, а также своих личностных размышлениях, вызванных смертью близких ему людей.

Потрясенный человеческой жестокостью и трагической развязкой любой жизненной судьбы человека, он безоговорочно включает в свое психоаналитическое учение понятия об агрессивности человеческого существа и присущем ему "инстинкте смерти". Развитие культуры рассматривается с этого времени Фрейдом с точки зрения обуздания агрессивных наклонностей человека и непрерывно протекающей борьбы между "инстинктом жизни" и "инстинктом смерти".

Достижения культуры призваны, как он полагает, способствовать приглушению агрессивных человеческих инстинктов. В тех случаях, когда культуре это удается, агрессия может стать частью внутреннего мира человека, что с неизбежностью ведет к неврозам. Поскольку культура является достоянием не одного человека, а массы людей, то возникает проблема "коллективных неврозов". В этой связи Фрейд ставит вопрос: не являются ли некоторые культурные эпохи "невротическими" и не становится ли человечество под влиянием современных культурных и социальных ограничений "невротическим"? Говоря о психоанализе "социального невроза" как допустимом средстве лечения социальных болезней общества, Фрейд тем не менее оставил свой вопрос без ответа. Он лишь проводит аналогию между развитием культуры и развитием отдельного индивида, между природой социального и индивидуального невроза, высказывая надежду, что, быть может, когда-нибудь представится возможность изучения патологии культуры.

4. Недовольство культурой З. Фрейда

З. Фрейд утверждал, что наше исследование о счастье пока дало нам мало такого, что не было бы общеизвестным. Даже если мы продолжим исследование, поставив вопрос, почему людям так трудно стать счастливыми, то, кажется, от этого шансы на получение чего-то нового не слишком увеличатся. Мы уже ответили на этот вопрос указанием на три источника, из которых проистекают наши страдания: превосходящие силы природы, бренность нашего собственного тела и недостатки установлении, регулирующих наши отношения друг с другом в семье, в государстве и в обществе. Что касается первых двух, то тут при вынесении суждения нет оснований для больших колебаний: мы должны признать эти источники страданий и подчиниться неизбежному. Мы никогда не можем достичь полного господства над природой, наш организм -- сам часть этой природы-- всегда останется структурой бренной и ограниченной в своих возможностях приспособления и деятельности. Из этой констатации отнюдь не проистекают обескураживающие последствия, наоборот, она дает указание для направления нашей деятельности. Тысячелетний опыт нас убедил, что если и не все, то хотя бы некоторые страдания мы можем устранить, а другие смягчить. Иначе мы относимся к третьему, социальному источнику наших страданий. Его мы вообще оставляем без внимания; мы не в состоянии понять, почему нами самими созданные установления не должны были бы стать для всех нас скорее защитой и благом. Однако, если мы обратим внимание на то, как плохо нам удалось создать себе как раз защиту от этих страданий, то возникает подозрение: а не скрывается ли и здесь какая-то часть непобедимых сил природы, в данном случае наши собственные психические свойства.

Фрейд отмечал, что когда мы начинаем рассматривать эту возможность, мы наталкиваемся на одно утверждение, столь поразительное, что нам стоит на нем остановиться. Это утверждение гласит, что большую долю вины за наши несчастья несет так называемая культура: мы были бы гораздо счастливее, если бы от нее отказались и восстановили первобытные условия. Я нахожу это утверждение поразительным, так как, что бы мы ни подразумевали под понятием культуры, несомненно одно: все то, чем мы пытаемся защищаться от грозящих нам источников страдания, принадлежит именно этой культуре.

Согласно З. Фрейду, какими путями столь многие люди пришли к этой точке зрения, к этой странной враждебности по отношению к культуре? Я полагаю, что давно существующее глубокое недовольство соответствующим состоянием культуры создало почву, на которой затем в определенных исторических условиях возникли поводы для ее осуждения. Мне кажется, что я могу установить последний и предпоследний из этих поводов; я не обладаю достаточной эрудицией, чтобы развернуть эту цепь достаточно далеко в глубь истории человеческого рода. Подобный фактор враждебности к культуре должен был играть роль уже при победе христианства над языческими религиями. Он был близок к обесценению земной жизни, последовавшему в результате христианского учения. Предпоследний повод появился, когда развитие исследовательских экспедиций привело нас в соприкосновение с примитивными народами и племенами. Из-за недостаточного наблюдения за их нравами и обычаями и неправильного их понимания многим европейцам показалось, что эти люди ведут простой, непритязательный и счастливый образ жизни, недостижимый для культурно превосходящих их посетителей.

Дальнейший опыт внес поправки в некоторые суждения такого рода; во многих случаях известная доля жизненного облегчения была ошибочно приписана отсутствию западных требований культуры, в то время как это объяснялось великодушием богатой природы и легкостью удовлетворения насущных потребностей. Последний повод нам хорошо известен, он появился после ознакомления с механизмами неврозов, грозящих отнять у цивилизованного человека и то маленькое счастье, которое он имеет. Было обнаружено, что человек становится невротиком, потому что он не может вынести суммы ограничений, налагаемых на него обществом, преследующим свои культурные идеалы; из этого было сделано заключение, что можно было бы вернуть потерянные возможности счастья, если бы эти ограничения были сняты или значительно понижены.

К этому следует присовокупить еще один момент разочарования. В течение жизни последних поколений люди достигли необычайного прогресса в области естественных наук и их технического применения, человеческое господство над природой утвердилось так, как раньше трудно было себе и вообразить. Отдельные подробности этого прогресса общеизвестны, и едва ли стоит их перечислять. Люди гордятся своими достижениями и имеют на это право. Но им показалось, что все это недавно достигнутое господство над пространством и временем, это подчинение себе сил природы, исполнение чаяний тысячелетней давности не увеличили меру удовлетворения жажды наслаждения, ожидавшуюся ими от жизни, и не сделали их, по их ощущению, более счастливыми. При такой констатации следовало бы удовлетвориться выводом, что власть над природой не является единственным условием человеческого счастья, так же как она не является и единственной целью культурных устремлений, а не приходить к заключению о бесполезности техники для баланса счастья. Но ведь можно было бы и возразить: а разве не является положительным достижением для наслаждения, несомненным выигрышем для нашего ощущения счастья то, что я имею возможность сколь часто мне угодно слышать голос моего ребенка, находящегося от меня на расстоянии сотен километров, или что я через кратчайший срок по приезде друга могу узнать, что он благополучно перенес длинное и утомительное путешествие? Разве не имеет никакого значения, что медицине удалось так необычайно сильно уменьшить смертность малолетних детей и опасность инфекции женщин при родах и что вообще средняя продолжительность жизни цивилизованного человека возросла на значительное количество лет? К перечню этих благ, которыми мы обязаны столь осуждаемой эпохе научного и технического прогресса, можно было бы еще многое добавить, но тут мы опять услышим голос пессимистически настроенного критика, напоминающего нам, что большинство из этих удовлетворении происходит по образцу «дешевых удовольствий», восхваляемых в известном анекдоте. Такое удовольствие можно себе доставить, выпрастывая в лютую зиму ногу из-под одеяла и пряча ее затем обратно. Ведь если бы не было железных дорог, преодолевающих расстояния, ребенок никогда не покидал бы родного города и мы тогда не нуждались бы в телефоне, чтобы услышать его голос. Если бы не было открыто пароходное сообщение через океан, то соответствующего морского путешествия не предпринял бы мой друг, а я не нуждался бы в телеграфе, чтобы получить от него успокоительное сообщение. Какая нам польза в уменьшении детской смертности, если именно это принуждает нас к крайнему воздержанию в деторождении, так что теперь мы в общей сложности не взращиваем большего числа детей, чем во времена до господства гигиены, обременив при этом нашу сексуальную жизнь в браке тяжкими условиями и действуя, возможно, наперекор благодетельным законам естественного отбора? А к чему, наконец, нам долгая жизнь, если она так тяжела, так бедна радостями и полна страданиями, что мы готовы приветствовать смерть как освободительницу?

Поэтому можно, пожалуй, утверждать, что в нашей современной культуре мы чувствуем себя плохо, хотя очень трудно вынести суждение по поводу того, чувствовали ли себя счастливее, и насколько, люди прежних времен и какую роль при этом играли условия их культуры. Мы всегда будем склонны рассматривать несчастье объективно, то есть переносить себя, с нашими требованиями и восприимчивостью, в соответствующие условия, чтобы проверить, какие могли быть там найдены мотивы для наших ощущений счастья или несчастья. Этот способ рассуждения кажется объективным, так как он предполагает абстрагирование от колебаний в субъективной восприимчивости, на самом же деле этот способ.самый субъективный, так как он применим только путем подмены иной и неизвестной душевной позиции позицией своей собственной. Но ведь счастье есть нечто сугубо субъективное. Нас сколько угодно может ужасать определенная обстановка, в которой находились древние рабы на галерах, крестьяне во время Тридцатилетней войны, жертвы священной инквизиции, еврей в ожидании погрома, но мы не можем вжиться в душевный мир этих людей и постичь изменения, происшедшие в их восприимчивости по отношению к ощущениям наслаждения и неприятностей, вследствие прирожденной нечувствительности, постепенного отупения, потери надежд, грубых или мягких форм дурмана. В случае самых тяжелых испытаний вступают в строй определенные душевные защитные механизмы; Мне кажется бесплодным дальнейшее исследование этой стороны проблемы.

Фрейд отмечал, что сейчас своевременно заняться сущностью той культуры, чья ценность, как источника счастья, была подвергнута сомнению. Не будем стремиться найти формулу, определяющую эту сущность в нескольких словах, прежде чем мы чего-то не узнаем из нашего исследования. Поэтому ограничимся повторением, что термин «культура» обозначает всю сумму достижений и установлении, отличающих нашу жизнь от жизни наших предков из животного мира и служащих двум целям: защите человека от природы и урегулированию отношений между людьми. Для лучшего понимания рассмотрим подробно характерные черты культуры, какими они себя проявляют в человеческих коллективах. При этом без опасений позволим себе руководствоваться обычным словоупотреблением или, как говорится, будем следовать чувству языка в расчете на то, что таким образом мы сможем учесть внутреннее содержание, еще противящееся выражению в абстрактных терминах.

Заключение

Зигмунд Фрейд всегда мечтал иметь в качестве пациента «весь род людской», и исследование историй развития человечества подводило к этому. Однако истинные причины и пути устранения «социальных неврозов и душевных надломов личности» Фрейд не сумел выявить.

Главной и в то же время роковой проблемой человечества Фрейд считал установление целесообразного равновесия между бессознательными влечениями человека и моральными требованиями культуры, между психической организацией личности и социальной организацией общества. В последние годы жизни он ставит под сомнение многие завоевания цивилизации, считая невозможным предугадать, достижимо ли такое равновесие или конфликт между данными установлениями остается в принципе неустранимым. культура фрейд человечество

Высоко оценивая достижения человечества в его господстве над природой, основатель психоанализа видит и другую сторону исторического прогресса: "Люди располагают такой властью в своем господстве над силами природы, что, пользуясь ею, легко могут уничтожить друг друга вплоть до последнего человека. Они это знают - отсюда возникает значительная доля их теперешнего беспокойства, их уныния, их мрачного предчувствия".

Список источников

1. http://studme.org/1754090611938/kulturologiya

2. http://www.bibliofond.ru

3. Философия / Под ред. С.М. Яшкина.М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2004.

4. Фрейд 3. Либидо. М.: ЮНИТИ-ДАНА,1996.

Размещено на Allbest.ru

...

Подобные документы

    Философия и история культуры Фрейда, возникновение и развитие психоанализа в работах Фрейда. История культурного развития человечества по З. Фрейду. Равновесие между целесообразным бессознательными влечениями человека и моральными требованиями культуры.

    контрольная работа , добавлен 27.10.2010

    История развития культуры, её основные черты. Две стороны культуры по З. Фрейду. Конфликт между ценностями культуры и государства. Особенности общинного и общественного типа социальных отношений. "Законы исторического развития" по Н. Данилевскому.

    контрольная работа , добавлен 03.09.2012

    Рассмотрение многоплановости понятия культуры, ее черты. Ознакомление с принципиальными различиями между материальной и духовной культурой. Изучение теории происхождения культуры в русской философской мысли, определение ее связи с религиозным культом.

    реферат , добавлен 20.09.2010

    Становление культуры-первостепенной роли общения. Древние свидетельства существования человеческой культуры. Ранние этапы формирования культуры. Представления о языке в культурах древнего Ближнего Востока. Антропогенез и предпосылки развития культуры.

    реферат , добавлен 26.10.2008

    Культура и религия в философии Фрейда. Роль культуры в развитии социальных отношений. Роль личности в культуре. Религия как общественный невроз. Воззрения К. Юнга на вопросы культуры в целом. Концепция архетипов К. Юнга. Культурологические идеи Фромма.

    реферат , добавлен 15.07.2008

    Религия как первооснова культуры. Определяющие факторы русской жизни, культуры и нравственности. Вера как важнейшая составная часть любой культуры. Культурологические взгляды П. Сорокина. Психоанализ З. Фрейда и К. Юнга.

    контрольная работа , добавлен 03.08.2007

    Взаимосвязь культуры и общества. Анализ основных подходов к пониманию культуры и ее функций. Социальные функции культуры. Совершенствовании человека как духовно-нравственного субъекта культуры. Культурные различия и взаимопонимание между людьми.

    реферат , добавлен 18.02.2010

    Психологическая школа Зигмунда Фрейда. Концепция "идеальных типов" Макса Вебера. Теория культуры Освальда Шпенглера. Круговорот "локальных цивилизаций" Арнольда Джозефа Тойнби. Игровая концепция культуры Хейзинги. Различия мировоззренческих позиций.

    контрольная работа , добавлен 27.06.2016

    Происхождение культуры как философско-культурологическая проблема. Анализ и оценка теорий происхождения культуры. Социальный механизм воспроизводства человеческой деятельности. Система нравственных запретов, регламентирующих все стороны жизни человека.

    реферат , добавлен 24.02.2015

    Проблемы исторического развития культуры, анализируются различные концепции исторической динамики культуры: теории культурных циклов, линейной динамики культуры, концепции культурного прогресса. Концепции развития культуры Данилевского, Шпенглера.

Регулируя отношения между полами, общество должно было обеспечить появление как можно более здорового, жизнеспособного потомства. В теории культуры сложилась традиция представлять аномалии сексуальной жизни в качестве определенных фаз общественного развития. Ланг, Аткинсон, Фрейд и др. считали исходной стадией социальной организации гаремную семью. Морган, Файсон, Энгельс и многие советские этнографы были убеждены в первоначальности промискуитетных (от promiscuis – «смешанный», «всеобщий») отношений. Ю.Семенов предпринял попытку описать гаремную семью и промискуитет как сменяющие друг друга стадии.Все эти подходы не представляются убедительными. То, что явля­ется аномалией, не могло быть фазой обществен­ного развития. Ни абсолютная монополизация секса, ни полный промискуитет ни в каком этносе не обнаружены, разве лишь там, где всеобщее разложение предвещало неотвратимую гибель всей цивилизации. (Известная упорядоченность существует даже в сексуальной жизни извращенных, деградировавших сообществ, например, в местах лишения свободы среди уголовников. Эта жизнь тоже подчинена особым, очень жестким правилам, которые, правда, по своему содер­жанию и духу весьма далеки от норм цивилизованного мира и в чем-то сходны со стереотипами павианьих "гаремов".)

Кстати, полного промиску­итета не допускали и сами авторы концепции о его первоначальности. Законам природы человек может противопоставить только правила, но не произвол. У произвола ведь нет никакой внутренней закономерности, которая позволила бы человеческому обществу выжить, полагаясь на него. Хаос в половой жизни привел бы к деградации с такой же необратимостью, с какой протекают все энтропийные процессы. Промискуитет разру­шает социальную иерархию, а без нее общество теряет свой динамический потенциал и распада­ется.

Словом, говорить о промискуитете и монопо­лизме в половой жизни можно лишь в относи­тельном смысле, как о тенденциях, одна из кото­рых может временно преобладать над другой, а не как о самостоятельных фазах общественного развития. Мы хотели бы присоединиться к тем авторам, которые, не пускаясь в смелые и остро­умные спекуляции, считают исходным состояни­ем и нормой половой жизни человека парную семью, а промискуитет и гаремы - только ис­ключениями и отклонениями от нормы. Челове­ческая культура стремилась найти способы со­вмещения противоположных тенденций, вводя сексуальную жизнь в рамки существующих со­циальных структур. Наиболее эффективными из них оказались, очевидно, экзогамия, индивиду­альный брак и любовь. Они сделали половую жизнь одновременно и избирательной и общедо­ступной.

Экзогамия и запрет на инцест. В родовом строе основу регуляции половых отношений составля­ли брак и экзогамия - обязательство выбирать жену или мужа за рамками своего родового коллектива (клана, подклана, брачного класса и т. п.) и соответственно запрет на брак внутри рода. Нарушение экзогамного запрета расценивалось первобытной культурой как самая пагубная форма распущенности. Супружеская неверность ("прелюбодейство") была, как правило, менее злостным, но все равно осуждаемым образом действий.

Экзогамия является чисто человеческим, куль­турным феноменом, ибо в животном мире обнаружить что-либо ей подобное не удалось. У некоторых высших животных действуют биологические механизмы, препятствующие спариванию близкородственных особей. Например, в обезьяньих стадах очень ограничены половые контакты между представителями разных поколений. В ко­лонии шимпанзе сексуальные связи братьев и се­стер крайне редки (охотно допуская к себе других самцов, самка энергично протестует против сбли­жения с братьями), а между сыновьями и мате­рью они отсутствуют вовсе. Но такие частные предпочтения и ограничения имеют только внешнее сходство с экзогамией, не совпадая с ней.

Проблема происхождения этого института эт­нографической наукой не разрешена однозначно. Многие из существующих объяснений сущности экзогамного запрета вызывают серьезные сомне­ния. Введение экзогамии не может быть объясне­но ни сознательным, ни инстинктивным стремле­нием избежать вредных биологических последст­вий инцеста - кровнородственной сексуальной связи. Дело здесь не только в проблематичности таких последствий и не только в том, что у дика­рей, практиковавших экзогамию, не было еще, как утверждал Б. Малиновский, отчетливого по­нимания связи между половым актом и рождени­ем детей. Экзогамия едва ли возникла из стрем­ления избежать инбридинга (появления потомст­ва от близкородственных особей, имеющего явные признаки вырождения), ибо она в тех фор­мах, в каких существовала, не исключала инцест. Матрилинейная система родства устраняла кро­восмешение между родственниками всех поколе­ний по материнской, но не по отцовской линии. Так называемые "кросс-кузенные браки" (с доче­рями сестры отца или брата матери) были систе­мой у многих первобытных народов, тогда как они в биологическом смысле кровосмесительны. Кроме того, если бы в основании экзогамного запрета лежала только забота о здоровье буду­щего потомства, то изобретение надежных про­тивозачаточных средств должно было бы поло­жить конец осуждению инцестуозных связей. Од­нако в эпоху массового применения контрацепторов мораль не изменила своего негативного от­ношения к инцесту, хотя сама экзогамия как ин­ститут давно прекратила существование. К тому же для пресечения наследственных аномалий эк­зогамия совсем не нужна, если в сообществе пра­ктикуется описанный выше инфантицид. Короче говоря, причину возникновения экзогамии и за­прета на инцест следует искать не в биологичес­кой сфере.

Потребности воспроизводства здорового насе­ления, по-видимому, вообще не были ведущей причиной установления экзогамии. Понятие инцеста, а также запрет на инцест не предшествуют экзогамии, а порожда­ются ею. Инстинктивное отвращение к инцесту, если оно имелось у древнего человека, могло, самое большее, существовать одновре­менно с экзогамным запретом и в какой-то мере стимулировать его, но не могло породить экзогамии как сложного социального института, Однако более вероятно то, что природа не снаб­дила человека (во всяком случае, мужчину) яв­ными указаниями на недопустимость инцеста. Люди стали избегать его благодаря культуре, возбуждающей жгучий стыд в тех, кто не нашел себе более подходящего партнера для сексуаль­ной жизни. Оргиастические празднества и ритуалы посвящения, в рам­ках которых инцест совершался легально, свиде­тельствуют о том, что если социальные запрета сняты, то исчезает и предубеждение против поло­вой связи с дочерью, племянницей, двоюродной сестрой и т. п.

Культурное происхождение запре­та на инцест подтверждает и вариативность его содержания. В обществах с матрилинейной фили­ацией связь между родным братом и сестрой считается самым кощунственным преступлением. Но у древних персов подобные браки в царских фамилиях выглядели даже предпочтительными. В родовом строе запрещались браки "параллель­ных кузенов" (с дочерями сестры матери), а ев­ропейская культура классового общества не об­наружила никакой разницы между параллельны­ми и кросс-кузенами, дозволяя супружество меж­ду теми и другими в равной степени. Такие вари­ации едва были бы возможны, если бы запрет на инцест имел естественное происхождение.

В понятии инцеста первобытная культура вы­разила и закрепила особый статус родства. Формирующаяся социальная структура требова­ла дальнейшей дифференциации межчеловечес­ких отношений, в том числе более избиратель­ного полового поведения. По от­ношению к женщине он стал не самцом, удовлет­воряющим свои органические влечения, когда, где и с кем попало, но отцом, сыном, братом, а именно лицом, сохраняющим строго предпи­санную дистанцию и несущим четко очерченные обязанности. Родство между людьми возникло не естественным, а культурным путем. Оно воз­водилось веками для того, чтобы связать людей прочными узами, сделать их необходимыми друг для друга. Очевидно, и родственные чувства, за исключением материнской любви, - это по­зднейшая надстройка над искусственно установ­ленными отношениями.

Крайне резкая реакция на инцест, характерная для первобытной культуры, объясняется не тем, что такая форма распущенности несла в себе потенциальную угрозу для потомства, а тем, что она символизировала подрыв всего родового уклада. Тот, кто вступает в половую связь со своей сестрой, разрушает сложившийся и освященный традицией порядок, систему взаимных обязательств. Он ведет себя не так, как принято у людей и потому заслуживает самого беспощадного наказания: убийства, кастрации. Главное то, что подобное поведение вносит хаос в систему родственных отношений. Это обстоятельство очень важно для понимания отношения к инцесту в последующей, неродовой культуре. Инцест остается инцестом, т. е. исключительно позорных и бесстыдным деянием, независимо от того, совершается ли он родным отцом или отчимом, есть ли опасность инбридинга или же половая связь осуществляется таким способом, который заведомо исключает рождение потомства. Разница здесь и качественная, а чисто количественная. И в том и в другом случае оскверняется святость родственного отношения - самая глубинная основа нравственности. Наиболее радикальным образом культу­ра осуждает то, что разрушает ее фундамент.

Экзогамная регуляция брака сыграла важную роль в развитии человечества. Во-первых, запретив сексуальные влечения по отношению к сородичам, она способствовала созданию небывалых прежде, чисто человеческих связей - родственных обязанностей и привязан­ностей. Их развитие вело в конечном счете к обо­гащению внутреннего мира человека. Наряду с системой доминирования возникла совершенно новая система взаимной поддержки и покровите­льства: отцовство, братство, супружество и т. п. Соединение человеческих усилий и способностей стало возможным без насилия и принуждения, на основе общепринятого и сохраняемого традиция­ми порядка..

Во-вторых, экзогамия послужила ограничению межгрупповой вражды. Благодаря ей расшири­лись возможности превращения "чужих" в "сво­их". В первобытном обществе чужеродец, как это ни парадоксально, мог быть объектом убийства, съедения или реализации матримониальных на­мерений. Альтернатива между возможностью быть съеденным и возможностью вступить в брак считалась делом обыкновенным.

Загадочная природа стыда. В родовом строе иерархический принцип организации сообщества продолжал, как было сказано, действовать, но изменил свой характер. Место индивида в иерар­хии стало определяться не столько реальным противоборством сил, сколько оценкой обще­ственного мнения. В этих условиях первостепен­ное значение приобрела зависимость индивида от непосредственного окружения и, стало быть, чув­ствительность к его суждениям и предписаниям. Все это способствовало усилению роли стыда в социальной жизни вообще и в отношениях меж­ду полами в частности.

Согласно широко известному заключению русского философа В.С.Соловьева, чувство по­лового стыда не зависит от каких-либо практи­ческих потребностей человека . "Самостоятельное и первоначальное значение чув­ства стыда было бы устранено, если бы удалось связать этот нравственный факт с какою-нибудь материальною пользою для особи или для рода в борьбе за сущест­вование. В таком случае стыд можно было бы объяс­нить как одно из проявлений инстинкта животного самосохранения - индивидуального или общественно­го. Но именно такой связи и невозможно найти" (Соло­вьев В. С. Оправдание добра. Нравственная философия // Соч. В 2 т. М., 1988. Т. 1. С. 124-125).

Действительно, загадочный феномен стыда нельзя вывести непо­средственно из нужд людской практики. Стыдли­вый, застенчивый человек чаще проигрывает, чем выигрывает в борьбе за достижение тех или иных жизненных благ с менее щепетильными и чувст­вительными конкурентами. Не зря же Шекспир говорил о могуществе бесстыдства. Однако это могущество не означает, что стыд вовсе лишен практического значения. Смысл данного поведен­ческого механизма заключается в поддержании качеств, способностей, внешнего вида и действий субъекта на уровне требований общественного мнения. Стыд практически значим, но не в уз­ко-утилитарном, а в более широком социокультурном отношении. Ошибка В. С. Соловьева состояла в том, что он, следуя за корифеями идеалистической этики Кантом и Гегелем, считал, что человек стыдится своей мате­риальной природы, естественных влечений и функций своего организма (см. там же. С. 123). На самом деле человек стыдится не своей телесности, а утраты конт­роля над нею (и над психическими функциями тоже), причем в таких ситуациях, когда общественное мнение предписывает его сохранять, а другие люди могут это делать.

Он направлен непосредственно против того, что оценивается как распу­щенность, т. е. внутреннее несовершенство, ущер­бность, зависящая от самого субъекта.

Связь стыда с экзогамией можно обнаружить в своеобразном обычае взаимного избегания или, "взаимного неговорения", практикуемом многими первобытными народами. Система родства, определяющая стандарты поведения, содержала в числе прочего требования избегать кого-то, ограничивать отношения с кем-либо, проявлять осмотрительность в общении и т. д. У австра­лийских аборигенов мужчина должен избегать свою тещу, тестя, брата жены или мужа сестры и брата матери жены. Лица, состоящие в таком родстве, точнее, свойстве, должны уклоняться от встреч лицом к лицу, не разговаривать и не про­износить имен друг друга. Ограничения бывали иногда столь жесткими, что для общения зятя и тещи создавался особый язык. Избегание рас­пространялось не только на действительных род­ственников, но и на классификационных.

Стыд и ценность целомудрия .

Наличие молодых людей низкого социального ранга, вынужденных какое-то время жить холостяками порождает спрос на внебрачный секс. Этот спрос может удовлетворяться опять-таки двояко: либо милостями влиятельных особ, добровольно усту­пающих своих жен в знак доброжелательности или покровительства, а также тайными прелюбодеяни­ями; либо связью с женщинами, пребывающими вне брака. Но первый путь расшатывал семейные узы, а второй вел к выбрасыванию отдельных женщин из круга семьи в сферу беспорядочных отношений. Цивилизация предпочла второй путь и образовала слой женщин, половая жизнь кото­рых построена на промискуитетной основе.

Тут явно прослеживается та закономерность, что монополизация секса не только не исключает промискуитета, но даже стимулирует его. Когда возможность создать семью реальна не для всех, а только для избранных, неудачники вынуждены довольствоваться суррогатами. Ради укрепления семьи человечество пожертвовало частью своих представительниц, сделав их своего рода "козами отпущения" и вознаградив за это праздностью и роскошными одеждами. Этот процесс начался еще в первобытности, но завершенные формы приобрел в классовом обществе, когда религия возвеличила целомудрие как таковое - не только супружескую верность, но и добрачную девственность.

Первобытная культура такого значения цело­мудрию еще не придавала. Это видно, в частно­сти, по тому, что женщина, бывшая замужем и имеющая брачный опыт, ценилась иногда вы­ше, чем та, которая выходит замуж впервые. У некоторых туземцев девушки определенное время находились в распоряжении мужских клу­бов, где каждый из членов мог в любой момент предъявить на них свои права; а потом, через несколько лет, выходили замуж, чаще всего за одного из членов клуба. Об индифферентном отношении к целомудрию свидетельствует и так называемый "насамонийский обычай", по кото­рому все гости, присутствующие на свадьбе, по очереди овладевают невестой, и обычай предбрачной дефлорации (лишения девственности) девушек отцами, колдунами, вождями и т. д. Наконец, на это указывает прак­тика уступать своих жен гостям в знак гостепри­имства.

Поскольку целомудрие значило не более чем ничто, торговать собой или своими близкими ради достижения каких-либо выгод не считалось в первобытном обществе постыдным. При всей склонности к мифологии дикарь или варвар смо­трел на такие вещи чрезвычайно просто. Половая потребность была для него столь же естественна, как потребность в пище или в отдыхе. Конечно, ни один уважающий себя дикарь не будет зани­маться любовью публично, но и принятие пищи некоторые из них считали делом столь деликат­ным, что его никак нельзя совершать в присутст­вии посторонних.

Будущее одной иллюзии

Будущее одной иллюзии (нем. Die Zukunft einer Illusion ) - одна из поздних работ Зигмунда Фрейда, опубликованная им в 1927 году. Работа посвящена причинам происхождения и особенностям религиозных верований с точки зрения психоанализа .

Издания

Работа была впервые опубликована в «Международном психоаналитическом журнале» (нем. Internationaler Psychoanalytischer Verlag ) в 1927 году. В 1930 году она была впервые переведена на русский язык под названием «Будущность одной иллюзии » основателем Русского психоаналитического общества Иваном Ермаковым. После 1930 года, когда в Советской России начались гонения на психоанализ, работа в СССР официально не издавалась до перестройки . Уже тогда она была повторно переведена на русский язык Владимиром Бибихиным .

Работа выдержала множество переизданий и переводилась на большое количество языков.

Место книги среди работ Фрейда

«Будущее одной иллюзии» является одной из поздних работ Фрейда, опубликованных после 1920 года, которые относят к последнему периоду в развитии им своего учения. В этот период он несколько отходит от объяснения всех аспектов психики проявлениями сексуальных инстинктов, дополнив его идеями о влечении к смерти, разрушению .

Книга во многом перекликается с написанной немного позднее, в 1929 году, работой «Недовольство культурой», посвящённой общему анализу человеческой культуры и социума. В ней автор часто отсылает читателя к «Будущему одной иллюзии». Основные идеи «Будущего одной иллюзии» получили своё развитие в книге «Моисей и монотеизм», сборнике статей Фрейда, изданном в 1939 году , незадолго до его смерти 23 сентября.

Культура и культурные запреты

В начале книги автор касается общих проблем социума и цивилизации, причин возникновения правил и догм. Автор выделяет две стороны цивилизации (в терминологии автора - культуры ): с одной стороны, познания и навыки, позволяющие людям преодолевать разрушительные силы природы и создавать материальные блага для удовлетворения своих потребностей, и с другой стороны, правила и запреты, нужные для систематизации человеческих взаимоотношений, в особенности при распределении материальных благ. Автор утверждает, что каждому человеку присущи разрушительные и антиобщественные тенденции, которые становятся определяющими для поведения многих людей. Например, большинство людей не обладают врождённой тягой к труду, и неспособны ограничить свои желания, согласившись с доводами разума. По этой причине институты цивилизации могут поддерживаться только с определённой долей принуждения.



Культура, согласно Фрейду, навязывается возражающему большинству меньшинством, использующим различные средства принуждения. Автор считает, что в основе цивилизации лежит принуждение к труду и отказ от первичных позывов . Это, в свою очередь, обязательно вызывает недовольство тех, кто страдает от этого. Поэтому, в каждой культуре обязательно должны присутствовать средства защиты культуры: способы принуждения и способы примирения человека с культурными ограничениями.

Культурные ограничения автор делит на два вида: те, которые затрагивают всех, и те, которые относятся только к определённым группам людей. Те, которые затрагивают всех, являются наиболее древними, врождёнными и создают основу отрицательной реакции на культуру. Такие запреты по мере развития психики людей вызывают отказ от первичных позывов и, таким образом, переход от внешнего ограничения к внутреннему, в терминологии автора, включение его в сверх-Я . Это делает людей из противников культуры носителями. Те запреты, которые относятся только на определённые классы общества, наоборот, провоцируют зависть к другим классам и общее недовольство культурой.

В качестве далеко немаловажной характеристики культуры мы должны удостоить внимания тот способ, каким регулируются взаимоотношения людей, социальные отношения, касающиеся человека. Здесь нельзя отойти от определенных идеальных требований и уловить, что вообще в данном случае принадлежит к культуре. Фрейд считает, что, возможно, с самого начала следовало бы заявить, что элемент культуры присутствует уже в первой попытке урегулировать социальные отношения. Не будь такой попытки, эти отношения подчинялись бы произволу, т. е. устанавливались бы в зависимости от интересов и влечений физически сильного индивида. Совместная жизнь впервые стала возможной лишь с формированием большинства - более сильного, чем любой индивид, и объединившегося против каждого индивида в отдельности. Власть такого общества противостоит теперь как «право» власти индивида, осуждаемой отныне как «грубая сила». Замена власти индивида на власть общества явилась решающим по своему значению шагом культуры. Сущность его в том, что члены общества ограничивают себя в своих возможностях удовлетворения влечений, тогда как индивид не признает каких бы то ни было ограничений.

Следующим культурным требованием, рассмотренным Фрейдом, является требование справедливости, т. е. гарантия того, что раз установленный правопорядок не будет нарушен в пользу отдельного индивида. В дальнейшем культурное развитие было направлено на то, чтобы право не превращалось в произвол небольшого сообщества (касты, сословия, племени), которое занимало бы по отношению к более широким массам положение правящего посредством насилия отдельного индивида. Конечным результатом чего должно быть право, распространяющееся на всех приносящих в жертву свои инстинктивные склонности, и никто не должен становиться жертвой грубого насилия.

По Фрейду индивидуальная свобода не является культурным благом. Она была максимальной до всякой культуры, не имея в то время, впрочем, особой ценности, так как индивид не мог ее защитить. Свобода ограничивается вместе с развитием культуры, а справедливость требует, чтобы ни от одного из этих ограничений нельзя была уклониться. То, что заявляет о себе в человеческом обществе как стремление к свободе, может быть бунтом против имеющейся несправедливости и таким образом благоприятствовать дальнейшему развитию культуры, уживаться с культурой. Но это же стремление может проистекать из остатков первоначальной, неукрощенной культурой личности и становиться основанием вражды к культуре. Стремление к свободе, таким образом, направлено либо против определенных форм и притязаний культуры, либо против культуры вообще. В результате немалая часть борьбы человечества сосредоточивается вокруг одной задачи - найти целесообразное, т. е. счастливое равновесие между индивидуальными притязаниями и культурными требованиями масс, из чего и вытекает одна из роковых проблем человечества.


В итоге мы пришли к мысли, что культура равнозначна совершенству или пути к этому совершенству. Посмотрим теперь с другой стороны.

«Культурные запреты»

Культура начинается с запретов.

Юрий Лотман

Фрейд замечает, что нельзя не заметить одного из самых важных свойств культуры - насколько культура строится на отказе от влечений, настолько предпосылкой ее является неудовлетворенность могущественных влечений. Эти «культурные запреты» господствуют в огромной области социальных отношений между людьми. Известно, что они - причина враждебности, с которой вынуждены вести борьбу все культуры. Нелегко понять, что вообще в силах заставить влечение отклониться от удовлетворения. Это совсем небезопасно: если нет экономической компенсации, то можно ждать серьезных нарушений.

Тенденция к ограничению сексуальной жизни со стороны культуры проявляется не менее отчетливо, чем другая ее тенденция, ведущая к расширению культурного круга. Уже первая фаза культуры, фаза тотемизма, принесла с собою запрет на кровосмешение - запрет, нанесший, вероятно, самую глубокую за все время рану любовной жизни человека. Посредством табу, закона, обычая вводятся дальнейшие ограничения, касающиеся как мужчин, так и женщин. Экономическая структура общества также оказывает влияние на меру остающейся сексуальной свободы. Культура действует принуждением экономической необходимости, тем самым отнимает у сексуальности значительную часть психической энергии, каковой культура пользуется в своих целях. Страх перед восстанием угнетенных принуждает ввести строжайшие меры предосторожности. Высшая точка такого развития обнаруживается в западноевропейской культуре. Запреты и ограничения преуспевают лишь в организации беспрепятственного протекания сексуальных интересов по допустимым каналам Современная культура ясно дает понять, что сексуальные отношения допустимы лишь в виде единственной и нерасторжимой связи между одним мужчиной и одной женщиной. Культура не желает знать сексуальности как самостоятельного источника удовольствия и готова терпеть ее лишь в качестве незаменимого средства размножения.



Культура не удовлетворяется уже существующими союзами, она желает связать членов сообщества либидонозно, пользуется для этой цели любыми средствами, поощряет установление сильных идентификаций между членами сообщества. Культура мобилизует все силы заторможенного по цели либидо, чтобы подкрепить общественные союзы отношениями дружбы. Для исполнения этого намерения она неизбежно ограничивает сексуальную жизнь.

Так как культура требует принесения в жертву не только сексуальности, но также агрессивных склонностей человека, становится понятнее, по чему людям нелегко считать себя ею «осчастливленными». Культурный человек променял часть своего возможного счастья на частичную безопасность. Не следует, однако, забывать, что в первобытной семье только ее глава пользовался подобной свободой удовлетворения влечений, все прочие жили порабощенными. Контраст между наслаждающимся преимуществами культуры меньшинством и лишенным этих выгод большинством был, таким образом, максимальным в начале культурного существования. Тщательное исследование живущих в первобытном состоянии племен, по замечанию Фрейда, свидетельствует о том, что свободе их влечений не позавидуешь: она подлежит ограничениям иного рода, но, пожалуй, еще более строгим, чем у современного культурного человека.